Рошашана в Беэр-Шеве. Часть восьмая

Для тех, кому объяснение, что Брудерман – это Брудерман, показалось недостаточным, сообщим дополнительно: Брудерман – явление природы, которое в настоящее время обитает в районе Старого Рамота, где снимает небольшую, но вполне достаточную для жизни одинокого чудака – впрочем, чудак всегда одинок! - часть дома.
Из всех страстей человеческих Фима – так зовут Брудермана – по-настоящему подвержен одной: он благоговеет перед всем прозрачным и отражающим свет. Любое изделие из прозрачного хоть в какой-нибудь мере материала приводит его в священный трепет. Но более всего его манит стекло. Когда Фима, который до эмиграции служил научным сотрудником в Симеизской обсерватории и специализировался на какой-то очень узкой проблематике, связанной с солнечными пятнами, выбирал место работы на новой Родине, то он колебался недолго. Разумеется, он будет работать в университете, и, разумеется, с оптикой! Однако практически сразу стало ясно, что на кафедрах мест нет – специалистов по солнечным пятнам в Беэр-Шеве оказалось гораздо больше, чем зафиксировано самих пятен за всю историю наблюдений. Фима был в отчаянии. Но, как часто бывает, помог случай. Случай был воплощен в образе соученика по курсам иврита.
- Ха, - сказал Случай, - ты хочешь работать в университете со стеклом?
- Да, - твердо ответил Брудерман.
- Нет проблем! Пошли.
И Брудерман пошел.
Как ни странно, но они пришли действительно в университет. За столом восседала огромная лысая женщина и смолила длинную, тонкую сигарету, предназначенную не столько для воскурений благовоний – аромат табака не всем приятен, сколько для создания образа утонченности и загадочности. Чем-то она напомнила Фиме его последнего управдома, с которым он контактировал в период отъезда. Правда, управдом был мужчина, но, наверное, это неважно. Сейчас все, что связано с полом стало так просто и одновременно так сложно... Дама осмотрела господина Брудермана взглядом спокойным, уверенным и в то же время алчным. Наверное, так глядит крокодил из воды на пришедшую к водопою антилопу. Наконец, женщина завершила внешний осмотр, небрежным, но полным элегантности движением, сбила столбик пепла куда-то за спину и изрекла голосом, одновременно томным и хриплым, некую тираду на иврите.
Брудерман попытался сосредоточиться на том, что произнесла начальствующая дама, но то ли от волнения, то ли оттого, что иврит он еще не знал в достаточной мере, не понял ничего. Однако женщина протягивала уже Брудерману какие-то листки. А отказывать женщинам, особенно лысым и к тому же говорящим на непонятном языке, Брудерман был не приучен. Ему не оставалось ничего другого, как заполнить бланк, что он и сделал с помощью Случая и дамы. После окончания формальностей дама что-то сделала со своим лицом - Фима предположил, что то была улыбка - и медленно, так, чтобы Брудерман понял, сообщила, что завтра к шести он может выходить на работу. Она лично будет ждать его возле физического факультета.
Надо ли говорить, как волновался Брудерман остаток дня и всю ночь! Более всего он боялся проспать, а потому решил не ложиться вовсе.
Но с чего начать подготовку к завтрашнему, судьбоносному дню? Почему-то вспомнилась известная сентенция: встречают по одежке, а провожают по уму. В своем уме Фима, как и большинство людей, не сомневался, а потому предположил, что если встретят нормально, то дальше все пойдет как по маслу. И Фима решил, что акцент необходимо поставить именно на встрече, а значит, прежде всего, следует заняться одеждой.
Выбор костюма не занял много времени, потому что, сколько себя Фима помнил, костюм у него всегда был один. Смена костюма проходила естественным образом: как только протирались брюки или рукава на пиджаке, Фима безжалостно выбрасывал изжившую себя вещь, и приобретал новые брюки или новый пиджак – в зависимости от того, что протерлось на этот раз. Как правило, Фима брал в ближайшем магазине ближайший к входу необходимый предмет туалета соответствующего размера и был вполне удовлетворен своей одеждой до появления следующей протертости.
Сорочка тоже не была большой проблемой. Всего рубашек было три: серая, темно-синяя и фиолетовая, цвета свежего фингала, украшенная желтыми разводами, что должно было, по мнению дизайнера, придавать изделию элегантность и стиль. Так как серая и темно-синяя находились в ящике с грязным бельем и уже неделю ожидали стирки, то оставалось лишь надеть фиолетовую рубашку. Немного смущало, что она пахла потом. Однако и те рубашки, которые ждали стирки, пахли не лучше!
