Нереальность Адама Моррисона

1.

Почему любая дверь всегда открывается «клямс», а закрывается «гревс»? Толкни её с разбега или, тихо подкравшись, с силой хлопни за собой или позволь сработать невидимому доводчику, всегда будут звучать эти два звука: клямс и гревс.
Монотонность, неизлечимая тривиальность бытия угнетала всегда, но в качестве настоящего парадокса она предстала впервые. Адам Моррисон, секретный агент FBI, стоял у окна. На заснеженной площади русские солдаты, одетые в прямоугольные шинели и квадратные валенки, наперевес с автоматами Калашникова вытаптывали строгую пунктирную окружность.
«Мир стал стереотипом самого себя, – подумал агент Моррисон. – Бьюсь об заклад,  генерал Смуров окажется толстозадым небритым боровом с маленькими быстрыми глазками».
Из внутреннего кармана шинели он извлек свой привычный Beretta 32 с глушителем и прошел в конец коридора.
Клямс. В кабинете на почтительном расстоянии от стола (радиус живота) на тощем стульчике громоздился бегемотоподобный форменный офицер в ошеломительном вагнеровском берете с красной звездочкой. Гревс.
— Я – генерал Смуров, – визгливым тошнотворным голосом представился он. – Это вы, рядовой Казаков? Какого пса вы пришли, я же велел меня не беспокоить!
Агент Моррисон, взяв под козырек Beretta 32 с глушителем, ответил на превосходном русском языке:
— Я – рядовой Кузнецов, принес бутылку  Водки Столичной, как вы просили, – он  тут же сообразил, что выдал реплику, приготовленную на случай, если бы он часом ранее соблазнил радистку Машу Круторогову и похитил у неё из платяного шкафа бутылку палёной водки. Но генерал Смуров, казалось, не заметил подвоха:
— Молодец рядовой Кузнецов! Ты настоящий русский солдат! Давай её сюда! – он пригласительно указал на стоящий посредине стола пустой граненный стакан, а потом вдруг схватился с места, вынул маузер и, прокричав, – Ах ты, американская сволочь! – несколько раз выстрелил в агента Моррисона.

Адам Моррисон, секретный агент FBI, стоял у окна. На заснеженной площади русские солдаты, одетые в прямоугольные шинели и квадратные валенки, наперевес с автоматами Калашникова вытаптывали строгую пунктирную окружность.
«Я видел генералов, они пьют и едят нашу смерть…» – агент Мориссон извлек из внутреннего кармана шинели Beretta 32 с глушителем.
Клямс.
— Я – генерал Смуров. Это вы, рядовой Кузнецов? Какого пса вы пришли…
Птив-птив-птив. Бух.
Гревс.


II.

«Ваша следующая цель – полковник Смоляков. Он снимает номер на третьем этаже в гостинице «Астория». Номер хорошо просматривается с крыши продовольственного склада, находящегося напротив гостиницы. Гостиницу охраняет рядовой Казаков, вооруженный СВД. Встретьтесь в кафе «Калинка» с кладовщицей Настасьей Евфросимовой (урожденная Мелисса Бум-Бум, агент FBI под прикрытием) и возьмите у неё ключи от склада».
Агент Моррисон прочел секретное сообщение и обнаружил себя стоящим на мосту. Косыми параллельными линиями сыпал снег. Шумел ветер. Вдалеке смутно обозначался купол Исаакиевского собора.
Он пошел вперед. Грусть, грусть, грусть, – скрипел снег из-под валенок. На перекрестке вокруг фонаря расхаживал солдат в шинели с автоматом, вдоль парапета дома карабкался пьяный прохожий  в малахае набекрень. Агент Моррисон уже давно заметил, что у всех людей вокруг встречается только три вида эмоций: у полицейских, солдат и охранников – спокойное созерцание, нервничанье и агрессия, у гражданских – спокойное созерцание, нервничанье и паника. Итак, и солдат и прохожий были спокойны. С солдатом говорить было нельзя, поэтому агент Моррисон догнал прохожего и обратился к нему:
— А где находится кафе «Калинка»?
— Я ничего не знаю. Я всего боюсь, – ответил прохожий и, нервно оборачиваясь, побрел дальше.
Но агент Моррисон решил продолжать диалог.
— Ты должен помочь мне, подлец, иначе я тебя пристрелю! – пригрозил он.
— Ах ты американская сволочь! – вскрикнул прохожий и бросился наутек. Хру-хру-хру! – из тумана выскочили два агрессивных солдата. Агент Моррисон забежал в переулок.
— Американская сволочь! – послышалось за спиной, затарахтели автоматы.
— Бим-бим-бим! – зазвенели пули по стене. 
— Хру-хру-хру! – агент Моррисон бежал дальше. – Хру-хру-хру! – он мог бежать сколь угодно долго, совершенно не чувствуя усталости, в этом было его преимущество. Но оторваться от погони было не так уж легко – бим-бим-бим. Он выбежал из подворотни: впереди бесконечно далеко расстилался Невский проспект, утыканный фонарями и мусорными баками, изрытый подземными переходами. Но, сделав несколько шагов в направлении подземки, агент Моррисон забуксовал ногами на одном месте, как на беговой дорожке, – дальше пройти было невозможно.
Хру-хру-хру, – из подворотни выбежали солдаты:
— Ах ты американская сволочь! Тра-та-та!

