Александра

ЕВГ. БУЗНИ

Т Р А Е К Т О Р И И  С П И Д А
(роман)

КНИГА ТРЕТЬЯ

А Л Е К С А Н Д Р А

ПРЕДИСЛОВИЕ

Ну вот, дорогой читатель, мы и добрались с вами до третьей книги,
которую я называю “Александра”, и понятно почему. Вы ведь помните, что
Настеньку, когда она только родилась, назвали Сашенькой. Это произошло по
той простой причине, что явилась она на свет в день рождения деда Александ-
ра, а того, как явствует история, назвали таковым в честь Александра Сер-
геевича Пушкина, которого кто же не любит в России? Родители более позд-
него Александра лелеяли мечту, что сын тоже станет поэтом, однако этого
не произошло.
      Напряжённое послереволюционное время сделало Александра военным
человеком – танкистом. Но настоящая военная жизнь началось с того, что он
уехал воевать добровольцем в Испанию. Возвратившемуся  оттуда в числе не-
многих героев в начале декабря сорокового года, ему, теперь уже старшему
лейтенанту, позволили съездить на несколько дней в Москву, где он успел в
этот короткий срок не только повидаться с родителями, но и жениться на
своей соседской девчонке Катьке, выросшей к тому времени в такую красавицу
Катерину, что он не сумел пройти равнодушно мимо и тут же уговорил де-
вушку выйти за него замуж. Хотя, возможно, это она его уговорила – дело не в
этом. Главное то, что недельное счастье, выпавшее на их долю, продолжалось
для Кати всю жизнь, воплотившись в рождении дочери Ирочки.
      До нападения фашистов на Родину снова приехать в Москву не удалось,
а потом уж тем более было трудно.  К ноябрю тысяча девятьсот сорок вто-
рого года Александр был уже продымленным пожарами войны обстрелянным
водителем тяжёлого танка, имея на своих погонах два просвета с двумя звёз-
дочками подполковника, а на груди орден и три  медали за бесстрашие. Воюя в
танковом корпусе Ротмистрова, ставшего впоследствии маршалом и минист-
ром обороны Советского Союза, смелому человеку всегда было дело.
      Подполковнику довелось лишь однажды наскоро повидать чудные гла-
зёнки малышки, когда дали ему неделю для отдыха перед крупной операцией,
когда стягивались войска к  месту новой дислокации. Так что ни первых шагов
по жизни девчушки, ни её стройной фигурки в юности видеть ему не посчаст-
ливилось,  так как, вернувшись десятого декабря на передовую, а именно к реке
Чир, он погиб в танковой атаке немецкого плацдарма высоты хутора Рычков-
ский. К этому плацдарму в то время приковано было внимание самого Верхов-
ного Главнокомандующего Сталина, который поручил именно корпусу Ротми-
строва ликвидацию непокорного немецкого укрепления, находившегося в каких-
то двухстах километрах от Сталинграда, за который шло тогда знаменитое
сражение.
       Двухсотдневная битва, в которой погиб дед Настеньки, переломила ход
войны, уничтожив четвёртую часть всей живой силы фашистов и позволив
Красной Армии перейти в контрнаступление, завершившееся победой в Берли-
не.  И бой за хутор Рычковский тоже был выигран танкистами Ротмистрова.
Но какой же бой обходится без гибели воинов? Вырвался Александр со своим
танком вперёд, яростно круша брошенные в панике немцами батареи первой
оборонной линии, ринулся, не останавливаясь, ко второй линии, но наткнулся на
лобовой залп опомнившегося врага, выскочил из горящего танка и был скошен
пулями автоматчика, и лёг бездыханным, уже не слыша, как другие танки его
товарищей давили всмятку осмелевшую было оборону фашистов. Потому и не
стал Александр ни поэтом, ни воспитателем Ирочки, ни дедушкой Верочки и
Настеньки. А они, родные ему, но помнившие о нём лишь по фотографиям, уз-
навали о подвиге пращура по рассказам однополчан да по страницам военной
летописи.
       Настенька, будучи ребёнком, отказалась от имени Саша, чтобы не пу-
тали её с мальчиками, но, когда подросла и узнала историю своего имени, не раз
жалела о детском решении, да привыкла к Настеньке и продолжала себя назы-
вать ею. По документам же по-прежнему числилась Александрой, и теперь ей
всё чаще приходилось об этом вспоминать, расставаясь окончательно с  дет-
ством и детскими представлениями о жизни.
      А жаль всё-таки, дружище читатель, что та искренность, которая
существует во взаимоотношениях между детьми, пропадает неожиданно во
взрослом состоянии, когда вместо доверчивости появляется подозритель-
ность, вместо беспредельной доброты приходит расчётливая скупость не
только на деньги, но и на ласки, добрые слова, хорошее отношение. И что при-
мечательно? Чем богаче человек в материальном смысле, тем он беднее в ду-
ховном отношении. Почему бы это? Мне вот какой ответ приходит в голову.
      Когда ребёнок в яслях, мы не будем рассматривать. Он слишком мал для
выражения своих чувств, кроме потребности в том или ином необходимом для
его жизни. Тут нет выбора: что нужно, то и просит. Хотя и в этом малень-
ком человечике замечаются весьма отличительные свойства характера. Один
сидит на руках и, радостно улыбаясь, предлагает тебе свою соску, другой, уви-
дев тебя, если не заплачет, то спрячется за плечо матери, а, пообвыкнув к не-
знакомцу,  ухватится за пуговицу на его пиджаке и уж никак не согласится её
выпустить, требуя только себе. Подозреваю, что эти особенности малыша
тесно связаны с первыми впечатлениями от поведения матери при кормлении,
от её отношения к окружающим. Не зря великий наш педагог Макаренко гова-
ривал, что о воспитании ребёнка следует думать до того, как он родится, так
как потом уже поздно.
      Зато жизнь у ребятишек в детском саду любопытна тем, что живут
они в равных условиях, когда ни у кого нет особых привилегий, нет преиму-
ществ даже в том случае, если одних детей приводят пешком, а других везут
на личных авто.
      В школе, колледже, гимназии и прочих подобных заведениях опять-таки
существует или, по крайней мере, имелось раньше почти полное равенство, при
котором успеваемость, выражающаяся в отметках, чаще всего была прямо
пропорциональна знаниям ученика, его способностям их выявить на уроках. В
этот период взаимоотношения между равными ещё вполне искренни. Тут да-
же богатство родителей не всегда имеет значение, так как общие занятия
при одинаковых  условиях сравнивают детей, вынуждая их открыто любить
или ненавидеть друг друга по совершенно другим признакам, о которых не бо-
ятся говорить откровенно, присваивая соответствующие клички, выражая
ими полную независимость суждений.
      Но вот, чуть за порог школы – и  стали взрослыми. Всё. Кругом разные
люди, на разных ступеньках власти, карьеры, благосостояния, и каждый гово-
рит:
      - Это тебе не школа. Тут держи ухо востро. Хочешь жить – умей вер-
теться, не торопись высказываться, говори вслух не всё, что думаешь.
      А зачем вертеться, юлить, обманывать? Разве нельзя просто жить,
доверяя каждому, и требовать этого же от других по отношению к тебе? Но,
оказывается, нет, так нельзя. Тот, у кого чего-то больше, хочет, чтобы у него
этого было ещё больше, а тот, у кого этого меньше, не согласен с такой по-
становкой вопроса. И вот начинается борьба между теми, кто хочет устра-
нить неравенство, и  теми, кто на это не пойдут никаким образом. И борьба
эта ведётся вечно с момента превращения человека из обезьяны в гомо сапиен-
са.
      Может, так задумано природой? Но посмотрите на антилоп, газелей,
диких лошадей. Дерутся ли они из-за лучшего клочка травы? Нет, конечно.
Травы на всех хватит. Но заставьте их голодать и потом бросьте пучок све-
жего сена в середину стада – передерутся мгновенно. Природное стремление к
выживанию заставит бороться за еду, но не более того. Свирепый лев и тот,
если сыт, не будет нападать на лёгкую даже добычу, чтобы набрать себе
впрок.
      А люди? Почему им никогда не бывает достаточно? Почему даже те,
кто имел мало, но получил возможность иметь много, хочет теперь ещё боль-
шего? Вот что непонятно.
      Но о чём это я? Прошу прощения у моего смиренно выжидающего чи-
тателя. Нельзя нам уходить от Настеньки, положение которой очень и очень
не из лёгких. Ах, как хотелось бы помочь ей. Если бы только это было возмож-
но, то, полагаю, и мои читатели кинулись бы к ней со своими советами и даже
реальной помощью. Давайте же проследим за событиями, чтобы разобраться,
что тут можно было сделать. Раскроем страницы истории тысяча девять-
сот восемьдесят восьмого года.
      
       М О С К В А   1 9 8 8   Г О Д А
      
      Столица огромного государства, занимающего по территории почти
шестую часть обитаемой суши земного шара, что позволило российскому поэту
Сергею Есенину гордо сказать:
      "Я буду воспевать всем существом в поэте
      Шестую часть земли с названьем кратким – Русь";
      столица гигантского единения более сотни различных народов, истори-
чески распластавшихся своими селениями по лику земному настолько широко,
что земными границами соприкасались с двенадцатью другими более мелкими
государствами, с завистью глядевшими на силу и непоколебимость соседней
могучей державы; столица морей и океанов, ибо страна её ежеутренне умыва-
лась водами двенадцати морей, являвшихся частью трёх великих океанов из пя-
ти существующих в мире; столица, десятки лет олицетворявшая спокойствие и
стабильность народа,  считавшего себя великим, как по численности населения,
занимая третье место в мире по этому показателю, так и по значению в истории
земли, доказав неоспоримо могущество духа и непобедимость в борьбе с ино-
земными захватчиками, что позволяло радостно петь прилюдно и просебя "ки-
пучая, могучая, никем непобедимая, страна моя, Москва моя – ты самая люби-
мая"; эта вот самая столица, равномерно отсчитывавшая пульс времени страны
и всего мира, начала  теперь и не вдруг закипать.
      На Руси издавна любят пить чай из самовара. Тысячи и тысячи ино-
странцев раскупают русские самовары чаще всего в качестве сувениров, ибо от-
куда же им знать, если не всякий продавец расскажет, что чаепитие из самовара
– это целое искусство? Прежде всего, важно, чтобы самовар был не электриче-
ский, а настоящий старинный, который требует сапога, чтобы огонь поддержи-
вать, да берёзовых, дубовых либо сосновых полешек (кто какие предпочитает)
для огня и особого вкуса чая. Но и это не всё. Главное теперь, когда вода налита
и огонь горит, слушать самовар, чтоб подать его на стол в самое время, а он-то,
самовар, его знает. Вот зашумел – это не иначе, как появлявшиеся сначала мел-
кие отдельные пузырьки со дна самовара, теперь дружно собираются, и вот-вот
начнётся их совместное белое кипение. Ну а как запел самовар, тут-то не зевай
и подхватывай, так как кипение, что белым ключом называется, зачалось. А
упустишь время, и забурлит злобно вода – чай испортишь.
      Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год был началом закипания, ко-
гда ещё не запенилась вода самовара столичной жизни белым ключом, но шум
поднимающихся со дна пузырьков уже начался. Первые смельчаки уже кину-
лись создавать свои собственные частные предприятия. Они догадались, а мо-
жет, кто подсказал, что в начинающейся перестроечной неразберихе довольно
легко взять в аренду помещение даже в центре Москвы буквально за копейки и
открыть будто бы невзначай маленькое кафе, которое будет отличаться от су-
ществующих государственных пищевых заведений прежде всего высокими це-
нами, берущимися за элитное индивидуальное обслуживание.
      Чего проще купить в соседнем магазине, например, минеральную воду
по двадцать копеек за бутылку, а продавать в своём кафе ту же воду по двадцать
пять копеек за стакан? И здесь не идёт речь о воровстве. Обычная коммерция. В
прежние времена это было бы названо спекуляцией, и такого предпринимателя
тут же посадили бы на место, которое ему бы не понравилось. Но то раньше.
Теперь же, подогретые газетной шумихой о вреде идей равноправия и новыми
решениями правительства, начали всплывать на поверхность пузырьки, жажду-
щие скорой наживы.
      Но, спрашивается, какой же, извините, дурак станет покупать стакан во-
ды по двадцать пять копеек, если рядом в магазине можно купить целую бутыл-
ку за двадцать или на улице получить из автомата стакан обычной газировки за
одну копейку? Какой смысл заходить в это элитное кафе, где двойными, а то и
тройными ценами, по сравнению с теми, что красовались в обычных торговых
точках, поражала не только минеральная вода, но и любой другой продукт? За-
хотите ли вы закусить салатом, за который ваш, пусть даже очень красивый ко-
шелёк,  опустеет ровно на столько же, на сколько он стал бы пуст при употреб-
лении обеда в ресторане, а стоимость даже простого ужина в этом кафе вывер-
нула бы весь ваш месячный заработок? Нет, вы бы не захотели, да и большая
часть москвичей заходить в новые предприятия по изъятию денег сразу же отка-
залась.
      Только новоиспечённых владельцев подобных частных заведений это
вовсе не приводило в волнение. Они на таких отказывающихся как раз и не рас-
считывали. Не для них, обладающих среднестатистической зарплатой, устанав-
ливались в прихожей кафе кресла и диваны, стены украшались зеркалами и не-
обычными картинами современных модернистов. Не их внимание привлекали в
полуосвещённых, интимно выглядевших залах сверхвежливые смазливые офи-
цианточки с тонкими талиями и заметными грудями, подплывавшие к клиентам
с загадочными многообещающими улыбками. Для среднеоплачиваемого боль-
шинства народа пока оставались государственные учреждения так называемого
общепита.
      А эти элитные кафе с элитными ценами предназначались для тех, кто го-
тов был легко освобождаться от денежного мусора, как они любили говаривать,
попадавшего в их большие карманы и на сберкнижки праведными и неправед-
ными путями в таком количестве, что они даже не знали, куда его деть, в какие
ещё диваны или чулки складывать, и потому с великой радостью стали захажи-
вать в новые очень дорогие кафе, куда уже не могла попасть и мозолить им гла-
за всякая, то бишь, шушера, живущая на одну зарплату.  Это было большинство
не по численности населения, а по суммам, хранившимся на их счетах и спря-
танным в их кубышки.
      Благодаря этим жуликоватым несчитанным деньгам, которые, как оказа-
лось, их обладатели любили-таки тратить, основатели новых заведений к своему
изумлению и неописуемой радости вдруг заметили, как становятся миллионе-
рами, иногда даже почти не нарушая существующие законы. Нужна была толь-
ко оборотистость: найти товар оптом и подешевле, а продать в розницу и подо-
роже.
      Государство в лице его руководителей, занятое пока одной главной зада-
чей – поскорее разрушить всё, созданное ранее, не только не обращало внима-
ния на появляющихся новых миллионеров, но поддерживало их морально, ни
мало не заботясь о том, что растущие непомерно доходы зарождающегося част-
ного капитала начинают всё увереннее плыть мимо государственной казны и
даже в другие страны.
      Но то, что не хотели замечать государственные мужи, заметили другие
пузырьки, тоже возжелавшие подняться на поверхность богатенькими Бурати-
нами, но не имевшие при том ни малейшего желания столь же упорно трудиться
на почве спекуляции. Они начали с накачивания мышц тела для того, чтобы за-
тем, продемонстрировав их торговым раздувающимся от избытка денег пузырь-
кам, потребовать от них разумной делёжки. Английское слово "рэкет" ещё не
входило в обиход, но его значение и возможность применения уже начало по-
ниматься и приниматься криминальными пузырьками, недавно освободивши-
мися по амнистии из тисков заключения.
      А по соседству начинали восходить кверху пузырьки политического тол-
ка, называвшие себя демократами. Отличие их от предыдущих было в том, что,
если первые, поднимаясь на поверхность, старались изо всех сил не лопаться от
гордости и уж тем более не шуметь (спекулятивная коммерция тишину любит),
то эти демократические пузырьки, хоть и не имели сначала денег, а может,
именно по этой причине, главной своей задачей ставили шум, и, поднимаясь к
поверхности, обязательно лопались, издавая немало треска.
      Второй год словами трещало общество "Память", заявляя, что Россия
должна быть для русских, а Москва - москвичам. Одни обыватели их горячо
поддерживали и тоже начинали писать на стенах домов лозунги в защиту рус-
ских, другие ненавидели, третьи просто возмущались их глупостью.
       Начинало входить в традицию спорить по всем вопросам на углах улиц,
в скверах и на площадях. Среди спорщиков появлялась, постепенно приобретая
известность скандальностью, Новодворская. Брызжа слюной, чуть ли не с пеной
у рта она обрушивала потоки грязи на Сталина, Ленина, всех коммунистов, ре-
волюцию и весь социалистический строй. Её выступления казались многим
слушателям бредом психически ненормальной женщины. Её неоднократные
попадания в больницы с соответствующим диагнозом только подтверждали
создававшееся впечатление. Но этот пузырь, лопаясь в одном месте, обязатель-
но всплывал в другом.
      В столице появлялись новые общества "Мемориал", "Гражданское един-
ство", "Перестройка", фонды защиты детей, помощи участникам войны в Афга-
нистане, жертвам трагедии Чернобыля. Они росли, как на дрожжах, эти общест-
венные объединения и фонды, размещая повсюду коробочки, ящички, баночки
для сбора жертвоприношений, существенная доля которых шла в карманы не-
посредственных организаторов этих кажущихся благотворительными акций, и
лишь незначительная часть сборов попадала для видимости тем, кому предна-
значалось всё, что отдавал из своих кровных сбережений народ.
      Так вот эти многочисленные пузырики и пузырьки возникали отнюдь не
случайно и вовсе не для того, чтобы складывать деньги в пузырчатые карманы
их созидателей, хотя им позволялось это в порядке компенсации за выполнение
основной сюжетной линии постановки, режиссёром которой был, между про-
чим, не Горбачёв и не Ельцин, о которых много говорилось, а совсем другая,
совсем тёмная лошадка, действовавшая не всегда открыто, но постоянно напо-
ристо и в одном направлении.
      Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год – начало перестройки. Горбачёв
своими лозунгами ещё весь в социализме и объявляет год "Ускорения". Он Ли-
дер коммунистической партии, необходимость которой у власти ни у кого не
вызывает сомнения. И вдруг он получает записку от Александра Яковлева, в ко-
торой тот говорит не о чём ином, как о необходимости "разделения КПСС на
две партии, которые бы образовали демократическое поле соперничества.
На этом пути они бы обновлялись, сменяли на основе свободных выборов
друг друга у власти. Общество получило бы мощный заряд динамизма".
      Не будем спорить о том, нужна ли на самом деле демократическому об-
ществу многопартийная система. Опыт многих стран показывает, что существо-
вание даже двух партий приводит к бесконечной борьбе этих партий между со-
бой за власть, а не за благо народа, о котором они в пылу борьбы фактически не
то чтобы забывают совсем, но им некогда даже подумать по-настоящему, а что-
бы что-то сделать реально полезное, так и совсем не хватает ни сил, ни времени.
      В то время, когда поступила Записка Яковлева, Горбачёв возглавлял пар-
тию, в истории которой давно было покончено с оппозицией, партией,  испове-
довавшей в своём уставе возможность существования только одной партии. Ка-
залось бы, получив другое мнение, отличающееся от уставных и программных
положений, начни, как и положено настоящему честному коммунисту, откры-
тый принципиальный разговор с оппонентом. На самом же деле Горбачёв давно
перестал быть коммунистом с точки зрения устава. Потому обсуждений откры-
тых не было, но, выступая перед журналистами в одной из встреч 1986 года, то-
гдашний генеральный секретарь коммунистической партии Горбачёв неожи-
данно заявил опешившим слушателям:
      - Многие из наших консервативных проявлений, ошибок и просчётов,
вызывающих застой мысли и действия и в партии, и в государстве, связаны с
отсутствием оппозиции, альтернативы мнений, оценок. И здесь, на нынешнем
этапе развития общества, такой своеобразной оппозицией могла бы стать наша
пресса.
      Горбачёв, говоря эти слова, предлагая журналистам занять вакантное ме-
сто оппозиции власти, явно забыл, как только что убрал из состава ЦК оппози-
ционеров с другими мнениями и оценками Гришина и Романова, оппозиционе-
ров в том смысле, что могли занять его кресло, которое он, захватив, уж не со-
бирался никому отдавать. Но не в том ли главное, что слова Горбачёва как нель-
зя более отражали мысль Записки Александра Яковлева? И не потому ли этот
самый автор Записки преобразовался в главного идеолога партии, ставшего за
спиной всех оппозиционных власти газет и журналов, ставшего стеной защиты
и опоры всем пузырькам, начавшим свой бурный подъём к закипавшей поверх-
ности жизни государства? Не он ли был тем самым дубовым поленом, подбро-
шенным в старый самовар для скорейшего закипания?
      Или корни росли оттуда, где Макар никогда телят не пас, то есть из-за
рубежа? А что? Почему нет? Составим простую математическую зависимость,
скажем, для формирования, которое не называло пока себя партией, "Демокра-
тический Союз". С кем у него была математическая связь, от кого оно матема-
тически зависело? Отвечаем. От эмигрантской организации под длинным на-
званием "Народно-трудовой союз российских солидаристов". Для простоты об-
ращения они назвали себя кратко "НТС". Дээс, то есть "Демократический союз",
и НТС великолепно сдружились. Вопрос в том, к какому математическому ра-
венству они пришли? А к тому, что было выражено в печатном органе этой са-
мой организации НТС, их идейно выдержанном журнале "Посев", мартовский
номер которого в качестве не рекомендации, а указания своим российским
партнёрам, заявил:
      "В России необходимо провести прежде всего основную реформу,
первейшую, суть которой – устранение от дел Коммунистической партии.
Такую цель может поставить исключительно общероссийская политиче-
ская оппозиция".
      Этой оппозицией становился "Демократический Союз", взявший себе
математической формулой устранение коммунистической партии, ибо только
она могла помешать кипению вздувающихся пузырьков. Это уже их газета
"Свободное слово", выпущенная в Советском Союзе, под негласным прикрыти-
ем всё того же Александра Яковлева, напечатала обращение к соотечественни-
кам в тон указанию журнала НДС:
      "Будьте готовы к бескомпромиссной борьбе и к открытой конфрон-
тации со жрецами и апологетами преступной государственной власти. Вы
можете и должны: отвергнуть ныне действующую Конституцию; требовать
выборы в учредительное собрание на многопартийной основе; провозгла-
сить необходимость дезинтеграции империи".
      Тысяча девятьсот восемьдесят восьмой год уже не стеснялся в призывах.
Пузырьки самые разные, пользуясь случаем, поднимались наверх, где тут же
забывали о том, что совсем недавно жили себе на дне самовара, который и вы-
нянчил их и выпестовал.
      
