Герцог... перевод с английского

                Герцог.

Если я свихнулся, то это вполне нормально и нисколько мне не мешает
думал про себя Герцог.
Некоторые считали, что его черепушка дала трещину. Сказать честно, - иногда он сам сомневался в своей вменяемости.
Но пока, несмотря на то, что он вёл себя странно, - он оставался уверенным в себе,
энергичным  ясновидящим.
Он попал под какое-то заклятье: писал и отправлял письма всем живущим под Солнцем.
Будучи поглощён и взволнован этими письмами, он переезжал с места на место
с чемоданом, забитым бумагой и набросками.
Оставив позади несколько городов, Герцог укрылся в сельской местности Англии.
Писал с азартом, с фанатичной  бесконечной самоотдачей:
В редакции газет, должностным лицам, родственникам и знакомым, и – самое главное – мертвецу, собственному далёкому и неясному мертвецу, который, в конечном итоге, обещал стать – прославленным.


Был разгар лета. Герцог находился в одиночестве в старом и большом доме.
Когда-то он был привередливым к пище, теперь он ел простой деревенский хлеб,
консервированные бобы и Американский сыр. Иногда собирал несколько горстей смородины, растущей прямо у крыльца, но делал это рассеянно.
Спал на матрасах без простынь: либо в одинокой супружеской кровати, - либо в гамаке, покрытом его плащом.
В саду, его окружали - высокая  изломанная ветром трава, кузнечики и семена клёна.
Когда, он открывал посреди ночи глаза – то звёзды были близки и таинственны
как во время спиритического сеанса.
Да, конечно, - Огонь, газы, минералы, разогретые атомы – но  до чего красноречивыми, становятся они, для просыпающегося в пять утра, в гамаке,
под отсыревшим плащом.

Когда какая-нибудь новая мысль захватывала его сердце, - он бросался на кухню,
- в свой литературный штаб, - чтобы записать её.
Белая краска отслаивалась с кирпичных стен. Иногда Герцог вытирал своим рукавом со стола мышиный кал, гадая – почему полевая мышь имеет такую страсть
к воску и парафину. Они проедали дыры в запечатанных в парафин продуктах, обгладывали праздничные свечи до фитилей. Крысы проникали в хлеб, оставляя
в его слоях форму своего тела. Герцог доедал остатки хлеба, помазав его повидлом.
Он делился даже с крысами.      






Тем временем, - каким-то краем своего сознания, он оставался открытым для внешнего мира. Он слышал ворон по утрам. Их хриплый возглас был прекрасен.
Хлопанье крыльев было слышно в сумерках. Ночью ухала амбарная сова.
Проходя по саду, воодушевлённый воображаемым письмом, он видел розы, склонившиеся над дождевой лужей.
Дни были тёплыми. Герцог старался проникнуться всем этим, но чувствовал себя
наполовину ослепшим.   

Его давнишний друг Валентин и его жена Маделин,
распространили слух о его помешательстве, о том, что его сознание рухнуло.
Действительно ли всё было так ?

Он прогуливался внутри пустого дома. В запылённом окне, увидел своё лицо.
Оно выглядело удивительно спокойным. Горделивая линия высвечивала лоб, нос,
губы и подбородок.
Весной он почувствовал неодолимую потребность высказаться, объясниться,
оправдаться, прояснить, поправить.

В это время он давал лекции общего образования для взрослых в Нью Йоркской вечерней школе. В Апреле он всё еще был адекватен, но к концу Мая он начал говорить бессвязно, перескакивая и путаясь в своих мыслях.
Студентам его курса стало ясно, что они мало, что узнают о Корнях Романтизма,
зато – услышат и увидят много странного.
Одна за другой, академические формальности стали отпадать.
 
Профессор Герцог был неосознанно искренен – как человек глубоко погружённый
в собственные размышления.
К концу семестра его лекции прерывались длительными паузами безмолвия.
Он останавливался, бормоча «Извините меня», и тянулся к своему костюму за ручкой.
Стол скрипел, а он - записывал на клочках бумаги – со страстным нажимом в руке.
Он был поглощён, его глаза были окружены круглыми тенями.
Всё было написано на его лице. Оно выражало полностью его состояние.
Он постоянно что-то обдумывал, оспаривал, страдая внутри: ему казалось, что он широко открыт и бесконечно узок.
Его глаза, его губы делали всё абсолютно ясным – тоска, изуверство, злоба.
Это мог увидеть каждый.
Аудитория ждала три минуты, пять минут, сохраняя полное молчание.