Агент Моррисон стоял на мосту. Косыми параллельными линиями сыпал снег. Шумел ветер.
Он чувствовал комплекс неполноценности по отношению к окружающему миру. Почему всегда возникает такая ситуация, когда нельзя идти дальше? Почему он, свободный агент FBI  не может идти, куда захочет, почему открыты не все двери, почему все прохожие столь слабоумны? Гораздо легче найти ответ любой из «проклятых» вопросов философии, чем на один из этих. Но самое худшее даже не риторичность, а то, что все это попахивает заговором.
Кварталом выше ему встретилась покачивающая бедрами краснощекая русская красавица. Он остановил её вопросом:
— А где находится кафе «Калинка»?
— Пойдем, я покажу тебе, – ответила она, многообещающе улыбнувшись.
Они свернули с Невского и вошли в двухэтажный сруб, а потом в тайную комнату, где на тумбочке возле кровати стояли красные маки или гладиолусы. Свет погас.
Джин-джин-джин – заскрипела кровать.
Агент Моррисон одиноко стоял посреди комнаты. Вокруг не было ничего такого, что можно было бы взять, угловатая мебель не открывалась, и все это вовсе не было похоже на кафе «Калинку».
Он избродил все окрестности центра и наконец в над одним из боковых входов в Зимний дворец обнаружил кумачовую вывеску: «Калинка». Он спустился по ступеням. Клямс.


III.

Под тусклыми свечными люстрами за разнообразными деревянными столиками сидели многочисленные однообразные краснощекие русские красавицы. И кем из них была Настасья Евфросимова, оставалось только гадать. Агент Моррисон заговорил с одной:
— Привет. Тебе очень идет твой кокошник. Хочешь, я угощу тебя выпивкой? Мне нужна кладовщица Настасья Евфросимова.
— Спасибо, красавчик. Пойдем со мной, я покажу тебе кладовщицу Евфросимову.
Они прошли в тайную комнату, где на тумбочке стояли красные цветы.
Джин-джин-джин, – заскрипела кровать.
Агент Моррисон обыскал её одежду, открыл платяной шкаф, но никаких ключей не нашел. Это была вовсе никакая не Настасья Евфросимова.
В течение ближайших двух-трех часов он поочередно обследовал в тайной комнате всех присутствующих женщин. Алгоритм был до смешного прост и эффективен: подойти к девушке, сделать комплимент, относящийся к её одежде (по Лесли), психологически продемонстрировать уверенность и силу, а дальше дело техники, даже механики. Единственный нестандартный подход пришлось употребить в отношении удивительным образом оказавшейся здесь Маши Крутороговой:
— Мне нужна кладовщица Настасья Евфросимова, – сказал агент Моррисон, в ответ на что Маша неожиданно ответила:
— Красавчик, для тебя я могу быть кем угодно.
И тут агент Моррисон пришел в замешательство, он понял, что у него есть два варианта продолжения диалога:
а) «Да, генерал Смуров рассказывал мне»;
б) «Хехе».
Он выбрал второе и мужественно усмехнулся. Маша встала из-за стола и поманила его за собой.
Джин-джин-джин. В платяном шкафу нашлась бутылка Столичной водки. Только зачем она нужна? И вообще к чему все это? Почему общение с женщинами всегда сводится к примитивной комплиментарно-идиотической схеме, замыкаемой звуком джин-джин? Почему его собственные реплики шаблонны и как-то первобытны? Вообще складывается впечатление, что он не разговаривает, а читает с листа, произвольно шевелит губами. Он серьезно задумался. К тому же, где искать Настасью Евфросимову, совершенно непонятно. От безвыходности агент Моррисон зашел в мужской туалет и начал заглядывать в кабинки.
Клямс – открылась  дверь, и за спиной послышался соблазнительный женский голос:
— Рядовой Кузнецов, я за тобой весь вечер наблюдаю. Меня зовут Настасья Евфросимова.
Обернувшись, агент Моррисон увидел шаловливо играющую поясом вечернего халата русскую девицу с двухполосной американской улыбкой.
— Я знаю твое настоящее имя, Мелисса Бум-Бум, и сам я вовсе не рядовой Кузнецов. Моё имя Адам Моррисон, я – агент FBI. Ты должна передать мне ключи от склада, это необходимо для выполнения секретного задания.
— Но как я могу тебе верить! Сначала, ты должен доказать, что ты агент Моррисон.
Клямс. Они прошли в кабинку. Гревс. Джин-джин-джин.
— Да, теперь я тебе верю, агент Моррисон! Вот твои ключи.


