Утренний трубач

Корнет пропел
призывы утра
над рекой.
Трубач посмел
нарушить звуком
сон - покой.
В словах корнета
были честь
и чистота.
Душа поэта
дала течь
и потекла...
Будил сознанье,
разливаясь,
трубный глас,
вещая тайну –
«Мир изменится сейчас.
Проснитесь, люди!
Разрушается покой.
Как есть – не будет,
наступает мир другой!»
Роняла фразы
вдохновенные труба.
Исполнен разум
вдохновенного труда.
И неуместный
в звуках музыки трубач
плыл благовестом
над покоем сонных дач.

     Прячащий под внешней самоуверенностью неуверенность в себе, романтически настроенный подросток рано утром, оставив спящий дом, едет к реке. В седле привычней, чем пешком. Тело срослось с двухколёсной, бесшумной машиной. Пыльная дорожка старого дачного посёлка упирается в забор водокачки.  Повернёшь направо – дремучее кукурузное поле.  Зелёная гладь до неба. Стебли выше роста. Тропинка – как в джунглях. Налево – кривой глинистый переулок выводит на неожиданно крутой бугор. Простор – захватывает дух! Дома и заборы не рискуют приближаться к крутоту береговому обрыву. Внизу – плавно извивается неширокая  осочная река. Другой берег, налево и направо, сколько видит глаз, поднят насыпной дамбой. За ней – широкий разлив гигантского искуственного водоёма. Посёлок на противоположном, низком его берегу еле виден. Подросток знает, что далеко направо, за водами, почти на горизонте, стоит церковь, но в утреннем тумане её не видно.

      Опасная дорожка раздваевается, поворачивает вдоль обрыва и вдруг прорезает его, отчаянно спускаясь к воде. Там, внизу, травяная поляна, полоска песчаного пляжа, непуганые мальки в прозрачной утренней воде, лаковые, иссиня-чёрные пиявки на кромке. Вода теплее воздуха, но тело теплее воды. Осторожно, ёжась, по-колено, потом рывком на глубину. Ожёг! Удар свежих сил... Движение и покой между водой и туманом. Выходить тепло и бодро. Смешно изогнувшись вбок, прыгает, выпуская пальцем воду из ушей. Руками стряхивает лишнюю с волос. Пробежка босиком. Роса жжёт, как порез осоки. Почти обсох.
      Вдруг понял, что слышит музыку. Звуки спускались к воде вместе с туманом. Пела живая труба. Мелодия была знакомой. Знал он мало, но память иногда бывала цепкой. Чайковский? «Неолитанский танец»? Кажется так называли по радио... Скорее друга за рога и вверх по склону на звук.

     В пустынном месте дорожка терялась в кустах и было не понять, где начинается кромка обрыва.Там на прогалине стоял молодой парень. Классический трубач на фоне восхода, лицом на простор, труба  у губ. Звуки – усиленный человеческий голос. Весь в песне. Не замечает ничего вокруг. Подросток зачарованно замер неподалёку.
      Песня закончилась. Трубач вернулся. Заметил подростка. Улыбнулся ему. Подросток растерялся, словно его застали за чем-то непотребным. Чувствуя, что говорит не то, спросил:
- А как эта дудка называется?
- Корнет.
- Кларнет? - Проявляя свою дикость, переспросил подросток.
     Музыкант потух.
- Корнет. Это такая короткая, широкая труба, рожёк.
     Подросток попробовал немного исправить тягостное впечатление:
- А это из «Лебединого озера», что Вы играли?
   Музыкант сначала посмотрел с недоверием, как на говорящую собаку. Потом взгляд потеплел.
- Да, «Неополитанский танец». Чайковский специально написал его для корнета. Любишь музыку?
- Люблю... – неуверенно, опасаясь дальнейших конкретных вопросов, протянул подросток. 
- Приходи. Я ещё несколько дней здесь буду играть по утрам, если не прогонят.
- Приду. До свиданья.
     Подросток пришёл наутро, но трубача на бугре не застал. Может быть тот кому-то помешал, может быть просто уехал по делам.

     С тех пор подросток стал интересоваться классической музыкой, но вглубь не прошёл. Ленился, не было постоянного примера рядом и затянуло реальное образование. А когда он незаметно превратился в седого, матёрого, бородатого мужика, то неожиданно вспомнил об утреннем трубаче и написал стишёк. Значит встреча была не зря.

Декабрь, 2008