Крах

Здоровая, толстая девка лет восемнадцати Катя приехала в Москву из-под Смоленска сдавать экзамены в
Станкостроительный институт. Остановилась она у деда и тетки в старом, кривом доме. Отвели они ей
маленький серый уголок: кровать и тумбочку у окна. С аппетитом забравшись туда, Катя вскоре
принялась за зубрежку. "Только бы не нагадила где-нибудь",- думал дед. Но Катя любила лишь подолгу
обтираться по утрам полотенцем, поводя спиной. И еще любила повторять: "Закат - розовый, как и мое
тело". Так она говорила вечерами, когда вглядывалась в пространство, в далекое пламя на горизонте.
Обычно же она редко смотрела на окружающее, а всегда вниз, чаще всего на свои колени.
Некоторые удивлялись, почему так, но дед считал это обычным делом. "Только бы не нагадила",- пугался
он. Дед любил раздеваться почти догола и в таком виде, бородатый, в одних трусиках, шумно играл во
дворе в домино.
Катина тетя придерживалась других взглядов на жизнь. "Только поступи в институт, Катенька",-
науськивала она племянницу. На третий день тетя показала ей инженера, живущего в соседней квартире.
Он был жирный, необычайно важный, хотя и бегал все время вприпрыжку. Катя смотрела на него, и от
мысли, что и она может быть такой же великой, медленные и смачные, как навоз, капельки пота
выделялись у нее на лбу. "Он никогда не раздевается",- шептала ей на ухо тетка.
Катино сердечко сжималось. Ел очень хотелось увидеть инженера голым. Кате казалось, что тело у него
такое же серьезное и страшное, как само правительство или как мысли, таившиеся под его массивным,
инженерским черепом.
Дважды она собиралась подсмотреть за ним сквозь щелку дворовой дощатой уборной. Но замирала и
останавливалась на полпути.
Каждый вечер, когда все живое в комнате засыпало, Катя долго и исступленно молилась. Потирая руками
свои мясистые ляжки, она тихонько сползала с кровати и опускалась на колени. Молилась она о том,
чтобы попасть в институт. Слова молитвы дал ей один блаженно-пьяненький старичок со двора. Кроме
того, многое она добавляла от себя. Возвращалась на кроватку молчком, вся в слезах и долго потом
вытирала слезы подолом ночной рубахи.
Наконец наступили светлые дни консультаций и экзаменов. Как стадо гусей, тянулись к огромному,
черному зданию юнцы и девицы. Профессора непрерывно хлопали дверьми.
"Чем я хуже других",- вертелось в голове у Кати. Ей казалось, что когда она поступит в институт, то не
только душа ее будет величественной, но и ходить она будет по-другому, сурово и переваливаясь, топча
траву.
Захватывало у нее также дух при виде студентов-старшекурсников.
"Я не хуже их",- болезненно думала Катя, наблюдая за ними из-за деревьев. Она желала как бы
подпрыгнуть умственно и по солидности выше их.
Последние дни Катя стала очень много потеть, всем телом; поэтому часто уходила в уборную обтирать
пот. И всегда при этом почему-то думала о сокровенном. А затерявшись в коридорах института, среди
людей, чаще воспринимала их как шумящих желтеньких призраков.
Экзамены принимали тяжело. Преподаватели вставали, уходили, опять
приходили; абитуриенты текли бесконечным потоком. Некоторых почему-то
спрашивали долго и назойливо, других мельком, третьих очень равнодушно.
Один преподаватель вообще ничего не спрашивал: посмотрит на физиономию,
фыркнет и скажет: "Беги".
На сочинении же одна абитуриентка заснула.
Катенька сдавала ровно, аккуратно, с напором. Часто посреди экзамена убегала в клозет обтереть пот и
подумать о сокровенном.
Наконец наступил решающий день. Были вывешены списки прошедших по конкурсу. Помолясь,
Катенька побрела в институт. По мере чтения списка ей несколько раз почудилась ее фамилия. Но это
был самообман. Кати в списке не оказалось.
К ней подошла какая-то худенькая, с чистым лицом девочка.
- Посмотри, самые гнусные прошли,- сказала она.
Счастливчики отделились от остальных и держались одной кучкой. В большинстве они действительно,
как назло, имели самый гнусный вид.
Домой Катенька возвращалась совсем отключенной. Она даже не различила, когда шла пешком, когда
ехала в троллейбусе.
Дома никого не было,
Вытащив из угла огромный, заржавленный топор, Катя с каменным лицом подошла к письменному
столу. Рубила широкими взмахами, как рубят дрова. Потом сожгла все свои книги.
А на следующий день Катя возвращалась в Смоленск. Больше она никогда не верила в Бога. Также
перестала понимать и мир, в котором находилась. Ей бывало легче, только когда она мочилась или во
сне, когда слушала пение собственного тела.