IV.

Косыми параллельными линиями сыпал снег. Шумел ветер. Агент Моррисон шёл по площади. Как раз напротив гостиницы «Астория» возвышалась сторожевая вышка, оснащенная прожектором. По лестнице Агент Моррисон поднялся наверх и оказался лицом к лицу перед рядовым Казаковым, нервно сжимающим крючковатыми ладонями снайперскую винтовку.
— Послушай, рядовой Казаков, ты не мог бы мне одолжить свою винтовку?
— Мог бы. Но только за бутылку водки Столичной! – с коммунистической твердостью ответил рядовой Казаков.
Пришлось возвращаться в кафе «Калинку» и вторично соблазнять Машу Круторогову.
— Мне нужна кладовщица Настасья Евфросимова.
— Красавчик, для тебя я могу быть кем угодно.
— Да, генерал Смуров рассказывал мне, – второпях ответил агент Моррисон.
Маша Круторогова холлифилдовским хуком отвесила пощечину.
Агент Моррисон стоял на мосту. Косыми линиями сыпал снег. Шумел ветер. Он быстро нашел кафе «Калинку», сразу соблазнил Машу Круторогову и овладел бутылкой столичной водки, спрятанной в платяном шкафу, а потом прошел в туалет.
— Рядовой Кузнецов, я за тобой весь вечер наблюдаю. Меня зовут Настасья Евфросимова, – сексапильно произнесла Мелисса Бум-Бум.
Агент Моррисон почувствовал изнеможение, психическую усталость от предстоящего акта диалога. Он решил сократить время.
Птив-птив. Бух.
Он подобрал ключи и некоторое время смотрел на неподвижное пышное тело Мелиссы, на её рыжеволосую голову с багровым ореолом, растекшимся по кафелю: «Теперь, даже в случае выполненной миссии я получу вдвое меньше денег…» –  огорчился он, а потом его озарила мысль: «А зачем мне все эти деньги? Куда я их потрачу?». Он представил, как впереди его ждет череда новых сложных миссий, в каждой из которых он будет только накапливать прибыль, каким же образом её израсходовать, агент Моррисон не мог приложить ума. В лучшем случае, он по уши укомплектует себя боеприпасами для следующего задания, а куда девать остальное? Удивительно, что этот вопрос пришел ему в голову только сейчас. Стоило ли вообще проходить весь путь ради денег, необходимых только для того, чтобы идти дальше. Работать для того, чтобы работать. Самоедская жизнь. Стало невыносимо противно.
Хру-хру-хру. Он поднялся на вышку.
— Послушай, рядовой Казаков…
Он не договорил фразы, но извлек из внутреннего кармана шинели Beretta 32 с глушителем.
Птив-птив-птив. Он подобрал СВД и через каких-нибудь пять минут в позе стрелка стоял на крыше склада. В христианском, разбитом на четыре сегмента кружке прыгало окно гостиницы «Астория» и сверкающая плешь полковника Смолякова, стоящего спиной к серому матовому стеклу. Такие моменты всегда нравились агенту Моррисону: это был особого рода снайперский кайф, и к тому же только сейчас он мог слышать собственное дыхание, чувствовал себя по-настоящему живым. Глянцевое пятно головы полковника практически срослось с центром черного крестика, но агент Моррисон все никак не решался спустить курок. Что-то его тревожило. Он опустил ствол и задумался.
Сейчас он ликвидирует полковника Смолякова, получит свои пятьсот тысяч долларов и тут же окажется в другом месте с другим заданием, и так по кругу: это не жизнь, это спорт. Бессмыслица. Он вскинул ружье и стал не целясь стрелять по окнам гостиницы. Одни стекла звенели и рассыпались, другие почему-то откликались стенным бим-бим.
— Американская сволочь! – донеслось откуда-то снизу, а потом агент Моррисон оказался на мосту.
Шумел ветер, косо сыпал снег.
Теперь стало очевидно: это заговор!
Жизнь – это клетка, каждый прут которой свидетельствует об ограниченности: максимум, чего можно достичь с женщинами – джин-джин, физический танец однотипных движений, последствующий вербальному танцу однотипных убогих фраз! максимум, чего можно добиться с мужчинами – сообщества в гнусном деле птив-птив-зарабатывания несуществующих, неликвидных денег – по факту, всего лишь статусное олицетворение власти, представляющее человеку иллюзорное счастье собственного осознания и ничего больше! И только это здесь людей и может объединить – суетливое, даже похотливое стремление к статусности. Жизнь – это клетка, сконструированная в голове властолюбивого тщеславного ничтожества. Или даже наоборот: голова, твоя собственная голова – это и есть властолюбивая клетка жизни. Прочь! Бежать! Нужно срочно выйти. Умереть!
Агент Моррисон вспрыгнул на парапет моста и полетел вниз. Он не почувствовал боли, страха или какого-то принципиального нового ощущения. Напротив, в следующее мгновение он вновь стоял на прежнем месте на мосту, а вокруг кружили белые бескачественные снежинки, шумел ни холодный, ни теплый ветер. Можно убить всех, нельзя убить себя. О ужас, смерти нет! Агент Моррисон побежал вперед. Постовые нервничали, прохожие тревожно озирались, он не переставал бежать. Когда он ловил себя на беге на месте, он оборачивался и бежал в противоположную сторону – выхода нет. Тогда он понял, что бежать или стоять– суть одно и тоже. Взобравшись на парапет мостовой, он смотрел на систематически сыплющиеся белые точки. Если бы он умел плакать, хвататься за голову и рвать на себе волосы, он бы сделал это. Если бы он мог позволить себе сойти с ума, он бы сделал себе одолжение. Но лучшее, на что он был способен – просто не двигаться. И вдруг он упал на снег, а в глазах стало темно. Ощущение холода поразило его своей отчетливой телесностью. Неведомая рука обратно силе тяжести неумолимо повлекла его по темному тоннелю, в конце которого сиял свет, яростно режущий глаза. Он дышал, впервые настоящий кислород вобрали его ещё невидимые легкие. Он слышал знакомые, но столь новые и свежие голоса.