Но вот галстуки! С ними и в самом деле возникли сложности. Первый был куплен к свадьбе. Розовый, в синюю крапинку галстук завязал перед выходом в ЗАГС Цви, а тогда еще Женя, который был свидетелем бракосочетания, как, впрочем, и последовавшего вскоре развода. Узел, изобретенный Цви, оказался долговечней Фиминого брака. Галстук был завязан столь качественно, что в последствие никому не удавалось его развязать. Подобно узлу славного Гордия, он ждал своего Македонского. Второй же галстук был куплен по случаю защиты диссертации на соискание ученой степени кандидата физико-математических наук. Однако так случилось, что Жени рядом не было, а никому больше завязывать галстук на своей шее Фима не доверил. Таким образом, галстук номер два – коричневый с небольшой пчелкой почти у самого основания – был непорочен, непочат, олицетворял успех (защита прошла на ура), чистоту помыслов и максимализм.
Итак, сложностей было несколько. Во-первых, Фима где-то слышал, что цвет галстука должен сочетаться с цветом носков. А вот как раз носков у Фимы и не было. Точнее, носки были, их было даже много, но астроном не был уверен, что из них можно составить хотя бы одну пару. А, кроме того, все носки были дырявы. Сама по себе дырявость не являлась недостатком, но проблема усугублялась тем, что из обуви у Фимы имелась только пара босоножек, фасон которых никак не позволял скрыть дыры. Но если даже пренебречь дырявостью, то все равно остается проблема окраса, который был столь неопределим, что вопрос о сочетаемости цветовых гамм галстука и носков представлялся неразрешимым.
Думать было трудно. Никак не удавалось сосредоточиться исключительно на проблеме одежды. В голове все время вертелись обрывки фраз на иврите, которые придется произнести завтра при собеседовании на кафедре. Это отвлекало от поисков носков. Фима то и дело отбрасывал найденную пару в сторону, хватался за словарь, отыскивал там нужное, по его мнению, слово, отбрасывал словарь, хватался за носки... Минуты складывались в часы, а холодящий страх перед грядущим собеседованием все нарастал, а носки все не складывались в подходящую пару, а галстук с бабочкой все никак не хотел завязываться, а носовой платок, который хотелось вставить в карман пиджака, чтобы подчеркнуть свое знакомство с хорошими манерами, никак не находился... Уже забрезжил рассвет, а нужное решение проблемы носков все еще не было найдено. Наконец, после долгих, ожесточенных размышлений Фима сделал выбор. И пусть левый и правый носки немного отличались по цвету, но зато дырки на них были наименее заметны.
И вот пробил заветный час. Фима вышел из дому и направился в сторону университета. Он шел, вдыхая пьянящий утренней прохладой, настоянный на весенних ароматах воздух, и удивлялся тому, насколько он спокоен и весел. Настроение было приподнятое, он свысока смотрел на явно невыспавшихся людей, одетых просто, и, как показалось Фиме, безвкусно, которые направлялись по бог весть какой надобности тоже в сторону университета. Так как университет и больница «Сорока» находятся рядом, то Фима подумал, что вполне вероятно, все эти люди больны и спешат получить медицинскую помощь. «Эпидемия? На всех не хватает машин «Скорой помощи»?» - думалось астроному. Эти мысли отвлекли его от тревожного ожидания предстоящей встречи на физическом факультете, и он не заметил, как добрался до входа в университет.
Очередь из пяти-шести женщин бальзаковского возраста терпеливо показывала свои сумки молодому охраннику, который усердно изображал бдительность. Очередь продвигалась неспешно. Наконец, перед охранником предстал Фима в костюме цвета бутылочного стекла, фиолетовой рубашке, подхваченной у горла засаленным галстуком, который не мог скрыть отсутствие верхней пуговицы на сорочке, в босоножках, одетых поверх дырявых носков. «Вы куда?» - с удивлением спросил молодой человек. «На физический факультет», - не без гордости ответствовал господин Брудерман. Видимо, ответ вполне удовлетворил охранника, потому что он отказался от идеи провести осмотр карманов пиджака и прощупывание поясничного отдела позвоночника господина Брудермана. Легким кивком головы, он обозначил окончание беседы, и Брудерман вступил на территорию университета. Он был горд тем, как ловко провел беседу с охранником. Ведь тот пропустил его практически без досмотра! Отсюда с очевидностью следует, что он, Брудерман, выглядит именно так, как должен выглядеть человек, которому назначена встреча на физическом факультете!
