Я хочу летать

    ... Когда я сегодня смотрю на него, сидящего за моим столом, берущего в руки мою ручку и начинающего выводить на листе бумаги такие знакомые мне с детства слова, я понимаю, что теперь его уже не остановить. Он  такой же, как я. Как я, мои, а теперь и его, друзья. Мой дед, которого он никогда не видел, но о котором я ему рассказывал...  И я понимаю, что это, наверное, неправильно. Что есть на свете еще тысячи и миллионы других интересов. Что, наверное, нужно было бы читать ему другие книги, которые по-другому учили бы его жизни. Понимаю...
    … Но почему-то не хочу его останавливать. Мне почему-то кажется, точнее даже не кажется, а я где-то внутри себя чувствую, надеюсь,- а вдруг...  Вдруг это все-таки случиться? Вдруг то, что снилось и то, что было так восхитительно прекрасно и пугающе во сне, для него станет реальностью...

    … Все произошло в тот год, когда мы переехали в новый дом. Дом стоял на краю маленького аэродрома и зимой, по ночам, когда ветер забирался под крышу, и начинал там тихонько петь, казалось, что дом летит. Как в детстве.
  …И белая скатерть из бабкиного буфета, расстеленная на полу, вновь превращалась в зимнее летное поле, и уже не вентилятор, а настоящий мотор раскручивал винты у настоящих маленьких самолетиков по краям, и не нафталиновые крошки, а взаправдашний снег тек по плоскостям, засыпая крашеные черным колеса...

    … Я стоял у окна, но сказка не исчезала. Я вышел на улицу. Сказка осталась. Она была. Здесь. Везде. Вокруг. Под и над. Она вернулась. И это не было сном. Я оглянулся, и вдруг увидел, что рядом со мной стоит Он. А потом сутки напролет мы читали про Ковер-Самолет и Питера Пена, про Алису и Мэри Попинс, читали Андерсена, Гауфа и Перро. И слушали шорохи и шепоты собственного дома, который вернул мне мое детство, а ему открыл совершенно удивительный непознанный мир…

     …- Что такое сказка? Это то, чего никогда не было в жизни или наоборот, то, что еще не произошло, но обязательно должно случиться? Или это ожившие вещи, окружающие нас? Или это то, чего мы в силу своей занятости и зашоренности, просто не замечаем...

     …Крутится самолетный винт, всхлопывает воздух, то заведется, как сумасшедший и молотит, молотит, надрываясь в звенящем тоне, то почти замрет, перещелкивая доли секунды прошедшего времени…

… Была зима. Морозило средне. Ну, то есть не двадцать пять, а где-то около. Ну, семнадцать в пределе. Такая хорошая лыжная погода, когда бежишь и волосы после километров двух, уже сосульками, а тебе-то и не холодно и даже жарко...
… После уроков - фехтование. Рапиры в сумках с утра. Выскакиваешь из школьного подъезда, разбегаешься по блестящему на солнце, вычищенному от снега тротуару, и скользишь. Хохот, визг…
… И потом, когда катишься, начинаешь спотыкаться, крутя ногами все быстрее и быстрее.
… Чтоб, как будто не упасть, а на самом-то деле, чтоб грохнуться, и да посмешнее.
… И, чтоб, грохаясь, сумку с рапирой, эдаким вертолетом по земле пустить вперед себя, едущего на пузе.
… И чтоб она, вращаясь бешено, торчащим из угла клинком звенела, и пугала идущих прохожих, которые этот пропеллер, под ноги летящий, увидев, начинают подскакивать так, словно хотят выпрыгнуть из своих шуб…
… И начинается эта бесконечная игра в «падалки» до изнеможения, с валяньями и кувырками…
… И уходит этот утренний серьез предстоящей тренировки, а вместо него злость какая-то …
… И тренер-то не самый добрый - ему не рапирой надо помахаться, а обязательно результат, и чтоб никаких тебе французских поклонов с руками, а только шаг-шаг-выпад, шаг-шаг-выпад, укол-защита, укол-защита, под зад клинком - «Как ходишь, быстрей, быстрей!..»
… И сто метров от школьного крыльца до остановки превращаются в сто минут…
 … А потом, когда автобус с надписью «Аэропорт» на железной белой табличке у скрипящей, раскрывающейся тонкой гармошкой, двери, и в нем тетка в мятых валенках, с кондукторской сумкой на ватной телогрейке, в шерстяном коричневом платке - «Оплачиваем! Оплачиваем! Шесть копеек…»,- а до спортзала только одна остановка, и до аэропорта все равно шесть копеек, тогда…
…Ну и черт тогда с ним, с фехтованием, лучше за три часа туда и обратно и там чуть–чуть…
… И уже вместе с приятелем у замороженного окна и от собственного, первый раз принятого, запретного раньше, решения, вдруг замираешь, нахохлившись…
… И какая-то теплая истома вдруг…