      Подходила к концу одна из тёплых майских ночей.  В комнату сквозь
прозрачные занавески большого окна медленно вливался утренний свет. В это
время года он приходил совсем рано, поскольку, как говорится в поговорке: "Не
к Риздву, а ко велико дню", - значение которой в том, что время уже идёт не в
сторону Рождества, когда день сокращается, а ночь увеличивается, а наоборот –
к  увеличению дня и сокращению ночной темени. По сути, ещё была ночь – ста-
ринные большие часы в обеденной комнате только что хрипло пробили четыре
раза, а в комнате Настеньки уже всё можно было рассмотреть. Вон на диване,
свернувшись калачиком, сбросив почти всё одеяло на пол, крепко спит Вера.
Она осталась в комнате с сестричкой и потому, что страшно было ложиться на
кровать недавно умершего дедушки, и потому, что нужно было помочь На-
стеньке, которой сейчас так трудно.
      Тяжело было всем, конечно. Дедушку любили. Ушёл он из жизни не во-
время не только потому, что его смерть фактически была связана с трагедией
Настеньки, но и потому, что был ещё вполне силён и мог бы протянуть дольше.
Никто не ожидал его скорой кончины. Татьяна Васильевна планировала поехать
с ним на дачу на всё лето, где проводить время в сборе грибов и рыбалке, кото-
рую он очень любил. И он так намечал себе, чтобы пожить ещё лет эдак с де-
сять, а то и больше. Но не вынесло сердце старого солдата издевательств судь-
бы над внучкой, и умер он в ту же минуту, как увидел Настеньку, потерявшую
сознание при появлении милиции с ордером на её арест.
      Врачи привели девушку в сознание, мама с Верой отпаивали лекарства-
ми, долго не решаясь сказать о смерти Ивана Матвеевича. Но в Настеньке, когда
она пришла, наконец, в себя, словно что-то перевернулось внутри. Она строго
посмотрела на плачущие лица и сказала:
      - Так, нечего обо мне волноваться. С этого момента я становлюсь силь-
ной. Нельзя так распускать себя.
      Но подняться ей сразу не разрешили. Лекарства она послушно пила и
ждала, когда придёт бабушка. Дедушка, она думала, сидит в своём кресле. Но
бабушка почему-то не приходила, и на другой день, когда мама с Верой ушли
на кухню, Настенька встала сама и, накинув халатик, пройдя по коридору, во-
шла в гостиную. Там почему-то была женщина в белом медицинском халате,
ещё какие-то незнакомые ей люди и бабушка с красными заплаканными глаза-
ми, сидящая сгорбленно в дедушкином кресле.
      Увидев внучку, Татьяна Васильевна вскочила, подошла к ней, обняла,
прижав голову Настеньки к своей груди, и повела тихо в спальню, где на крова-
ти, спокойно закрыв глаза, распластав по груди седую осанистую бороду, лежал
дедушка.
      Настенька всё поняла. Помня о клятве, данной себе, быть сильной, она
застыла на месте с каменным лицом, закусив губы, но по щекам потекли слёзы.
Что же делать? Она была женщиной.
       Когда хоронили дедушку, ни одна слезинка не выкатилась из глаз, слов-
но выплакала Настенька всё горе заранее. Они с Верой вместе вели под руки
бабушку, совершенно убитую несчастьем, а за спиной гремел военный духовой
оркестр. Совет ветеранов не забыл своего солдата-разведчика. Всё было сделано
по форме. И чтили его светлую память искренне бывшие однополчане, соседи и
родные ему люди.
      Настенька на кладбище вдруг захотела сказать прощальные слова. Все
боялись за неё, а осмелевшая вдруг девушка, сама не понимавшая, что с нею
произошло, громко и чётко, словно очень хотела, чтобы дедушка её расслышал
и понял, произнесла:
      - Деда! Я знаю, что виновата перед тобой. Ты прости меня, пожалуйста!
Но я обещаю тебе, что исправлюсь. Земля будет гореть под ногами у тех, кто
помог тебе уйти раньше времени из жизни. Уж я постараюсь. Спи спокойно, де-
дик.
      Настенька опустилась на колени и поцеловала холодный лоб любимого
человека. Бабушка, мама и Вера заплакали навзрыд, а сосед Николай Семёнович
подхватил Настеньку под руки и отвёл в сторону, где к ним сразу же подошёл
Евгений Николаевич. Но девушка распрямилась, кивнула признательно мужчи-
нам и направилась на помощь своему отцу, безуспешно утешавшему плачущих
женщин.
      Теперь, майской ночью, наблюдая вплывающий в комнату рассвет, спя-
щую на диване сестру, летающую под потолком муху, Настенька задумалась
над причиной её раннего пробуждения. Что-то словно подтолкнуло её изнутри.
Это что-то будто хотело сказать о важном. Она прислушалась. В квартире было
тихо. Часы прохрипели один раз.
      - Половина пятого, - сообщила сама себе Настенька. – Так в чём же дело?
О! – И она запнулась от неожиданной догадки. – Да я беременна. Точно. Вот
что не даёт мне покоя.
В голову сразу пришла последняя встреча с Володей перед его отъездом
во Францию. Узнав, что анализ крови не показал наличия вирусов СПИДа, На-
стенька сначала не поверила. Она так свыклась с мыслью о том, что больна, и
потому надо торопиться жить, судьба казалась такой безысходной и предре-
шённой раз и навсегда – не иметь семьи, не рожать детей, не познать счастья
настоящей любви, - что информация, опровергающая все эти "не", казалась из
области нереальности.
      Но вот ей говорят, что у неё всё в порядке, всё хорошо. Она спрашивает,
а как же это может быть, если тот… ну, который… словом, виновник, что был
болен СПИДом… был с нею...?  "Да-да, - отвечают, - бывает и так. Значит, ро-
дилась в рубашке, и пронесло СПИД мимо. Во всяком случае, в крови вашей
ничего плохого не обнаружено, можете радоваться".
      Тогда она и полетела домой на крыльях счастья обрадовать домашних. А
тут вскоре подошёл и Володя. Она затащила его в свою комнату, заперла на
ключ и зашептала, на ходу задёргивая оконные шторы, что хочет любви, о кото-
рой мечтала всю жизнь, хочет быть, наконец, женой, если Володя не передумал,
хочет быть по-настоящему счастлива и доставлять счастье другим.
      - Стоп-стоп-стоп, - заговорил тоже шёпотом Володя, поднимая перед со-
бой руки и как бы загораживаясь ими от Настеньки, - это прекрасно, что ты здо-
рова, но ты забыла о моей крови. Тут-то, к сожалению, ничего не изменилось. Я
же говорил, что не могу связывать свою судьбу с твоей.
      - Ах ты! – возмутилась Настенька. – Думаешь, я ничего не помню, кроме
себя? Знаю я про твою кровь. Это, прежде всего, не то же самое, что СПИД.
Тоже плохо, но лечить можно. В Париже не забудь спросить лекарства. А сей-
час ни слова об этом больше. – И Настенька расстегнула блузку, позволив бе-
лым шарам засветиться под туго схватившим их полупрозрачным бюстгальте-
ром.
      Впервые в жизни она раздевалась без капли стеснения перед человеком,
которому готова была отдать всю себя. И она торопилась, боясь, что в споре о
крови Володя победит, и она не успеет подарить ему счастье. А ей так хотелось
поделиться своей радостью с ним. Она не могла быть эгоисткой. Кровь – это
очень важно и очень опасно. Настенька понимала. Но сумеют ли его вылечить?
Если ждать, то так он никогда не женится, никогда не будет счастлив. Этого
нельзя допустить. Если кто и поможет ему, так только Настенька. И она разде-
валась, вынуждая его медленно, но сдаваться, уступать её напору, её ласкам. Он
всё-таки был мужчина, и слишком любил свою Настеньку, чтобы отказаться от
того, о чём мечтал столько лет.
      Когда, наконец, они оба, весёлые и счастливые, вышли в гостиную пить
чай с вареньем, к которому сквозь закрытую дверь их громко приглашала ба-
бушка, Володя был вне себя от смущения, полагая, что все догадались, чем они
занимались в комнате Настеньки, хотя он и слышал от смеющейся подруги:
      - Пусть догадываются. Мы же не собираемся расставаться. Приедешь со
своих зарубежных курсов, и мы, так и быть, поженимся, если не найдёшь себе в
Париже другую красавицу, получше меня.
      - Лучше, Настенька, во всём мире не может быть, - отвечал Володя, неж-
но прикасаясь губами к щекам любимой девушки.
      А потом была статья в газете, а ещё потом – милиция с ордером на арест.
Володя к этому времени уже был в Париже и узнавал обо всём по телефону,
звоня чуть ли не каждый день.
Многочисленные связи, конечно, возымели своё действие, и прокуратура
согласилась Настеньку пока не арестовывать в связи с её болезненным состоя-
нием. Началась, что называется, закулисная борьба, затяжная и сложная.
Настенька, слегка оправившись от потрясений, не досидела положенные
по больничному листу дни, и вышла в музей на работу. Там тоже не могли оста-
вить без внимания судьбу своей молодой сотрудницы с настоящей, как говорила
директор, корчагинской душой. Галина Ивановна, в прошлом сама работник ЦК
комсомола, немало занимавшаяся вопросами идеологического воспитания, за-
щитившая даже кандидатскую диссертацию по вопросам интернациональных
отношений молодёжи, имела широкий круг весьма влиятельных в Москве зна-
комых, к которым и обратилась за помощью Настеньке.
        Вика со своим женихом Игорем выходили своими звонками и встреча-
ми иногда на тех же людей, которым звонили из музея Николая Островского.
Но это не мешало, а только подтверждало необходимость помощи девушке На-
стеньке, о которой все беспокоились.
      Так что, проснувшись необычно рано майской ночью, Настенька, не-
сколько привыкшая к мысли, что над ней висит постоянно дамоклов меч пред-
стоящего суда, теперь думала всё-таки не столько о нём, сколько о неожидан-
ном открытии. Понятно, что его придётся проверить у врача, но сомнений во-
обще-то не было. Признаки, о которых она уже знала по предыдущему опыту,
указывали чётко на беременность.
      Да, первый раз, когда это случилось, Настенька ничего не знала и не хо-
тела знать. Ребёнок ей тогда был совершенно не нужен по тем причинам, что,
во-первых, не было известно от кого он мог родиться, во-вторых, это был бы
ребёнок по насилию, а не желанию, и, в-третьих, будущая мать в те дни совер-
шенно не готова была к материнству. Потому и пришлось отказаться от рожде-
ния человека, решаясь на операцию.
      В данном случае ситуация представилась совершенно иной. Во-первых,
Настенька знала отлично отца будущего ребёнка. Это был Володечка, которого
она любила и за то, что он красиво пел, и за то, что был добр всегда, кроме дет-
ских лет, когда дёргал её за косички, и за то, что любил её, ничего не требуя
взамен.
      Во-вторых, ей очень хотелось иметь ребёнка. Теперь она представляла,
каким он может быть. Если мальчик, то такой же круглолицый и ласковый, как
Володя, такой же певучий и умный, как его отец. Если девочка, то тоже такая,
только более женственная, как и должно быть. А глаза у него или у неё будут
голубыми, как у Настеньки, а не папины, похожие на каштанчики.
      В-третьих, Настеньке пора становиться матерью. А почему нет?  Ей уже
стукнуло двадцать пять. Много это или нет? Верочка вот спит себе и замуж по-
ка не собирается. А Настенька не соглашалась с нею в этом вопросе. Ей каза-
лось, что главное предназначение женщин всё-таки в продолжении жизни циви-
лизации. Эмансипация, равенство, высокие цели в плане перестройки общества,
совершенствование мира, охрана природы – всё это правильно, однако без про-
должения жизни, то есть рождения новых её обитателей, всё остальное бес-
смысленно. Природа сама о себе позаботится. Если бы не было людей, возмож-
но, она была бы ещё лучше без промышленных газов и прочих отходов. Но че-
ловек существует, и тоже как часть природы. Нельзя же эту часть доводить до
исчезновения. Потому надо рожать.
      И тут кто-то хохотнул внутри:
      - Рожать-то рожать, а кто воспитывать будет? Ты, что ли? Не в тюрьме
ли?
      Настенька опять задумалась. Если её действительно осудят. Чёрт знает,
что сейчас происходит. Адвоката нашли в Москве. Ялтинский адвокат, о кото-
ром просил Евгений Николаевич, в принципе не отказывался помочь, но резон-
но пояснил, что дело может оказаться долгим, требующим постоянного присут-
ствия в Москве, а это и большие расходы, и отказ от многих дел в Ялте. Он хо-
тел подумать над предложением. Тем временем Володин папа Трифон Семёно-
вич вспомнил о своём друге, брат которого слыл очень хорошим адвокатом. 
Обратились к нему.
      Леонид Евгеньевич с довольно популярной на Руси фамилией Пермяков,
невысокого роста, кругленький, улыбчивый человек с негромким мягким голо-
сом, умел спокойно выслушивать и практически сразу давать рекомендации, но,
как он говорил при этом, предварительные. "Окончательно можно делать выво-
ды, только хорошо всё продумав", - добавлял он. Так вот, по его мнению, дело
Настеньки по сути выигрышное, но потребует большой подготовки. Сложность,
как он считал, заключалась не в юридическом аспекте, а в политическом, кото-
рый раздувается прессой. Разговор у них состоялся пока в общих чертах без
особой деталировки, а потому никаких гарантий никто дать не мог.
      Вот Настенька и думала, что же ей делать, если политика победит здра-
вый смысл. Но одни мысли были раньше, когда она была одна. О тюрьме да су-
дебных разбирательствах у неё было представление совершенно книжное. Ей
представлялось, как конвоиры ведут её в тюрьму, у ворот которой стоит Володя,
и как он будет приходить к ней постоянно, принося цветы и передачи.  Больше
она ничего не могла вообразить.
      Другие мысли появились теперь, когда встал вопрос о ребёнке. Что будет
с ним? И даже дело не в том, что будет, пока он маленький. Всё зависит от того,
сколько продлится этот судебный процесс. Вопрос несколько другой. Что он
будет думать о своей матери? Чему сможет у неё научиться? Что она успела
сделать для него?
      Вот оно, главное, беспокоившее девушку и прежде. Что она сделала в
этой жизни? Зачем жила? Ведь если её посадят, то всё остановится, а она ещё
ничего и не успела. Ей припомнилась история с Достоевским.  В таком же воз-
расте, как была сейчас Настенька, он написал свой первый роман "Бедные лю-
ди", который понравился самому Белинскому. А потом Достоевского тоже аре-
стовали. Настенька тут же удивилась проскочившему слову "тоже", будто она
уже арестована. Нет же, она лежит у себя в комнате и рядом спит её верная се-
стрица Веруньчик. Но мысли продолжали свою линию в том же направлении.
      Хорошо, она пока на свободе, но может оказаться и в тюрьме. Они же
приходили за нею? Только её слабость спасла в тот момент от ареста. Не зря же
говорят: от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Основное всё-таки в том, что это
может произойти в любое время. С этим надо считаться. Так вот, возвращаясь к
Достоевскому, его приговорили сначала к смертной казни. Подумать только,
какого писателя лишился бы мир. Но заменили каторгой и службой в солдатах.
И вот десять лет было вырвано из жизни писателя. Но он успел им стать до ка-
торги. Он, двадцатипятилетний, такой же, как Настенька сейчас. А ведь она то-
же пишет. Почему она отказалась от публикаций? Предложения были.
      Сама Настенька ни за что не решилась бы отнести стихи в редакцию, но
родители. У них почти у всех сильно тщеславие. Им всегда хочется видеть в
своём ребёнке гения. Вот и папа, в один из своих приездов из командировки,
взял несколько стихотворений Настеньки да показал в журнале "Литературная
учёба". Оттуда позвонили и попросили Настеньку придти поговорить о её сти-
хах. Они им, видите ли, понравились, но хотели бы почитать и другие. Настень-
ка пришла и познакомилась там с очень симпатичной женщиной, которая назва-
ла себя просто Лола. Да, лицо у неё было восточного характера: широкое с не-
сколько раскосыми глазами. Говорить с нею, такой внимательной и желавшей
только успехов молодым авторам, было большим удовольствием.
      Настенька раскрыла перед нею одну тетрадку стихов. Быстро просмотрев
их, Лола предложила приходить на литературные занятия и отобрать кое-какие
стихи для публикации в журнале. Но то было несколько лет назад. Тогда На-
стенька немного испугалась и отказалась от публикаций, заявив твёрдо, что не
считает свои стихи готовыми для всеобщего обозрения. И на занятия тоже так и
не пошла, хотя писать стихи не прекращала.   
       Теперь мысли заскользили совсем быстро. Конечно, надо печатать сти-
хи. Она не Пушкин и не Есенин, успевшие многое к двадцати годам, но у каж-
дого свой путь. А Настенька тоже знает, что сказать сегодняшней молодёжи. У
неё свои мысли. Они отличаются от того, что сейчас печатают. Может, потому
сегодня её стихи не возьмут вовсе? Может, она уже опоздала с ними?
      Настенька подскочила в кровати. Надо немедленно позвонить Лоле, если
она продолжает там работать.
      - Что это тебя вздёрнуло так рано? – раздался заспанный голос Веры. –
Или уже пора вставать? Который час?
      Настенька посмотрела на свои часы, лежавшие на тумбочке.
      - Какое рано? Уже семь часов.
      Она и не заметила, как пролетело время.
      - Верунчик, а я тебя сейчас ошарашу. Я, кажется, беременна.
      - Что ты говоришь! – воскликнула Вера и сама подскочила на диване. –
Ты уверена?
      - Ну, почти. – сказала Настенька, и они принялись обсуждать с сестрой
довольно интимные детали, которые совсем не обязательны читателю.
      
