Рошашана в Беэр-Шеве. Часть десятая

Сутолока узких, неровных, но зато грязных улиц успокаивала. Коловращение людей манило иллюзией вовлеченности в жизнь. Хитрованы марокканцы, как пауки из укрытия, надзирали, как их русскоговорящие продавщицы старательно торгуют игрушками, канцтоварами, поездками за границу и то ли нижним, то ли верхним бельем. Обученные хорошим манерам агрессивного маркетинга, женщины самых разных возрастов набрасывались на каждого вошедшего с сакраментальным вопросом-возгласом: «Кен!!!???»,  что переводится как «Да!!!???», но означает гораздо больше. Здесь есть и мольба, мол, купи же, сволочь, что-нибудь, да побыстрее, и внешне заискивающее: «Могу я вам чем-то помочь?» и «Ну че тут пялиться, если ничего покупать не собираешься?» и, наконец, просто-напросто крик души, мольба о хотя бы крохе обычного человеческого общения. При этом продавщицы безошибочно определяли родной язык посетителя и, чтобы быть ближе к покупателю, вопрошали его по-русски, по-амхарски, по-испански, иногда, в особенно затруднительных случаях, на иврите. Но обращение на родном языке помогало мало - большая часть зашедших после столь резко поставленного вопроса в страхе ретировалась, хотя многие и готовы были бы купить какую-нибудь безделицу, дай им прогрессивная продавщица такой шанс. В так называемых «русских» магазинах царила иная обстановка. Люди, как в милые их сердцу времена юности, выстраивались в очередь, терпеливо ждали, но дождавшись брали свое сполна! Они пробовали колбасы и сыры, сметану и творог, грибочки и капусточку, осведомлялись о степени свежести, ласково именуя продавщицу по имени, что порождало у них ощущение сопричастности к жизни – ритуал покупки, как и просмотр телесериалов, создает сюжетную канву бытия.
Цви наблюдал розничноторговую сторону жизни с чувством жалости. Ему было жаль всех: и стариков, наслаждающихся стоянием в очереди, и продавцов, которые в каждом случайно зашедшем в магазин видят шанс заработать, и себя. Сложнее всего было объяснить, почему было жаль себя.
Занятый размышлениями, Цви остановился возле группы огромных плюшевых медведей, которые разместились в десяти метрах от входа в здание, именуемое за некоторые архитектурные особенности «кукурузой». В здании размещался почтенный Банк /Владельцы банков! В конце концов, имейте совесть, заплатите за рекламу! В противном случае к вам будут применены штрафные санкции!/. Прямо у входа в почтенное учреждение шла бойкая торговля всем, начиная от домашних тапочек и клубники до постоянных билетов и бельевых прищепок.
Не успел Цви как следует возгрустить, как гортанный женский голос вывел его из оцепенения:
- Вам помочь?
От неожиданности Цви задумался. В самом деле, не нуждается ли он в помощи, но тут же понял, что столь бойкое место не совсем подходит для размышлений, и, не ответив, сделал попытку отойти от медведей. В этот момент некий шустрый арабский подросток вынырнул откуда-то из толпы и ненароком задел Цви. Скрипач, чтобы избежать столкновения, сделал шаг в сторону, и наступил белому мишке на лапу. Тот жалобно ойкнул и, покачнувшись, завалился на бок.
- Вот точно так же вы поступили несколько дней тому назад и со мной.
Низкий женский голос звучал из-за спины.
Многоцветье женских голосов сегодня было необычайным! «Сопрано из похоронной конторы, гортанные и скрипучие голоса продавщиц, а теперь еще бархатное контральто – не много ли для одного дня? К тому же, дня без музыки. А может здесь присутствует высший смысл? Например, некто хочет показать мне, что истинное назначение музыки состоит в том, чтобы заглушить фальшивый натурализм женской глупости?», - попробовал пошутить с собой Цви, пока его тело поворачивалось к обладательнице контральто. Наконец, поворот благополучно завершился, и скрипач к своему изумлению предстал пред той самой женщиной, которую он неосторожно задел накануне возле консерватории.
- Между прочим, если вы намерены и впредь ежедневно сталкиваться со мной, то, наверное, вам будет полезно знать, что меня зовут Марлен.
Женщина улыбалась, и Цви не оставалось ничего другого, как улыбнуться в ответ.
***
Пламя в камине горело неугасимо, а Веред нескончаемо вязала. Но, видимо, всему есть конец. Веред вдруг отбросила вязанье и воздела руки  к небу:
- Доколе!?
- Терпение, Великая Матерь, терпение, - молвил Хранимир и повел бровями на отброшенное вязание. Мудролюб встал со своего кресла, поднял вязание и с поклоном вернул его Веред.
- Ну не могу же я сидеть вот так и годами вязать нескончаемый носок. Где найду я ногу для него? Неужели вы не можете придумать, чем занять меня? Для чего вы тогда явились?
- Не гневайся. Час близок. Но пока процесс идет, не желаешь ли глянуть новости в «Интернете»?
- А что, есть новости? – пробурчала Веред. – Впрочем, давай, глянем на мир иллюзий. Кто бы мог только предположить, что милый мир инфузорий обратиться в мир иллюзий, борьба за кусок пищи обернется сражением самолюбий... Нет, тогда мы не предполагали, что из первичного бульона жизни выйдет такой неаппетитный суп...
А тем временем Хранимир направил свой посох в сторону камина, языки пламени сложились в подобие монитора. Тихомир щелкнул пальцами, и монитор ожил, по нему пробежали надписи по-английски, затем возникла заставка операционной системы... /Уважаемые производители операционных систем! Напоминаем вам, что отказ от размещения рекламы является прямым доказательством вашего монопольного положения на рынке и может повлечь многомиллиардные штрафы!/. Однако дальше дело почему-то не двигалось. Тихомир щелкал и щелкал пальцами, но картинка никак не хотела меняться. В сердцах Старец даже ругнулся, упомянув непотребное Имя. Однако и это не помогло. Хранимир насупил брови и выговорил своему младшему коллеге:
- А без Его помощи не справляешься? Лучше бы ты книжки по электронике почитал. А то ведь вы, молодые, моду взяли: к экзаменам подзубрили, а через неделю в голове ничего кроме глупых анекдотов и мирских желаний не остается.
Пока Хранимир наставлял своих спутников, Веред продолжала причитать:
- Нитки сейчас и те сделать нормально не могут, обрыв за обрывом...
Она наклонилась, собрала несколько обрывков разноцветных ниток, которые остались после того, как она связывала оборванную пряжу, и немного прихрамывая – видимо, от долгого сидения затекла нога – подошла к камину. Как только разноцветье нитей коснулось огня, пламя заиграло, немного даже заискрило. И сразу же виртуальный дисплей пошел волной, потом снова зафиксировался на прежнем месте, и то, что представлялось изображением компьютера, благополучно вошло в Интернет.
Хранимир снова строго глянул на Тихомира. Тот лишь пожал плечами.
- Плазма не разогрелась.
А Единослов добавил:
- Сквозняки.
Старцы воспользовались услугами провайдера, который не нуждается в специальной информационной поддержке, поскольку обслуживает весьма специфический, а, следовательно, и весьма узкий круг клиентов. Однако возможности провайдера были весьма велики. Например, можно было в режиме реального времени проследить за чьей-нибудь перепиской, или выяснить, что просматривает в Интернете какой-нибудь житель Новой Каледонии, США или Ирана. Такое положение вещей заметно разнообразило работу. Ведь не секрет, что возможности Виртуала многократно превосходят потребности. Что делать - настоящих новостей в мире немного! И совершенно не понятно, хорошо ли это?
- Что Великая Матерь желает посмотреть?
- Что может желать посмотреть женщина в моем положении? Конечно, что-нибудь про любовь!
Тихомир щелкнул пальцами, монитор увеличился в размерах, пошел полосами и, наконец, сообщил, что найдено огромное количество страниц и сообщений, столько-то по-английски, столько-то по-французски, столько-то на суахили, и так далее, и так далее.
- На чем остановимся? – Тихомир бы явно горд безупречной работой аппаратуры.
- Ну, я не знаю, здесь так много всего... Выбери что-нибудь наудачу, дружок, - Веред стала заметно мягче и ласковее, как обычно случается с женщинами, когда они чувствуют, что встретили понимание и сейчас будут потакать их желаниям.
- Как вам число, скажем, 614889782588491410?
- Число, как число. – Веред по-прежнему проделывала спицами вязальные па. - Если не ошибаюсь, то это произведение всех простых чисел до пятидесяти. Старина Пифагор, заметьте – старина, а не Старец - он даже на закате лет был молод, так вот, старина Пифагор очень любил это число и любил говорить, что знание этого числа есть половина человеческого счастья.
Мудролюб не сдержался и, краснея, спросил:
- А что же вторая половина?
Веред оторвалась от вязания, глянула на Старца-стажера и улыбнулась.
- А вторая половина есть тайна, и у каждого она своя. Ладно, давай глянем, что там за файл номер 614889782588491410.
Тихомир щелкнул пальцами и тут же экран заполнился женскими и мужскими обнаженными телами, странно дергающимися и всячески пытающимися изобразить наслаждение.
- Тьфу ты, экая гадость! – воскликнул Хранимир и движением посоха прекратил безобразие.
- Не такая уж и гадость, - потупив очи, успокоила Старца Веред. – Ничего страшного в этом нет. Но и интересного тоже мало.
- Может, Великая Матерь хочет что-нибудь из сериалов про любовь?
- Не хочет Великая Матерь никаких сериалов. Сериалы – та же порнография. Только разбавленная. Но неужели нет настоящей любви, чего-нибудь возвышенного, чистого и нежного?
- Сейчас поищем, - Тихомир зажмурил глаза, пробормотал про себя несколько слов на непонятном языке. – Гляньте, например, эти письма.
- Перлюстраторы, - с явным неудовольствием прокомментировал происходящее Единослов.
- А вы случайно, батенька, не из правоборцев в Старцы подались? – съехидничал Тихомир и загрузил тексты писем.
Письма были написаны на смеси русского и украинского и содержали намеки на некие обстоятельства, известные только двоим.