… Волнистый плотный гул плотно прилипал к ушам и делал воздух тяжелым и каким-то осязаемым. А еще теплым. Керосиновые запахи, тоже накатывающие волнами, напоминали о жареной летом на даче картошке и дразнили голодный живот. 
   - Вы откуда, такие смешные?
   - Просто, посмотреть пришли. А что, нельзя?
   - А это что?
   - Это - рапиры.
   - А рапиры то вам зачем?
   - А мы на них деремся.
   - Где, на улице что ли?
   - Не, в спортзале.
   - А здесь-то чего?
   - А мы с тренировки дернули.
   - Специально, чтоб сюда, что ли?
   - Ну, почти. А вы кто?
   - А мы летаем.
   - На таком?
   - Нет, мы, на другом, вон там стоит.
   - А посмотреть можно?
   - А что, хочется? 
   - Ну, интересно. А ваш, что, совсем другой? Ну, правда, можно? А вас как зовут?
   - Меня? Или его? Валь, постой пацанов захватим, на досмотре скажи, что наши, счас вернем.
   - Правда, можно? А вы на нем сейчас куда? Или просто? Да убери ты свой клинок, чо он меня в спину тычет! Нет, ну, вы, правда, сейчас куда на нем?
   - Валь, Сань, а может их с собой и назад, досмотр молчит.
   - Ты сам смотри. По погоде - час туда, тридцать там, час десять домой. Меня Саша зовут, его Миша, он Слава. Это Валя. А вас как, пацаны?
   - Меня Алеша, его Олег. Дядя Миша, дядя Саша, а, правда, с вами можно? 
   - Валентина, у тебя там конфеты есть? Насыпь пацанам…
   - А родители не заругают?
   -А у нас тренировка еще три часа, так что мы успеем… Спасибо…
… Самолет был ни большим, ни маленьким. Он не удивлял, он просто был. Матово-стальной, с тонкими коричневыми полосами бортовой раскраски, с квадратными окнами, за которыми были видны желтые шторки. Он был теплым и каким-то своим. Подтянутым, на тонких ногах, припорошенных снегом, с желтовато-синим побежалым цветом больших выхлопных труб, по три на каждый двигатель. С игривыми желтыми кончиками лопастей винтов.    
… Железный трап, тугая толстая овальная дверь, тяжелая на вид, абсолютно домашняя прихожая, пахнущая резиной, острой мастикой труб теплоцентрали и почему-то пластилином. Плотный щелчок за спиной и сразу ватная тишина.
   - Ну, чего встали, пошли. Валь, давай пассажиров. Вы эти сумки - то свои сюда поставьте, а то запутаетесь в железяках – то. Валь, прикрой.
   - Ты их в кабину давай. Ну, чего, идите, идите.
… Толстый красного тона ковер, с белой длинной холщовой полосой ткани поверху во всю длину - идешь, как по мху, еще дверь, кресла, колесики, половинка руля на толстой ноге.
… Рычаг справа, как на пожарном «ЗИЛе». Колесо слева, как на пароходе, с рубчиками по краю, кресло, как у деда на даче.
   - Пахнет как смешно – щекотно пахнет.
   - Это электричеством так пахнет.
   - А можно посидеть?
   - Ну, садись, только вот этот рычаг не трогай, а то у нас шасси уберется и на брюхо ляжем.
… Кран уборки шасси…
… Обороты…
… Высота...
… Скорость…
… Скорость вверх, скорость вниз…
… Триммер…
… СПУ…
… Топливо…
… Левый бак, правый бак…
… РУД…
… Левый двигатель, правый двигатель…
… Флюгирование… Интересно, а где у них флюгер – то?..
… Закрылки…
… Потом сзади в глубине вдруг все зашевелилось и показалось, что тишина внутри вот-вот сорвется и самолет прямо сейчас зазвенит, наполнившись разноголосым гамом. Но салон впустил звук в себя, осадил его, словно оглушил, и вошедший шум, вдруг превратился в чуть торопливый мягкий шорох и невнятное топотание. Самолет, как будто втянул весь звук внутрь себя и запечатал его. И голоса деловых теток и дядек в валенках, и стук их морозных корзинок, и торопливый шепот из-под трех шапок – пирожков, над пальто с каракулевыми воротниками, и девчонку с куклой, и мужика с газетными пачками…
… Напряженные лица, торопливый шелест, быстрое подталкивание друг друга - скорее умоститься. Сложная смесь сосредоточенного молчаливого ожидания и испуга.
… И лишь громкий теткин «ох», когда из выхлопной трубы на крыле плеснуло огнем и дымнуло в такт двигателю, не поместился в салоне.
    - Запуск левому. Прокрутка, зажигание…
    - Дядь Миш, а зачем вы так смешно перед самолетом ходили и все на нем трогали? Там что что-нибудь не так?
    - Подожди, сейчас не мешай. Есть запуск. Да какой я тебе дядя, я просто Миша. Я тебя всего на десять лет старше.
    - А вы давно летаете?
    - Да подожди ты. Запуск правому.
… Почти как на машине. Только руль смешной. Распиленный. Такой – полруля. И приборов много. А так – все, как будто бы, обычно. Вот звук и вправду смешной. Он такой же, как запах – щекотный. И когда набегает, то в животе и в спине чешется, а когда отходит, то - гулкий. Вот, как,  когда у доктора стоишь, и он тебе на спину на голую кладет пальцы, а потом их двигает, и по ним стучит. И у тебя внутри  то гулко звучит, то сухо. Или когда кашляешь, когда болеешь. Кашляешь, а внутри чешется.   
     А когда едешь на самолете, то смешно так трясет, как будто подкидывает мелко-мелко…