      После завтрака Настенька пошла на работу и оттуда позвонила в редак-
цию журнала "Литературная учёба". Лола была на месте и не сразу, но вспом-
нила девушку с неплохими стихами и нерешительным характером. Узнав, обра-
довалась и предложила:
      - Знаешь что, Настя, если хочешь, давай встретимся сегодня у ЦДЛ. Там
сегодня как раз небольшая встреча по поводу открытия нового журнала, заодно
расскажешь им о вашем музее.
      - Где встречаемся? - переспросила Настенька.
      - Да на улице Герцена. Недалеко от вас. В Центральном доме литерато-
ров.
      -  А-а, поняла. Когда подходить?
      - Без четверти шесть. Но не опаздывай. Без меня тебя не пустят. Там
только по документам членов союза писателей пропускают.
      Где находится ЦДЛ, а проще клуб писателей, Настенька знала хорошо,
поскольку старинное мрачноватое здание из красного кирпича с широким ко-
зырьком, заметно выступающим над тротуаром, располагалось на соседней
улице, идущей параллельно улице Воровского, у выхода на которую Большого
Ржевского переулка и жила Настенька. Но ей ни разу не доводилось бывать в
этом доме, так что начинать путь в литературу, который она наметила сегодня
для себя, с посещения писательского центра, должно было быть хорошим пред-
знаменованием. Так подумала Настенька и, примчавшись из музея домой по-
обедать, живо выложила бабушке новость о том, что задержится сегодня на
встрече с писателями. Подумав немного, она захватила с собой несколько лис-
тиков рассказа, который дал ей почитать Евгений Николаевич. Пришла идея по-
казать рассказ Лоле, а то и кому-то из маститых писателей. Чем чёрт не шутит?
Хотелось хоть как-то оказаться полезной своему новому другу из Ялты.
      События развернулись против всяких ожиданий сверхинтересно, хотя с
определённой степенью трагедии. Настенька давно стала замечать, что трагедии
почему-то так и носятся вокруг неё, цепляя девушку не одним, так другим кры-
лом. Казалось бы, что тут может случиться? Ну, пришла на улицу Герцена,
встретила у входа Лолу, которую легко было узнать по её необычному лицу с
раскосыми глазами, вошли они через привычные для Москвы двойные двери,
взятые в массивные деревянные рамы, сняли в раздевалке лёгкие весенние пла-
щи, сдали с ними на вешалку сумочки с зонтиками внутри, прошли буквально
на минутку в ресторанный зал, где Лола показала Настеньке наскоро для перво-
го знакомства стены с автографами знаменитых писателей, оставленные ими
размашистыми почерками в разгульные вечера, и прошли затем в небольшой
зал, где собралось-то человек пятьдесят, не больше. Какие тут могли быть про-
блемы?
      Лола посадила Настеньку на стул у прохода в центре между рядами и
попросила придержать стул рядом для неё, пообещав подойти чуть позже после
другой встречи на втором этаже, где она должна быть обязательно с самого на-
чала, куда тут же и удалилась.
      Все остальные стулья уже были заняты. Кто-то побежал принести ещё,
так как несколько человек стояло возле входа. Впереди за обычным длинным
столом сидело трое мужчин: один худощавый с крупными залысинами на голо-
ве и двое пополнее, только один с гладко выбритой головой, а другой с густой,
хоть и седой, шевелюрой. На столе графин с водой, два пустых стакана и ваза с
цветами. Всё выглядело весьма прозаично, буднично, а собравшиеся своим
внешним видом напоминали не писателей, чьи произведения бороздят литера-
турные веси страны, а то и мира, оседая на книжных полках миллионов читате-
лей, а скорее слушателей, пришедших на популярную лекцию "Поговорим о
важном", то есть о сексе, семейных отношениях или о том, как сберечь своё
здоровье до ста с лишним лет.
      Это разочаровало Настеньку в какой-то степени. Она почему-то была
уверена, что встретит хорошо знакомые в основном по телевизионным про-
граммам  лица Роберта Рождественского, Чингиза Айтматова, Беллу Ахмадули-
ну. Но, кажется, никого, подобного им, здесь не было. По-видимому, на встречу
с такими людьми пошла сама Лола, посадив свою новую ученицу на заштатное
собрание дилетантов. Что ж, придётся отсидеть. Это для начала знакомства с
писательским миром не так уж плохо.
      Фамилии сидевших в президиуме и выступавших назывались, но На-
стенька их раньше не слышала и потому не запоминала. Мысль о том, чтобы
что-то сказать самой появилась неожиданно. Сначала она просто слушала, пы-
таясь извлечь для себя что-то интересное. Однако весь интерес был в том, что
всё казалось неинтересным. Рассказали о новом журнале и его направлении.
Никаких сверхзадач журнал не ставил. Что в нём будет специфического и ради
чего он издаётся, Настенька так и не поняла. Это ладно. Их дело. Есть средства
– пусть себе издают. Но вот стали выступать потенциальные авторы нового
журнала. Поразило какая-то удивительная бесцветность стихотворений и всего,
о чём говорилось.
Вот долговязый молодой парень, не выходя к столу, прямо с места, прав-
да, поднявшись, чтобы его можно было заметить, начал читать свой рассказ.
Описывал похороны, подробно рассказывая, кто с кем шёл, что нёс, что держал
в руках, как пылила дорога. Настенька слушала и всё ждала, когда начнётся суть
рассказа, а чтение, далёкое от художественного, - авторы часто не умеют чи-
тать,  это всем известно, -  вдруг оборвалось.
Настенька взглянула на читавшего, полагая, что он просто запнулся. Но
нет, он гордо сел в ожидании комментариев. И они поразили Настеньку ещё
больше. Выступавшие, очевидно, готовившиеся к этому заранее, возможно,
друзья автора, стали расхваливать его жизненное описание, которое как в зерка-
ле отразило происходившее.
Настенька не верила своим ушам и, едва дождавшись конца выступления
очередного оратора, потянула руку, как в школе. Это получилось само собой.
Из-за стола, с удивлением  глядя на незнакомку, сказали:
      - Пожалуйста, девушка. Вы что-то хотите сказать? Пройдите сюда и
представьтесь. Мы вас не знаем.
      Этого Настенька не ожидала, собираясь высказаться с места, но отсту-
пать было поздно и не в её правилах. Она подошла к трибунке рядом со столом,
зашла за неё, как на студенческом семинаре и начала:
      - Я из музея Николая Островского.
      Краем глаза она заметила, как одобрительно кивнули за столом. Это не-
много придало смелости.
      - Можно было бы, конечно, рассказать немного о том, какую мы там
проводим работу, чтобы об этом написать в вашем новом журнале.
      - В нашем журнале, - поправил из-за стола худощавый. – Вы ведь моск-
вичка. Это и ваш будет журнал.
      - Да-да, прошу прощения, - смущённо согласилась Настенька и продол-
жала. – Но о работе музея, если можно будет, мы просто дадим статью. А сейчас
мне хотелось бы сказать по поводу того, что я слышу здесь. Вот был прочитан
рассказ. Откровенно говоря, я даже не поняла, что он закончился. По-моему, в
нём не было ни начала, ни конца. Не знаю, как вы считаете, но меня учили ли-
тературе таким образом, чтобы видеть в произведении начало, развитие, куль-
минацию и конец. Это обычные составляющие любого произведения, а тем бо-
лее короткого рассказа.
      - Ну вот, - донеслось из зала чьё-то громкое возмущение. – Опять начи-
нается совковая политика. Мы это уже проходили.
      Настенька не сдержалась. Щёки её загорелись. Она почувствовала, что
руки сжимаются в кулаки. Неужели она попала на белогвардейское собрание? И
она почти выкрикнула:
      - При чём здесь совки или советы, что вы имели в виду? Это мировая ли-
тература и её требования к произведениям. А требования исходят от читателя,
которому неинтересно читать ничего без завязки, изюминки. Конечно, жизнь
надо описывать реалистично, однако должен же быть смысл в описываемом.
Вот позвольте мне прочитать небольшой рассказ моего друга.
      - Ну что это ещё? – возмутился опять кто-то из зала. – Зачем это?
      Но Настенька, одетая в джинсовый костюм, элегантно обтягивавший всю
её стройную фигурку, уже выдернула из бокового кармашка курточки заготов-
ленные для рецензии страницы рассказа Инзубова и вопросительно посмотрела
на президиум.
      Тощий, очевидно, председательствующий, восторженно приглашавший
красавицу из зала, теперь смотрел кисло и всё же произнёс согласие:
      - Ну, хорошо, читайте, если это недолго.
      Настенька начала:
      - Рассказ называется "Такая тесная улочка".
      
      Таких старых частей города остаётся все меньше и меньше. Но их мож-
но ещё видеть, если подниматься по узенькой улочке вверх вдоль каменной
стены, подпирающей пригорок, где, сверкая окнами веранды, будто стёклами
больших очков, уставившись в землю подбородком, пристроился древний до-
мишко. По другую сторону дороги, чуть ниже, растёт шелковица. Ветки её сви-
сают низко, и нередкие прохожие, прижимаясь к стене, чтобы пропустить спус-
кающиеся вниз легковые машины, при этом неизменно попадают головами в
гущу листвы.
      Сейчас лето и под ногами вся земля усеяна чернильными пятнами. Это
временами падающие переспелые ягоды шелковицы топчутся и растираются
ногами пешеходов. Однако над головой, куда могут дотянуться руки, все яго-
ды, даже зелёные, уже давно сорваны.
      Дорога от шелковицы поднимается круто вверх и поворачивает налево.
На внешней стороне поворота низенькие ступеньки каменного дома, окна ко-
торого выходят прямо на улицу.
      Вечерело. Жара спала, и находиться на улице было очень приятно. На
ступеньках дома сидел худенький мужчина лет пятидесяти в клетчатой поно-
шенной рубахе, кое-где высовывающейся краями из серых брюк. Негустые тём-
ные волосы были слегка растрёпаны, несколько прядей достигали впалых мор-
щинистых щёк. Тонкие, но мускулистые руки смешно торчали из коротких ру-
кавов рубахи, выдавая, что человек знаком с физическим трудом.
      Он изрядно выпил и теперь хотел разговаривать. На его коленях лежала
маленькая чёрная собачонка, чем-то напоминающая таксу. Она и была предме-
том разговора. Пьяненький мужчина гладил собаку по спине так, что она почти
вся пряталась под его рукой и, глядя то на одного, то на другого прохожего, но
ни к кому конкретно не обращаясь, громко философски говорил:
      - А что, это итальянская собака. Она такая, что всем может задать. Она
лучше любого барбоса, никому не спустит. Подумаешь, маленькая! Да она всех
загрызёт. Да вот она только что бульдога  облаяла. Видели бы вы, как она его... 
Это не какая-нибудь шавка. Да она такая...
      Хозяин собаки остановился в поисках подходящего сравнения его люби-
мице и, не найдя такового, всё же гордо поднял голову, ожидая, видимо, уви-
деть восхищённых его собакой слушателей. Взгляд его тут же упал на спускав-
шегося из-за поворота высокого широкоплечего человека. Грудь его была обтя-
нута белой майкой с какой-то иностранной надписью и нарисованной женщи-
ной. Тёмно-синие джинсы, подогнанные как раз по фигуре, делали молодого
человека стройным и красивым.
      Всё это уже как-то не нравилось сидящему на ступеньках мужчине. Од-
нако больше всего ему показалось возмутительным то, что этот "франт", как он
мысленно его уже обозвал, вёл на поводу собаку, да какую! – овчарку и, оче-
видно, чистопородную. На груди, покрытой длинной коричневой шерстью, ви-
села целая гирлянда медалей.
      Овчарка, как и её хозяин, шла степенно, полная чувства собственного
достоинства, всё видя, и в то же время словно не обращая ни малейшего внима-
ния на окружающее. Она шла как хозяйка по этой тесной улочке, уверенно пе-
реступая сильными лапами по разбитому дождями асфальту.
      Маленькая чёрная собачонка, неподвижно лежавшая на коленях сидев-
шего на ступеньках дома мужчины, почувствовала напряжение, охватившее
вдруг её владельца, и подняла голову. Секунды хватило ей, чтобы оценить об-
становку, мгновенно слететь с благодатных колен и с тонким лаем броситься на
приближающегося великана.
      Пьяненький человечек сразу оживился. Его прищуренные прежде глаза
теперь раскрылись, лицо заулыбалось и губы сами закричали, поддаваясь обще-
му восторгу души:
       -Куси его, куси, куси!
      Молодой человек с овчаркой продолжали идти так же спокойно, как если
бы вокруг ничего не произошло. Овчарка даже не повернула головы. Этого ни-
как не мог вынести мужчина в клетчатой рубахе. Он готов был сам прыгнуть на
них, но его собака и так не унималась, рыча, лая и кидаясь на овчарку, и всё же
оставаясь на приличном от неё расстоянии.       
       И тут случилось неожиданнасть. Молодой человек кожаной подошвой
лакированного туфля наступил на только что упавшую ягоду шелковицы. Нога
заскользила и хозяин овчарки, хоть и сбалансировал, но всё-таки опустился на
асфальт, правда, не спиной, а на руки, которые успел вовремя подставить... Об-
ладатель чёрной собачки аж завопил от радости:
      - Так тебе, пижону. Куси его, Нюрка, куси!         
      А Нюрка – так, оказывается, звали собачонку - тоже поняла изменив-
шуюся ситуацию и кинулась к ноге молодого человека.
      События замелькали, как на экране телевизора. Молодой человек рас-
серженно скомандовал:   
      - Взять!         
      Овчарка в то же мгновение схватила Нюрку поперёк туловища, и оно
утонуло  в огромной пасти.
      Собачонка то ли от неожиданности, то ли от страха замолчала. Молодой
человек оттолкнулся руками от земли, встал на ноги, взял выскочивший из рук
поводок и, глядя на своего послушного питомца, опять отрывисто бросил:   
      - Фу!         
      Овчарка рывком повернула голову к спине и раскрыла пасть. Чёрная со-
бачонка отлетела в сторону и шмякнулась на асфальт почти у самых ступенек
дома. Впрочем, её шок уже почти прошёл. Она поднялась и, скуля и повизгивая,
поджав маленький тоненький хвостик, направилась к ногам хозяина. А тот,
опешив сначала ото всей этой картины, теперь встал, покачнувшись в сторону,
неуверенно сделал шаг вперёд, и, негодуя, закричал:
      - Так вы нас кусать ?!
      Овчарка, будто осознав сказанное, повернула голову назад и встретилась
глазами с худым, едва стоящим на ногах, человеком. Тот хотел сказать ещё что-
то обидное в адрес всяких проходящих тут по улице и мешающих ему отдыхать.
Душа его воспылала желанием отомстить этому юнцу и, может, даже затеять с
ним драку, но в это время он увидел взгляд собаки и сразу осёкся, споткнув-
шись о свою же ногу, остановился, поднял обе руки над головой, замахал ими и
примирительно заговорил:
      - Ну, ладно, ладно, мы не будем обижаться. Вы победили, а мы пошу-
тили. Идите, мы вас не задерживаем.
      Молодой человек шёл, не оглядываясь. Рядом, спокойно переставляя
крепкие лапы, вышагивала овчарка, а житель узкой улочки сидел на ступеньках
с чёрной собачкой на коленях и гладил её, увещевая мирным голосом:
      - Ну куда, ты, дура, прыгала? У них сила, во пасть какая! У них зубы. А
мы с тобой шавочки. Нам на них не лаять.
      
