Бонмотист

(Из непрочтённых мемуаров)

Впервые случилось это в ту пору, когда так свежо было моё горе, так мучило меня, что здоровье и без того слабое, пошатнулось совершенно. Седьмой год шёл, как схоронил я мать моих детей и любимую жену Марфу Ферапонтовну, а следом за ней и младшую доченьку Агрипину. Горе моё не ослабевало, и мрачным был мир моих иллюзий. Жил я в первые годы вдовства с двумя старшими дочерьми в собственном домике на окраине Москвы. С наступлением дачного сезона мне удавалось подрабатывать устными рассказами, историческими анекдотами и другими пытками, которыми для меня они были всегда, когда приходилось выходить на тусклые и шаткие дачные подмостки, на скорую руку сооружённые. Выступал я в перерывах между сыгранными плохо, если не сказать отвратительно, артистами любителями из мелкого служивого люда, помещичьих сынков и невзрачных, визгливых женщин, живыми картинами из истории ненавистных мне римлян и греков или сценками французских переводных водевилей.
Старшая дочь, слава Богу, была устроена в услужение к моей дальней родственнице во Владимирскую губернию. Коротали мы свои дни со средней в простом достатке, в любви и в счастье, ощущая его настолько полно, насколько возможно для старого человека и маленькой девочки десяти лет от роду. Наш домик хотя и был стар и ветх, но имел небольшой фруктовый садик и огород. По преимуществу, ими мы и кормились. На государственной службе во всю жизнь мне быть не пришлось по слабому здоровью, и пенсия мне не полагалась. Скромные сбережения полностью ушли на лечение болезней Марфы и младшей дочери, покамест они живы были и надежда теплилась. Удар при такой ненадёжной идиллии ждать себя не замедлил. Умер старший брат жены, в чьём владении и был наш домик, а родственники жены, которых я и в глаза никогда не видел, решились наш дом прибрать к рукам. Ни купчей крепости, ни дарственной и ни каких иных бумаг у жены моей не имелось. Все права её – уговор. Не знал я об этом, да и в бедную мою голову прийти такое никак не могло, чтобы дом был не наш. Подобных разговоров никогда не велось меж нас. Что вокруг творилось? какое наследство и кем оформлено было? Как есть - не помню. Бродил в горе я, как в тумане, и если бы не дочери, то уж и на свете меня не было, ушёл бы вслед за любимой женой своей. Что мне стоило, чего стоило, договориться с новоявленными хозяевами в сей же час не выселять нас не передать словами. Стерпеть нас год-два выпросил, подождать, как выплачу за домик отступные. Только видом теперь своим показать это могу - состарился лет на десять наружностью, а ведь и так не мало было мне годов.
Тридцать. Тридцать рублей серебром осталось мне выплатить с небольшим довеском, да уж найду немного мелочи, всё наберу до последней копейки, отдам всё этим новоявленным родственникам, которых и не видел никогда при жизни, да при болезни родной жены и дочери. Повезло мне тогда, да как повезло: соседка-барыня протекцию мне составила развлечь гостей важного чиновника m-r M* на даче, пока артисты с дочерью его именинницей заниматься будут, развлекать её с подругами и друзьями, зайцев ей и волков с лисами показывать. Думал я: повезло мне, как раз три красненьких обещано. Так их все и отдам. Не постою за копейки разменные, а три бумажки так в лицо и брошу. Заработаю, стерплю, наговорю барину и гостям с три короба, а за каждый короб красненькая. Что для меня она? Одна лишь жизнь. Дочери моей жизнь. Ещё смогу её на ноги поднять, а как и не знаю, но слово дал, что на руках в светлую жизнь её вынесу. Что мне Цезарь, Август, Нерон, анекдоты! Пожелают, так и об арапах расскажу, пусть слушают, развесив уши, да хлопают; лишь бы дали денег, жизнь моей доченьке спасли. Ведь как жить на съемных углах, в меблирашках как жить? Как жить, когда нет ни сада, ни огорода, нет работы, сил нет – работал бы ещё… на коленях бы ползал, милостыню просил, да сил нет на паперть встать. Кровью платок полнится после каждого выступления. Три червонца - три платка. Прячусь ото всех как заяц в кустах, за кулисами кашель бьёт. Успеть бы расплатиться, а там и доченьке старшей напишу – приедет. Пусть живут счастливо, только положат меня рядом с Марфой моей и спокоен я буду… вместе они… справятся, когда домик, сад и огород имеются.
Подхожу к жёлтому дому. Дом капитальный, добротный и двор огромный, а во дворе полно колясок, экипажи стоят, лоснятся боками и наезжают поминутно новые. Не буду рассказывать, как отыграл своё, откривлялся, сорвал аплодисмент. Спускаюсь по хлипкой лесенке, к скамеечке пробираюсь в сторонку, кашель подступает уже, сейчас бить в грудь начнёт, а спуститься назад нельзя было, так сцена устроена, иду мимо m-me M*    – жены важного чина – и сидящего с нею рядом молодого управляющего. Благосклонно она на меня смотрит, с трудом кланяюсь ей, вдруг зовёт.
- Непременно! Непременно, присядьте рядышком. Будете весь день моим cavalier servant! – а сама мумифицирует меня взглядом.
Да, как назло, протектриса здесь же и толкает меня к скамейке, присесть не успеваю, подходит и берёт меня под руку m-r M*.
- Стой, комедиант! Держи омбрельку, ухаживай за дамами! – сам же протектрису усаживает на место мне ей же указанное, да управляющего своего, молодого человека подвинуться просит.
Стою, держу омбрельку, пока сил хватает, жара, сам только о трёх красненьких думаю: как бы получить их и исчезнуть, успеть на поезд, чтобы пешком не идти, хоть одну станцию проехать. Дойти до дома, успеть отдать дочке деньги, а там….
Очнулся. Лежу в комнате, не узнаю вокруг ничего. Встал. Подошёл к дверям. Слышу разговор. Думаю: выйду, спрошу: где я? что случилось? Коридор узкий, темнеет уже за окном – в круглое оконце вижу. Прямо на меня распахивается дверь и выбегает управляющий - тот самый молодой человек, что на празднике с барыней рядом сидел. Снизу слышу шаги по лестнице, да голос хозяина: распоряжения отдаёт лошадей закладывать, а сам поднимается. Вижу: мечется молодой кавалер, а барыня в пеньюаре, что провожала его так вся и побледнела. Некуда им деваться.