… Мы, конечно, не удержались и рассказали все. И про тетку, и про дядек в пирожках и про девчонку с куклой. И классная сказала – если договоритесь – поедем. Мы договорились…
   … И опять автобус с гармошкой дверей…
   … И табличка «Аэропорт»…
   …Но вот только, почему-то другие ощущения, когда едешь. Автобусный галдеж вокруг, как будто отнимает у тебя твою тайну и твои звуки. Он крадет ее, она растворяется в этом плоском, повизгивающем перебрасывании словами.
… И кондукторша, сидящая на приступочке возле заднего сиденья превращается в визгливую бабу с семечками, и  чинная классная в зеленом пальто с лисьим воротником, становится простой теткой, трясущейся в автобусе…
… И у соседа по парте, которому ты еще вчера рассказывал о том, как звенит воздух, размалываемый винтами, оказывается, прыщи на, оказывается, дурацкой физиономии… 

 … - По парам строимся, по парам. Так, проходим, проходим. Не задерживаемся…
… - Это самолет, он летает. На уроках русского языка в третьем классе, мы с вами проходили сложные слова с соединительными гласными. Поспелов, не вертись. Паро-ход, само-лет. Слово «само-лет» образовано от сам и летать. Не вертись, я сказала, стой спокойно. Внимание! Сейчас главный начальник полетов вам расскажет, как работает аэропорт…
… Украли…
… Не мое…
… Глупо все как-то…
… Дураки, зачем притащили всех сюда…
… А если уйти?..
… Ну, просто отойти в сторону и заткнуть уши. Чтобы ее не слышать…
… Дура…
… А звук, он ведь пролезет сквозь варежки, ну не голос, а звук. Мой звук, он ведь - под и над голосом. А если еще рот открыть, то ведь будет, как рупор. Мама говорила, что у нас там во рту все с ушами связано. И если рот открыть, то это, как если бы к уху…
… Ну, то-есть от нее отвернуться и поймать не голос, а звук…
…Так, теперь тихо…
… Варежки, зараза, холодные…
…Вот…
… Толстый дядька с рацией на поясе, и опять непонятные завораживающие звуки, складывающиеся в голове в слова и самолетик в небе. Маленький крестик на белесом фоне.
… То взовьется, то упадет, то затанцует, то пройдет широкой дугой. И удивительно совпадающие с его движением руки тех, кто с ним, но на земле. … Как будто именно они управляют этим маленьким живым существом, крутящимся над головой.
… - Обороты, ручка, крен, педаль…
…Этот самолет был другим. Маленьким. И ноги потоньше…
…И опять железный трап, а потом прозрачный фонарь.  И снова кабина, пахнущая чем-то острым и - ну точно - пластилином. Ну, этим, который  липучка, ей еще прокладывают в швы на здоровых панельных домах, которые только начали строить. Ну, возле нашего двора такой будет…
… А кресло другое…
… Холодное и жесткое ...