Сексжелания ушли, видимо, вместе с секспотребностями. Но обещали вернуться. Представляешь, ни фантазий, ни шороха простыней, в душе абсолютная тишина - ужас!!! Вот что ты сделала со мной! Насытилась и, насытившись, ушла в работу, семью и еще Бог весть куда. Я же, аки поруганная девица, остался на перекрестке судеб и мнений. Что я скажу теперь моей бедной матери!
Ах и ох три раза! О горе мне!!!

Пошла я спать с хоббитами. Устала, хотя ну ничего толком и не делала, бестолковый день, суета сует и всяческая суета. Что ж день грядущий? Зима уж на носу, а снег растаял. И выпить не с кем хересу, дружок... Душа моя в порыве вся к тебе. Готов ли, милый, ты к соитью душ? иль, может, просто в ванне мне помыться? Цi ****ськi запитання... и жодної відповіді!

К соитию готов как юный пионер. А впрочем, нет! Как тот юннат пытливый, что, шастая в лесах, змеиный шепот обменял на ласки юных дев. Иди же спать, дружок. И, к хересу припав, забудься сладким сном. Я в сновидениях явлюсь к тебе, оплот души моей. Не чахлый челн, но плотский член воздвигну я к покровам милым. Усни ж, прекрасное дитя.
Нажаль, крiм ****ських запитань - не має життя сензу... А бруд не лiпне до чаклунь.
/Каждое письмо заканчивалось советом покупать цифровые камеры определенной фирмы. Как догадывается читатель, эти сообщения изъяты из текста, поскольку противоречат принципам автора/.

- Ах, что же есть в чужой переписке такое, что заставляет вздыхать и завидовать?
- Тайна, - мрачно буркнул Единослов.
- И ненормативная лексика, - добавил Хранимир.
- Ну, знаете ли! Не для нас писано. Все-таки письма предназначены для, так сказать, внутреннего пользования.
- Сколько же в вас - в мужчинах, ханжеского, - подытожила дискуссию Веред. – Грязно завидуете, что сами не владеете стилем и не способны на высокие отношения. Потому и приписываете каждому пошлость и низость. От немочи это все, от немочи. Лучше давайте дальше подсматривать.
Экран сморщился, подмигнул и на нем появились надписи на кириллице, правда, смысла не имеющие. Сообщение начиналось с сочетания букв НВУЕХ, дальше все было в том же стиле. Тихомир попробовал подобрать кодировку, но и из этого ничего не вышло. Через некоторое время ему надоело возиться с абракадаброй, и он махнул рукой. Тут же монитор снова засветился ровным светом. Чуть погодя, появились строки:

Я понял, наконец, что меня возмутило в твоем мерзком сообщении, озаглавленном НВУЕХ. Да это же аббревиатура ЕВНУХ! Так вот как ты меня в тиши и мраке души величаешь! Подсознание твоего компа все вывело на чистый алгоритм! Мой же преданный слуга не счел возможным доносить до меня ничем не заслуженные поношения. Кошмар и вечность на чары все твои! Желаю отомстить! Да жаль, что нечем...
Вот разве что не делом, так словом:

Ах, ЕВНУХ я?
Меня сим словом величаешь!
Но я тебя взрастил
и сотворил соблазном.
Бесстыжестью отмстишь
могущим обладать,
а ненасытностью
в себя же меч вонзишь...

