Один из этих дней

- Кризис! Кризис! – доносится отовсюду, стоит включить телевизор или настроить радио.
 В Интернете куча умников только и делает, что твердит про кризис с утра до вечера.   Даже ночью не спят они – мучаемые бессонницей   кризисные маньяки.  Всё рассуждают, о том, как накроет нас окончательно рецессия, или девальвация, или какая иная резолюция; или, - сообщают они друг другу по большому секрету в чатах, - что у Доула Джонса упал, наконец!
Я и сам, если честно, начинаю порядком волноваться. 
-  Что за фигня такая,  Домский? - говорю я себе.
– Что это  все с ума посходили? А ты сидишь и в ус не дуешь!
 Всё никак не могу понять я: откуда исходит страшная опасность? 

С другой стороны - мне ведь совершенно нечего терять!
Вкладов в банках у меня нет.  Ценных бумаг -  тоже. С наличностью я расстаюсь легко,  с присущим  к этому делу вкусом. Даже с работы меня не могут уволить по причине моей официальной  безработности. 
Однако если задуматься то кризис налицо. 
Выражается он, например, в том, что я уже несколько дней не выхожу из дома. Зачем?
Не бреюсь, почти не ем, почти не пью – лень идти за выпивкой. Не разговариваю  с женой, не звоню друзьям, не звоню подружкам. Вообще не подхожу к телефону. Письма  отправляю в корзину, не прочитав даже.
 Сижу перед компьютером дни и ночи напролёт. Пишу никому не нужные рассказики,  затем их удаляю.

 Музыку тоже подобрал подходящую. Прибило, что-то на ранний «Pink Floyd». Года так до 1973. Особенно добавляют  оптимизма собачьи завывания под психоделический блюз.
- Диагноз ясен, - говорю я себе, меланхолично, - кризис…
 
Вот он и наступил! 
Наступил кризис, о котором предупреждали нас ещё Карл Бородатый Маркс с Зигмундом фон Факен Фрейдом!
А как же – экономические законы гласят, что после периода благоденствия кризис неизбежен!
 Это всё равно, что если долго трахаешь одну бабу, и всё отлично. А после на неё уже не стоит. И ты понимаешь – кризис.

Слишком долго мы веселились, пели и танцевали на залитых солнцем пляжах. 

Когда я включаю, наконец, сотовый, то SMS –ки  сыпятся одна за другой.
«Отец тебя потерял. Позвони отцу!» - пишет брат.
Я выдвигаю ногой из-под стола старый дисковый аппарат, сдуваю с него пыль и набираю номер. 
Когда я слышу в трубке голос отца, по сердцу пробегает теплая волна.
 Отец у меня весной, ещё до кризиса, перенёс инсульт. Речь у него до конца не восстановилась, и он смешно путает слова. Заменяет одни слова другими, пытается донести информацию. Я его понимаю процентов на девяносто, он меня - на пятьдесят. С остальным миром отец практически не общается. Ну, ещё с моим братом. Хотя тот с ним почти не разговаривает. 
- Жарко стало, - говорит отец. – Надо кошки слить. Руки болят!
И я понимаю, что в комнате у него холодно и пора утеплять старые потрескавшиеся рамы. Сам он не может – правая рука работает плохо.
- Всё есть, - продолжает отец. – Приходи, пожалуйста!
Я готов тотчас сорваться и бежать к нему.
Одеваюсь. Беру две сотни из заначки – на выпивку и сигареты – и направляюсь к отцу.

На улице и впрямь заметно похолодало.
 Я жалею, что не взял перчатки и прячу руки в карманы.
Ледяной ветер ударяет в лицо, когда я сворачиваю за угол. Я ускоряю шаг. По дороге захожу в ларёк. Покупаю сигареты и двухсотграммовую плоскую стекляшку с дешёвым коньяком.
 Замечаю, что у молодой продавщицы непропорционально огромные грудь и корма, а пухлые губы вульгарно ярко накрашены.
Думаю о нехорошем. Прогулка, впрочем, отгоняет дурные мысли, разгоняет грусть-печаль.

Я иду по родному городу. Городу, охваченному кризисом. На всё кризис наложил свой отпечаток. И вроде бы всё как всегда. Также проносятся машины и спешат мимо пешеходы. Но нет же, я вижу - вижу, как всё переменилось!
Лица у людей стали какие-то нервные, нерадостные. Под ногами лужи и грязь. Вокруг кипят лихорадочные стройки – надо успеть закончить начатое до кризиса!
 Гудят надрывно трактора.  Мелькают загорелые обветренные лица в касках. На серых рёбрах возводящихся небоскрёбов полощутся по ветру выцветшие баннеры: «Продаётся!», «Купите!». Но, покупателей не видно. 
Собачка выскакивает из помойки тоже какая-то злая и принимается на меня тявкать. Я на неё не обижаюсь – кризис! Кризис у собачки. Хочется любви – а ей помойка!
Вернее не так! Собачке хочется любви – а ей кризис!
Так лучше будет. Действительно, при чём тут наша помойка?