      Настенька закончила читать рассказ и посмотрела в зал. У последнего ря-
да стояла улыбающаяся Лола. Кто-то стал аплодировать. Лола поддержала. Но в
президиуме смотрели на тощего. Он криво улыбнулся и, не глядя на выступаю-
щую, произнёс:
      - У вас всё, надеюсь. Садитесь.
      Настенька, ожидавшая большего эффекта от прочитанного, обескуражено
пробормотала:
      - Но я думаю, о рассказе можно было бы что-то сказать. Здесь ведь на са-
мом деле есть смысл.
      - Послушайте, девушка, - тут тощий посмотрел прямо на неё, - вы, конеч-
но, красивая, и мне не хотелось бы вас обижать, но мы собрались не для того,
чтобы слушать чьи-то рассказы. Так мы никогда отсюда не уйдём. Вас кто во-
обще сюда привёл?
      И тут вступилась Лола:
      - Павел Григорьевич, это я пригласила Настеньку. Не знаю, почему она
прочитала рассказ. Я опоздала к началу. Но Настенька пишет стихи. И было бы
правильно, если бы она прочла что-то своё. Настя, ты помнишь что-нибудь из
своего? Прочитай, пожалуйста.
      Тощий в президиуме, которого Лола назвала Павлом Григорьевичем, со-
всем, было, расстроился, но, по-видимому, не хотел портить отношения с Лолой
и с явным нежеланием сказал:
      - Вы, оказывается, и сами пишете, зачем же адвокатом других выступае-
те? У нас принято читать свои произведения. Так что, пожалуйста, раз Лола про-
сит, прочтите своё что-то, но небольшое, а то мы вас и так долго слушаем.
      Настенька не собиралась читать свои стихи и готова была уже отказаться,
но, услыхав слово "адвокатом", вдруг вспомнила о предстоящем суде и поняла,
что, быть может, в первый и последний раз выступает в доме литераторов. Толь-
ко поэтому она глубоко вздохнула и безо всякой преамбулы начала читать одно
из своих последних стихотворений.
      Сначала как бы бросила в зал название:
      - Набат.
      Потом приподняла голову, словно прислушиваясь к чему-то, и начала
философски спокойно рассказывать,  постепенно ускоряя темп и повышая голос:
      
      Из-за границы услышали колокол.
      Это Герцен ударил в набат.
      И вот уже каждый
      тревоги полон,
      по всей России колокола звонят.
      Забили тревожно в едином гуле.
      Язык качается вперёд – назад.
      Ветер дует – быть буре.
      И вылился гул в революции залп.
      
      Подумала как-то я, мыслью ранена,
      вспомнив тот колокольный звон:
      а кто же сейчас беспокоить станет нас,
      чтоб нечисть новую выгнать вон?
      Ужели для этого, как и Герцен,
      нужно покинуть Россию нам?
      Нет, никогда нашу власть Советскую
      я никому  на поруки не дам.
      Не побегу под защиту Америки,
      не захриплю под Израильский вой.
      Сколько их, томных, истошных истериков,
      то за границу, то снова домой?
      Здесь,
      только здесь начинать канонаду
      прямо,
      открыто,
      в упор,
       в лицо.
      Пора хоронить навсегда плеяду
      вросших в Советскую власть подлецов.
      Только себе,
      побольше и лучше.
      Карьера,
       связи,
       знакомство,
       блат…
      Как в эти мозги
      сквозь повисшие уши
      сунуть Герценовский набат?
      
      Настенька читала стихи, выйдя перед трибункой, и последние слова она
произносила громко, размахивая в такт каждому слову правым кулаком. Теперь
зааплодировали почти все. В  президиуме за столом трое разговаривали между
собой и словно не замечали чтения. Однако слова тощего, обращённые к На-
стеньке, убедили в том, что и до его сознания доходило содержание прочитанно-
го:
      - Я надеюсь, что вы не наши уши имеете в виду. У меня они, во всяком
случае, пока не висят. – И он рассмеялся, широко раскрывая рот, из которого
блеснул ряд металлических зубов. – Но вы садитесь, пожалуйста. У нас и без
ваших советских строк много работы на сегодня. – И затем, обращаясь к Лоле,
продолжавшей стоять в конце зала: - Я тебя не понимаю. Что за спектакль ты
нам сегодня устроила?
      Настенька молча вышла в фойе. Лола шла рядом до раздевалки, успокаи-
вая:
      - Да ты не обижайся на мухомора. Выступила ты молодцом. И мы не бу-
дем сдаваться, хорошо? Дай мне свои последние стихи, я попробую их опубли-
ковать.
      Настенька глубоко вздохнула, сдерживая возникший в ней гнев по поводу
сказанного в зале, и спросила:
      - Лола, неужели все сейчас так настроены против всего советского? Я
этого не понимаю. Что плохого в советской власти? У каждого правительства
есть люди плохие и хорошие. У нас тоже не все поступают так, как надо. С ними
надо бороться, но ведь не со всем строем, правда же?
      - Не всё так просто, как ты думаешь, - возразила спокойно Лола. Она ма-
шинально взяла в руки концы розовой косынки, красиво облегавшей открытую
шею и, держа их на своей полной груди, задумчиво говорила:
      - Пойми, сейчас многое меняется. Люди не хотят больше молчать. Они
устали от давления сверху. Раньше боялись говорить что-либо против власти.
Теперь начинают позволять. Гласность радует.
      - Какая гласность? Мне кажется, что просто полюса меняются местами.
Посмотрите, что получилось сегодня. Я выступила с критикой прочитанного
кем-то рассказа, который и рассказом-то не назовёшь. Я видела в глазах некото-
рых сидевших в зале одобрение моим словам, но никто не сказал ничего в мою
поддержку.
      - Ну, это они не хотели портить отношения с мухомором. Они же хотят у
него публиковаться, для того и пришли.
      - Вот видите? В этом вся трагедия. Сегодня он здесь у власти, и те, кто
думают не так, как он, молчат. А раньше молчали те, кто были против советской
власти. Какая же разница? Всё дело в том, что конъюнктурщик остаётся им при
любой власти. Он молчит или поддерживает в зависимости от того, кто сидит в
президиуме.
      Лола улыбнулась.
      - Ты прекрасно споришь, Настенька, но мне надо идти. Давай, ты прине-
сёшь мне свои стихи, и мы продолжим наш разговор.
      Настенька уходила возбуждённой и довольная собой. Пусть для немногих
людей, но ей удалось высказаться, отстаивать свою точку зрения. День прошёл
не зря.
      
      
      П Р И Т И Р К А
      
      Евгений Николаевич приехал в Москву по приглашению. Он печатал уже
свои стихи и рассказы в разных центральных изданиях, но всегда это было свя-
зано с большими трудностями чисто технического плана – он жил далеко от
Москвы. На частый вопрос, почему до сих пор не опубликовано то или иное его
творение, друзья по литературе, работавшие в Москве, отвечали:
      - Ты пойми, жил бы ты в Москве, так давно бы всё опубликовал. Тут ведь
часто от присутствия зависит. Бывает, нужен срочно материал, не будешь же
тебе в Ялту звонить, когда нужно сейчас, сегодня? Ищешь кого-то на месте. Так
что переезжай в Москву.
      Василий Григорьевич Пеньков работал главным редактором одного из
московских издательств. Он познакомился с Инзубовым в Ялте, когда тот при-
ходил в дом творчества Литфонда приглашать писателей на встречу с учёными
в институте "Магарач". Молодой энергичный и, как выяснилось, пишущий че-
ловек понравился Пенькову, и он предложил Евгению принять участие в кон-
курсе на должность заведующего редакцией. Почему именно на эту должность? 
Да потому, что для переезда в Москву нужно разрешение на прописку даже при
обмене квартиры, которую собирался сделать Евгений Николаевич. Но с про-
пиской в столице дело обстояло очень строго, и разрешение могли дать при ус-
ловии наличия письма Комитета по печати, подписанного на уровне не ниже
заместителя министра. А Комитет мог дать такое письмо на человека, проходя-
щего по конкурсу на должность не ниже заведующего редакцией.
      - Вот такой расклад дел, - сказал в заключение своих пояснений Пеньков.
– Хочешь? Можешь попробовать своё счастье в конкурсе.
       Инзубов согласился и приехал в Москву, когда Настенька только узнала
о том, что страшный СПИД обошёл её стороной. Встреча была радостной. Они
весело обсуждали предстоящий конкурс. Настенька убеждённо говорила, что за
Евгения Николаевича должны все проголосовать, так как все, конечно, увидят,
что он такой умный.
      На что Инзубов, смеясь, говорил:
      - Не в уме дело, Настенька. Встречают-то всегда по одёжке.
      - Ну, тут у вас всё в порядке, - заметила Настенька, глядя на серебристо-
го цвета строгий аккуратный, подогнанный по фигуре костюм ялтинца.
      - Надеюсь, но и не в этом суть. Меня пригласил на конкурс главный ре-
дактор. Это, я думаю, имеет решающее значение, если, конечно, он не пригла-
шал и других. Однако я не переживаю, поскольку, если и не изберут, ничего
страшного – работа у меня есть, и Ялту свою я люблю. Хочется, конечно, пере-
браться в Москву, но не так, чтобы смертельно. Друзья советуют для более тес-
ного общения с редакциями.
      Но Инзубов по конкурсу прошёл почти единогласно. В кабинет, где за-
седала конкурсная комиссия, его пригласили третьим из претендентов. Евгений
Николаевич, входя, был совершенно спокоен. Ещё до начала работы комиссии,
когда он встретился с главным редактором в кабинете, чтобы засвидетельство-
вать своё появление,  Пеньков спросил его:
      - Боишься?
      - А чего бояться? – Удивился Евгений Николаевич. – Корову что ли про-
игрываю? Или кто бить собирается?
      - Ну-ну, - ухмыльнулся Пеньков, - смелый, значит.
      Комиссия была небольшая, из семи человек. Инзубову предложили сесть
посреди комнаты на стул. Вокруг сидели, как потом выяснилось, заведующие
редакциями и директор издательства. С рекомендацией нового претендента вы-
ступил Пеньков. Его крупная, массивная фигура не только не умещалась на ма-
леньком стуле, но бывала слишком объёмистой для иного не очень большого
кресла. Так что его слова тоже выглядели весомыми, требующими к себе ува-
жения.
      - Предлагаем вашему вниманию кандидатуру Евгения Николаевича Ин-
зубова. Это, как вы видите, молодой ещё человек, ему скоро стукнет сорок, но
он уже довольно опытный в литературе, опубликовал много рассказов, работает
редактором научно-исследовательского института "Магарач". Прошу не путать
с магарычом.
      Все дружно рассмеялись.
      - Я успел познакомиться с Евгением Николаевичем, и должен сказать,
что он мне понравился своей чеховской интеллигентностью, серьёзностью,
умением рассуждать спокойно и по-деловому, опыта издательской работы нет,
но это дело наживное – никто не рождается с готовым багажом знаний.
      Было сказано ещё несколько дифирамбов, затем задавались вопросы о
биографии, где собирается жить, когда сможет приступить к работе.
      Евгений Николаевич ответил, что жить будет, пока не решит вопрос с
обменом, а варианты уже есть, на квартире, к работе может приступить в любое
время, если его утвердят, поскольку в Ялте уже знают о его возможном перехо-
де.
      После положительного решения комиссии, когда Инзубов остался в ка-
бинете главного редактора один на один, тот пожал ему руку и сказал загадоч-
ную фразу, которая удивила Евгения Николаевича:
      - Ну, поздравляю. Ты знаешь, я сам удивился, что ты прошёл. В Москве
такие должности стоят очень дорого. Тут ведь сейчас всё продаётся и покупает-
ся.
      На радостях оттого, что с данного момента жизнь начинает круто ме-
няться, Евгений Николаевич не обратил на последние слова никакого внимания.
О них  вспомнилось позднее.
Буквально на следующий день он приступил к работе, отправив теле-
грамму в Ялту с просьбой об увольнении переводом в Москву. В просторной
комнате редакции стоял большой письменный стол заведующего, три стола
старших редакторов, один младшего и несколько шкафов. Главный представил
сотрудникам нового заведующего, пожелал успехов и удалился. Евгений Нико-
лаевич начал со знакомства с рукописями, требующими решения. Редакторы
подходили по очереди, говоря о своих авторах.
      В этот день, как и в последующие, Евгений Николаевич был вынужден
работать до поздна. Но к этому он привык. Работа была всегда его любимым
занятием. Её он любил больше, чем любые развлечения. Вспоминалось, как он
впервые явился на работу в научно-исследовательский институт.
      Молодой, неопытный переводчик, каковым себя считать в то время не
мог, поскольку ещё учился заочно всего на третьем курсе факультета иностран-
ных языков, но, тем не менее, взятый на должность переводчика по звонку из
горкома партии, он был вызван к заместителю директора по науке Валуйко
Герману Георгиевичу, человеку в высшей степени строгому и по-немецки пе-
дантичному. Посмотрев на вошедшего молодого человека из-за своего большо-
го письменного стола, почти полностью свободного от бумаг, худощавый, глад-
ко выбритый профессор улыбнулся и сказал:
      - Ну-с, познакомимся. Вас как называть прикажете?
      - Евгений Николаевич, - робко ответил Инзубов, не решившись назваться
фамильярно Женей, как называли его до сих пор в комсомоле.
      - Очень хорошо. А меня зовут Герман Георгиевич.  Я человек конкрет-
ный, так что прошу сразу к делу. У меня тут есть одна статья. – И он взял со
стола сиротливо лежавший на углу иностранный журнал, развернув на зало-
женной закладкой странице.
      - Это статья о химических процессах при осветлении вина бентонитами.
Она на английском языке. Нужно её перевести. Я понимаю, что сначала вам бу-
дет трудно, но попробуйте. Посмотрим, как у вас получится, а там решим, что
делать дальше.
      На этом разговор закончился. Евгений Николаевич засел за перевод, об-
ложившись словарями как общими, так и специально по пищевой промышлен-
ности и химии. Вечером взял статью домой и к полуночи закончил перевод. На-
утро опять появился в кабинете Валуйко. Тот вопросительно и почти недоволь-
но посмотрел на переводчика:
      - Что надо?
      Впоследствии Евгений Николаевич привык к тому, что профессор встре-
чал так тех, кого не ожидал видеть в данный момент, и к кому относился без
особого уважения. Евгению Николаевичу такой грубоватый вопрос был задан
первый и последний раз.
      - Я принёс вам перевод статьи.
      - Как? Уже? Я думал, что на неё уйдёт, по крайней мере, несколько дней.
Хорошо, положите перевод здесь на столе. Я сейчас занят. Потом позвоню.
      Фразы звучали сухо  и резко. Можно было догадаться, что учёный по-
глощён мыслями о материале статьи или доклада, лежащего на столе, от чтения
которого оторвало появление посетителя.
      - Впредь заходите ко мне, если я сам позвоню вам.
      Евгений Николаевич извинился коротко и вышел. Но не прошло и часа,
как в отделе раздался телефонный звонок. Заведующий отделом патентно-
лицензионной работы, в котором начал работать Евгений Николаевич, Лев Лео-
нидович Гельгар, медлительный по характеру, неторопливо поднял трубку, и,
услышав короткие слова, тут же положил её и не то удивлённо, не то испуганно
посмотрел на нового сотрудника, говоря:
      - Евгений Николаевич, вас Валуйко просит к себе.
      Идти было страшновато. Наверное, перевод оказался плохим. Пришлось
покорпеть основательно. С виноделием никогда раньше не приходилось сталки-
ваться, и описываемые в статье процессы могли быть поняты неверно. Скорее
всего так, иначе к чему так торопиться с вызовом?
      Войдя в кабинет, в котором был совсем недавно так сухо принят, Евге-
ний Николаевич был поражён новым отношением.
      - Входите, молодой человек. Присаживайтесь.
      Валуйко улыбался.
       - Просмотрел бегло ваш перевод. Что ж неплохо для начала. Я, откро-
венно говоря, ожидал гораздо хуже. Многих наших терминов вы ещё не знаете,
но суть изложена верно, стало быть, переводить можете. Я вас тогда попрошу
выполнить для меня перевод ещё двух статей. Только не надо так быстро. Рабо-
тайте спокойно. И считайте теперь, что мы вас приняли на работу постоянно.
Поздравляю.
      Валуйко протянул журнал с закладками.
      - Тут отмечено, что надо перевести. Если не ясно что-то, не стесняйтесь
зайти, но позвоните перед этим. Я часто бываю занят. Обращайтесь за помощью
и к другим коллегам. Ваш начальник Гельгар очень опытный в виноделии спе-
циалист.
      И Евгений Николаевич работал всегда напряжённо, так как статьи на пе-
ревод стали нести ему из всех отделов. Недостатка в запросах не было. Учёные
института занимались всеми вопросами, связанными с виноградом и вином, а
для того, чтобы не отставать от мировой практики, старались выписывать все
издания по их профилю и приносили статьи, в которых была и механизация
процессов, и физика, и химия, делались математические расчёты, экономиче-
ские прогнозы, строительство предприятий, рассматривались порой даже юри-
дические аспекты. Словом, термины в переводимых статьях встречались из са-
мых различных областей знания.
      Работы было много, и она нравилась, не смотря на самую маленькую в
институте зарплату. Впрочем, она росла, хоть Евгений Николаевич сам никогда
вопрос о повышении не поднимал. Это делали те, кто восхищался трудолюбием
переводчика и его бескорыстием.
      Скоро к нему стали обращаться не только с переводами, но и с редакти-
рованием статей, рефератов, докладов. Инзубов получил должность старшего
переводчика, а затем редактора отдела издательства. Пришлось часто ездить в
Москву и Киев, работая с отраслевыми издательствами. И всегда приходилось
работать много, быстро и качественно. 
      По аналогии со словом "алкоголик" друзья называли его в шутку трудо-
голиком. А он ответил им стихами, которые были опубликованы в газете:
      
      Люди говорят:
      ты неисправим.
      Люди говорят:
      ты ж не исполин.
      Работаешь, как лошадь,
      работаешь, как вол,
      отдохнуть не хочешь,
      глупенький ты, мол.
      Я смеюсь над этим,
      гордость не тая:
      работа есть на свете?
      Работа – жизнь моя.
      Это хорошо,
      что не исправим.
      Очень хорошо,
      что не исполин.
      Исполину просто
      гору разломать.
      Я маленького роста,
      но мне миры ломать.
      