/Нелоркой Ненаписанное? иль Нестрадамус?/


А все же ты прелесть! Твои эразмы восхитительны. Особенно впечатляет праведный, аккуратненький, не побоюсь выразиться откровенно, смиренный гнев, по поводу положения евнуха. Но согласись: всякий мужчина, дразнящий женщину и доводящий ее до точки кипения страстей, но не способный утолить жар, скажем так, сердца, невольно выполняет функции евнуха. Он засевает ниву. Плоды же будут принадлежать другому. А что делать, если сеятель не удосужился собрать урожай? Природа, знаете ли, не терпит.

Простите, мадам, а что вы разумеете под словом эразмы? Это вы опечатываетесь так ненароком? Или постигли мне неизвестное? Думается, что все же скорее – второе, ибо вы абсолютно правы, уподобляя женское существо ниве, поросшей растениями, которые кем только не были посеяны... Но если тело можно сравнить с землей, то есть темным, сокровенным началом, то женская душа трепетна и ранима, как одуванчик. Налетит легкий ветерок, коснется повелительно и нежно, и все - украл, унес красоту, низверг и опрокинул… Нет, здесь что-то не так. Если бы было так, разве могли бы женщины быть столь устойчивы к гриппу, разводу, безденежью, браку и богатству? Нет, скорее, женская душа – омут. Мрачный, мутный, затянутый тиной, он покоится в стороне от стремнины жизни и ждет. Нет в нем света понимания, лишь смутное марево желаний неясных, неосознанных, первобытных и первозданных таится в нем. Но это в нем, то есть там, внутри. Сверху же нарядно все и живописно. Помните Васнецовскую Аленушку? Не уследила ведь за братцем. А почему? Засмотрелась на омут, почуяла в бездне что-то более родное, чем брат. Девушку можно понять: омут у Васнецова действительно хорош на загляденье. Сама Аленушка тоже ничего, а вот на братца Иванушку художника не хватило. Не человек, а козел какой-то вышел.
Но не будем уходить от главной темы – омута женской души. О ней – душе – говорить можно до бесконечности, а потому, памятуя о влиятельных родственниках краткости, ограничимся одним единственным примером. Впрочем, и его одного будет достаточно. Ведь все женские души при первой встрече загадочно притягательны, при последней же – громко чавкают и брызжут грязью. Одним словом – омут.

Ну, вы, батенька, искусствовед какой-то! Ведь что творит с человеком примитивная сублимация! Так как, судя по всему, ваша эрудиция вкупе с сообразительностью оставляют желать, поясняю: сублимация – это, как говаривал некто Ломоносов, такая штуковина, что если в одном месте убудет, то в другом обязательно прибудет, но не в примитивном материальном понимании, а сфере духовного. Если и такое объяснение недостаточно, то выражусь предельно откровенно, сублимация есть суть закон сохранения внутренней энергии человека.
Но все же настрой вашего послания меня беспокоит: отчего так злобно? Обидел кто? Зачах источник радости? Гони отчаянье! Весна приидет и зацветет засушенный росток.
Но вот вам и ответ по поводу эразма: не опечаталась, вы правы. Сие есть сокращенье. Чти: «эротические фантазмы». Заученная чахлость мысли диктует продолженье «роттердамский». Но пошло и банально, сиречь - неинтересно. Поверьте, что далеко не всякий эразм - роттердамский.
Теперь прощаюсь.
P.S. Отчего не отпускает чувство, что кто-то третий читает нас? С одной стороны сознание, что мы не одиноки во Вселенной не может не радовать, но все же, кто Он, наш Третий друг? Ужель госпожа Паранойя? Или все же могучее и мрачное Суперэго?

А пусть читают. Так сказать: Читайте! Завидуйте!
Ты – божественна!!! Воистину: прелесть твоего тела можно сравнить только с блеском твоего ума.
Прощай же! Я заступаю на трудовую вахту. Страна ждет расфасованные продукты! Но  и ты будь внимательна. Помни: чистота (моральная и физическая) – залог здоровья! Пусть ни одна бумажка, опущенная дрожащей рукой больного мимо корзины для мусора, не останется без твоего внимания! Будь бдительна!
До встречи, любовь моя!
ПиСи. Напомните мне, пожалуйста, при личной встрече, чтобы я  спросил у вас, как разуметь фразу «чти эротические фантазмы?» Следует ли зачитываться подсознательным бредом, облагороженным редакционной правкой, или же вы просто рекомендуете относиться к ним с известного рода почтением?