Нужное здание Фима нашел сразу. Но лысой аристократической дамы там не было. Зато был хмурый мужчина восточного вида. Он пристально посмотрел на Фиму и с сильным кавказским акцентом спросил по-русски:
- Ты Брудерман?
Фима хотел возмутиться, мол, что за фамильярность. Откуда этот тон, но вместо этого просто кивнул. Мужчина еще раз посмотрел на Брудермана в костюме, галстуке и сандалиях поверх дырявых носков, поцокал языком, покачал головой и произнес:
- Завтра оденься поприличней. А сейчас бери ведро, тряпку и иди за мной.
- Куда? – недоуменно спросил Фима.
- Окна мыть будешь.
Брудерман был в шоке. Пока он осознавал разумом глубину падения, руки осваивали нехитрое ремесло мойщика окон.
Простая работа успокаивает быстро. Недаром ведь в психлечебницах и тюрьмах столь популярна трудотерапия. Потихоньку Фима успокаивался. Даже на Случай он уже не очень сердился. В конце концов, тот ведь сдержал слово: Фима работает со стеклом и в университете.
Через несколько дней Брудерман уже вполне освоился со своим новым положением. Он научился правильно расходовать силы, работать не спеша, не слишком быстро, но и не слишком медленно. Самым трудным оказалось вовсе и не мытье окон и даже не понижение социального статуса – Фима понимал, что социальный лифт не всегда движется вверх. Труднее всего приходилось, когда надо было мыть окна во время лекций по математике или физике. Иногда он не верил своим глазам, наблюдая, какие ошибки совершает лектор. Наиболее тягостно было осознавать, что природа ошибок не случайна, а является отображением представлений преподавателя о математике. Поэтому через некоторое время он попросил бригадира – того самого кавказца, который встретил его в первый рабочий день, не ставить его на работу внутри помещения, так как боится замкнутого пространства. Работа на улице считалась более тяжелой, поэтому просьба Фимы была удовлетворена, и с тех пор Брудерман успокоился, жизнь приобрела цикличность. Ну, а когда Фиме удалось по случаю приобрести небольшой, но вполне приличный цейссовский телескоп и еще некоторое оборудование к нему, счастье прочно обосновалось в доме астронома.

На стук в дверь долго никто не отзывался.
- Наверное, его нет дома, - предположил Виктор.
- Сегодня? Исключено.
Цви знал, что от возможности наблюдать солнечное затмение, Фима не откажется ни за что.
- Надо было все же позвонить ему сначала, - продолжал бурчать Виктор, в который уж раз нажимая на кнопку звонка.
- У него нет телефона.
- Да что же, он совсем дикий?
- В каком-то смысле. Он не приемлет блага цивилизации, которые ему представляются излишними.
- А излишне все, на что не хватает денег, - уточнила Катя.
- Или все, что мешает. Другими словами, может отвлечь от Солнца, - добавил Цви. - Фима – святой человек. Иногда обо мне говорят, что я не от мира сего, но по сравнению с Фимой – я просто приземленный прагматик.
Наконец, в квартире послышались какие-то звуки, дверь распахнулась, и перед гостями предстал худой, немного сутулый и сильно взлохмаченный мужчина в старом спортивном костюме.
- Проходите, - буркнул Фима, повернулся к гостям спиной и направился к дому. Там, не глядя на пришедших, он бросил через плечо:
- Чайник, заварка, - кивок головы указывал направление на стол, загроможденный немытой посудой, остатками то ли ужина, то ли завтрака и несколькими книгами по чему-то квантовому и космологическому. Судя по виду, листы книги вольно или невольно служили хозяину не только источником информации, но и салфетками. Хозяин дома, исполнив обряд гостеприимства, стал подниматься по металлической лестнице к люку в потолке. Когда в люке исчезла не только шевелюра, но и обутые в шлепанцы ноги Фимы, Катя тяжело вздохнула, засучила рукава и молча открыла кран с водой.
- Только не вздумай выбросить хотя бы клочок бумаги, - предупредил ее Цви.
- Да уж обучена, - и Катя взяла двумя пальцами, более привычными перебирать струны арфы, нож, покрытый от лезвия до рукоятки чем-то жирным. – Не первый раз навещаем твоих друзей.