V.

Упругий кишащий поток толпы выволок его наружу. Он стоял на улице, пораженно озираясь по сторонам, его открытый рот с постоянной частотой производил неповторимый, на каждый выдох уникальной конфигурации пар. На обесточенной поблекшей вывеске за его спиной можно было прочесть название компьютерного клуба: «Поединок». Из черной шахты подвального помещения нескончаемым конвейером рождались подростки. Ноздри приятно раздувались от холода. Ладони чувствовали текстуру курток приятно толкающихся людей, сквозные потоки воздуха, щекочущие пальцы, шероховатую кору тополя. На улице не было ни одного похожего дерева, и контуры каждого из них были волшебно пластичны, чудовищно грациозны. Люди говорили разными голосами, и даже в сквернословящем детском щебете, ругающем политику, кризисные явления и отсустствие генераторов постоянного напряжения, – было нечто бесконечно очаровательное, радостное. Хотелось превратиться в дождь и обнять всех этих глупых счастливцев, весь этот роскошный радужно-серый мир домов, испуганных деревьев, живописно расцветших мусорных баков.
Он шел, он парил над тротуаром, впитывая белые и красные кирпичи домов, сухие стекольные блики, трещинки лопнувшего асфальта. Он заговаривал с каждым встречным прохожим и получал невыразимое удовольствие, осознавая, что у каждого из этих в высшей степени разных людей собственный характер, тембр голоса и выразительный взгляд. Девушки осыпали его пощечинами в ответ на предложения быстрого секса, мужчины встречали гневными взглядами его внезапные дружественные объятья, он улыбался счастливой улыбкой полного дурака и парил дальше.
Из распахнувшегося окна одной из квартир хлынула музыка, – это была выпрямляющая волосы «Qui Tollis» из Великой Мессы Моцарта. И тогда он ногами оттолкнулся от земли.  Поплыли сумрачные стены,  сухощавая почва взъерошилась девственной зеленью. Вихрь медных листьев в поисках замены исповедался солнечному кремнию. Сиянье луж и стекол, алмазов глаз горело нестерпимым слезоточивым соком. О сердце, ты храни мыслей наших радужную пиротехнику, чьи вспышки дарят свет! приумножай в осколках сказочного мира, в зеркальных прутьях мира – что не было, и нет.






2008