Отец наивно пытается скрыть радость от моего прихода. Скоро уходит на кухню, гремит там посудой.
Пока я пью чай, он поочерёдно вытаскивает из буфета:
бумажный пакет с белым порошком, несколько рулончиков бумаги, большое эмалированное блюдо и разноцветное тряпьё.
Затем отец начинает объяснять мне на своём тарабарском языке для чего всё это нужно.
Я киваю, я всё понимаю.
Оказывается, этим белым порошком отец заклеивает окна всю жизнь. Порошок надо развести горячей водой в предоставленном блюде, намазывать получившимся раствором бумагу, и наклеивать на рамы при помощи тряпок.
Я ковыряю порошок ногтем, нюхаю. Пробовать на вкус не решаюсь. Ещё раз нюхаю. Не крэк - точно, усмехаюсь! Да и не сода!
 Отец всё пытается произнести название порошка, но у него не получается.
- Понял, понял, - успокаиваю я отца. Про себя решаю, что это крахмал. Да, пусть будет крахмал.
- Не мешайся только, умоляю! – говорю я отцу, и он ретируется на кухню.
Вскоре до меня доносится запах запекаемой курицы.
Я вытаскиваю из кармана коньячок, отвинчиваю крышку, отхлёбываю. Делаю пару больших глотков.
Вскоре печаль отступает и тоска проходит.
Я принимаюсь за работу, насвистывая.
Спустя час, ну может чуть больше, работа окончена.
Обе рамы заклеены и переклеены.
Тут и курочка подоспевает.

Мы с отцом садимся за кухонный стол, по обе стороны от курицы,  торжественно возлежащей на блюде, и жадно принимаемся рвать её на части.
Спасибо, курица, не зря умерла ты! Вернее – не зря жила ты! Впрочем – всё едино. 
Давненько не ел я курочку! Вообще давно не ел.  И аппетит возвращается после прогулки и работы. Отец громко чавкает, обсасывая кости.
На кухню приходит кот. Залезает под стол, трётся об ноги. Ждёт своей доли от нашей трапезы. Хотя только вот натрескался «вискаса». 
Мы с отцом едим сосредоточенно. Отец кушает, глядя на меня, как ребёнок.  Один он может не есть сутками. А так, за компанию, пожалуйста, с радостью! Я раньше не понимал его. А теперь - теперь понимаю.
Мы едим, глядя друг на друга. В нашем совместном чавкании, мы исполняем древний ритуал радости жизни.
Ведь только жующий, насыщающийся человек счастлив по настоящему. За хорошо прожаренным куском мяса человек забывает и несчастную любовь, и  потерю близких. Не говоря уже про преходящий кризис!

Пока я убираю в мойку грязные тарелки и разливаю чай, отец уходит в свою комнату – принимать работу.
Он возвращается с блюдцем в руках – раствора осталось почти треть. Ставит блюдо на пол у мусорного ведра. Разводит руками и говорит,
 - Плохо!
- Что плохо? – спрашиваю я.
Отец в ответ призывно машет мне рукой. Я иду за ним, подхожу к окну. И что я вижу? Бумага повсюду отклеилась и отвалилась. Рамы перепачканы белым порошком, который осыпается на подоконник. Оттуда сквозящий в щели ветер, сдувает порошок белой позёмкой на пол.   
Я застываю на несколько секунд. Затем тихо матерюсь.
Реакция отца и вовсе удивительна – он начинает громко смеяться!  Нравится ему! Хоть какое, но развлечение!
Я бегу назад, на кухню – за веником.
Отец, смеясь на ходу – за мной.
На кухне новая беда – кот сидит, не понимая ничего, над миской, судорожно хватая ртом воздух. Отец всплескивает руками! Остатки «клея» хвостатый обжора, не удовлетворившись «вискасом» и курицей выжрал почти наполовину.
Пометавшись по кухне, кот возвращается к миске и начинает в неё блевать.
Из недр кота исторгаются потоки белой массы с плавающими в ней коричневыми звёздочками. Я нагибаюсь, и тут непреодолимая сила заставляет сокращаться мой желудок и пищевод. Я блюю в миску вместе с котом. Миска быстро наполняется до краев.
Отец перестаёт улыбаться, и говорит вдруг вполне членораздельно:
  - Вы что, охренели совсем?!
Мы с котом разом перестаем блевать, и действительно охреневаем. Не знаю, как кот, но я - точно! 

В дверях отец похлопывает меня по плечу.
- Приду завтра, - говорю я отцу на прощание. – Завтра попробуем клеить по моей технологии. Нормальным клеем.
- Ладно, - смеётся отец. Он говорит много лучше.
У кота, похоже, кризис тоже миновал. Он трётся у ног. Ждёт, когда пойдём на улицу.
Мы спускаемся по лестнице. Выходим из подъезда. Кот провожает меня до угла.
Из-за помойки выскакивает знакомая собачка и начинает лаять. Я достаю из кармана пакет с куриными костями. Собчака прекращает  лаять и принимается вилять хвостом. Я кладу перед ней пакет и возвращаюсь к коту. Тот с любопытством наблюдает, как ест собака.   
Я вытаскиваю из кармана фляжку. Допиваю коньяк, и хорошо поставленным броском отправляю пустую стекляшку в контейнер.
Кот и собачка вздрагивают от глухого удара. 
- Ничего, прорвёмся! – обращаюсь я к хвостатым слушателям.
Те, молча, соглашаются. 
Я отправляюсь в путь обратный, насвистывая тему из «Pink Floyd»; предвкушая радость от предстоящей прогулки.
Быстро темнеет. Огни вечернего города, отражаясь разноцветным сиянием в низких облаках, не позволяют увидеть звёзды.  Лишь одна звездочка мелькнула в просвете туч ненадолго. Да и та вскоре исчезла из вида. Наверное, завалилась спать после ужина, переваривая водород в гелий.
Ветер стихает и сразу становится теплее.
Я нахожу, что город, освещённый вечерними огнями,  не так уж плох!