По началу, не было никакой схемы – стратегии в его записях-заметках.
Это были фрагменты – бессмысленные наложения слогов, восклицания,
искажённые наречья и пословицы. Он цитировал свою покойную мать
на Идиш: «Возражения излишни – когда вы идёте по лестнице вниз».

Например, он писал: «Умри - воскресни – умри – снова воскресни».
«Персона – объективация смерти».
Или: «Ваша душа – на коленях ? Ну, что ж, - удобное положение, чтобы поскрести пол».
Далее: «Отвечай дураку соразмерно его глупости, иначе он возомнит себя мудрецом».
«Не вздумайте отвечать глупцу в соответствии с его глупостью, ибо уподобитесь ему».
«Выберите одно из двух».
Он записал также: «Я вижу по Вальтеру Винчелли, что И. С. Бах надевал чёрные перчатки для написания реквиема».
Герцог едва ли знал, что думать об этих записях. Он уступал возбуждению, которое их вдохновляло, и, временами, догадывался, что они могут быть симптомом распада… Но даже это его не пугало.
Лёжа на диване, он размышлял,  и ему казалось, что он – биологическая индустрия,
которая производит собственную историю. Он видел себя во времени: от рождения к смерти. Взяв ручку, он заключил: « Я не могу себя оправдать».
Взвешивая всю свою жизнь, он приходил к пониманию, что упустил абсолютно всё. Всё прошло мимо него. Его путь был похож на руины. Но если его не стоило начинать, - то не о чем было и жалеть.
Он пробежал в памяти знакомые ему столетья и вынырнул из восемнадцатого с любимым изречением: «Печаль, мой друг, - это вид праздности».

Был он умницей или идиотом? В данный момент, он не мог претендовать на ум.
Когда-то он совершал поступки умного человека. Однако он выбрал для себя мечтательный характер, и его облапошили мошенники.

Итак, что же это был за характер?
В современном словаре он назывался бы нарцисстическим.
Он был мазохистским, он был анахроническим.
Депрессия могла служить его клинической картиной, но не в усугублённой форме,   
не маниакальная депрессия.
Вокруг было множество ещё более беспомощных калек.
Если вы верите тому, что человек – это заболевшее животное, - был ли Герцог
зрелищно болен, - исключительно замкнут, бесповоротно деградировал ? Нет.
Владел ли он интеллектом ? Его интеллект был бы более продуктивным, если бы имел агрессивный характер параноика, стремящегося к преобладанию.
Он был завистливым, но недостаточно конкурентоспособным - не настоящий параноик.


А как же – насчёт его образования ?
Он вынужден был признать, что из него не получилось настоящего профессора.
Он был слишком откровенным. С огромным количеством незрелой искренности.
Однако он не мог преуспеть в систематичности. 
Его философский тезис имел прекрасное начало. Звучал он: «Политическая Философия Англии и Франции в 17-ом и 18-ом веках».
На его счету было несколько статей и книга – «Романтизм и Христианство».
Однако остальные амбициозные проекты отпали один за другим.
Благодаря первому успеху, он не имел проблем с нахождением работы и получением научных грантов.
Некая Корпорация заплатила ему на несколько лет вперёд, за продолжение исследований в области Романтизма. Пятнадцать тысяч долларов.
Результат лежал в шкафу – в старом чемодане: восемьсот страниц хаотических размышлений, которые так и не нашли своего центрального тезиса. Герцогу было больно думать об этом.
На полу рядом с диваном, лежали клочки бумаги. Он склонился, чтобы записать:
моя жизнь – не долгая болезнь, но – продолжительное выздоровление…
… либерально-буржуазный ревизионизм, иллюзия развития, отрава надежды…

Он вспомнил Митридата, чья система учила сопротивлению ядам. Он обманул своих убийц, которые удовлетворились малой дозой. Она задевала, но не убивала .