… И фонарь над головой…
… А полруля нет, только ручка…
… Вот опять…
… Вздох скользящего фонаря и снова плотный щелчок, теперь над головой…
… И голоса ушли, и только звук, как будто кто-то дышит…
… И напряженные лица оставшихся внизу соклассников. Их немой шепот и быстрое подталкивание друг друга – скорее, скорее, я тоже. И вместе с тем, сложная смесь сосредоточенного молчаливого ожидания и испуга.
    …А вдруг самолет живой? И сразу путаница в голове – тогда же кто из них летает. А может быть он сам... Когда они все спят, он заводится, потом бежит, а потом....
… Опять вздох, нет, это не вздох, это выдох…
… Опять эти голоса…
… Ну, точно, дура…
… - Ну, вот и все дети, собираемся, собираемся. Не тяни, вылезай, ты последний.
- Вылезай, тебе говорят... А сейчас хором скажем – спа-си-бо!..

   … И все-таки зачем тогда здесь эти люди. Кто они для этих самолетов? Я же, когда летаю во сне, я же сам, безо всего. Вот так вот живот подбираешь, и потом шаг...
 - Сколько можно говорить? Собирайтесь немедленно и немедленно постройтесь...
… Сколько раз я потом проделывал этот маршрут, для того, чтобы увидеть, как они летают…
… Увидеть и понять…

     … Странно. Зачем? Этот вопрос я задаю себе каждый раз, когда я сюда прихожу или приезжаю. За чем? Что мне здесь надо? Что я хочу найти здесь? Почему я, как загипнотизированный наблюдаю за этой, такой обычной жизнью, и не могу заставить себя оторваться от нее. Чего я ищу? Воспоминаний о собственных полетах во сне, которые здесь я пытаюсь увидеть наяву в других? Или намека, знака на некую необычность, приближенность к этому непередаваемому ощущению тех, кто сидит рядом со мной за столом и точно так же ест, пьет, разговаривает или читает книгу? Но ведь они точно такие же, как я или Он. И они тоже летают во сне. Или нет? Зачем? Я не знаю…

…Ночь…
… Домик на краю летного поля…
… Желтые окна, в которые стучится ветер, отражающийся от замерших на стоянке маленьких самолетов…
… Сквозь окно - пламя камина…      
… Стоят самолеты на стоянке…
… Ветер обтекает их, подергивая чехлы на концах лопастей винтов…
… Вьется чуть заметная в сторожевом прожекторе пурга…
… Опять окно…
… Снова камин…
… Часы на стене…
… Сигналы точного времени, совпадающие с хрипловатой часовой кукушкой...
… И вдруг салют, и море голосов, под хлопающие пробки из шампанских горлышек…
… И звон фужеров, и гимн стороной…
… Уходящие голоса…
… Мандариновая корочка на снегу протоптанной в сугробе дорожки…
… Кнопка цветного бумажного конфетти, проявившаяся в скользнувшем луче и потерявшаяся в темноте …
… Кукушка, прячущаяся в часы…
… Гитарная песня…

