двести 6

Пожилой истопник, оставшийся один в древнем, промерзшем и заснеженном замке,  бросал в печь последнее, что могло умирать, пылая, что могло согревать, оживая – светом и пеплом – устремленным вверх, к старым звездам.
Сгорела долго оберегаемая детская кроватка – сын истопника уже давно из нее вырос, и теперь он на фронте – живой ли? Кому нужна холодная детская кровать в пустых темных залах?..
Сгорел сохраняемый «на всякий случай» осиновый кол – последнее, так ни разу и не примененное оружие. Кто может стать угрозой, если замок пуст абсолютно, в нем нет ни обитателей мира земного, ни слуг миров иных...
Сгорел сделанный самим истопником большой деревянный крест, что должен был стоять у него на могиле. Какая теперь нужда в кресте, коль и могилу-то вырыть некому...
Лишь толстая, неряшливая и встревоженная когда-то тетрадь – та, что могла уж давно пойти на растопку печи - все еще шелестела своей жизнью, берегла свои строки. Истопник совсем недавно – не более двенадцати лет назад – выбрал ее хранительницей своих редких, но непременных, размеренных, но сбивчивых дневниковых записей. Зачем беречь от согревающего огня ненужные листки измазанной чернилами бумаги?

«...И остаются тогда от человека только мысли его. А это уже немало. Потому я, хоть и знаю, что умру, однако не расстраиваюсь. После меня будут жить мои мысли. А осталось мне немного. Я это чувствую. Наверное, умру этой ночью. Да. А потому пишу: «Конец».

23 декабря. Встал рано. Проведал сад. То, что от него осталось. Одни пеньки под снегом. А это уже немало. Весной, пусть двумя-тремя деревьями, но сад обязательно оживет. Сегодня, коль Господь сберег мне еще один день, попробую дойти до леса».

Весной, когда сад наконец решил ожить, долгожданное тепло, превратившее  холодный блеск снега в теплое сверкание капели, сквозь битые витражи пролилось на открытую тетрадь - брызгами света, лучами солнечной талой воды.
Потекли и чернильные буквы, слова, образовывая бессмысленные узоры взамен запечатленных когда-то мыслей, рисуя на изгибах влажных страниц косые плачущие глаза, кривые бессловесные лица - устремленные в теплое васильковое небо.