      В редакции московского издательства все редакторы были женщины.
Две примерно возраста Инзубова, и  с ними он сразу подружился. Они вместе
тройкой ходили на обед в ближайший ресторан, который посещали почти все
работники издательства, бывало, вместе задерживались на работе, когда Евге-
ний Николаевич не замечал время.
      Другой старший редактор, Галина Семёновна, была женщина пенсион-
ного возраста. Это создало проблему. Директор в первый же день попросил но-
вого заведующего поинтересоваться, когда его пожилая сотрудница собирается
уходить на пенсию. Знакомясь с нею, Инзубов спросил о её планах на будущее,
чтобы, так сказать, иметь в виду, как планировать работу. Женщина мгновенно
вспылила:
      - Я знаю, откуда ветер дует. И вы туда же с первого дня? Уйду я, уйду на
пенсию, когда закончу несколько начатых работ.
      - Да я вас не собираюсь подгонять, - поспешил ответить Евгений Нико-
лаевич. – Просто хочу знать ваши планы. Работайте, если вам нравится.
      Но отношения здесь уже не сложились. Галине Семёновне не нравился
приход неизвестного человека в начальники, не нравилась его дружба с другими
редакторами, которых она недолюбливала. А те в свою очередь говорили Инзу-
бову:
      - Евгений Николаевич, и зачем вы променяли Ялту на Москву? Вы же не
понимаете, куда вы попали. Москва вся пропитана связями, взятками, подкупа-
ми. А  наше издательство – это же клоака подсиживаний, подслушиваний. Ди-
ректору доносят всё, что вы делаете, как на кого смотрите, что где сказали. Это 
настоящее болото. Вы же, как мы понимаем, совершенно из другого мира. Вам
будет очень тяжело.
      Инзубов только посмеивался в ответ:
      - Ничего, как-нибудь выплыву. В принципе, люди везде одинаковые.
Внутри себя каждый человек хороший. Вопрос в том, как он понимает то, что
вокруг него происходит. С кем ни говоришь, каждый вроде бы хочет тебе добра.
Но мне главное сейчас получить разрешение на обмен Ялты на Москву. В этом
отношении  всё пока идёт путём. Скоро дадут.
      Сотрудницы возражали:
      - Вы не совсем правы, Евгений Николаевич. Далеко не каждый хочет до-
бра именно вам. Многие думают о себе или своих близких, которым вы почему-
либо мешаете, но они никогда этого вам не скажут.
      "Так ведь и вы тогда можете оказаться в их числе", - подумал Евгений
Николаевич, но промолчал. Нутром чувствовал, что это не так.
      Легче всего было работать с младшим редактором Леночкой, исполни-
тельной, весёлой девчушкой, охотно бегавшей по кабинетам, разнося вёрстки,
письма, приказы.
      Возникли проблемы  с некоторыми авторами, которые работали с той же
Галиной Семёновной. Она предложила короткие стихи на плакат. Сказала, что
автор один из группы талантливых молодых людей, живущих в одном дворе с
известным поэтом. Он их собрал и объединил в литературный кружок. Они
вместе пишут очень хорошие стихи.
      - Я ничего не хочу сказать об их мастерстве, - ответил спокойно Инзубов,
- но позволю себе усомниться в том, что в одном дворе все дети могут оказаться
талантливыми в литературе. Даже если вы готовите дворовую футбольную ко-
манду, и то в лучшем случае один из игроков может оказаться достойным иг-
рать в какой-то классной профессиональной команде, каким бы хорошим ни
был их тренер. А тут мы готовим с вами плакат, на котором краткое четверо-
стишие должно быть отточенным, как лезвие сабли из дамасской стали. Мы не
можем с вами допустить самодеятельность. Ведь плакат – это не сборник сти-
хов, который можно читать или не читать. Плакат висит повсюду и бросается в
глаза, хочешь ты того или не хочешь. Если он плохой, то каждый день будет
вам портить настроение. Поэтому мы не можем с вами подходить к его содер-
жанию по принципу, что за автором стихов стоит большой поэт, поэтому надо
печатать. Следует исходить, прежде всего, из качества стихов, а не из того, кто
автор и кто за ним стоит.
      Это возражение и отказ принять четверостишие, которое, как показалось
Евгению Николаевичу, сильно напоминало собой переделанные в худшую сто-
рону строки известного стихотворения другого поэта,  обидело Галину Семё-
новну. А девчата, Аня и Валя, смеялись над своим шефом, когда он стал возму-
щаться, и объясняли неопытному москвичу:
      - Вас удивляет, что эта ведьма пробивает какие-то короткие стишки. Да
ведь авторам эти четыре строки на плакате будут стоить вдвое больше вашей
месячной зарплаты. Вот что главное. Неужели вы думаете, что они, как вы, меч-
тают о чём-то великом, о воспитании поколения? Их интересуют в первую оче-
редь деньги и только во вторую – слава. О чём-то более высоком они просто не
думают.
      Но эти споры и беседы, эти вечерние сидения за рукописями скоро
должны были кончиться для человека, оказавшегося чужим в этом мире. Не
прошло, наверное, и недели работы в издательстве Евгения Николаевича, как
директор при встрече в коридоре сочувственно кивнул головой и сообщил, что
Инзубов уже кому-то переступил дорогу, так как поступила на него анонимка.
Через несколько дней в издательстве проходило очередное партийное собрание,
на котором представили нового, только что пришедшего в коллектив  коммуни-
ста.
      В ответ на просьбу рассказать о себе Евгений Николаевич кратко изло-
жил биографию и завершил рассказ тем, что его больше всего удивило:
      - Вот переехал в Москву. Мне говорили о сложностях московских взаи-
моотношений, но я не предполагал, что, спустя всего несколько дней моей ра-
боты на новом месте, когда практически никто ещё не мог успеть узнать меня,
кто-то сможет написать на меня анонимку. Почему я об этом говорю? Мне не
хочется, чтобы у меня в коллективе с кем-нибудь складывались непонятные от-
ношения. Я человек прямой. Если что-то делаю не так, пожалуйста, говорите
мне. Охотно выслушаю и исправлю. Много лет проработал с комсомольцами.
Мы привыкли быть откровенными. Честное слово, я за собой ничего не прячу.
Буду рад, если и ко мне вы будете подходить открыто, а не через письма руко-
водству. По-моему, я не успел никому насолить.
      Всё это Евгений Николаевич высказывал совершенно без обиды в голосе,
спокойно, проявляя искреннее удивление.
      Дальше собрание пошло дежурным порядком по намеченному плану.
Никто ничего не сказал по поводу выступления Инзубова. Но после собрания
директор на ходу пожурил его:
      - Зря это ты на собрании насчёт анонимки.
      - Почему зря? Пусть знают, что у нас делается. Просто смешно, что не
успели узнать и уже пишут. А что хоть написали?
      - Да ты не ершись. Когда надо, скажем тебе.
      Уходя, директор вдруг задержался и спросил как бы вскользь:
      - Слушай, у тебя нет случайно пару тысяч ненадолго? Мне тут нужно для
одного дела.
      Инзубов задумался на секунду. Не было их у него не только с собой, но и
на сберкнижке. Но он подумал, что сможет достать у друзей, и ответил:
      - Герман Захарович, при себе нет такой суммы, но дня через два могу ор-
ганизовать.
      - Да нет, не надо. Пожалуй, обойдусь.
      Зайти к директору поговорить об анонимке не удавалось. Герман всегда
был занят. Василий Петрович встречался с Евгением каждый день, иногда вме-
сте пили кофе, вместе ездили на книжную ярмарку, проводившуюся на ВДНХ.
Об анонимке он, вроде бы, слышал от директора, но не очень конкретно. Гово-
рил, что письмо без подписи пришло не в издательство, а в Комитет по печати.
      Но вот директор вызвал к себе в кабинет и представил молодому челове-
ку в чёрном костюме с чёрным галстуком, какие обычно носят в министерских
заведениях. Незнакомец сказал Инзубову о том, что в Комитет по печати при-
шло анонимное письмо, в котором упоминается приход на работу нового заве-
дующего редакцией. В связи с этим Комитет интересуется обстоятельствами
появления в Москве Инзубова.
      Сказать, что Евгений Николаевич и сейчас был спокоен, было бы невер-
но. Внешне – да, этого отнять было нельзя. Но внутри начинало всё клокотать.
Что же это за город такой, что уже написали в министерство, хотя ничего ещё
им не сделано в Москве? Какой криминал в том, что он устроился на работу?
Мало ли таких приезжает? И другое, о чём он тут же спросил в ответ на вопрос
министерского представителя:
      - Насколько мне известно, вчера или позавчера вышел указ о том, чтобы
не рассматривать анонимные жалобы. Он что, не действует?
      - Да, - ответил представитель, - но это письмо поступило раньше и пото-
му мы обязаны его разобрать.
       - Ну, а что тут разбирать, собственно? Пригласил меня для участия в
конкурсе главный редактор. Были ещё другие претенденты. Комиссия проголо-
совала за меня. Вот и вся история. В чём проблема? В чём меня обвиняют?
      - Давайте вы будете отвечать на мои вопросы, а не я на ваши, - твёрдо
сказал представитель.
      "Конечно, - подумал Евгений Николаевич, - молодой, но уже занозистый.
Работает в министерстве под чьим-то крылом и чувствует себя богом".
      Вслух сказал:
      - Так что же нужно от меня? Может я плохо работаю? Не выполняю обя-
занности? Есть основания считать меня профессионально непригодным? Есть
или нет? – обратился он уже непосредственно к директору. – Герман Захарович,
у вас есть претензии ко мне по работе?
      Директор, сидевший как бы в стороне, встрепенулся, отвечая:
      - Нет-нет, Евгений Николаевич, по работе претензий нет.
      Министерский работник поднял кисть руки останавливающим жестом:
      - Минутку. Евгений Николаевич, где вы работали до издательства?
      - Я думаю, вам уже говорили и в деле есть сведения, что я работал в Ял-
те. Но, если хотите, я принесу вам сейчас некоторые мои публикации для зна-
комства? Они как раз у меня в кабинете.
      - Да, пожалуйста.
      Евгений Николаевич вышел и через минуту принёс стопку книг и журна-
лов, которыми занял весь стол, рассыпав их веером.
      - Вот сборники научных трудов, которые я редактировал, вот журналы с
моими публикациями, вот книги с моими рассказами.
      - Вы член Союза писателей? – Спросил представитель, немного опешив-
ший от количества различных изданий, оказавшихся на столе в связи с вопро-
сом об Инзубове.
      - Нет, не вступал пока, но важно ли это?
      - В какой-то степени да, поскольку у нас есть ещё письмо и от одного из-
вестного литератора.
      - Ах, вот что, тогда начинаю понимать, чем объясняется ваше присталь-
ное внимание ко мне.
      - Об этом говорить сейчас не будем. Мне всё ясно. Спасибо. – И обраща-
ясь к директору: - Можем отпустить Евгения Николаевича?
      - Да, конечно.
      Собрав книги и журналы, Инзубов вышел. Картина ему стала яснее ясно-
го. Поэты, чьи стихи он не пропустил, начали действовать.
      Прошло ещё несколько дней работы, когда директор издательства загля-
нул в редакцию Евгения Николаевича и, поинтересовавшись, всё ли у них хо-
рошо, как бы в шутку, глядя на заведующего, произнёс:
      - А под кем-то кресло качается.
      Евгений Николаевич рассмеялся в ответ:
      - Если подо мной, то это не страшно. И упаду, так не ушибусь. Я привык
качаться на стуле.
      - Ну-ну, - пробормотал директор и вышел. 
Спустя некоторое время, потраченное на подготовку рукописей книг – 
дело то, в общем, было знакомое, исключая детали, Евгений Николаевич был
опять вызван директором к себе. В углу кабинета, как бы в стороне от разгово-
ра, грузно восседал в кресле главный редактор.
Перекладывая зачем-то на столе бумаги с места на место, несколько
смущаясь, директор предложил сесть и после некоторой паузы сказал, наконец:
- Вот ведь какая получается история. Там в Комитете думают, что вы да-
ли большую взятку за переезд в Москву и устройство на работу. Крутили, вер-
тели и потребовали от нас, в целях экономии средств, провести сокращение од-
ной должности заведующего редакцией. Так как вы сотрудник новый, то, есте-
ственно, вы и попадаете под сокращение. Такая петрушка получилась. Что вы
думаете по этому поводу?
Евгений Николаевич не стал ни кричать, что было не в его характере, ни
возмущаться несправедливыми обвинениями. Он спокойно спросил:
- Но вы же, Герман Захарович, знаете, что это не так? Я ведь никому ни-
чего не давал?
- Мы знаем, - ответил директор, - да пишущие не знают. Мы предлагаем
вам остаться в издательстве на должности старшего редактора. Дело в том, что
ваш отдел придётся слить с другим, ну, вы там и останетесь, если хотите.
- А что это изменит? Буду я там работать, и там напишут на меня. Начи-
наю понимать, что такое Москва. В Ялте в институте я десять лет работал без
проблем. Там тоже коллектив не очень простой. Почти все учёные, кандидаты,
доктора, профессора. Директор как-то говорил мне: "Евгений, ты думаешь, на
тебя никто не доносит? Приходят иногда, начинают грязь какую-нибудь лить,
но я сразу обрываю. Я вижу сам, что ты честный человек, но иметь в виду тебе
надо, что не все одинаково расценивают твои действия". Хорошо запомнились
мне эти слова, но всё же считаю, что должен поступать всегда не так, как хочет
кто-то на стороне, а так, как велит мне моя совесть.
Так что и сейчас я отлично понимаю ваше положение. Вам приказывают,
и вы должны подчиняться. Но оставаться здесь я не буду ни на какой должно-
сти. Быть в ранге снятого с понижением не смогу. Не привык.
      - Ну, как хотите. Завтра проведём заседание совета по слиянию отделов,
дадим вам положенный по сокращению штатов двухмесячный отпуск, а Васи-
лий Григорьевич поможет вам, если надо, в устройстве на работу. В Москве, как
вы уже знаете, это не так просто.
      Финальная часть работы в издательстве Евгения Николаевича совпала с
болезненным состоянием Настеньки, когда она не ходила в музей. Зайдя к ней
домой проведать, Евгений Николаевич рассказал и о своей проблеме. Слушая
его рассказ, сидевшая рядом Вера, обронила вскользь:
      - Евгений Николаевич, поверьте моему опыту, вас сокращают не потому,
что вы кому-то дали взятку, а скорее по той причине, что вы её никому не дали.
Ваш директор ожидал, очевидно, от вас благодарности, выраженной какой-то
суммой, а вы не стали этого делать. Вот он и организовал анонимку, если она
вообще была. Вам же её не показывали?
      - Нет.
      - Её могло и не быть в природе. Хотя, по вашим словам, возможно, что
обиженные поэты вместе с редактором или без неё состряпали пасквиль. При-
ходится, конечно, гадать.
      - Ты уж очень усложняешь, Верунчик. - вмешалась Настенька. - Нельзя
так плохо думать обо всех людях.
      - А я и не думаю обо всех. Но кто-то из них явно сподличал. Не известно
только, кто именно. Я предположила разные варианты. Если плохие поэты, зна-
чит хороший директор, который, правда, мог бы и сам постоять за Евгения Ни-
колаевича, если его работа нравилась. Он всё-таки директор, а не пешка. А раз
он легко согласился, то, учитывая московские привычки, которые мне хорошо
знакомы, я думаю, что директор сам заинтересован в увольнении того, кто не
догадался ему ничего дать в зубы.
      - Всё может быть, - согласился Евгений Николаевич, вспомнив вдруг, но
не сказав, о просьбе директора дать взаймы две тысячи. Он подумал, что это
могло быть и случайным совпадением, и подтверждением слов Веры, что в дан-
ной ситуации не имело большого значения, так как никаких действий по этому
поводу он предпринимать не собирался, тем более что всё не доказуемо.
      - Ладно, - сказал он, -  мне важно теперь подумать о другой работе, а не о
том, почему сократили должность.
      - А вот что я думаю, - сказала Настенька, привставая в кровати на локоть,
- не пойти ли вам, Евгений Николаевич, к нам в музей? Там как раз запарка с
кадрами. Платят, конечно, мало, но может быть для вас интересным.
      - Хорошая мысль, - обрадовался Инзубов. – Надо попробовать, если
возьмут.
      И его взяли, как говорится, в тот же миг. Сомнения по его приёму на ра-
боту высказала в совершенно другом плане только заместитель директора по
научной работе музея Латышева. Её пригласила в кабинет Галина Ивановна и
восторженно стала говорить, что вот в их музей пришёл устраиваться на работу
аж сотрудник издательства, такое, значит, место занимает музей в городе, что
крупные специалисты приходят к ним на работу, и попросила своего зама пока-
зать новому человеку музей и оформить его приём.
      Приведя к себе в кабинет Евгения Николаевича, Латышева пессимистич-
но заметила:
      - Я, конечно, вас оформлю, раз Галина Ивановна просит, только не ду-
маю, что вы будете у нас работать. Нет, вы, безусловно, нам подходите. Другое
дело, подходим ли мы вам. Музей у нас маленький. Вакантная должность толь-
ко экскурсовода. Он является у нас и научным сотрудником, но фактически ни-
кто, кроме меня, наукой не занимается, да и мне некогда, честно говоря. А вы
человек, как я понимаю, широкого масштаба. Вашу работу здесь я расцениваю,
как, если можно так выразиться, стрельбу из пушки по воробьям. Поэтому, ко-
гда вы поймёте, то вряд ли долго задержитесь. Тем более, что зарплата очень
маленькая. Так что вы подумайте хорошенько, прежде чем соглашаться. Не
поймите, что я вас отговариваю. Ради бога, мы вас примем с удовольствием.
Только не ругайте нас потом.
      - Хорошо не буду.
      - Не будете что? Работать у нас или ругать?
      - Не буду ругать.
      - То есть вы согласны работать?
      - Да, согласен.
      -  Ну, вы, я вижу, смелый человек. – И Латышева рассмеялась. – Может,
когда-нибудь займёте моё место.
      - Что вы? Зачем это мне?
      - Нет, отчего же? В жизни всё возможно. Но имейте в виду, что я пока
уходить отсюда не собираюсь. Слишком много вложено мною в этот музей.
      Евгений Николаевич смотрел на стройную красивую молодую женщину
с рассыпанными по плечам волосами, прекрасно дополнявшими несколько уд-
линённое лицо, но очень строгую. Начальственный тон ей не очень подходил.
Вспомнилась преподаватель английского языка на третьем курсе института. Та,
правда, была не столь элегантна, но тоже молода и  предельно требовательна к
студентам. Многие её просто боялись. Плохие ответы она органически не пере-
носила.  Вздыхала, охала и морщилась, как от зубной боли, слыша неправиль-
ное произношение или видя, что отвечающий забыл нужное слово. Студентов
называла не иначе, как по фамилии.
      Поэтическая натура Инзубова страдала от подобных взаимоотношений, и
он написал ей посвящение, которое так и не показал своему преподавателю до
окончания института, боясь, что она воспримет стихи в качестве просьбы на
снисхождение, ибо там были такие строки:
      
      Вы вздыхаете:  нервы, наверное.
      Знаете – могу отвечать сильнее.
      Кто-то зовёт Вас Иллана, Элла,
      а я и по отчеству назвать робею.
      И я не решусь нежно взять Вас под руку,
      когда загораются в небе искры,
      но не потому, что не хватит пороху,
      а потому, что не знаю английский.
      