  «… - Ты кто?
   - Я? Лунатик, по крышам бродящий.
   - Что делаешь ты?         
   - Одержимый и спящий,
     По лунной эмали скитаюсь, гуляю…
   - Зачем?
   - Я не знаю.   
   - Откуда ты взялся?
   - Из комнат, из дома.
     На свет выхожу наважденьем влекомый,
     Манит меня месяц серебряной песней
     В зыбучий туманный простор поднебесья,
     И нужно идти!
   - Бедный!..
     Сидел бы уж дома.
   - Как можно!
     Я в путь отправляюсь тревожный
     И с жизнью прощаюсь и плачу,
     Блуждая во тьме на удачу…
   - А что там - в ночи?
   - Там - тревога.
     Шатких карнизов дорога,
     И сумрачной бездны напасти.
     И нет ниоткуда участья,
     Хоть близко до господа Бога…
   - И что же, всегда так будет?
   - Всегда.
     Всегда, везде и повсюду.
     Меня уж на ключ запирали,
     Решетки в окна вставляли…
     Не помогает… 
     Не помогает… 
     Не помогает…»*


…Я никогда не рассказывал ему об этом. Мое первое ощущение полета было связано с двумя вещами. С ощущением воды на лице и со звуком…
… Сначала пришел звук…
… Лето, дача, бабка, купающая меня на улице…
… А в небе крутится самолетик…
… Странное, обжигающее ощущение воды, которую тебе льют на плечи из эмалированного ковша. Нет, не больно и не холодно, а просто вода заставляет съеживаться твою кожу, и от этого орешь. И цепляешься за руки, которые тебя держат, потому что, только ухватившись за них, можно вырваться…
… Потому что нужно обязательно выйти из этого, качающегося под ногами, дурацкого железного таза…
 … Но тебя опять удерживают, сильно сжимая руку, а потом выпрямляют шлепком и никто не понимает, что с тобой происходит.
… И безумно обидно…
… И тогда начинаешь орать до захлеба, и синих трясущихся пальцев…
… И уже колет в губах, и холодно щекам…
… А потом, когда на голову ложится теплое полотенце и лицо прячется под ним, как под мягкими руками, начинаешь отдыхиваться…
… И еще вздрагиваешь, и еще всхлипы…
… И вот уже все, и бабкины руки мнут тебя, вытирая мокрое тело…
… И вот теперь совсем все…
… И живот теперь можно не втягивать, и он теперь снова мягкий, и теплый, и очень гладкий…
… Как у котенка или щенка...    
… А потом с неба приходит звук…
… А потом поезд, в котором тысячи лиц, и они улыбаются…
… И плотный тугой воздух, который захлестывает в открытое окно вагона, и запах арбуза…
… А еще потом, тряские острые плечи, на которых ты сидишь и приходится ерзать, и пыль, щекочущая нос, которая не нравится, и звук труб, играющих громкое, вплетается в нее, заставляя чихать, и морщиться…
… И огромное поле, и самолет, который только что был над твоим домом, потом над поездом, и над твоей головой…
… И вот он уже снова над тобой, в небе…
… И когда смотришь чуть вниз, получается, что не только над тобой, но и над всем этим морем лиц вокруг тебя…
… И он отражается звуком от этих лиц, и от этих глаз, следящих за точкой в небе, которую они провожают одинаковым общим движеньем...
… Словно огромные заводные куклы, которые вдруг решили все вместе сначала качнуть головой, а потом сказать мама…
… Но вместо «мама» только «…ах…» вздохом…
… И вот уже этот, шепотом «ах», катится неровной, то поднимающейся, то гаснущей волной, и превращается в далекое эхо…
… А самолет продолжает лететь и крутится, крутится, крутится…
… И уже, кажется, что это летишь ты…