- Дорогая, ты сама избрала свой путь, - почему-то Цви не нравилось выяснять даже в шутку, кто виноват, особенно в тех случаях, когда предмет разговора ускользал от его понимания. Он нахмурился, силясь уловить причину Катиного недовольства и оценить, насколько оно серьезно, но, не найдя ответа, отправился вслед за астрономом вверх, на встречу с небесами.
Виктор, переминался с ноги на ногу. С одной стороны, ему было жаль Катю, обреченную на сражение в одиночку с горой грязной посуды, а с другой, вовсе не хотелось карабкаться по железной лестнице, чтобы рассматривать на небе какие-то пятна – поэты обычно более колонны к земным радостям, нежели к горним красотам. Но все же товарищеская солидарность превозмогла сострадание, и с тяжелым вздохом он последовал за Цви.
Как и положено, на Рошашана, был шараф. Раскаленная серо-бурая пыль неподвижно висела в воздухе. Даже солнце мутило от этого безобразия. Его лучи, сбитые с толку пылью, рассеивались беспорядочно, не в силах образовать тень.
«Что можно рассмотреть в такую погоду?» - подумал Виктор. Он никогда не видел телескоп, но, обнаружив на крыше странный прибор, устремленный в небо, невольно начал вспоминать слова, которые никогда в своей жизни не употреблял: тубус, фокус, окуляр, бинокуляр, объектив, рефлектор, рефрактор. «Как все же устойчив вирус школьного образования!» - удивился Виктор.
Тем временем Фима упорно колдовал над аппаратом, прикрепляя к нему фотокамеру, выверяя положение тубуса, раскладывая различные фильтры возле основания телескопа с аккуратностью, которая не угадывалась по виду кухонного пейзажа. Цви стоял чуть поодаль, скрестив руки и внимательно следя за священнодействиями астронома.
Так продолжалось некоторое время. Наконец, Фима выпрямился, еще раз глянул на таинственный хронометр, который был укреплен на столбике рядом с телескопом и безостановочно фиксировал бег времени с точностью до сотых долей секунды.
- Ну вот, кажется, и все, - тихо сказал Брудерман. - Возьмите, - и он протянул гостям кажущиеся абсолютно черными стекла.
– Осталось семь с половиной минут. Жаль, хамсин может испортить все, - Фима заметно нервничал.
Он достал сигарету, закурил, сделал несколько нервных затяжек, загасил окурок о край старой кастрюли, которая служила ему пепельницей и не опорожнялась, судя по количеству бычков, с мая, и прильнул к окуляру. Сейчас астроном был похож на артиллериста в ожидании танковой атаки.
- Начинается, - голос Брудермана звучал торжественно.
В тот же миг, будто повинуясь астроному, дотоле неподвижный воздух пришел в движение. Легкий шорох листвы, дуновение свежего ветерка, явившегося внезапно среди полуденного зноя... Красная, почти марсианская пыль, принесенная из пустынь Синая, а может быть, даже из великих пустынь Аравии и Африки, послушная воле свежего ветерка, осела, не смея скрывать очередную битву небесных светил.
Виктор посмотрел на Солнце через темное стекло. Сначала он не увидел ничего необычного, но вдруг край светила стал темнеть. Диск стал превращаться из правильного круга в какой-то надкусанный, ущербный, темное пятно все больше смещалось к центру, на мгновение зависло точно посередине и, не удержавшись там, стало плавно уходить в сторону. И вот уже Солнце, как обычно, беспрепятственно изливает свет на Землю.
И снова воздух зашевелился, но не прохладой повеяло, а зноем. Песок, подобно усталому путнику, бредущему длинной и неизвестно куда ведущей дороге, посидел немного и, отдохнув и набравшись новых сил, встал, чтобы продолжить свой путь.
Через несколько минут все собрались на кухне. За время, которое Луна успела пробежаться по священному лику Солнца, Катя не только вымыла посуду, но и приготовила кофе. Мужчины, потягивая ароматный напиток, задумчиво молчали.
- А вот я слышала, что Солнечные затмения предвещают беду. Получается, что весь этот год будет тяжелым?
- Нет, конечно, Солнечное затмение практически никакого влияния на события на Земле не оказывает. Разве что, посредством суеверий. Те, кто настраивается на несчастья, увеличивают их вероятность. Если бы я был философом, то сказал бы, что затмение есть факт не столько естественной истории, сколько общественной. Оно – затмение – сильнее влияет на умы, чем на тела.
Катя поморщилась, а Цви ехидно прокомментировал:
- Как хорошо, что ты астроном, а не философ.