      Но строгость преподавателя заставляла студентов больше и напряжённее
работать, что и давало соответствующие результаты. Её группа оказывалась
сильнее, чем у других преподавателей. Как часто приходилось вспоминать эту
строгость с благодарностью.
      Сейчас, при этих воспоминаниях, внутри у Евгения Николаевича всё
смеялось: "Опять женщина начальник, и опять неприступная. То ли должность
их делает такими, то ли наоборот строгость характера выдвигает их пусть на
маленькие, но руководящие должности? А как же у них обстоит дело с любо-
вью?" Но об этом он говорить не стал, сделав акцент на другом:
      - Не волнуйтесь, пожалуйста, Татьяна Андреевна. У меня совершенно
другие задачи. Я пишущий человек. Недостаток в зарплате покрою публика-
циями. Важно иметь нормальную рабочую обстановку. Сама по себе должность
для меня большого значения не имеет.
      - Приятно слышать, что вы не амбициозный человек, хотя это не всегда и
хорошо в работе. Лучше, когда человек к чему-то стремится. Но у вас, я поняла,
литература на первом месте. Тут я вам готова всегда помочь. Материала для
публикаций у нас предостаточно. Взять хотя бы знаменитый роман Островского
"Как закалялась сталь". Вы, конечно, не знаете, что довольно большая часть ру-
кописи романа не была опубликована.
      - Что вы имеете в виду? – не поняв, спросил Инзубов.
      - Только то, что сказала. Тот вариант, что вы изучали в школе, на самом
деле мог бы быть гораздо полнее, но его не опубликовали.
      - Почему?
      - Это вопрос, которым я вам и предлагаю заняться. Кроме того, вам будет
небезинтересно узнать, что и в самой биографии писателя мы имеем сплошные
белые пятна. Есть над чем работать при желании. Но сначала подготовьте экс-
курсию по музею. Даю вам на это всего три дня. Экскурсоводов у нас мало, а
посетителей, в том числе коллективных, всё больше и больше. Так что возьмите
побольше литературы в нашей библиотеке и начинайте работать. Желаю успе-
ха!
      Новость казалась шокирующей. Он шёл в музей, будучи уверенным, что
ничего нового для себя не откроет. Уж очень хорошо был известен всем со
школьной скамьи Николай Островский. Думалось, о нём настолько всё извест-
но, что каждая запятая книги, не то что биографии, выверена сотни раз биогра-
фами и литературоведами, и потому, кроме экскурсий по музею, делать будет
нечего, а тут такое сообщение.
      Тем и началась новая жизнь Евгения Николаевича, но с предыдущей он
сразу не порвал. В издательстве состоялось плановое партийное собрание, кото-
рое Инзубов посетил, поскольку не снялся ещё с партийного учёта.
      Собравшиеся коммунисты едва уместились в тесном маленьком зале
первого этажа издательства. День был среди недели, всем хотелось поскорее
уйти за покупками да домой, сенсаций на собрании не предвиделось. Но слово
попросил Инзубов.
      Он сидел в первом ряду рядом с главным редактором и директором. Те
не ожидали, что их бывший протеже, а теперь уволенный по сокращению, захо-
чет высказаться, и не успели остановить его. А председательствующий на соб-
рании, он же секретарь партийной организации, которому флегматично пред-
ложили вести самому мероприятие, не видя никаких сигналов со стороны руко-
водства, согласился предоставить слово Инзубову.
      Евгений Николаевич выступать умел. Он не писал себе речей, за исклю-
чением памятного выступления на пленуме Ялтинского горкома, но всегда пе-
ред выходом продумывал основные темы или пункты предстоящей речи. Не раз
бывало, что в момент выхода на трибуну, план выступления резко менялся. Это
зависело от аудитории, от её реакции на выход и первые слова. Бывало, что, уже
видя глаза слушателей, он ещё не знал, какими словами начнёт выступление. Но
в доли секунды нужные слова приходили, и речь лилась практически без оста-
новки. Он мог сделать паузу, всегда осмысленную и важную, но никогда не за-
пинался. Никогда не спрашивал вслух: "Что ещё я хотел сказать?". Бывало вся-
кое, но никогда не было, чтобы его выступление не понравилось большинству
аудитории. Это Евгений Николаевич знал хорошо, и знали те, кто был с ним
долго знаком.
      В этот день, точнее вечер, обстановка была иной. Они мало знали друг
друга - выступавший и те, перед кем он говорил. Но, как обычно, он выходил
вперёд не ради успеха, не ради аплодисментов.  Он считал нужным и обязатель-
ным высказать свою точку зрения на происходящее не только ради него самого,
но и ради тех, кто его слушал. Эту мысль он и поставил главной в теперешнем
выступлении, почему и начал словами:
      - Я прошу прощения за то, что рискнул отнять у вас несколько, позво-
ленных регламентом собрания, минут на себя. Но мне больше не доведётся, как
я понимаю, выступать перед вами. Поэтому хотелось сказать несколько слов о
впечатлении, которое сложилось у меня о том, что здесь происходит. Сегодня
обсуждается план работы партийной организации. Надеюсь, что моё выступле-
ние не окажется бесполезным в этом отношении.
      Любопытно, что когда я явился на заседание конкурсной комиссии, то за
меня проголосовали почти все члены комиссии, хотя никто меня не знал. На
днях те же самые люди, что голосовали за меня, так же дружно проголосовали
за моё увольнение, выразившееся в ликвидации нашей редакции. То есть и в
первом, и во втором случае члены комиссии, а почти все они коммунисты, про-
явили не партийную свою принципиальность, а элементарное чинопочитание, а
именно – согласие с тем, что решило руководство.
      Когда вы были искренними, давая ли согласие на работу незнакомого, но
понравившегося вам человека, или тогда, когда увольняли его, зная, что он не
проявил в своей работе ни безграмотности, ни лени, ни разгильдяйства, ни пло-
хого отношения к товарищам? Кто из вас может упрекнуть меня в каких-то гре-
хах, не позволяющих мне работать? В чём же дело?
      И я отвечу на этот вопрос. Причина в том, что мы давно перестали быть
коммунистами в том смысле, как того требует устав.
      Вы только подумайте над таким, например, фактом. Я молодой пишущий
автор. Придя в московское издательство, где работают киты литературы, есте-
ственно, мне захотелось проверить качество своих творений. Я взял несколько
своих рассказов и отнёс их своему старшему коллеге, заведующему другой ре-
дакцией, кстати, секретарю нашей партийной организации, попросив его по-
смотреть их в свободное время с тем, чтобы дать мне потом свои критические
замечания и рекомендации.
      Что вы думаете, он сделал с ними? Буквально на другой день меня вы-
звал к себе Василий Григорьевич, наш уважаемый главный редактор, и стал жу-
рить за то, что я слишком спешу с публикациями своих рассказов. А ведь я хо-
тел только того, чтобы мой более опытный товарищ узнал меня не только как
коллегу по работе, но и как тоже пишущего, творческого человека, чтобы он
знал, что я не случайный здесь человек. Я же не принёс ему рукопись книги для
издания, а лишь несколько рассказов с просьбой прокомментировать. Поступил
ли он как коммунист в данном случае, если ничего мне не говоря, помчался к
руководству с жалобой?
      Пустяшный, казалось бы вопрос, но характерный. Поэтому мне кажется,
что если мы не можем быть коммунистами, то честнее было бы положить билет
на стол, чтобы не сбивать других, кто старается честно служить партии и наро-
ду. А такие, я уверен, всё же есть.
      Зал слушал выступление Инзубова в полном молчании, которое продол-
жалось и после того, как неожиданный оратор сел на место. Председательст-
вующий, в чей огород был брошен камень в выступлении, растерянно посмот-
рел на директора. Тот встал, спасая положение.
      - Ну и задал нам задачку Евгений Николаевич. Пора сдавать партийные
билеты, оказывается. Кто готов? Василий Григорьевич, - повернулся он в сто-
рону главного редактора, - ты положишь партийный билет?
      Занимавший своим грузным телом сразу два стула редактор рассмеялся и
закрутил головой, говоря басом:
      - Я не положу.
      - И я нет, - вторя ему, сказал директор, и, повернувшись к президиуму,
состоявшему из двух человек (вторым была секретарша директора, которую
чаще всего выбирали секретарём собрания), добавил, меняя тему разговора:
      - Ну, что там у нас дальше? Давай уже закругляться.
      После собрания, когда все стали расходиться, к Инзубову подошла ху-
денькая, невысокого роста, с тёмными волосами, завязанными на голове узлом,
Елена Степановна, заместитель секретаря партийной организации, и обижен-
ным тоном спросила:
      - Евгений Николаевич, может вы в чём-то и правы, но зачем вы обвинили
нас в том, что мы перестали быть коммунистами? Вы-то чем лучше нас? Полу-
чается так, что вы возвысили себя над нами.
      - Я, между прочим, не сказал, что вы перестали быть коммунистами. Я
сказал "мы перестали", так как, увы, и сам не всегда бываю принципиальным.
      - Ах, вы сказали "мы", тогда другое дело, - успокоившись, ответила Еле-
на Степановна и пошла в свой отдел собираться домой. Её волновала только эта
маленькая деталь, не выделил ли себя Евгений Николаевич. Это было бы обид-
но.
      
