Берлинская Мистерия

Линия автобана, проложенная сквозь выжженную противоречиями землю, ведущая в искрящийся чистотой Берлин и никуда больше, притягивает огромное количество душ. Они пребывают в смятении и обременены страхом перед завтрашним днем. Эта дорога предоставляет каждому, кто идет или мчится по ней, невероятную многовариативность, из которой путнику требовалось извлечь лишь цель, ради которой и совершался сам путь. Некоторым не удавалось этого сделать, поэтому их расстреливали или убивали всеми возможными способами прямо в пути... Те же, кому удалось прибыть к Бранденбургским воротам, оказались в не менее удручающем положении, чем погибшие: хотя они и определили свой смысл, его переживание оказалось им не по силам… Ментальный свет, исходящий от него, ослепил их сознание. Поэтому, они окаменели и превратились в статуи. В их руках появились свитки с символикой кровавого единовластия…
Когда лучи солнца падали на купол исполинского народного Дома, что все же был возведен вопреки всем законам, то, отражаясь от него, они ниспадали именно на лики новоявленных скульптур, вызывая у преданных, но благородных людей, смотрящих на них, чувство неописуемого восторга. Были даже такие, кто всей душой желал сам превратиться в камень! Ведь им казалось, что эта жертва станет прекрасным примером самоотверженности для будущих поколений.
Пришел тот день, когда статуям даровали возможность ощущать: все больше и полноценнее - через последовательное прибавление одного из пяти человеческих чувств. Таким образом, они не только доказали верность эпистемологической гипотезы Кондильяка, но и совершили чудо, которое позволяет так легко манипулировать сознанием вполне живых людей… Словом, свершилось - камень человеческой формы оживал. Это происходило в тот момент, когда через Бранденбургские врата проезжал сам Фюрер в роскошном Мерседесе-кабриолете. Именно тогда, ведомые загадочной волей, скульптуры поднимали руки в торжественном, но абсурдном приветствии в его честь… Но это было всем, что могли делать эти статуи...
Нескольким счастливцам или обделенным (в зависимости от того, кем их посчитает читатель), удалость избежать превращения плоти в камень. Эти люди из совершенно разных социальных кругов удостоились чести попасть под великий купол Народного Дома. Едва они оказались там, привычная логика и физические законы перестали нести всякий смысл. Произошла метаморфоза, и вот они уже нашли себя в загадочном святилище, напоминающем храм Зевса в Олимпии меж снежных гор под голубым куполом ясного неба. Среди лампад и круглой пламенеющей чаши пред статуей Громовержца, Пришедшие, совершили акт самопожертвования во имя навязываемого судьбой Будущего!..
Есть мнения, что явный мир стал чуть более упорядоченным после этого массового самоубийства, сконструированного то ли воображением, то ли действительностью. Место произошедшего с неустановленной долей абстракции не имело значения, ведь население было вдохновлено уже только фактом отчаянного поступка мгновенно-обожествленных героев-самоубийц. Весть об этом загадочным образом стала известна всем, и едва это произошло, как к ногам Фюрера пала еще одна страна, доселе непобежденная…
Это была феерия, которая изменила собой ход всех вещей. Те, кто после этих событий продолжал надеяться попасть в Берлин, более не умирали от пуль или в катастрофах на автобане. Никто из них даже не обратился в камень, когда они узрели Бранденбургские врата, пусть они и не были их подлинной целью! Произошло другое: все узрели счастливый смысл и более не слепли от его сияния. Но вместе с тем стало ощутимо и осознание его полной бессмысленности, что медленно привело «просвещенных» к вырождению, ибо все, что можно было достигнуть, было достигнуто.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

В тот дождливый день я отправился в один известный берлинский театр. Я любил это место не столько из-за тонкой игры актеров, сколько из-за великолепной панорамы на новое воплощение вечного города, которая открывалась из открытой галереи, полной цветов и необыкновенных ароматов. Именно здесь  я осознал, что скоро мне надлежит умереть. Все вело к принятию этого решения, так как окружающая действительность  была настолько идеальна и величественна, что не оставалось ничего, что делало бы человека подлинно-живым! Если наложение рук не будет претворено в жизнь, то остается только смириться с беспросветным безумием вечной жизни в том месте, где все унифицировано и нет места  противоречиям. Это слишком похоже на нежизнь.
Определившись с датой последнего часа, я бессознательно миновал театральную сцену, где актеры в масках печали и смеха показывали немыслимые акробатические номера, отдавая ради этого свое тело и душу. За сценой не было ничего, кроме странной двери, ведущей в совсем иное помещение – зал с белоснежными античными колоннами, уходящими едва ли не в пустоту, в ночной небосвод, искрящийся сотнями перламутровых звезд. Каждый мой шаг в этом нерукотворном месте сопровождался звучанием торжественной мелодии, природа которой была неясна. Пройдя тысячу пятьсот семнадцать шагов, я  остановился, попытавшись понять, где я нахожусь, но как только я задался этим вопросом, я обнаружил себя в совсем другом месте: в комнате с поблекшими стенами и окном. Посмотрев в него, я увидел унылый образ сегодняшнего и пасмурного дня. Моему взору предстала некая улица, застроенная стеклянными домами, по которой взад-вперед ходили хмурые люди  и ездили машины …. Похоже, я опоздал с принятием решения о собственной смерти в том идеальном мире! Тогда уныние постигло меня, ведь я не знал, как относиться к собственному (не)везению, выброшенный туда, где все совершенно противоположно порядку и стерильности. Я сел в угол, прямо на пол, и, обхватив руками собственные колени, отдался безудержному потоку хаотичных мыслей. Все завершилось визитом призрачной Лукреции и осенним танцем под скрежет мескалинового аппарата…