Мёртвые девы

Трехлетний карапуз Коля, с весело-оживленными голубыми глазками, вдруг ни с того ни с сего застрадал
от онанизма.
Мамаша, Анна Петровна, переполошилась.
Сначала долго прислушивалась. Дескать, в чем дело. Однако дело уходило в тайну. По некоторым
признакам это был вовсе не обыкновенный онанизм, а совсем-совсем особенный. Мамаша это поняла по
остановившимся, ничего не выражающим глазам младенца. Знакомая с культурой, она начала поиски.
Во-первых, ее поразило, что ребенок совсем изменил свой быт. К примеру, когда ел манную кашу, то
чрезмерно улыбался. И нехорошо косил глазками. Материнское сердце всегда найдет доступ к душе
дитяти, и через месяц путем расспросов, картинок, интуиции Анна Петровна прояснила совершенно
пустую, точно наполненную страхом картину. Оказалось, что Колю посещала (в виде образа, разумеется)
красивая двадцатилетняя женщина с вызывающе-похабными чертами лица, и самое главное - в одежде
людей девятнадцатого века. Дите такого никогда не могло видеть, поэтому ассоциации исключались. У
мамаши заработало сознание.
Тем временем события развивались. Родителя уже точно знали - по выражению липа младенца,- когда
приходит "она".
Так, если Коля во время еды выплевывал кашу изо рта и говорил "ау", родители знали: откуда-то из
мрака на него смотрят черные глаза девы.
Когда же он поворачивал свой толстый, изумленный лик на какой-нибудь светлый предмет и внутренне
охал - значит, наступит сверхсон.
Иногда дите переставляло солдатики, словно гоняясь за своим призраком. Вообще, мальчик очень
приучился плакать.
- Такой был мужественный ребенок,- вздыхал отец, Михаил Матвеич,- а теперь все время плачет.
По-видимому, дело шло к очень серьезному. Дите часто застывало с ложкой манной каши у рта, когда
возникало видение.
- Смотри, он скоро опять начнет дрожать,- со слезами говорил отец, всматриваясь в мрачный силуэт
ребенка, сидящего за детским столиком.
- Она приходит ровно в шесть часов вечера,- злобилась Анна Петровна.- Хоть вызывай милицию.
- Что ты, испугаешь соседей,- пугался отец.
- Чем же бы ему помочь? - вопрошала мать. Решили вызвать крыс. Коля еще до появления образа обожал
крыс и не раз забавлялся с ними в постельке. Отцу это не особенно нравилось, но теперь он был - за. К
сожалению, сейчас крысы уже не помогли. Ребенок дергал их за хвосты и пытался, видимо, рисовать ими
облик своей дамы.
- А если это любовь,- говорил иной раз папаша, задумчиво попыхивая трубкой. Анна Петровна не
отвечала и только мысленно попрекала отца за то, что он думает о любви, а не о судьбе ребенка. Врачи
абсолютно не помогали. Член у дитяти был маленький, крохотный, как мизинчик Мадонны, но тут
совершенно неожиданно из него стала изливаться сперма, причем в таком количестве, что мамаша не
успевала стирать простынки. Было от чего сойти с ума.
- Когда же это кончится,- вздыхала бабушка Кирилловна, обращаясь к душам своих умерших предков.
Конца не было видно.
- Повесить его, что ли,- рассуждал папаша.- Совсем опоганил род. Скоро о нас вся Москва будет
говорить.
- Не дам дите, не дам дите, ирод,- сопротивлялась Анна Петровна.- Повесить твой член надо, а не
ребенка. Он ни в чем не виноват.
- Я уже устал от этой жизни,- вскрикивал ее муж.- На работе одни неприятности, любовницы изменяют, а
теперь и в доме черт знает что... Все игрушки обрызганы спермой, а вчера и диссертацию мою залил.
Бабушка Кирилловна только угрюмо исчезала на целые недели.
Ночью, при блеске свечей, которые горели в углу, дите вставало с постели и в белой рубашонке,
беспомощно раздавленное, ползало по полу, словно становясь отражением чудовищного образа девушки
девятнадцатого века, посещающей его по ночам.
Особенно возмущало докторов, что дите почти перестало есть.
- Пусть онанирует сколько хочет,- говорил толстый ученый врач.- Не он первый, не он последний... Но
чтобы дите бросило есть... Тут что-то не то.
- Бедный ребенок,- вздыхала старушка соседка.- А ведь во всем родители виноваты.
- Не родители, а Демург,- говорил в ответ один дворовый мистик.
- Сколько же это может продолжаться? Чтоб у такого щенка, у малолетки потекла сперма, да еще как из
бочки... Это, знаете ли, извините меня, извините меня,- ворчал недовольный отец.