- Однако, Тихомир, как получилось, что она догадалась о том, что мы просматриваем письма? – спросил строго Хранимир.
Тихомир пожал плечами:
- Женщина.
- Ну и что?
- У женщин ментальные оболочки находятся в постоянном контакте с глобальным информационным полем, а потому они очень эмоционально реагируют на любое изменение дивергенции или ротора этого поля. Вот и все! – И Тихомир снова пожал плечами.
Хранимир пристально посмотрел на Старца-электронщика, но тот невозмутимо изучал игру пламени в камине.
- Да, - вздохнула Веред, - не думала я, что в наше время еще есть люди, способные изъясняться столь высоким слогом. Но что так задело молодого человека? Что означало НВУЕХ? Причем тут фасованные продукты и корзины для мусора?
- К сожалению, файл, озаглавленный НВУЕХ, утерян.
- Так рукописи же не горят!
- Великая Матерь! Позволь напомнить тебе, что распоряжение о нетленности рукописей относится исключительно к бумажным носителям, - молвил, потупившись, Мудролюб.
- Все же записи на магнитных пленках, дисках, кассетах и прочее, подвергается необратимому процессу размагничивания, - уточнил Хранимир.
- Бюрократы! – женщина хотела еще что-то добавить, но лишь махнула рукой и вновь взялась за спицы.
***
И вот настала первая в этом году Третья ночь темной Луны. Чем гуще становилась темень, тем мягче становились черты лица древней Хеттуры. Она лежала на своем ложе с закрытыми глазами и чувствовала, как кожа ее становится по-молодому упругой, как быстрее бежит кровь по жилам, как острее становятся чувства.
Скрип становился все отчетливее. Определить откуда он исходил было невозможно. Все выглядело так, будто его источник непрерывно перемещался. Звук усиливался, становился увереннее и, наконец, почти овеществился. Казалось, что вот он – источник злополучного скрежета – в соседней комнате... или за стенкой... нет, нет, похоже, что просто в стене... уж не арматура ли?
Хеттура резко поднялась. Как всегда в такую ночь, она чувствовала, что энергия струится вокруг ее тела, наполняя его силой. Кожа искрилась, сияние, исходящее от нее, освещало комнату ровным голубоватым светом. Хеттура сделала руками несколько пасов, которые напоминали движения при плавании стилем баттерфляй, вытянулась в струнку и поднялась над полом. Ее светящееся тело повисло в воздухе, запах озона и дивных благовоний заполнил комнату. Она коснулась потолка, и из него сталактитами начали прорастать свечи. Свечи был разной формы и разных цветов. Их было множество и никакие две не повторялись. Рука Хеттуры плавно скользила вдоль своей коллекции, ласково касаясь каждой свечи. Таинственная улыбка разгладила морщины.
Некоторым свечам Хеттура шептала только ей ведомые слова, некоторые свечи поглаживала, некоторые - удостаивала поцелуя. После прикосновения свечи воспламенялись. Пламя, устремленное вверх, охватывало тело свечи и воск, смешанный с благовониями, дождем опускался к полу. Капель выбивала странный ритм. И хотя свечи обильно источали воск, их первоначальная форма не менялась, будто капли сочились откуда-то из недр светильников, где находился их нескончаемый источник.
Комната наполнилась густым ароматом неведомых трав. Цокот воскового дождя напоминал топот отряда конников. Капли - одна  к другой - ложились на плиты пола, разрастаясь в причудливые сталагмиты. Но вот в ритмичный перезвон вонзился новый звук. Он был ниже, звучал мощно, в нем слышалась тревога ожидания. Причудливый ритм воскопада, скрипучие звуки сплетались с этим гулом в странную мелодию, в которую вдруг  вонзился звонкий чавкающий звук, и от стен отделились три женские фигуры. Каждая женщина держала на вытянутых руках поднос со свечами. Женщины с поклоном вручали свои подарки Хеттуре, та благодарила кивком головы, внимательно, с жадной улыбкой оглядывала пополнение своей коллекции, а затем подбрасывала поднос, и вновь прибывшие свечи устремлялись к потолку, где без труда находили свое место. Они воспламенялись от своих собратьев, и через несколько минут сторонний наблюдатель уже не смог бы отличить новый экспонат от ветерана коллекции. Ритуал дарения завершился, и женщины устремились к телу Хеттуры, ласково обвили его, и в многообразие звуков в комнате украсили звонкие девичьи голоса.
Через несколько мгновений женщины успокоились и удобно устроились в воздухе на невидимых со стороны ложах. На каждой из них были полупрозрачные одеяния свободного покроя. Хотя все наряды были различны, пожалуй, можно утверждать, что они были исполнены в едином стиле.
Хеттура хлопнула в ладоши, из стен в комнату шагнули фигуры мальчиков. У каждого из них в руках было два кубка. Первый – должно быть с вином /Уважаемые производители вин! Разумеется, здесь могли быть указаны магические свойства именно производимого вами вина!/ или с каким-то иным магическим напитком – подростки с почтением подали женщинам, после чего, не смея поднять глаза, распластались перед госпожами. Девушки припали к кубкам, и по мере того, как магия напитков околдовывала их тела, движения и взгляды становились все собраннее. Нет, они не были хмуры, скорее, можно было говорить о торжественной строгости.
И когда Хеттура вновь хлопнула в ладоши, девушки встали со своих невидимых лож, а мальчики, склонив головы, подали им на вытянутых руках второй кубок. Полупрозрачные одежды покинули покровы и плавно и неслышно, подобно опадающей осенней листве, устремились вниз. Девушки окунули руки в сосуды, которые оказались наполненными оливковым маслом, и нежными движениями, почти играя, начали втирать в себя золотистое благовоние. Комната наполнилась сиянием и дивным запахом плодов Солнца /Надо ли напоминать производителям оливкового масла, что все, даже упоминание их фирмы, имеет в этом мире свою цену/.
Действо подошло к концу. Хеттура едва повела кистью левой руки, и фигуры юношей растаяли. Но в тот же момент в центре комнаты стали обретать очертания две огромные спирали, которые со скрежетом входили в зацепление друг с другом. Очертания бесконечной винтовой передачи становились все явственнее, и чем четче были ее контуры, тем тревожнее звучал скрип двух огромных червей, трущихся друг о друга, тот самый скрип, который порой слышали несчастные женщины, убирающие квартиру Хеттуры... Свечи на потолке будто бы расступились, кружа вокруг спиралей, которые втягивали в себя капающий воск. Пламя свечей, увлекаемое потоками воздуха, струилось по поверхностям спиралей, сплеталось в огненный жгут и уходило вниз, в бездну, что угадывалась в том месте, где плиты пола расступились, освобождая дорогу бесконечному винту.