Понимаю обстоятельства. Хватаю кавалера за обшлага сюртука и в комнату свою затаскиваю. Руки дрожат, ключ из двери, снаружи торчащий, вынимаю, и на ключ же дверь с внутренней стороны закрыл. Слушаем голоса. Тут так стыдно мне стало, руками глаза закрываю, но чувствую молодому сударю ещё хуже - от страха так его и трясёт. О чём-то говорят, ругается барин, что барыня не одета, не может спуститься на крыльцо его проводить. Мимо идёт, да как двинет сапогом в дверь! Души наши так и перевернулись… Пронесло. Ушёл барин вниз. Слышно как управляющего призывает, об нем у всех спрашивает, а он тут со мною рядышком стоит. Делать нечего. Бегу в залу. Отвлекаю барина, увожу его в сад, денег рассчитаться прошу, гляжу, а уж с другой стороны сада - дом видно обошёл - торопится управляющий навстречу. Пронесло.
- Нет денег, комедиант, ступай на кухню, накормят тебя. – Поворачивается и идёт прочь, что-то говорит молодому сударю.
- Как накормят? Как накормят, не так уговаривались…, - не слышат уже. В пролётку погрузились и отъехали.

Не помню, как и у кого денег просил, доказывал, что уговор был…. Только не дали мне ничего, как в тумане до станции дошёл. Стемнело, фонари ярко горят, но народ и на станцию и со станции ещё идёт. Дачники. Барыни нарядные, господа напомажены…. Встал я тогда у кассы. Снял картуз. Снял и протянул его в толпу. Так это впервые и случилось…. Почитай год уже….

 
По мотивам произведений Ф.М. Достоевского. Внешние признаки стиля заимствованы в рассказе Маленький герой.