Мамаша пугливо всматривалась в обмазанное манной кашей неподвижное лицо младенца, устремившего
свой взгляд на игрушку. "Приближается",- говорила она про себя. Действительно, когда "она"
появлялась, лицо дитяти совсем тупело, кроме глаз,- они напоминали глаза поэта перед смертью.
- Что же будет дальше,- схватывался за голову папаша.
- Ау, ау,- отвечал ребенок в ночной тиши, и казалось, тихие слезы лились из глаз ангелов, притаившихся
в неведомом.
- Лучше бы его убить, чем он так мучается,- уныло повторял отец.
- Почему ты думаешь, что он мучается, может, это ему, совсем напротив, нравится,- резонно отвечала
мамаша, вспоминая пропитанные спермой простынки.
- Лучше бы ты заглянула в его глаза, когда он видит "ее",- возражал папаша.
- Ну и что? В целом ему нравится,- парировала мамаша...
- Но ведь он ничего не понимает,- кипятился отец.- Нельзя же все сводить к одному физиологическому
удовольствию. Ребенок ведь не отдает себе отчета, что за образ его посещает, откуда он, почему, в конце
концов... Ведь это насилие над свободой воли. Погляди, в его возрасте только с котятами играть, а он уже
познал то, что нам и не снилось.
- И не говори,- отвечала мамаша, заплакав.
- Все-таки я считаю, его надо убить. Неприлично, чтоб такое дитя существовало,- возмущался отец.
- У тебя это уже становится параноидной идеей, Миша,- возражала жена.- Я защищу его своими руками.
Он вышел из моего чрева, и, будь он хоть сам Антихрист, я не позволю его убивать.
- Ах, сволочь,- возмущался отец,- если бы ты любила меня хоть на одну сотую, как любишь его... Ведь
все равно он тебе плюнет в морду, когда вырастет, или, чего доброго, изнасилует... Но на таких дурах,
как ты, держится весь род человеческий.
Между тем дите, не замечая семейного совета, проползши по ковру, возвращалось в свою постельку.
Но нежные, напоенные чудодейственной женской красотой глаза не оставляли его и там. "Кхе, кхе, кхе",-
только покашливал он от страха, задирая вверх ножку. Его бедное личико совсем сморщилось, а слезы
словно лились внутрь тела, точно все пространство вокруг было отнято у него любимой.
- Если б он просто онанировал,- вздыхал серьезный ученый врач,- это была бы ерунда. Но ведь это еще к
тому же любовь. Вот в чем загвоздка. И в таком возрасте!.. Черт знает что.
Мальчонка действительно хирел. Из игрушек раскладывал "ее" глаза и улыбался призрачным, уходящим
лицом, глядя в пустоту. А когда он однажды совсем заохал и уполз под кровать, сердце матери не
выдержало.
- Что-то нужно предпринять,- взмолилась она.- Действие, действие прежде всего... Если врачи не
помогают, обратимся к невидимым силам.
Тут-то как раз и вернулась из дальнего странствия бабушка Кирилловна. Она была слегка ученая и
начала о чем-то шептаться с Анной Петровной. Неожиданно картина прояснилась. Существовали
признаки, по которым можно было различить, что налицо феномен "верности мертвым". Более точно
решили, что Колю, по-видимому, посещал образ-клише умершей женщины, которую он страстно любил
в своем предыдущем воплощении, в прошлом веке. И теперь она преследовала его. Вот уж воистину
любовь побеждает смерть.
Нужно было принимать очень четкие, разумные меры. У Анны Петровны были некоторые связи с
людьми, занимающимися оккультной практикой. Она страстно хотела освободить младенца от любви.
Сама по себе операция снятия любовных чар, как известно, очень проста и действует безотказно, но все
уперлось в необычность феномена. Ведь освобождать необходимо было от любви не к живой женщине, а
к душе умершей.
Наконец общими усилиями нашли ясновидящую ведьму, живущую в сорока километрах от Москвы,
которая согласилась уничтожить эту идиотскую связь. ...Был крепкий, сорокаградусный, кондовый
российский мороз. Казалось, деревья вот-вот рассыпятся от тяжелого воздуха. Младенца закутали в
несколько шерстяных одеял. Голову, покрыли надежными бабушкиными платками. Видны были только
его детские глаза, помертвевшие от страха перед женским образом.
В два часа вызвали такси.
Папаша вытащил дите на своих руках. Анна Петровна с матерью разместились с Колей на заднем
сиденье, а отец сел рядом с водителем, указывая дорогу. Сначала было трудно выбраться из центра, то и
дело застревали в потоке автобусов и грузовых машин.