Хеттура кивнула первой девушке, брюнетке с иссиня-черными, как бархат ночи, волосами, и та, улыбнувшись, выступила вперед. Она припала всем телом к бесконечной спирали, архимедов винт закружил ее, втянул внутрь, как затягивает мясорубка кусок мяса. Девушка вскрикнула и прошла сквозь металл, если, конечно, материал, из которого были созданы винты, был металлом. На поверхности извивающихся змеями осей выступили капли масла, фигура же девушки, распластавшись по поверхности винтов, устремилась вверх.
Как только брюнетка исчезла в своде потолка, к винтам шагнула пепельно-платиновая блондинка, и все повторилось сначала. Разве что цвет масла, выступившего на спиралях, был чуточку светлее да скрип едва заметно поутих. Затем настал черед третьей девушки, чьи огненно рыжие волосы были подобны языкам пламени…
Хеттура осталась в комнате одна. Она стояла, закрыв глаза и блаженно улыбаясь, вслушиваясь в затихающий скрежет металла и исполненные восторгом крики девушек, которые доносились издалека. Но вот все стало стихать, и из-под пола вновь одна за другой возникли девичьи фигуры. Оказываясь в комнате, они ловко скручивались с винтов и вновь обретали трехмерные формы, подобно тому, как плоский табачный  лист обретает объем в сигаре.
Одна за другой девушки льнули к спиральному шесту, как будто не хотели с ним расставаться. Иногда, устремляясь к Оси, они соприкасались руками, и тогда между ними, шипя и извиваясь, струились змеи молний. Казалось, Ось заряжалась энергией их тел. Во всяком случае, вращение все убыстрялось и убыстрялось, звук, издаваемый бесконечным сверлом, становился все выше, и, не выдержав напряжения, ствол разделился на три. Теперь девушки обрели каждая свой шест, движения их стали раскованней, они играли со своим партнером по танцу в странную игру, игру, где не было правил, постоянного ритма, вообще не было ничего постоянного.
Хеттура, закрыв глаза, шептала странные слова. Она запрокинула голову, вознесла руки к небесам. Глаза ее были закрыты, но движения были уверены и безошибочны. Когда сверху проступили черты огромного сияющего диска, Хеттура, не раскрывая глаз, приняла его на вытянутые руки. Несмотря на величину и лучезарность диска, Хеттура держала его без видимого напряжения. Так она прошествовала в середину комнаты, и, когда оказалась на одинаковом расстоянии от шестов, остановилась. В тот же миг девушки бесшумно сползли по шестам и распластались ниц головой к Хеттуре. Шесты замедлили вращение и снова стали стягиваться к своему первоначальному месту, которое было занято старухой. Вот шесты с шипением вошли в ее тело. И лишь только Спираль прошла через середину Сияющего Диска и сердце Хеттуры, старуха возопила, как кричат женщины в минуты высочайшего блаженства, и выпустила Диск из рук. Искрящееся облако опустилось на Хеттуру, окутало ее со всех сторон и с мягким шорохом ушло сквозь каменный пол вниз.
Все замерли. Воцарилось молчание, нарушавшееся лишь звенящим, как умеет звенеть только тишина, и одновременно гулким Ничего. Хеттура открыла глаза, и под ее властным взглядом видение спиралей стало меркнуть. Старуха не мигала, пока металл полностью не растворился в воздухе. Только тогда черты женщин утратили строгость и торжественность.
- С Новым годом! – молвила Старуха.
- С новым счастьем, - ответствовали ей девицы.
- Ну, ласковые мои, Ось Времени смазали, пора и собой заняться.
Царственным жестом Хеттура указала на ковер, уставленный яствами и напитками. Девушки в мгновение ока расселись на подушках вокруг, и тут же комната, в которой еще недавно господствовал мрачный скрежет, заполнилась веселым смехом и дивным щебетом девичьих голосов. Как обычно, стороннему наблюдателю могло показаться непонятным над чем смеются девицы.
- Ой, девочки, тогда он весь надвинулся на меня – а я ведь его маню к себе, мол, иди сюда, милый, я вся твоя, от лодыжек до кончика носа, - вела рассказ Рыжая под заливистый смех Блондинки и чарующий хохоток Брюнетки. – А мой властелин резко так сбрасывает с себя одежды. Я, естественно, – в смущении. Господин уже изготовился к решительной атаке. Ах, закатываю глазки. Он, как лев на бедную антилопку, бросается на меня... Ах, нет спасенья! - Блондинка откинулась в изнеможении на подушки. Не в силах дышать она лишь слабо постанывала и вытирала тыльной стороной руки, выступившие на глаза слезки. Брюнетка же ладошкой, будто веером, охлаждала алеющие щечки. Даже Хеттура не могла сдержать озорную улыбку, которая сделала ее на десятилетия моложе. – Его объятия смыкаются и, о Боги, в них никого нет, кроме него самого. Он разворачивается, снова бросается в атаку, но с тем же результатом. «Проказница!» - он еще не понял, кто рыбак, а кто рыбка - и снова повторяет попытку. И только теперь до него начинает доходить, что что-то здесь не так. Судя по состоянию орудия, пыл его угасает. Меня же вид стреноженного собственными штанами и абсолютно беспомощного полководца веселит так, что я не могу сдержать смех. Тогда великий полководец, хулиганов командир орет дурным голосом, вбегает стража...
Рыжая делает паузу, не спеша, берет крупную виноградину, долго смакует ее.
- Ну! Ну же! - первой не выдерживает Блондинка.
- А что ну? Вваливается охрана и видит своего Величайшего в приспущенном исподнем, орущего истошно наедине с собой – я-то для стражи невидима! – и, вытаращив глаза, замирает. Мне же приходится покинуть гостеприимный стан. Что делать - воинов в истории было много, всем надо уделить внимание!
- Так вот откуда все эти сказания о рыжих ведьмах! – Брюнетка, видимо, с тайной ревностью покачала головой и даже подмигнула подруге.
- Оставь! Ты никак не хуже, – сказала Рыжая, отправляя очередную виноградину в рот.
Девицы не ограничивали себя в еде. Но количество съеденного, судя по всему, никак не отражалось на их фигурах.
- Ой, девоньки, - Блондинка блаженно потянулась, - что-то поорать захотелось...
Хеттура заулыбалась:
- Да и то, поорите, красавицы. Люблю, когда сердце поет.
Девочки переглянулись и, весело перемигиваясь, выстроились перед Хеттурой. Ничуть не смущаясь своей обнаженности – на девушках были только туфельки на высоких каблуках, они, пританцовывая и похлопывая, завели частушки. Тут же из стены появился молодой мускулистый парень в фуражке и кушаке на голое тело, но с баяном в руках. Гармонь в его руках разухабисто развернулась, залилась трелями и переливами. Первой вступила Брюнетка:

Ах, я гоя полюбила,
Ах, я гою отдалась,
Необрезанная сила
Надо мной имела власть.

Завершив свою партию, она зашлась в чечетке и гордо раскинув руки прошла круг вокруг гармониста.
Вызов приняла Рыжая:

Я ж на курсы поступила,
Чтоб еврейкою мне стать.
Днем мацу я теребила,
Сало ж ночью ела всласть.

Рыжая хлопнула себя по бедрам и по-цыгански встряхнула аккуратной, в меру обильной грудью. Настала очередь Блондинки:

Муэдзина охмурила –
Голос больно сладенький.
Так любовью закружила –
Возопил, мой маленький.

Блондинка прикрыла рукой нижнюю половину лица, будто пряча свой позор, и изображая стыдливость, удалилась за спины подруг.
Гармонист исчез, но тут же его место занял квартет струнных инструментов. Естественно, что на музыкантах не было ничего, кроме фраков. Они дружно завели популярный балетной шлягер, и девицы, послушные воле музыки, переплели руки, превращаясь в стаю маленьких лебедей.
Хеттура сияла. Она явно наслаждалась всем, что происходило сегодня вечером. И когда девушки, разгоряченные танцем, снова устраивались вокруг ковра, Старуха подняла бокал, обвела ласковым взором своих любимец, и тихо сказала:
- Люблю вас, проказницы, ох, как люблю! – и, закрыв глаза, выпила содержимое бокала до дна. Так она просидела некоторое время и, когда подняла веки, взгляд ее уже не был весел.
- Сдается мне, что ты мне что-то не договариваешь, - сказала она, пристально глядя на Брюнетку. Та стойко выдержала прямой, мутный, гипнотизирующий, как болото, затянутое тиной, взгляд старухи.
- Я не таю. Я сомневаюсь.
- Говори.
Брюнетка заговорила не сразу. Но когда она разомкнула уста, голос ее был ровен и будто доносился издалека:
- Я сомневаюсь, - повторила она, - но, когда я проходила сквозь Темные Облака, мне показалось... – она слегка запнулась, - Мне показалось, что там что-то не так. Что-то изменилось. Было такое впечатление, будто чего-то не было на месте.
- Чего-то или кого-то? - строго переспросила Старуха.
- Не знаю. Я вообще не уверена. Может быть, мне просто почудилось. Понимаешь, я вошла в Темные Облака, как всегда входила до этого. Сначала - на подходе - я не чувствовала ничего странного. Потом обычный толчок и абсолютная темнота. Не такая, как внутри Черной Звезды - там больно, а в Облаках темнота щекочет. Но не мне вам рассказывать, сами знаете – это очень интимное чувство. И вдруг мне показалось, что кусок черноты исчез, знаете, как будто черный чулок заштопан еще более черными нитками. Я хотела присмотреться, но тут... Со мной такого не было ни разу... Мутная волна внутри... Она начинается в ступнях, идет от мизинцев... поднимается... останавливается под горлом... И врывается в голову... Я сопротивляюсь, но бесполезно... Очень сладко, невероятно сильно, я не хочу этого, но ничего не могу сделать... Волна полностью овладевает мною... Я покорена... А потом в одно мгновение все осыпалось, оплыло, будто песчаная фигура под напором моря, и я уже вышла из Облаков, вокруг сияние и потоки частиц как пыльца в весеннем цвету, а в душе – Черная Дыра.
- Ну, ты даешь! – Блондинка с восхищением смотрела на подругу.
- Похоже, девушка, что тобой овладели и овладели беспардонно, - съязвила Рыжая, хотела еще что-то добавить, но наткнулась на взгляд Хеттуры, и замолчала. Старуха была сурова, в глазах ее читалась нешуточная тревога и собранность.
- Значит, началось, - процедила она сквозь зубы, - она здесь.
Запел петух во дворе частного дома напротив, и молодые женщины тут же стали блекнуть, черты лиц их утратили неотразимость, заурядность стерла обаяние. Еще мгновение, и из Хеттуринова жилища вышли три ничем не примечательные женщины. Впрочем, при желании, в них можно было обнаружить изрядное сходство с уже знакомыми нам женщиной-психиатром, живущей на Мивца Нахшон напротив Дома, Навой-Жюли и Изольдой из похоронного бюро.
***
Цви вернулся домой поздно. Открыл дверь. Дома никого не было. Обычно Катя после концерта всегда заходит к нему, если он болеет. Но мало ли что, у нее могли возникнуть другие обстоятельства. А может быть, зайдет позже. Цви прошел на кухню, не зажигая света, набрал воду в чайник и включил его. Подождал, пока щелкнет выключатель, в свете уличного фонаря заварил себе чай и прошел в комнату. Сел в кресло и вдохнул аромат, струившийся из чашки. Запах крепкого чая с лимоном обострил чувства. Неизвестно почему, но на душе было тревожно. «Неужели, причина в том, что нет Кати? Не похоже. Уже на подходе к дому было не по себе. Возможно, причина в той женщине, Марлен, которую я случайно встретил в Старом Городе? Есть в ней что-то необычное, есть».
Скрипач вспомнил, как уже много раз Виктор в предчувствии нового приключения Цви увещевал его, и улыбнулся. Действительно, каждый раз, когда судьба вовлекала его в новое романтическое коловращение, на душе становилось тревожно. Как-то, когда он рассказал другу об этом, эрудированный Виктор назвал состояние тревожности фрустрацией. Но оттого, что явление назвали еще более непонятным словом, ясность не наступала. Тогда Виктор объяснял, что в случае Цви сигнал тревоги есть ни что иное, как предупреждение, мол, остановись, подумай еще раз: надо ли тебе пускаться в неизведанные страсти, не лучше ли ограничиться тем, что имеешь? Ситуация похожа на ту, что в дорожных правилах решается с помощью дорожного знака «Стоп». Обычно его рисуют в виде белой пятерни на красном фоне или так и пишут: «STOP». Завидя его, водитель обязан остановиться – даже если никого нет в радиусе ста километров! – досчитать до сколько сможет вытерпеть, во время счета оглядеться по сторонам, не забыть обдумать увиденное и только после всех предпринятых предосторожностей(!) имеет право дать себе команду «Вперед!»
«Ну что же, - подумал Цви – совет не так уж и плох. Выглядит ли Марлен опасной женщиной? Не похоже. Конечно, она самоуверенна, но за самоуверенностью, скорее всего, скрывается неудовлетворенное самолюбие, неудовлетворенная страсть. Но где же повод опасаться ее? Нет повода. Тем более, что у меня есть Катя, замечательная, преданная женщина, любящая меня спокойно и ровно, без страстных безумств и неумеренной патетики. Да и Марлен замужем, так что, вряд ли, она будет посягать на меня», - не без сожаления подумал Цви. И подытожил: «Нет, не видно здесь повода для тревоги».
Допив чай, Цви зажег свет и включил компьютер. Как обычно, настоящих новостей в Интернете не было. Так, все больше дутые скандалы, игра воображения так называемых аналитиков и обозревателей, ажиотажный спрос на нефть, новая хворь в Африке, названия для которой еще не придумали, но некто уже успел подсчитать, что поиск противоядия обойдется в несколько миллиардов долларов. Не Африка, а Эльдорадо!
Но, пожалуй, самым забавным было рассуждение новозеландского биолога по поводу стратегии и методов борьбы с птичьим гриппом. Биолог возмущался ничем, с его точки зрения, не обоснованным массовым уничтожением поголовья домашней птицы во многих странах.

«Геноцид, не основанный ни на чем! Представьте себе, что в некоторой стране десяток людей заболело болезнью, методы лечения которой неизвестны, и вместо того, чтобы искать вакцину, использовать медикаментозные средства, ЮНЕСКО решит, что проще всего будет вырезать все население страны. «Немыслимо!» - скажете вы. Надеюсь, что так. Но в чем же вина домашней птицы? В том, что она не может быть сожрана толпами изголодавшихся двуногих тварей, решивших, что предназначение всего отряда куриных в том и состоит, чтобы служить питанием для них? Кто дал право людям решать, кому жить, кого лечить, а кого просто уничтожать под корень? Вы уверены, что большинство приматов, в частности людей, более достойны жизни на планете Земля, чем индюки? Неужели вы всерьез полагаете, что у средней домохозяйки, разделывающей несчастную курочку, больше интеллекта, чем у ее жертвы? Я, например, не уверен. И это не просто эпатаж. Да, курица не способна включить электроприборы. Но принцип их работы не понятен в одинаковой мере и жертве и палачу! Да, курица не в состоянии аккуратно разложить вещи по полочкам. Но ведь она не нуждается в таком множестве вещей, чтобы выжить! Да, курица не смотрит телесериалы. Но давайте начистоту – не довод ли это в пользу превосходства куриных мозгов? Да, курицы не питаются домохозяйками, а домохозяйки питаются курицами. Так у кого же моральные принципы строже? Кроме того, курица способна жить без посторонней помощи в чистом поле, а сколько протянет рядовая домохозяйка, оказавшись один на один с дикой природой? Следует ли из приведенных аргументов необходимость пустить всех домохозяек – или хотя бы заболевших гриппом домохозяек – под нож? Я не столь кровожаден. Так позвольте же воскликнуть:
РУКИ ПРОЧЬ ОТ ПТИЦЫ!
Ведь если дать волю чиновникам от здравоохранения, то через десять лет на планете не окажется не только домашней птицы, но не найдется места ни для страусов, ни для пингвинов, ни для киви.

