Когда - нибудь...

 …А я упускаю время
Пока выбираю крыши,
А мне бы считать ступени,
А мне бы тянуться выше…
Маша Badda_Boo
«Неспеша»

   Когда–нибудь я расскажу своему сыну о декабре. Снежном, вьюжном. Полном света и снега…Снег – это сыпучие, лохматые, хрупко-ледяные кристаллики воды…Он валился с неба, собирался в сугробы, засыпал деревенские дома по самые крыши…Дворники вооружались лопатами и сгребали его в огромные кучи... обметали метлами с лавок и оград…Снег белил мир , словно пастель. Это было красиво…
   Я расскажу ему о причудливых одеждах и людях, скрывавшихся под ними, таких разных и своих…прятавших под рубашками в клетку горячие сердца и верные души. О бесшабашных людях, заваливавшихся в гости на ночь глядя с пакетом зеленого чая в руках...
Я спою ему старинные колыбельные, эдакий микс из битлов и Боба Марли, постукивая  по краю колыбели, будто по тугой коже там-тама…
    А потом я засну. И почему-то снова вернусь на те крыши: вольные, просторные, развороченные, замшелые, гнилые, недосягаемые, запрещенные…и от того еще более манящие и родные.
    Прогуляюсь по ним в хронологическом порядке, начиная с самой первой. По водосточной трубе, подтягиваясь на руках,  доберусь-таки до оцинкованной юбки столетнего барского дома . Высоты там всего – пять метров. Растянусь на согретом солнышком металле, сорву с верхушки дерева орехи…и погружусь в волшебный мир Мумми-Дола…
А еще на моей крыше – смотровые окошки-подглядки, печная труба со сложной системой заслонок, медный скрипучий флюгер и высота…и ощущение безбрежия…И мамин голос, и предынфарктное состояние…
А потом телепортируюсь в гудящий улей, каждую ночь мерцающий миллионами жизней сквозь свои светящиеся окна. Отец пробок и прочих столпотворений, гудящий клаксонами, визжащий тормозами. Проберусь-протиснусь в центр, повиляю переулками, словно для конспирации, и окажусь на месте... Оглянусь по сторонам, нырну в дырку забора, миную пару-тройку мусорных куч,  покосившихся строений. Зажгу шахтерский фонарик и шагну в преисподнюю. Через нее  - путь выше. На уровне шестого этажа, прислоненная к краешку балконного выступа широкая балка, с надписью: «Реинкорнация существует. Сделай шаг – и может быть тебе повезет». Я не сделаю ни шага вниз, мой путь – ввысь.

Винтовой лестницей, по осколкам битого стекла, мимо зияющих  дверей – обманок, тоже зовущих в никуда, путаясь в ногах и надписях – вверх. По кромке чердачной надстройки на башню. Выше птичьего полета, в рябиновые заросли– над городом. Убегала – из сердитого, суетного, серого, чуждого…а сейчас – вдруг – передо мною родной, чудесный, непоседливый…Город.
С невпопад приляпанными вывесками, покосившимися антеннами, воробьями, небоскребами по соседству с купеческими теремами…Как ершистый - подросток во сне беззащитен и светел, так и город с высоты – выше низости и пробок, интриг, серости и очередей. Он просит лишь об одном – просто любить его.
А ворона уселась  на краю противоположной части крыши. Примостилась прямо над Женей. Женя – житель крыши.  Он оставил свой голос, и кричит со стены полуметровыми буквами, и будто убегает по пожарной лестнице…
 « «Глаза у тролля были как у счастливого ребенка. И потому в них ничего не читалось, поскольку счастье ребенка – то, что нам следовало забыть» Г.Давенпор. Женя. Я вырасту! Обещаю!»
Не надо, Женя! Не вырастай! Забирайся скорее вверх по пожарке. Мы разобьем палатку на башне и зажжем чужие свечки, одни забытые здесь влюбленными, другие – романтиками, третьи – готами, кельтами, прочими аборигенами. Будем варить глинтвейн, терзать струны, хлопать в такт в ладоши. Будем сбивать бутылки с кромки, слушать звук падения и мат дворника. Плевать в цель на скорость и болтать ногами над бездной…
А впереди у нас – целая жизнь, с километрами незнакомых крыш, сотнями таинственных городов,  с бесчисленными  прогулками и сказочными сюжетами…
С грядущим маленьким сынишкой, посапывающим в своей кроватке дождливым декабрем, под мамины бредни и отголоски полуночных кухонных посиделок.
И дальше, быстрее…Когда-нибудь, он позвонит на рассвете и скажет: «Мама, помнишь ту высотку?»
И я, капая в чашку давно заготовленный волокардин, отвечу: «Я помню, сынок. Это чудесно. Ведь так?»