У Анны Петровны вдруг сжалось сердце, она неожиданно вспомнила страшное стихотворение Г±те.
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой...
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв его, держит и греет старик.
"Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?" -
"Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в темной короне с густой бородой".-
"О нет, то белеет туман над водой".- ...
..."Ко мне, мой младенец! В дуброве моей
Узнаешь прекрасных моих дочерей,
При месяце будут играть и летать,
Играя, летая, тебя усыплять".-
"Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне, вижу, кивают из темных ветвей".-
О нет, все спокойно в ночной глубине:
То ветлы седые стоят в стороне".-
"Дитя, я пленился твоей красотой:
Неволей иль волей, а будешь ты мой!" -
"Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать!"
Ездок оробелый не скачет - летит...
Младенец тоскует, младенец кричит...
Ездок погоняет, ездок доскакал...
В руках его мертвый младенец лежал.
Не в силах отключиться от этих образов, Анна Петровна тупо сжимала перезакутанного ребенка.
- Брось его прижимать,- ворчал Михаил Матвеич,- опять проклятая эротика! Вскоре выехали из города,
на шоссе. Черные, обугленные морозом деревья стояли в своей неподвижности и равнодушии ко всему
живому. Снег среди леса блестел, но каким-то мертвым, полоумным блистанием.
Палаша проклинал все на свете.
Младенец цепенел, одурев от присутствия любимой в своем сознании, и пускал слюни изо рта.
- Ты знаешь,- истерически твердила Анна Петровна своей матери,- он уже не говорит мне "лодная", как
раньше... И я заметила, что теперь он лепечет "лодная", только когда видит эту тварь... Вот до чего
дошел...
- Не то еще будет,- подвывала старушка,- особенно когда он научится читать...
Наконец машина подкатила к селению, к более или менее приличному деревянному домику.
С трудом младенца вытащили из такси. Одно одеяло упало, и дите, дрыгнувшись, принялось неистощимо
пищать.
- Точно чувствует, гад, что скоро с ней расстанется,- проговорила Кирилловна.
Ведьма была уже обо всем предупреждена друзьями Анны Петровны. Один из них, среднего возраста, в
очках, напоминающий философа Владимира Соловьева, тоже ждал гостей.
Когда дите подтащили к двери, оно подняло совсем до неприличия истерический визг и даже брыкалось
ножками. "Не хочу, не хочу",- казалось, готово было выкрикнуть оно.
Бабка Кирилловна вконец осерчала:
- Ишь как мучается, ведь начал дрожать, паразит, за полчаса до ее появления... корючиться... жалко с
любовью прощаться... Ишь, Гомер.
- Да выброси ты его к чертовой матери,- верещал Михаил Матвеич, бегая вокруг себя.- Прямо в снег...
Чтоб сдох... Ишь сколько шуму наделал... За три месяца всю душу вымотал!!!
Наконец младенца впихнули в дверь.
Операция прошла очень удачно. Через некоторое время знакомый Анны Петровны, напоминающий
Владимира Соловьева, ясно, с некоторым состраданием, говорил ей:
- Все кончено. Любовь убита. Могу сообщить вам чисто формальную сторону: ваш сын Коля в
предыдущем воплощении был Куренковым Гаврилой Иванычем, торговавшим пенькой в конце
девятнадцатого века. Жития его было семьдесят восемь лет. Семидесятилетним старцем воспылал
страстию к девице Афонькиной Клавдии Гавриловне, урожденной мещанке, дочери торговца мылом, и
жил с нею последние восемь лет. Душа Афонькиной сейчас еще там. Тело захоронено на Богородском
кладбище. Феномен типичен для любви к мертвым.
Счастливый отец, тихо урча и поругивая прогнозы, заворачивал младенца.
- Ничего, мамаша, не плачьте,- грубовато ободрила Анну Петровну ведьма, костлявая, огромная женщина
лет сорока пяти.- Ваш Коля хороший кобель будет. А о Клавке забудьте - все.- И она похлопала Анну
Петровну по заднице.
- Все, все,- неожиданно и смрадно проговорил знакомый Анны Петровны, похожий на философа
Владимира Соловьева.- Такие вещи в наших силах. Так что нечего отчаиваться. Человек - хозяин своей
судьбы. Хе-хе-хе... Действительно, явление умершей женщины в душе младенца Николая было
уничтожено. Понемногу он поправлялся. Даже физически быстро окреп. Появился аппетит и румянец.
Но Анна Петровна все-таки не удержалась - вот что значит материнское сердце! - и, разыскав на
Богородском кладбище могилу Афонькиной Клавдии Петровны (не Гавриловны, однако), оплевала ее.
- Не будет больше смущать моего Колечку! - довольно бормотала она, стоя в
очереди за пивом.