У поля на краю

Кризису и Дмитрию Глуховскому -
с благодарностью за вдохновение


- Деда, расскажи, как мы жили раньше, - попросил Тема, вяло ковыряя ложкой серую липкую массу овсяной каши.

- Как жили раньше? – переспросил Игорь Николаевич, оторвавшись от пожелтевшей газеты, испещренной китайскими иероглифами. На пару секунд он задумался. Густые брови сдвинулись в одну линию, резче обозначились провалы морщин на лбу. – Раньше мы жили неплохо. Не хорошо и не плохо. Стабильность в стране была, нефть рекой текла... На всех, конечно, не хватало. Но ничего, жили, не жаловались. Кто хотел – зарабатывал… м-да.

Он немного помолчал, пожевав тонкими губами. Теме показалось, будто в тусклом свете свисающей с проводка лампочки дедовы глаза засветились чуть ярче обычного.

- А ты кем был? – нетерпеливо спросил Тема, пристукнув ложкой по столу.

- Ты ешь давай, дружок, - усмехнулся дед. – А то какой с тебя работник будет… А был я ведущим менеджером по продажам сотовых телефонов. Приехал в Москву из Тверской области, пробивался, пахал, вертелся, потихоньку откладывал на квартиру… А квартиры знаешь сколько тогда стоили? Ого-го! Лет двести пахать надо было без еды и воды, чтоб на московскую квартиру заработать… А потом пришел кризис и все рухнуло.

- Этот кризис один все разрушил, да? – приоткрыв рот, спросил Тема. В его воображении тут же встал злобный великан со свирепым лицом, рушащий дома могучими кулачищами.

- Все, все он разрушил, - кивнул дед, и на миг за стеклами его очков проблеснула печаль. – Кризис нам был послан Богом в наказание – за нашу жадность и мещанство. За то, что думали не о спасении души, а о новом мобильнике да  телевизоре с большой диагональю… Вот и поплатились. Многие, очень многие тогда остались без работы. Меня тоже уволили, когда совсем туго стало. И пошел я в простые водители, газеты по ларькам развозить…

Дед снова замолчал, прижал ладонь к груди, почувствовав, как закололо сердце. Тема терпеливо ждал.

- Жить страшно стало, - продолжил Игорь Николаевич каким-то тусклым голосом. – Безработица сплошная пошла, много гастарбайтеров без работы осталось… Ну, эти, приезжие с юга, у нас за копейки на стройках пахали… Повыгоняли их отовсюду… А что, будут они в аулы свои возвращаться? Стали кормиться как умели – воровством да грабежами… Порой страшно было выйти вечером до продуктового магазина… Никогда не знал, вернешься ли домой живым – здоровым. Я постоянно нож таскал… Так, на всякий случай.

Он нахмурился, встряхнул седой до белизны головой, словно отгоняя надоедливых мух.

- А дальше? – спросил Тема, не отводя блестящих глазенок от сурового, будто вырезанного из дуба лица деда.

- А дальше… - Игорь Николаевич тяжело вздохнул. - Дальше беспорядки начались. И гражданская война. Грызлись меж собой, как запертые в бочке крысы. Каждый был сам за себя, один Бог за всех… Весь Арбат был трупами усеян. Били витрины, грабили магазины. Мародерство вовсю процветало, соседи квартиры друг друга грабили. В город военных ввели, расстреливали бунтовщиков из бэтээров… это машины такие железные, на колесах. Не помогало. Все горело, взрывалось, стреляло… Вот так пожили мы с твоей бабушкой покойной пару недель – и махнули сюда, в Красноярский край, от взбесившейся столицы подальше…

Старик осекся, испытующе посмотрел на Темино лицо. Глаза мальчика были широко распахнуты, рот приоткрыт. История одной жизни целиком захватила его воображение. Игорь Николаевич мысленно ругнул себя – зачем ребенку такое рассказывать? И тут же оправдал себя – пусть слушает и учится. Чтобы никогда, никогда не повторять наших ошибок…

- Поселились мы тут, купили готовый дом… - Игорь Николаевич усмехнулся, вспомнив свое минутное желание сорваться и вернуться обратно. – Трудно было городскому, руки не из того места росли… Да бабушка твоя, царствие ей небесное, постоянно ворчала. Давай, мол, вернемся, не жизнь тут, а унылое существование… Сам часто думал об этом. Деревенский-то может вписаться в городскую жизнь, а вот городскому в деревенскую, да еще на четвертом десятке… Но поборол себя, свыкся. И еще что-то будто держало изнутри, - дед выставил перед собой кулак. – Вот так всякий раз сердце сжимало, когда собирался за билетом в Москву… Потом прекратились… боли фантомные. Хозяйством обзавелись, огородом, курами, парой коров… Даже торговали молочком потихоньку… Пока добрые люди коровник не спалили. Мир ведь не без добрых людей. А потом узнал от местных, что нет больше Москвы, - тут дед замолчал, уставившись невидящим взглядом куда-то поверх Темы. – Нет ее больше… - эхом повторил он, и чем-то запредельно жутким повеяло от этих трех простых слов. В доме словно разом похолодало, несмотря на уютно потрескивавший в камине огонь. Тема зябко поежился.