… С того дня Он почти каждый день уходил гулять на аэродром. А потом подолгу стоял у окна, глядя сверху на летное поле и словно впитывая все, что происходило вокруг. Он повторял все до мелочей, точно так же пытаясь ухватиться за эту невидимую и почти неосязаемую, но, тем не менее, существующую тонкую ниточку, которая должна была, ну просто обязана, размотать весь этот странный клубок. А потом в дом опять пришел звук. Почти неощутимый. Скорее не звук, а какое-то неясное колебание пространства. Мы почувствовали его оба. Но первым все-таки был Он.
   …- Теперь они по настоящему летают,- сказал Он. - Пошли.

… Туман стоявший на улице оглушил нас. Он не проронил ни слова. Только оглянулся, словно определяя направление, а затем, крепко взяв меня за руку, повел за собой. Он шел, не обращая внимания на окружающее, стараясь проскользнуть мимо лиц и обходя неожиданно выныривающие из тумана предметы. Словно выстраивая невидимый коридор, отделяя себя, от всего. Он лишь крепче сжимал мою ладонь и ускорял шаги. Он боялся. Окружавший его туман превращал услышанный им звук в вымысел, в миф… Он лишал его смысла и делал обычным ничего не значащим движением воздуха....

…Когда мы дошли до аэродрома, Он остановился как вкопанный. Так продолжалось минут пять. Он стоял, смотрел и молчал. Он не понимал, что произошло...

…- Они не умеют летать,-  тихо сказал Он. – Ни Они, ни они. Никто. Они все врут. Они такие же. Вы все врете!.. И ты тоже!.. Врете…
   
... Он шел вдоль границы летного поля, почти бежал, а я стоял и ждал. Он вернется. Он все равно вернется. Он не может не вернуться. Просто нужно чуть-чуть подождать. Он слишком забежал вперед. Чуть-чуть подождать. Потому что теперь для Него начинается самое главное. Он уже услышал полет, он его уже ощутил, теперь ему надо почувствовать его в том, что его окружает. В движении вокруг него, в голосах и шагах. В жизни. Найти и услышать. И тогда вернутся все звуки и краски, смыслы и символы, которые до этого приходили только во сне.

… Звук. Теперь он стал другим. Если раньше он просто приходил и звал за собой, то теперь он присутствует во всем, постоянно напоминая о том, что когда-нибудь это все-таки случится. А может быть уже случилось, но мы просто проходим мимо, не замечая явного. Иначе, зачем мы вглядываемся в небо, пытаясь понять, как оно реагирует на наше в нем движение, на наше присутствие, на наш спор и разговор с ним. Говорят, что человек не может летать. Наверное, да. Но это только пока не может. Сейчас. Просто потому, что он все еще учится. Просто пока не может понять чего-то самого главного, необходимого для полета.
    А может быть летать это не совсем то, о чем все думают и говорят. Может быть это иначе. И для того, чтобы лететь не обязательно сидеть в кабине самолета или в корзине воздушного шара и дергать ручки управления. Ведь почему-то во сне мы четко представляем себе, что нужно сделать для того, чтобы взлететь и шар, и самолет в эти мгновения совершенно не причем. Что такое этот наш полет - воспоминания о прошлом или предощущение, поиски смысла будущего?

… Когда я смотрю на него, сидящего за моим столом, берущего в руки мою ручку и начинающего выводить на листе бумаги такие знакомые мне с детства слова, я понимаю, что теперь я уже не смогу его остановить. Он  такой же, как я. И я почему-то не хочу его останавливать. Мне почему-то кажется, точнее даже не кажется, а я где-то внутри себя чувствую, надеюсь,- а вдруг...  Вдруг это случится? Вдруг то, что снилось и то, что было так восхитительно прекрасно и пугающе во сне, для него станет реальностью... Он просто разбежится и полетит…


Москва, 2006 г.

* Юлиан Тувим. "Ночной разговор"