С  У  Д

      Приходилось ли вам, дорогие читатели, бывать в подмосковном лесу в
мае? Это удивительная пора.
       Должен, правда, сознаться, что люблю подмосковный лес и в зимнее
время, когда все без исключения деревья носят на своих головах белые снежные 
ушанки со свисающими ушами, а ветки, будто расставленные в стороны руки,
покрыты такими же белыми снежными рукавами.
       Очень примечательны в это время снегири со своими розовыми нагруд-
ничками да сороки, выделяющиеся не только чернотой крыльев, но и резкими
криками на фоне белого лесного безмолвия в зимнюю пору. Зимой, конечно, пре-
красно. Это такая чистота, такая опрятность во всём, о которой весь год
мечтаешь, пока первый снег не выпадет, чтобы обрадовать истосковавшуюся
душу. Берёзы с обнажёнными белыми стволами, что девушки, собравшиеся це-
лой гурьбой купаться в речке – вот-вот прыгнут озорницы с крутого берега в
воду. Но не прыгают. Тишина.
      Тут-то тебе, что ни движение, то след в лесу. Сорвалась шишка или
отломился комок снега – вот тебе и ямка на белом ковре под самым деревом.
Пробежала мышка полёвка по начинающему только твердеть насту, и на,
пожалуйста, длинная, как струна, тоненькая строчка следов. А там трезубцы
отпечатались в большом количестве посреди полянки – не иначе, как сорока
скакала, да, видно, не совсем удачно, так как чуть дальше перья чёрные с бе-
лым рассыпаны – это значит, что попалась она в лапы лисицы, притаившейся
за деревом. Не поленишься пройти ближе, так и увидишь лисьи приметы те,
что не замелись длинным пушистым хвостом хозяйки. Кончишь скрипеть по
снегу сапогами, и опять тишина.
      Май в лесу – совсем другое дело. Сам застынешь на месте, а кругом все
словно не замечают тебя, занятые своим делом. Сверчки где-то в траве свер-
чат без умолку, а рядом то пчела прожужжит, то шмель самолётом над го-
ловой своим гудением обозначится, то застучит дятел, выискивая под корой
дерева себе пищу, да тут же от него вжик! -  бельчонок вниз по стволу молни-
ей соскользнёт и мгновенно снова вверх, ну да теперь уж царапанье коготками
по коре слышно, а через мгновенье с толстой ветки, где безопасно, слышится
его цоканье любопытствующее: "Чего пришло, странное двуногое существо?"
Только его, пожалуй, ты и интересуешь. Зато соловьи друг с другом перекли-
каются, соревнуются между собой: кто кого перепоёт, чья трель длиннее и
заливестее будет. Да тут скворец кого-то из них передразнит, и те замолка-
ют на мгновение, прислушиваясь – что за нахал в их спор вмешивается? А над
всем этим, равномерно отсчитывая такт лесной музыке, несётся чёткое ку-
ку, ку-ку, ку-ку… Считай, если не устанешь.
      Нет, май, конечно, не то, что февраль. Сядешь на электричку, и мах-
нёшь, скажем, до Щёлково, а там на автобусе подальше от города. Выйдешь в
сторону какой-нибудь дачи, и пока до неё доберёшься, столько надышишься
ароматом белой черёмухи да сочными майскими травами, что грудь так и
распирает от радости и счастья оттого, что дышишь, живёшь, существуешь
на белом свете. Тут тебе и ландыш выглянет из своих зелёных шелков одеяния,
напоминая белизной колокольчиков зимнюю чистоту, а там издали бледно за-
желтеют отходящие уже цветы мать-и-мачехи и пыхнут оранжевым цветом
ноготки. Да мало ли их – цветов всяких – в майском лесу? Что в лесу? Пойди на
огород, сколько там, на грядках и по соседству ромашки да нивяника, что за-
ставляет работать и работать цапками, выкапывая их корни, если хочешь не
цветы сорные, а клубнику крупную да сочную собирать?
      Словом, милый мой читатель, знакома эта картина была Настеньке не
понаслышке от кого-нибудь, а от той самой дачи, что неподалеку от Щёлкова,
где она только что провела прекрасный денёк с бабушкой, мамой, папой и Ве-
рочкой. Всем хватало работы. У кого есть дача в Подмосковье, те знают, что
значит для них май – это работа до пота, но и радости выше головы. А как
вернулись с дачи в Москву, тут и началось.
      В почтовом ящике лежала повестка на имя Александры Алексеевны Бо-
лотиной с требованием явиться в районную прокуратуру и с указанием, что в
случае неявки вызываемая будет подвергнута приводу и так далее. Они пошли
вместе: Настенька, поскольку вызвали Александру, а она и была ею, мама, так
как она не могла не пойти с дочкой, и Верочка – поддерживать морально и фи-
зически, если придётся, Настеньку и маму. Но в кабинет прокурора пустили
только Настеньку, оставив родных переживать не в приёмной, где можно было
хотя бы сесть, а в коридоре, где стулья поблизости не предусматривались, лишь
где-то в самой глубине стояла скамеечка, куда и направились Вера с мамой.
      Герман Николаевич Горохов допрашивал далеко не первый раз и потому,
пригласив Настеньку сесть, натренированной годами интонацией стал задавать
сухие стандартные вопросы, ответы на которые незамедлительно регистрирова-
лись сидевшей рядом секретаршей.
      - Фамилия, имя, отчество? Год рождения? Адрес проживания? Прописа-
ны там же?
      Настенька отвечала, как ей казалось, внешне спокойно.
      Затем прокурор сообщил для сведения Настеньки, что произведено во-
зобновление уголовного дела по факту гибели Вадима Демьяновича Попкова в
связи с тем, что установлены новые, неизвестные при расследовании дела об-
стоятельства, и что гражданка Болотина Александра Алексеевна подозревается
– при этом Горохов сделал упор на последнем слове и даже повторил его – по-
дозревается, а не обвиняется, в совершении умышленного убийства.
      Горохов наблюдал за сидевшей перед ним девушкой и чувствовал её
внутреннее напряжение. Зная о её реакции на первую попытку ареста, он ожи-
дал и сегодня нервной истерики и заранее попросил секретаршу  держать по-
близости нашатырь, воду и другие необходимые в подобных случаях предметы.
Но Настенька на удивление выглядела спокойной, и потому прокурор продол-
жал:
      - Должен предупредить вас, гражданка Болотина, что, как подозреваемая,
вы пока не несёте ответственность за дачу ложных показаний, а так же за отказ
и уклонение от них. Но я вам не советую избегать разговора со мной. Следова-
тель мною уже назначен, можете записать – Кругликов Захар Иванович, но мне
бы хотелось самому сначала разобраться с вами, чтобы облегчить нашу общую
задачу.
      - Мне почему-то кажется, - вступила неожиданно для самой себя в разго-
вор Настенька, -  что именно задачи у нас с вами совершенно разные. Вы хотите
меня посадить в тюрьму, а я этого не желаю.
      - Нет, не так. – Вспылил Горохов. – Вы ещё молодая и не понимаете мно-
гого. У нас с вами одна задача – найти истину, то есть, что есть правда. Вы ска-
жите откровенно, убили вы парня или нет?
      Громкий голос прокурора выбил Настеньку из равновесия и она, не ожи-
давшая прямого вопроса, тихо ответила:
      - Наверное, да, но…
      - Никаких но, - продолжал греметь Горохов. – Вы убили человека и
столько времени спокойно разгуливали по Москве, где он уже не живёт, про-
должали учиться, хотя и бросили потом учёбу, спокойно ездили в Ялту отды-
хать, а ведь для вашего сведения убийство с умыслом да при отягчающих об-
стоятельствах наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадца-
ти лет со ссылкой или без таковой или…
      Горохов выдержал паузу, наблюдая за реакцией Настеньки, и уже не-
сколько тише, но жёстко добавил:
      - или смертной казнью согласно статьи сто пятьдесят восьмой уголовно-
процессуального кодекса РСФСР. Это вам не шутки. А вы говорите "но". Уби-
ли, вы это признаёте, и придётся отвечать.
      - Да, но я не хотела убивать.
      - Вот это надо ещё доказать, гражданка Болотина. Вы же не поднимете
мёртвого из могилы, чтобы он подтвердил ваши слова о том, что вы хотели, а
что не хотели? Поэтому сейчас я вас больше не буду допрашивать. Остальное
расскажете следователю. Советую и ему говорить чистую правду. Это облегчит
и вашу судьбу, и вашу душу. Покаяние всегда помогает. А сейчас я объявляю
вам, что не арестовываю вас и не заключаю в камеру предварительного заклю-
чения только потому, что у вас слишком много ходатаев и поручителей, кото-
рым я обещал не трогать вас пока. Надеюсь, вы это оцените правильно и будете
являться на допросы по первому требованию. Поэтому мерой пресечения изби-
раю подписку о невыезде из города. Сейчас вы подпишете ваше обязательство
не отлучаться с места жительства до окончания предварительного следствия и
суда без разрешения прокуратуры или суда, а так же являться по их вызову. И
подпишите протокол допроса. На этом пока всё.
      Настенька морально была убита, но с каменным лицом, молча поставила
подписи на предложенных секретарём бумагах и вышла из кабинета.
      Только поздно вечером, освободившись от других важных дел, пришёл в
квартиру Большого Ржевского переулка адвокат Леонид Евгеньевич Пермяков.
Узнав о посещении прокуратуры, спросил, почему ему не позвонили о повестке.
Но, оказывается, ему звонили несколько раз, но не могли застать ни дома, ни на
работе.
      - Да, конечно, меня трудно было вчера и сегодня поймать по телефону, -
согласился Пермяков, потирая руки, будто только что вошёл с мороза, хотя на
дворе стояла майская теплынь. – Ну, ничего, теперь я весь в вашем распоряже-
нии. До победы ещё далеко, но и отчаиваться не следует. Пойдём, Настенька, в
твою комнату и поговорим поподробнее.
      Устроившись на диване рядом с Настенькой, буквально упавшей в крес-
ло, Леонид Евгеньевич попросил девушку рассказать о допросе, и пока она из-
лагала то немногое, что произошло в прокуратуре, адвокат осматривал комнату,
медленно переводя взгляд с книжных полок, заставленных многочисленными
словарями, учебниками, романами на иностранных языках и видео кассетами,
на японский музыкальный центр, телевизор, видео магнитофон, вазоны с цвета-
ми, большую пушистую собаку, сделанную из искусственного меха, которую
хозяйка по ребячьи посадила себе на колени и теперь гладила, как живую.
      Когда Настенька закончила говорить, Пермяков недовольно покачал го-
ловой и забарабанил пальцами правой руки по своему округляющемуся животу:
      - Зачем вы признались, что убили Вадима? Этого делать вообще не сле-
дует. Теперь придётся менять показания.
      - Но я же и правда его убила?
      - Да откуда вы знаете? Единственное, что вам известно наверняка, и на
чём надо стоять до конца, это то, что вы столкнули его с себя. Так?
      - Так. Только, Леонид Евгеньевич, я уже просила вас не говорить мне
"вы", а то я чувствую себя, как в суде.
      - Извини, Настенька. Расскажи мне поподробнее, что и как происходило,
как на духу. Ничего, что я мужик. Забудь об этом. Для нас важна каждая деталь,
каждая мелочь.
      Слушая, он быстро помечал что-то в появившемся из кармана пиджака
блокнотике, прерывая иногда вопросами:
      - Минутку. Ты уверена, что тебя насиловали трое?
      - Почему насиловали?
      - А ты что, их сама пригласила к себе?
      - Нет, конечно.
      - Ты хотела их?
      - Да ну что вы?
      - Так чего же ты споришь? Каждая вещь должна называться своим име-
нем. То, что делается против желания кого-то, является актом насилия. Но ты
убеждена в том, что их было трое?
      - Это подтвердилось.
      - Каким образом?
      - Аль Саид признался в этом работнику госбезопасности Поварову, кото-
рый беседовал с ним по поводу его болезни СПИДом. С Соковым из МИДа я
разговаривала сама по телефону недавно, он говорил мне, что проверялся на
СПИД и у него ничего не обнаружено. Он не отрицал, что был со мной.
      - А зачем ты ему звонила?
      - Это не я, а он мне звонил?
      - Почему?
      - Как я поняла, хотел загладить свою вину и предложить мне работу за
границей.
      - Это очень важный свидетель, хотя, боюсь, что он будет отказываться на
суде.
      - Как же это можно?
      - Очень просто. Если он признается, что был с тобой в числе троих, его
тут же привлекут за соучастие в изнасиловании. Но пойдём пока дальше. Треть-
им был Вадим, которого ты, придя наконец в себя, сбрасываешь, что трудно се-
бе представить, учитывая его рост и вес, о котором ты мне говорила в прошлый
раз. Однако это произошло. Пусть так. Что дальше?
      - Помню, что музыка перестала играть. Я стала одеваться, а Вадим не
двигался. Но ведь он был пьян. Я об этом тогда не думала. Схватила простыню
с кровати и выбросила в форточку.
      -Для чего ты это сделала?
      - Сама не знаю. Хотелось со всем этим ужасным покончить. Я думала,
что когда Вадим проснётся, то увидит простынь с кровью и начнёт со своими
приятелями смеяться.
      - Вот, Настенька, самое важное. Ты была уверена, что Вадим жив. Ты не
собиралась его убивать.
      - Конечно.
      - Так-то так, но пока бездоказательно. А как тебе вспоминается, трудно
было вытолкнуть простыню? Форточка ведь небольшая?
      - Наоборот, очень легко. Там была такая вьюга, что её вырвало ветром из
моих рук, как только часть простыни оказалась снаружи.
      Адвокат опять сделал запись в блокноте.
      - Понятно. Теперь расскажи, пожалуйста, как ты познакомилась с Вади-
мом. Почему это важно? В статье Аликберова утверждается, что ты сама со-
блазнила его, зная о высоком положении отца, и чуть ли не выполняла задание
органов, связанное с этим.
      - Всё это сплошная чепуха, Леонид Евгеньевич. За два года до этого Ва-
дим приставал ко мне со своим знакомством, а Наташа и Вика меня всё время от
него отговаривали, как чувствовали, что ничего хорошего от этого знакомства
не будет. Но он всё-таки уговорил меня однажды пойти в ресторан, где я ему
влепила пощёчины за то, что он назвал моего дедушку дворнягой.
      Настенька прервала рассказ, тяжело переводя дыхание. Воспоминание о
любимом деде, чуть не нарушило данное себе слово быть сильной. Слёзы гото-
вы были вновь вырваться из глаз. Но, вздохнув глубоко несколько раз, она про-
должала:
      - Какой-то высокий чин там оказался в то время, и это спасло нас от
больших неприятностей. Целый год Вадима не было в институте. Он работал в
Англии стажёром. Потом вернулся и стал снова ко мне приставать с заверения-
ми в любви. Сначала я не верила и просила даже моих однокурсников охранять
меня от Вадима. Но он был таким настырным со своими цветами и подарками,
что просто заколебал, и я сдалась. Честно говоря, как дура, поверила, что он на
самом деле влюбился. Ну и поехала на это дурацкое празднование Рождества. Я
и подумать не могла, что он всё это устроил и столько времени ухаживал за
мной только для того, чтобы отомстить за пощёчины.
      - А почему ты решила, что он всё специально продумал в качестве мес-
ти?
      - Так ведь я, как сейчас слышу его слова, которые он сказал, будучи на
мне в ту ночь и обнимая: "За всё отвечать нужно, голубушка. Я обиды не про-
щаю". Он, видите ли, до сих пор не забыл, как я его по щекам била. Вот, когда
он подтвердил, что всё специально подстроил: эти ухаживания, праздник с
друзьями, которых пригласил, чтобы только наказать меня за его же собствен-
ную подлость, - тут я и не выдержала, и уж не знаю как, но швырнула с себя
этого паршивца. Вот и всё, что было.
      Леонид Евгеньевич опять погладил животик и забарабанил по нему
пальцами.
      - Ничего не поделаешь. Что было, то было. Но будем бороться. Когда бу-
дешь говорить со следователем, рассказывай то же самое. Тут ничего выдумы-
вать не надо. Вопрос в том, чему они поверят, а чему нет. Не заводись, если они
не будут верить. Стой на своём. А я тем временем займусь свидетелями.
      Несколько недель Настеньку вызывали к следователю. То одно уточняли,
то другое.
      Друзья Настеньки тоже не сидели, сложа руки. Лола подготовила под-
борку стихов Настеньки в журнал "Литературная учёба". Скоро номер с её пер-
вым творческим опытом должен был появиться на прилавках "Союзпечати". Из
музея  на запрос прокуратуры послали характеристику, описывающую молодую
сотрудницу с самой лучшей стороны. Общественным защитником избрали за-
ведующую архивом Татьяну Евгеньевну Кузьмину. Выбор её объяснялся, види-
мо, тем, что свою правоту она умела отстаивать, как никто другой, а эмоцио-
нальный голос её слышался сразу на всех трёх этажах. Была уверенность в том,
что и на суде она не растеряется и найдёт, что сказать в защиту Настеньки. Хо-
тели, правда, сначала избрать Евгения Николаевича, что выглядело бы солид-
нее, но он совсем недавно пришёл в музей и его могли обвинить в плохом зна-
нии подзащитной.
      А страна жила своей беспокойной жизнью. Публикации о деле с убийст-
вом Вадима несколько приостановились. Внимание всех приковала статья Нины
Андреевой в "Советской России".  Сначала все замерли в недоумении. Шла
бурными темпами перестройка, о ней гремели все средства массовой информа-
ции, ей пели хвалу, и вдруг кому-то пришло в голову усомниться в её пред-
стоящих многообещающих успехах. Более того, через два дня после выхода
статьи, то есть пятнадцатого марта, секретарь ЦК партии Егор Кузьмич Лигачёв
выступил с такими словами:
      - В воскресенье "Советская Россия" опубликовала интересную статью
Андреевой из Ленинграда. Материал не случайный. Прошу товарищей главных
редакторов обратить на него внимание.
      И готовы были бы редакторы сказать по военному "Есть!", чтобы под-
держать тревогу ленинградки за будущее Отечества, но на улице шёл тысяча
девятьсот восемьдесят восьмой год. Праздник на этой улице готовился другими
идеологами. Чуть не подавший заявление об отставке, протестуя против публи-
кации в "Советской России", тёмная лошадка Александр Яковлев, не стал всё же
уходить из Политбюро, тем более, что Горбачёв устроил всем разнос  за появ-
ление антиперестроечного материала в центральной прессе и добился от своих
соратников прямого отказа от поддержки Андреевой.
       Яковлев сделал шаг более заметный, подготовив публикацию без подпи-
си в газете "Правда" под заголовком: "Принципы перестройки: революцион-
ность мышления и действия". Этой именно статьёй, опубликованной пятого ап-
реля, начался обвал нападок на тех, кто подобно Нине Андреевой возмечтал ос-
тановить надвигавшуюся на страну вакханалию власти любителей набивать
свои желудки несчастиями других, отличающихся от этих властолюбцев уже
тем, что они – эти другие – не понимают звона золотых монет, сладкого шелеста
зелёных долларов, возбуждающей радости от сознания того, что в банках (ком-
мерческих, а не стеклянных) на собственных, а не государственных счетах, ле-
жат крупные суммы.
       Яковлев не был "другим" и потому писал, что статья "Не могу посту-
паться принципами" подняла вопросы серьёзные и в таком ключе, кото-
рый иначе, как идейной платформой, манифестом антиперестроечных сил
не назовёшь… Пожалуй, впервые читатели в столь концентрированной
форме увидели в этом "письме в редакцию" не поиск, не размышление и
даже не просто выражение растерянности, сумятицы перед сложными и
острыми вопросами, которые ставит жизнь, а неприятие самой идеи об-
новления, жёсткое изложение весьма определённой позиции, позиции по
существу консервативной и догматической. По сути дела, два основных те-
зиса красной нитью пронизывают всё её содержание: зачем вся эта пере-
стройка и не слишком ли далеко мы зашли в вопросах демократизации и
гласности? Статья призывает нас сделать поправки и корректировки в во-
просах перестройки, иначе якобы "власти" придётся спасать социализм…"
      Незаметная простому народу продолжалась в ЦК партии, с каждым днём
всё более обостряясь, непримиримая борьба секретарей, борьба всё ярче прояв-
ляющихся направлений в развитии государства.
      Настенька, прочитав в "Правде" статью без подписи, побежала к только
что пришедшему с работы папе.
      - Смотри, что за чепуху печатают. Помнишь статью Андреевой? Она
действительно боится за судьбу социализма в стране. И большинство людей бо-
ятся, что вместо него придёт капитализм. А в "Правде" Андрееву критикуют. Я
этого не понимаю. Я в "Известиях" как-то прочитала статью о том, как в Киеве с
аукциона продали очень ценную книгу, которую украли из фондов центральной
научной библиотеки. Представляешь, члену аукционной комиссии Бердичев-
скому заявили открыто протест работники библиотеки и потребовали снять
книгу с продажи, так он ответил тогда, что они де не юристы и не следователи.
И книга была продана. Я всё время думаю об этом случае, который, мне кажет-
ся, становится стилем сегодняшней жизни, когда во имя больших денег позво-
ляется всё. Все видят, как на элементарной спекуляции процветает в Москве
кафе Фёдорова, но никто ему не мешает, никто не останавливает. Значит, это
нужно не только ему. Сегодня утром у меня родились такие строки:
      
      Пустили честность с молотка.
      Дорогу дали Бердичевским.
      Капитализма злой оскал
      Оскалил зубы из Манчестера,
      из Вашингтона, из Парижа,
      с разнузданных Нью-Йоркских улиц.
      Я зубы собственников вижу,
      вгрызающиеся в революцию.
      Отдали Фёдоровым волю.
      Они всю правду продадут.
      Я слышу: волки жадно воют.
      Я чувствую – они идут.
      