ОСТАНОВИМ УБИЙЦ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ!
Если ты согласен со мной, то вышли свою подпись по нашему адресу, а текст письма отправь своим друзьям...»

Цви улыбнулся и послал свою подпись по указанному адресу. С друзьями было тяжелее. Их было немного. Наверное, поэтому грузить их гуманитарным спамом не хотелось. Потом Цви еще немного погулял по сайтам, но не нашел ничего интересного и почти машинально – это был ритуал выхода из Интернета – зашел на почту.
Он редко получал письма. Чаще к нему обращались всевозможные спамеры с предложениями всевозможных вложений капитала. Поэтому он был очень удивлен, когда обнаружил в ящике сразу два письма. Еще более удивительным было то, что одно из них было от Кати. С некоторым недоумением он открыл письмо.

«Любимый мой!
Что сказать тебе? то я люблю тебя? Это так мало. Я восхищаюсь тобой! Твоя нежность завораживает, твой ум притягивает, свежесть чувств возбуждает…
Сделать женщину по-настоящему красивой может только любовь мужчины. Это, наверное, правда, как и то, что только женщина может вдохновить мужчину на творчество или подвиг. Прости за банальности.
Ты дал мне много: ощущение свободы и легкого дыхания, когда приятно быть самой собой. Ты и только ты сделал меня красивой, а не природа- мать наша, и, наверное, научил быть счастливой. Я часть тебя, твое ребро. Я – это ты.
Поэтому, если любишь меня, будь здоров и счастлив. Просто – будь!
Женя! Прости меня, если сможешь! Я ухожу к Брудерману.
Понимаешь, я очень привязалась к тебе, привыкла и завязла в этой привычке. Меня постоянно преследует ощущение, что я тебе не нужна. Ты-то мне нужен, но я не имею право на эгоизм. Да, ты терпишь меня, иногда даже вспоминаешь, что я живой человек и тогда – мне кажется, только из жалости, как подачку – позволяешь любить себя.
Все, что я написала – правда и неправда, просто бабья истерика, но я – баба, а потому – продолжу.
 Я вообще  не понимаю, что со мной и с тобой происходит.
Наверное, я пишу сейчас то, что до меня говорили, писали, кричали тысячи и тысячи женщин: Я ТЕБЕ НЕ НУЖНА! ТЫ МЕНЯ НЕ ВИДИШЬ, НЕ СЛЫШИШЬ, НЕ ЦЕНИШЬ! Я даже как музыкант подавлена тобой. Да, ты велик! Но кто это знает кроме тебя? Да, я тебя любила! Но кому была нужна моя любовь?
Прощай. Я теперь принадлежу другому, я люблю его и - может быть, это даже важнее - впервые чувствую, что и меня любят. Конечно, Брудерман может часами говорить о звездах, а я в них ничего не понимаю. Но когда я сделала ему блинчики, он прервал свои речи, чтобы восторгаться мною. А когда я убрала его квартиру, и он понял, что ни одна бумажка, ни один клочок с его каракулями не пропали, то он назвал меня богиней. Понимаешь? Б-О-Г-И-Н-Е-Й! Никто никогда мне не говорил столько приятных слов, как он. Я обожаю его и его астрономию. И пусть пока я с трудом отличаю Солнце от Луны, но я обязательно научусь быть интересной ему.
Прощай и прости, если я в чем-то виновата перед тобой.
P.S. А еще Брудерман абсолютно ничего не смыслит в музыке. И ему нравится все, что я делаю. А когда я играю на арфе, он просто балдеет. А ты? Думаешь, я не замечала, как ты иногда, когда тебе казалось, что я не вижу, морщился, если какие-нибудь пассажи я исполняла не так, как хотелось бы тебе?
P.P.S. Я зайду завтра за вещами в 11. Постарайся не быть дома в это время. Я еще не готова к встрече с тобой.
P.P.P.S. Ключи оставлю на столе. Дверь, извини, останется открытой. Говорят, это хорошая примета.
P.P.P.P.S. Не сердись, пожалуйста. Просто я обычный человек, и мне хочется обычной жизни с обычными радостями и обычными хлопотами.

А теперь главное. Я прошу тебя: будь осторожен. У меня такое чувство, что на тебя надвигается что-то большое, огромное необъятное, такое, что даже ты не сможешь увернуться. И может быть это – самое главное. Я боюсь. Я знаю, что ЭТО может смести даже тебя, а меня ОНО размажет, даже не заметив. Прощай. И извини меня за малодушие. Спасибо, что ты меня создал и воспитал».

Цви смотрел на экран, на буквы, на слова и удивлялся. Удивлялся тому, что письмо Кати не вызвало в нем ни отчаяния, ни разочарования, ни даже обиды. Напротив, внутри становилось легко. Или пусто? Трудно сказать. Все последние дни Цви чувствовал приближение чего-то большого, значимого, что знаменует начало нового и неизведанного. Чего именно - он не знал, но не отпускало ощущение, что надвигается грозное, свирепое время, и встретить его лучше в одиночестве. Так что уход Кати можно считать даже облегчением - грядущее Цви теперь не коснется ее. Да, в конце концов, все, что ни есть – к лучшему. Пусть Катя будет счастлива. Тем более, что Брудерман, устремленный к небесам как воздушный шарик, обретет, наконец-то, якорь, который надежно свяжет его с земной твердью. «Надо будет им сделать подарок, - подумал Цви, - Кате, понятное дело «Большую кулинарную книгу Востока» или что-нибудь в этом роде – она давно мечтала о хорошей поваренной книге с таинствами восточной кухни. А вот Брудерману, наверное, «Атлас звездных дорог», если таковой имеется. Хотя нет, он и сам знает космические пути лучше, чем улицы Беэр-Шевы. Лучше подарю ему помпу для пробивания засоров в канализационных стоках. Ведь Катя не любит изменять своим привычкам, а тяга к забиванию труб у нее неизбывна. Впрочем, это я, кажется, уже злобствую».
В этот момент Цви вспомнил о втором послании, которое ожидало его в почтовом ящике. Письмо было от некоей «Paulina» и в графе «Subject» содержало только призывное «Hi!». «Опять спам», - подумал Цви, но скорее, чтобы отвлечься, чем из любопытства, открыл письмо.