Но Фима не обратил внимания на реплику друга:
- Кроме того, Солнечные затмения бывают от двух до пяти раз в году и обязательно в Новолуние, а еврейский Новый год всегда приходится на Новолуние. Так что вероятность совпадений Солнечного затмения и Рошашана слишком велика, чтобы что-то значить.
- А может быть, - вступил в беседу Виктор, - Солнечные затмения -  все же признак беды, и тогда становится понятным, откуда берутся еврейские несчастья?
- Чушь, - сердито буркнул астроном, - нет в этом затмении ничего необычного. Рядовое сорок третье затмение сто тридцать четвертой серии сароса, которая, если мне не изменяет память, началось 22 июня 1248 года частным затмением в Южной части Тихого океана где-то в районе Антарктиды, а точнее в той ее части, что ближе к Южной Америке, является точной копией кольцеобразного затмения от второго сентября 1987 года. Разница лишь в том, что пик того затмения пришелся на Казахстан, а этого – на Испанию.
Присутствующие погрузились в благоговейное молчание.
- А сарос – это приличное слово? А то ведь здесь дама... - наконец, осведомился Виктор.
- Это зависит от ваших взглядов на природу и общество. Видите ли, коллеги, путешествие Луны вокруг Земли, Земли вокруг Солнца, а также расположение в пространстве узлов лунной орбиты, носят циклический характер. Повторяются, то есть, если кому не понятно. А потому и вся череда затмений, как солнечных, так и лунных, также повторяется с удивительной точностью.
- С какой такой удивительной точностью? – спросила Катя, зардевшись от собственной смелости.
- Цикл составляет шесть тысяч пятьсот восемьдесят пять и одна треть земных суток, - терпеливо объяснил обычно вспыльчивый Фима, - именно этот цикл и называется сарос.
Виктор достал из сумки заблаговременно припасенную бутылку вина *** /Уважаемые производители вина! Здесь могло быть упомянуто наименование производимого Вами напитка./
- За сарос! За его неизменность и наше благополучие!
Все подняли бокалы, роль которых выполняли чашки из остатков некогда большого чайного сервиза, и выпили. Разговор пошел веселее, обсуждалось все: и дела земные, и приключения небесных сфер.
Только Цви был молчалив. У него перед глазами все еще стояла странная картина, которая то ли померещилась ему, когда он смотрел на Солнце, то ли в самом деле случилась. В тот самый момент, когда Луна находилась точно посередине огненного диска, из Солнца, откуда-то сверху, вырвался огромный лепесток огня. Пламя это по форме поразительно напоминало женскую фигурку, казалось, даже лицо было различимо. Фигурка помахала Цви – он был уверен, что именно ему, и никому больше – рукой, подмигнула и исчезла во Вселенной. «Навсегда ли?» - непрестанно крутилось в голове. Видение было столь явственным, столь очевидно живым, что невольно в душу закрадывалось предчувствие, одновременно тревожное и радостное, как это бывает перед встречами, которые могут изменить жизнь.
***
Покрывало ночи плавно опустилось на землю Израиля, и еще один год из тех шести тысяч, которые отведены этому миру, безвозвратно канул. Пост подошел к концу. На небесах, как полагают верующие люди, уже вынесено решение о том, кому и как жить, а кому и как умирать в предстоящем году. Однако есть еще время исправить приговор, обжаловать его в самой высокой инстанции. А вот то решение, на которое будет поставлена Печать в Йом Кипур, уже неотвратимо. Поэтому евреи, и так народ не любящий грешить, в дни между Рошашана и Йом Кипуром, стараются вести себя смиренно, как и подобает в зале суда последней инстанции перед вынесением окончательного приговора. Даже люди светские, неверующие, и то стремятся к чистоте помыслов и деяний. Автомобилисты – уж на что отчаянный народ - и те нарушают правила не так явно, как в обычные дни. И хотя наиболее циничные атеисты утверждают, что это связано с тем, что полис ни одной израильской страховой компании в Йом Кипур не действует, мы не обязаны соглашаться с ними и приписывать людям исключительно меркантильные мотивы.
Ночь распласталась над Беэр-Шевой. И городом, утомленным обилием меда, яблок, пит с хумусом и цимеса, фаршированной рыбы и оливкового масла, овладели сны. Они плавно планировали над крышами домов, выискивая каждый свою цель. Ошибки быть не должно, потому что каждый сон – предвестие решения. Решения, которое еще можно обжаловать, поэтому точку в этом месте мы ставить не будем