- На Москву ракеты упали… - тихо сказал он. – Нам учительница рассказывала…

- Точно, ракеты, - кивнул Игорь Николаевич. Он снял очки, и, насупившись, зачем-то стал их протирать платком, хотя стекла были чистыми. – Теперь уже толку нет искать, кто прав, кто виноват, кто первым нажал кнопку, а кто защищался… За несколько минут не стало ни Москвы, ни Питера… Можешь себе представить? Десять миллионов в городе… ну, может поменьше, многие разъехались… И бац – нет огромного города. Нет ни людей, ни машин на улицах, а от домов одни обугленные развалины остались… кое-где. Не любил я Москву никогда – хищный город, пожирал человеческие души. Вечная суета, все торопятся деньги зарабатывать… и в воздухе ощутимо злоба людская витает. Едешь так в метро и пропитываешься ей насквозь… Но никогда не думал, что всего этого в одночасье не станет. И когда узнал, подумал, что все к лучшему. И что уехал я оттуда вовремя – тоже к лучшему. Кого Господь хотел сохранить – тому подсказал верную дорогу. А кого не хотел – отнял у него разум. И все сгинули там, в бесконечной грызне …

Он строго посмотрел на мальчика. В его молодых и ясных глазах отражались искорки каминного пламени.

- Я что сказать хотел. Все люди должны жить друг с другом в мире. Если не любить, то хотя бы уважать друг друга. И везде, в любых условиях оставаться людьми. Как бы трудно не приходилось. А если одной злобой да завистью жить – все погибнем. Понял?

- Понял, - кивнул Тема, смешно насупившись. – А если… меня кто-то обижает? Я его тоже уважать должен?

- Ты должен уметь давать сдачи, - улыбнулся глазами дед. – Но в меру. Так, чтобы осадить обидчика. А не уничтожить. Отчего в мире все войны? Оттого, что пастухи одного народа решают, что они богоизбранные, и имеют право очистить планету от другого народа. Хулиган в твоем классе бьет тех, кто меньше и слабее. А президент целой страны нажимает красную кнопку. И оба уверены, что только они правы и выше других. А нельзя так.

Он протянул жилистую руку и шутливо растрепал соломенные волосы Темы.

- Деда… а папка скоро вернется? – спросил Тема после недолгого молчания.

- Скоро, Темка, скоро… - Игорь Николаевич посмотрел в окно, за которым гигантским чернильным пятном разползлась сибирская ночь. – Вот дорубит свою норму – и вернется… Давай-ка спать ложиться, дружок. А то папка твой уставший придет и расстроится – чего это его сынок не спит, сил не набирается? И мне, пню старому, пару ласковых скажет – совсем, мол, внука распустил…

Старик долго сидел у проржавевшей дужки кровати, глядя на безмятежно – чистое лицо спящего мальчика. В его голове черно – белой пленкой документальной хроники пролетали кадры из прошлой жизни. Суетливая шумная столица… фырчащие автомобили, серые лица с тусклыми глазами в качающемся вагоне метро… черные остовы сожженных авто и зияющие голой пустотой витрины разграбленных магазинов… И мертвый город с опустевшими улицами и оплавленным асфальтом… и мрачные безмолвные скелеты высоток, гнилыми зубами ощерившиеся под угрюмым низким небом… Словно бросающие ему вызов.

Последнего Игорь Николаевич никогда не видел. Но ему часто снились мертвая Москва. И он неизменно просыпался, ощущая соленое жжение на щеках. Хотя этот город так и не стал ему родным, но с его гибелью словно погибла частичка его самого. Словно навсегда умерло нечто неуловимое, но бесконечно важное. То, что уже никогда не реанимируют самые искусные хирурги.

«Жизнь прожить – не поле перейти», - отчего-то вспомнилось ему. Он уже почти перешел свое поле, и стоит у самого его края. За которым начинается… пустота?

Резкий стук в дверь бесцеремонно оборвал его неторопливые воспоминания.

Старик накинул телогрейку, неторопливо вышел в горницу, отпер тяжелый замок, приоткрыл дверь. И ощутил, как в сердце беззвучно вонзилась раскаленная игла, а грудную клетку беспощадно сжало стальным обручем. В сгустившейся темноте белело невозмутимое лицо Лю Байши – помощника их хозяина.
С Денисом что-то стряслось.

- Денису ногу деревом придавило, - ровно, словно рассказывая о поломке машины, сообщил китаец. – Открытый перелом. Отвез его в районную больницу. Лечиться долго будет. Людей мало, в бригаде работать некому. Выйдешь завтра?

Игорь Николаевич несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Обруч понемногу разжимался.
Денис жив – и слава Богу.

- Выйду, - ответил он на ломаном китайском, холодно глядя в узкие щелки ничего не выражающих глаз. – Бензопилу еще держать умею. Это все?

- Все, - китаец удовлетворенно кивнул, повернулся и сшагнул с крыльца, призраком растворяясь в ледяной черноте сибирской зимы.

Старик, прищурившись, посмотрел ему в спину – как наведенными зрачками охотничьей двустволки.   

- Такую страну просрали… эх-х-х… - досадливо пробормотал он, сплюнул на схваченное ледяной коркой крыльцо и затворил дверь.