«Привет, милый!
Ты меня еще помнишь? Проказницу Полину? Полюшко твое ненаглядное, поле? Знаю, что помнишь.
Не писала тебе пять лет. Было не до того. Меняла мужей, любовников - никак не могу остановиться. Виноват же в моем беспутстве ты. Потому что с кем бы ни свела меня судьба, через некоторое время всплывает твой идиотский образ, и все. Больше я никого не хочу. Только ты мне и нужен. Но не бойся. Я прекрасно знаю, что, как только мы оказываемся вместе, я чувствую себя беспомощной, слабой и, скажем так, недочеловеком. И тогда кипит мой разум возмущенный... Нет, лучше любовь на расстоянии, чем ненависть рядом.
А так у меня все хорошо. Дети растут, карьера успешно развивается, благосостояние, естественно, неуклонно повышается. Недавно встретила твою прежнюю, Веру. Ту, что была до меня. Знаешь, она так располнела, что прямо ужас. Я даже испугалась. Пришла домой и сразу – к зеркалу. А вдруг и я так расползлась, только свое-то тело примелькалось, вот и не замечаю бревна в собственном глазу. Глянула и, знаешь, полегчало. Кажется, пока еще держусь. Даже очень ничего. Надо будет сделать фотку и выслать тебе. Должна же быть и у тебя в жизни радость.
А еще видела Алешу. Он теперь директор чего-то, важный и воняет каким-то дорогим парфюмом. Но вот Колька спился, бедолага. Проезжала как-то мимо пивной, видела, как он допивает пиво, оставшееся в кружках. А ведь в девяностых стоял неплохо. Видимо, не выдержал испытания деньгами.
Но ваще, ну их, посторонних, нах. Напиши лучше, че творишь? воется ли на Луну? звереешь ли от Слова? всхлипываешь ли под журчание весенних ручейков? завидуют ли твоим талантам? Али насморки с поносами замучили, что ту Америку ураганы?
Иначе: жив ли?
А я по-прежнему... нет, не по-прежнему! – еще сильнее люблю тебя. Сильнее, потому что ты не рядом, не коснуться тебя, не укусить, не приласкать, не сделать больно.
Все-таки ты подлец! Смылся, и я теперь должна закатывать истерики по Интернету. А знаешь, как это трудно! Ведь истерика требует живого зрителя, реакции, сопереживания. Ты же меня обрек на вечное одиночество, на мир, где нет твоих запахов, твоих рук, нет ничего твоего. Пустота, мрак и холод. И вот я стою посреди этого Ничего и ору. Ору, хотя и знаю абсолютно точно, что вопль мой канет в безответность. Не будет он услышан, не видать мне слова твоего, потому что ты выше снисходительности. Многие таланты собрал ты, но таланта прощать - у тебя нет.
Ладно. На сегодня хватит. Пришли, что ли, и ты изображение своего мерзкого фейса. Все же не чужой. Да и интересно глянуть, как там твоя материя без меня разлагается. А, впрочем, не стоит. Оставайся абстракцией, приятным пятном в памяти.
Пока. Напишу через годик-другой. Если не забуду.
Твое Перекати Поле»
 
«Вот такой спам», - подумалось Цви, письмо было от женщины, с которой он расстался невесть сколько времени тому. - «Неужели меня нельзя просто взять и забыть? Лестно, конечно, но утомляет. Какой-то вечер прощаний и прощений».
Цви хотел было выключить компьютер, но передумал.
«Компьютер – окно в интернет. Интернет – внешний мир. Там - люди, события, сказки и были, там – праздник жизни. Интернет – лекарство от одиночества. А я, похоже, одинок. Впрочем...». Цви нашел письмо новозеландского куролюба и выслал его Полине. «Пусть хоть такой, но ответ».
Цви вышел во двор. Пение цикад вплеталось в гул проезжающих по соседней улице автомобилей. Внутри же по-прежнему стояла гулкая тишина, ни напева, ни мелодии... «Одиночество... Если перестать ходить на работу, встречаться с друзьями, не звонить самому и не отвечать на звонки, то через некоторое – кстати, не очень уж и большое – время окажется, что тебя как бы и нет. Замолкнет телефон, опустеет почтовый ящик, никто не постучит в дверь. Разве что судебный исполнитель. Да и то с известием, что, так как все выплаты просрочены, тебе надлежит убраться в течение двадцати четырех часов из дома, который ты по наивности считал своим. И далее существуешь в качестве перекати поля. Ах, да, Перекати Поле. Пожалуй, у меня не было женщины, которая бы доставала меня больше, чем Полина. Она всегда любила спорить со мной. Аргументы у нее были потрясающим образцом женского безумия. «А правда ведь, Куэльо – такой душечка!» При этом ей было глубоко наплевать на занудливого Пабло. Просто она точно знала, что я его не выношу. Когда же я ее спрашивал, зачем она меня злит, ответ был обескураживающ. «Видишь ли, мурзик, женщина посредством своей глупости управляет мужчиной. Если мне надо погрузить мужика в домашние заботы, я буду трезва до безобразия, если хочу вещицу – следует похныкать. Но от тебя ни подарков, ни хозяйственной прыти добиться невозможно. На подарки нет денег, а для молотка руки скрипача слишком нежны. Поэтому мне остается только пробуждать в тебе вульгарного самца. В спокойном состоянии ты никакой. Вот и приходится тебя немного злить. Во зле ты бесподобен». И даже сейчас своим письмом она посрамила меня. Но все же помнит! А ведь сколько времени прошло. Ладно, убедила. Все не так уж и плохо, и нет никакого одиночества, для чего-то я еще кому-то нужен.
Но что для меня всегда было загадкой: зачем? Зачем я другим, если толком не пойму, для чего я себе, зачем я вообще на белом свете? Есть ли во мне смысл? Отчего все же находятся люди – чаще всего женщины, которым я нужен? Или это просто игра инстинктов? Неужели нет во мне ничего, что бы имело хоть сколь-нибудь внятное предназначение, кроме гормонов? Вот что, например, за интерес во мне для этой женщины, с которой я столкнулся в Старом городе?»
Стоило Цви вспомнить Марлен – так представилась ему женщина, с которой судьба сталкивала его - причем абсолютно буквально, как физические тела - уже дважды за последние дни, как тут же начала зудеть рана на руке. Рана вела себя странно. Она не гноилась, но и не заживала. Цви даже начало казаться, что рана живет сама по себе, а он сам по себе. Во всяком случае, порез вел себя очень деликатно: он не болел и даже не мешал держать смычок. Единственный знак, который исходил от раны, - зуд. Зуд появлялся внезапно и также внезапно исчезал. Цви начал всерьез подумывать, а не сигнализирует ли рана ему о чем-то важном, что он остальным своим существом не замечает.
Скрипач вернулся в дом. Лег, не раздеваясь, на диван. Хотел было выключить компьютер, но почему-то не хотелось оставаться в абсолютной темноте. Цви долго ворочался с бока на бок, мысли были сумбурны и по-детски наивны, они переплетались, срастались, рвались на части, множились и глупели, обретая тем самым непонятую мудрость, теряли всякую связь с дневной логикой... Распутать клубок самых противоречивых желаний, фантазий и глупостей не представлялось возможным, и Цви ушел в сон.