      Папа не спорил с Настенькой. Обняв за плечи дочь, сказал только:
      - К сожалению, ты абсолютна права. Только многие волки, по-моему,
уже пришли. И это печально. Но ты молодчина, Настенька. Пиши дальше. Хотя
кто же сейчас такое будет публиковать?
      - Папа, - обиженно сказала Настенька, - я пишу не для печати. Мой
принцип писать не для чего-то или кого-то, а тогда, когда не могу не писать.
      - Это, может быть, и правильно в какой-то степени, - уклончиво согла-
шался отец, - но лучше, когда твои мысли, которые ты считаешь правильными,
и они выражены в доступной художественной форме, будут оставаться не толь-
ко в твоём дневнике, но и помогут кому-то другому разобраться в самом себе,
понять ситуацию, научиться чему-то такому, что есть у тебя, но нет у других.
Представь себе, что все бы писали только для себя. Что бы было? На каких бы
примерах мы воспитывались? Ведь с самых давних пор былины воспевали рус-
ских богатырей. И эти, порою сказочные, герои рождали новых реальных геро-
ев, когда приходилось бороться с монгольским нашествием, со шведами, фран-
цузами, немцами. Да твой же Островский, в музее которого работаешь, мог бы
просто героически бороться со своей болезнью, не занимаясь книгой, и, может, 
прожил бы на несколько лет больше. Но кто бы об этом узнал, не напиши он
книгу "Как закалялась сталь" такой по содержанию, что миллионы стали её чи-
тать и миллионы брать пример с Корчагина в своей жизни? Так что и твои стихи
могут пригодиться не только тебе, если будут опубликованы.
      Настенька не возражала. В ту майскую ночь, когда она почувствовала
рождение ребёнка внутри своего тела, она вспоминала и папины слова, прини-
мая решение начинать свои литературные выступления.
       Но кроме статьи Нины Андреевой, вокруг которой разгорались страсти в
печати, по радио и телевидению, на улицах и в домашней обстановке, другое
событие охватывало многие умы. Приближалась девятнадцатая всесоюзная пар-
тийная конференция, в задачу которой входило подтолкнуть перестройку, за три
года которой обещанных Горбачёвым положительных результатов так и не уви-
дели. Ставшая всем известной Нина Андреева уже писала своё письмо делега-
там этой конференции, в котором решила в период огульной клеветы на про-
шлое Родины обратить внимание партии на тот факт, "что при всём драмати-
ческом и трагическом советские народы под руководством партии, создан-
ной и выпестованной В.И. Лениным, совершили всемирно-исторический
подвиг, пробив брешь в мировой системе империализма, построили обще-
ство, не знающее эксплуатации и угнетения, возвеличили своё рабоче-
крестьянское Отечество, защитили его от бешенных атак внешних и внут-
ренних врагов".
      Невысокая, но статная темноволосая женщина с густыми широко разбе-
гающимися бровями над почти всегда серьёзными глазами из редко теперь ти-
хой ленинградской квартиры анализировала опубликованные заранее тезисы
конференции, отмечая с горечью в письме, что "в Тезисах не нашлось места
фиксации коммунистической перспективы страны… указано на "револю-
ционность созидания", "идеологическое обновление", "воспитание граж-
данских качеств личности", но ни слова о необходимости коммунистиче-
ского воспитания всех классов и слоёв общества в ходе борьбы с мелко-
буржуазной и буржуазной идеологией".
      Ленинградского преподавателя технологического института взволновало
то, что коммунистическая по своему названию и сути партия, главной задачей
которой было всегда строительство коммунизма и воспитание коммунистиче-
ского общества, вдруг в планах теоретической конференции, предполагающей
программное значение, не говорит вообще о коммунизме. Поэтому она высказа-
ла именно эту мысль: "Наша партия есть коммунистическая партия Совет-
ского Союза, а отнюдь не партия перестройки Советского Союза".
      Как жестоко она ошибалась в этом вопросе. Лидеры во главе с Горбачё-
вым как раз и сделали коммунистическую партию партией перестройки, то есть
переделки могущественного государства в будущий придаток более сильных
государств.
      Но, чу, об этом пока молчок. Это может знать Михаил Горбачёв, 
Александр Яковлев, но ни в коем случае другие. К этому времени Польская "Со-
лидарность" уже полностью разваливала свою страну, искореняя последние
остатки социализма. То же самое должно было переноситься в Советский
Союз, но говорить об этом пока не следовало.
      Тем временем, пока Нина Андреева писала письмо делегатам партийной
конференции, пока готовились доклады на неё Горбачёву и остальным высту-
пающим по плану и сверх него, у Настеньки дела складывались по-разному.
Были, как говорится новости и хорошие, и плохие.
      Опубликовали подборку стихов, и Настенька от радости скакала по квар-
тире с журналом в руках. Мама, папа, бабушка и Вера взволнованно искали по
киоскам дополнительные экземпляры, которые можно было бы дарить всем
родным и знакомым. Лола пригласила молодую поэтессу  на заседание моло-
дёжной секции при редакции журнала "Литературная учёба". В этот раз На-
стенька пошла туда с удовольствием и познакомилась со многими сверстниками
и людьми помоложе, но все были пишущими, все считали себя гениальными,
все с готовностью читали свои произведения друг другу. Настенька тоже читала
свои стихи, заметив, что они нравились. Это была жизнь, готовая увлечь На-
стеньку с головой.
      Но совсем рядом шла другая. О ней напоминал следователь Кругликов.
Внешность его совершенно не соответствовала его фамилии. Скорее всего, ему
подошла бы фамилия Остряков или Уголков, так как вся фигура его напоминала
сплошные острые углы. Лицо широкое вверху резко заострялось подбородком,
тонкий длинный нос напоминал остроконечную линейку, поставленную ребром
для разделения двух худых половинок лица, кадык на горле торчал, пугая мыс-
лью, что может прорвать кожу, плечи были широкими, но грудь довольно тон-
кая, а потому вся фигура напоминала вешалку для одежды.
      Симпатии у Настеньки следователь не вызвал. Возраст его она определи-
ла в пределах тридцати – тридцати пяти лет. Манера говорить отличалась одной
особенностью: он не смотрел на собеседника. Задавая вопросы, не пытался уви-
деть по глазам, обманывают его или нет, не пытался использовать известный
приём гипнотизирующей змеи. Эту роль, как поняла Настенька, у него выпол-
няли уши. Но эта догадка пришла позже, когда Настенька проговорилась о том,
чего не следовало вообще упоминать.
      Захар Иванович – так звали следователя – вёл разговор,  делая записи как
бы между прочим, глядя куда-то в сторону и изредка почёсывая шею возле ка-
дыка. Хрипловатым голосом он спрашивал так, будто на самом деле его всё это
и не интересовало.
      - На прошлом допросе вы говорили, что насильников было трое. Первым
иностранец из Алжира. Вторым Соков из МИДа и третьим потерпевший Поп-
ков. Мы это обсуждали. Двоих свидетелей у нас нет, так как, что с Попковым
произошло, вы знаете, а алжирец Аль Саид, как мне сообщили, скончался от
СПИДа. Об этом я и хотел поговорить с вами сегодня. Когда он пришёл в ком-
нату, где вы находились, вы знали о том, что он болен?
      - Нет, конечно.
      - Так что вас это не пугало?
      - Но мы же обсуждали этот вопрос в прошлый раз. Я объясняла вам, что
меня вообще ничего не пугало, так как я была в бессознательном состоянии. Вы
меня пытаетесь поймать, но я вам рассказываю всё так, как было.
      - Хорошо. А когда вы узнали о том, что Аль Саид болен?
      - Мне об этом сказал аспирант Юрий Павлович, с которым мы были на
том вечере. О нём я тоже рассказывала. С Юрой мы встретились случайно в
Елисеевском гастрономе, где он и сказал мне о том, что Аль Саид болен СПИ-
Дом.
      - Ну, это к вам не имело отношения.
      - Как же не имело? – Возмутилась Настенька, горя желанием увидеть
глаза следователя, говорящего такую чепуху. Но тот продолжал смотреть в сто-
рону, подперев теперь голову рукой.
      -  И что же вы потом, испугались и побежали к врачу?
      - Да нет, знаете. Какой смысл идти к врачам? Вам ведь тоже известно,
что эта болезнь неизлечима. Так что я сначала, конечно, испугалась, а потом
пришло озлобление.
      - Решили убить его?
      - Во-первых, не убить. Тут вы меня не поймаете. Убивать я никого не хо-
тела. А вот отомстить мужикам нужно было.
      - Всем?
      - Зачем же всем? Мне только иностранцы были ненавистны. Просто ви-
деть их не могла. Ведь у нас в стране тогда не было никого из носителей СПИ-
Да. Это я всё узнала, когда поняла, что заболела. Стала изучать литературу и все
новые публикации. Теперь я по СПИДу профессор. Вы, может, не слышали, что
сейчас в мире сто пятьдесят тысяч больных СПИДом и около полумиллиона но-
сителей вируса, у которых проявляются симптомы болезни. А носителей вируса
без признаков болезни около десяти миллионов. До сих пор не знают, что имен-
но вызывает СПИД. Но появился он в Африке. Откуда, благодаря международ-
ным половым контактам, распространился в Америку и Европу. Хотя есть и
другие версии.
      - Спасибо за лекцию. А чем же вы могли отомстить мужикам?
      - Чем же ещё, как только спать с ними?
      - Так вы вступали в половые отношения с иностранцами, чтобы отом-
стить им?
      - Да, глупая была. Это недолго происходило. Всего несколько раз. Потом
дошло до сознания и перестала.
      Следователь Крупников был потрясён признанием Настеньки, но, как го-
ворится, и ухом не повёл, чтобы не насторожить допрашиваемую. Одна его рука
продолжала поддерживать голову, другая писала.
      Дальше речь пошла о работе Настеньки в музее, о том были ли ещё ка-
кие-то контакты?
      - Да уж были, - засмеялась она, - но это теперь не имеет значения, по-
скольку, как выяснилось, у меня в крови нет вирусов СПИДа, а, во-вторых, я
собираюсь замуж.
       Не читая, Настенька подписала протокол, и ушла. Вечером она опять
рассказывала Леониду Евгеньевичу о допросе. Услышав, что Настенька расска-
зала следователю о встречах с иностранцами, Пермяков схватился за голову:
      - Настенька, до чего же ты наивна. Ты мне всё дело испортишь. Как же
можно было говорить следователю о таких вещах? Ведь они ничего не знали.
Ты даже мне этого не сообщала. А теперь это им как мёд на хлеб с маслом. Они
так это обыграют, что тебя любой суд примет за распутницу.
      - Леонид Евгеньевич, – губы Настеньки задрожали, и она закусила ниж-
нюю до боли, чтоб успокоиться, – я привыкла говорить правду. Если я что-то
делала неправильно, так всё-таки делала, и нечего отрицать.
      - Милая моя, - взмолился адвокат, -  кто же тебя просит обманывать? Но
тебя не спрашивали об иностранцах. Зачем же давать лишний козырь в их руки?
Ты пойми, что на суде будет настоящая война между прокурором и мною. Вой-
на за то, виновна ты или нет. А ты своим признанием мне прямо нож в спину
вставила.
      - Ну, извините, Леонид Евгеньевич. Честное слово, не ожидала сама, что
заговорю об этом.
      - Ладно уж, извиняю. Только, если у тебя ещё какие-то сюрпризы есть,
скажи мне заранее. Просто тебе же хуже. Настройся выслушать о себе лишнее
ведро грязи, которого могло и не быть.
      Пермяков улыбнулся и, постучав по своей голове ладонью, сказал:
      - Хорошо, что тут есть кое-что. У меня для суда такой сюрприз приго-
товлен, что они никуда не денутся, а тебя оправдают.
      Настенька вскинула ресницы. Голубые глазёнки вопросительно и с на-
деждой уставились на адвоката.
      - Э, нет, - закачал головой Пермяков, - говорить тебе не буду. Ты тут же
выдашь с потрохами. Сказал тебе только для того, чтобы ты особенно не пере-
живала. Береги будущего малыша.
      - А вы откуда знаете, - изумилась Настенька.
      - Я ж тебе говорю, что никаких сюрпризов не должно быть для меня.
Спасибо, что кроме тебя есть люди, которые предупреждают вовремя.
      
      Судебное заседание было назначено на утро четверга двадцать третьего
июня. Небольшой зал заполнился до отказа. Кроме родных Настеньки пришли
почти все сотрудники музея, новые друзья Настеньки из литературного объеди-
нения, Наташа с Викой и её другом Игорем, несколько журналистов. Появился
и кто-то из родственников Вадима. Процесс заинтересовал многих. Ожидалось,
что длиться будет он не один день. Сколько именно, никто сказать не мог. Уча-
стники заняли свои места. Настенька впервые оказалась на скамье подсудимых.
      За день до суда, Леонид Евгеньевич говорил Настеньке, что судья будет,
к сожалению, мужчина, который очень дружен с прокурором. Раньше предпола-
галась женщина, однако закулисные игры очень сложны. Прокурор сумел орга-
низовать назначение Косторского.
      Суд появился в зале – все встали. Началась обычная процедура представ-
ления суда. Задан вопрос, есть ли отводы. У обвинения – нет. У защиты…
      Леонид Евгеньевич поднялся:
      - Уважаемый суд, я заявляю отвод председательствующему судье.
      - Причина.
      - Имеется. Сегодня в журнале появилась публикация автора Аликберова,
в которой есть такие строки, зачитываю дословно: "Наконец-то судебное рас-
следование по делу об убийстве Вадима Попкова подходит к концу. Председа-
тель суда Косторский сообщил редакции, что виновная в убийстве Александра
Болотина признала свою вину и потому процесс не обещает быть долгим. Наде-
емся, что читатель будет скоро извещён о справедливом возмездии".
      Зал слушал в напряжённой тишине, а Пермяков продолжал говорить:
      Данная статья, ссылаясь на председателя сегодняшнего заседания, назы-
вает мою подзащитную преступницей, хотя дело даже не рассматривалось в су-
де. Статья оказывает прямое давление на суд, а, если было заявление судьи,
упомянутое в статье, то это прямое нарушение презумпции невиновности. Ста-
тья сто шестидесятая Конституции СССР гласит: "Никто не может быть при-
знан виновным в совершении преступления, а так же подвергнут уголовному
наказанию иначе как по приговору суда и в соответствии с законом". В статье
тридцать шестой говорится: "предание обвиняемого суду не предрешает вопро-
са о его виновности". В статье семьдесят седьмой, части второй говорится:
"признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения
лишь при подтверждении признания совокупностью имеющихся доказа-
тельств".
      Полное, почти квадратное лицо председателя суда во время выступления
адвоката начало краснеть от кончика носа, который и до того был розоватого
цвета, а к концу речи стало совсем бурым. Получив из рук Пермякова журнал со
статьёй, судья Косторский поднялся и объявил, что суд удаляется на совещание.
      Спустя несколько минут судебное заседание было отложено на неопре-
делённое время до следующей информации. Это напоминало театральный спек-
такль, в котором неожиданно закрыли только что раздвинувшийся занавес. Зри-
тели не успели ничего увидеть, а приходилось уже расходиться.
      Для Настеньки несколько минут, проведенные на скамье подсудимых
были очень трудными. Как ни готовила она себя морально к ситуации, но ока-
заться под взглядами десятков людей в ожидании, когда тебя начнут избивать
словами, начнут раздевать душу всевозможными подробностями, о которых не
хотелось вообще говорить, не то что перед всеми, это было значительно труд-
нее, чем казалось, и далеко не так, как в кино. Напрягшись всем телом ещё до
появления судей, Настенька не успела войти в ритм, чтобы постепенно рассла-
биться, когда всё вдруг кончилось. Она даже не поняла хорошо или плохо для
неё то, что произошло. Ведь придётся снова настраиваться, снова напрягаться, а
перед этим несколько дней нового томительного ожидания неизвестности.
      Расходившиеся люди приветственно махали Настеньке руками. Боль-
шинство сочувствовало ей.  Какая-то очень представительная женщина, сидев-
шая в первом ряду и внимательно смотревшая с самого начала на Настеньку,
поднялась и хотела, очевидно, направиться к девушке, но в этот момент к ней
подошёл прокурор и, взяв её под руку, повёл на выход. А к Настеньке уже спе-
шили  мама, папа и Верочка.
      Спустя несколько дней, дорогой читатель страниц истории, а именно
двадцать восьмого июня тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, в Мо-
скве раскрылся занавес другого спектакля – политического. Режиссёры собра-
ли зрителей и участников в надежде сдвинуть с места затоптавшуюся, по их
мнению, на месте перестройку. Это была постановка судебного процесса над
происходящим в стране, где роль председателя суда исполнял пока Михаил Сер-
геевич Горбачёв. Многочисленные адвокаты и свидетели, кто покрупнее, кто
помельче, выступали с обвинениями и в защиту перемен, демонстрируя впервые
будто бы  наконец-то пришедшую настоящую  гласность. Я не оговорился, об-
ронив слова "будто бы". По замыслу одного из авторов сценария и его главного
исполнителя не предполагалось, например, получение письма знаменитой к то-
му времени противницы такой перестройки Нины Андреевой. Но письмо при-
шло, и зачитано не было. Зато о нём сказал известный всей стране, любимый
ею актёр Михаил Ульянов. Это его выступление, увы, не стало лучшей ролью в
жизни. Прежде ему удавалось выбирать для себя сценарии, роли в которых за-
ставляли миллионы зрителей влюбляться в актёра, в его героев. Это был тот
редкий случай, когда талантливый исполнитель сыграл не присущую ему роль,
говоря с трибуны партийной конференции:
      - Статья Нины Андреевой застала нас врасплох. Многие, не все, но мно-
гие уже вытянули руки по швам и ждали следующих приказаний… Но не в ней
дело, дело в нас, что мы перепугались её письма. Вот что страшно… и хоть ду-
ша болела, а подавляющее большинство замерло и ждало предначертаний. И
понимали, что это неверно, а ждали, тряслись, послушливо и обречённо жда-
ли… Оглушила нас на время эта статья… Сейчас поди, разберись: кто "белый",
кто "красный". Очень сложно.
      Пожалуй, последние слова были самыми искренними, отражающими
существо положения. Миллионы людей, читая газеты и журналы, смотря пе-
редачи по телевидению, да и приходя в театры, начинали теряться в догадках,
что же правильно в этой жизни, что теперь является белым, а что чёрным.
      Но Горбачёв не понял всей трагедии выступления актёра. Не понял, что
именно мучает простых людей, живущих по ту сторону от Кремлёвской сте-
ны. Для него важна была чистая политика, которую и представляла, по его
мнению, Нина Андреева. Потому, услышав выступление Михаила Ульянова и
радуясь, что может так запросто поговорить с народным любимцем, сказал
ему с Президиумной высоты:
      - Михаил Александрович,  она прислала письмо. Вот здесь сейчас к нам
поступило, передали. Члены Президиума будут читать письмо. Она настаивает
на своём".
      Горбачёв, стало быть, уже прочёл письмо к делегатам, раз знал, на чём
настаивает автор, но ни проинформировать участников конференции о сви-
детельском показании Нины Андреевой, ни ответить на её письмо не посчитал
нужным, в чём и было одно из подтверждений его лжедемократизма.
      Что же касается самой Нины Андреевой, то она не преминула, не медля
ни минуты, откликнуться на растерянное выступление Ульянова своим пись-
мом.
      "Посмотрела Вас по ТВ на трибуне Всесоюзной партийной конфе-
ренции, прочла в "Правде" Ваше выступление. И очень мне стало жалко
всех вас, "застигнутых врасплох", "оглушённых", "перепугавшихся" на-
смерть, тех, кто "замер и ждал предначертаний", "тряслись, но терпели-
во,  послушно и обречённо ждали" указующего перста "бедного химика-
алхимика", вас, не способных разобраться "кто белый, кто красный". Ко-
нечно, для тех, кто истово и спешно "выдавливает по каплям из себя раба",
такой страх понятен. Но как же Вы и, как мне кажется, талантливый
актёр, воплотивший на экране незабываемые образы героических предста-
вителей своего народа, так оконфузились?!? Мне представлялось, что иг-
рать героя на сцене означает хоть чуть-чуть быть им в жизни. Увы, как
видно, героизм на сцене и животный страх в жизни вещи для некоторых
вполне совместимые.
      Исходя из нежелательности для Вашего здравия подобных стрессов в
дальнейшем, вдруг кто-либо напечатает вновь "горькое и жутковатое", я
бы при случае не возражала в личной беседе на берегах Невы обсудить с Ва-
ми то, что Вас так потрясло. Естественно, без "вытягивания рук по
швам" и "проклятого страха, который сидит в наших генах".
      3 июля 1988 года
      г. Ленинград
       Нина Андреева"
      Но и на это письмо ответа не поступило.
      Между тем, спектакль продолжался. Одним из участников судебной
постановки был и наш растущий в своём мастерстве не по дням, а по часам
актёр и подсудимый Ельцин. Именно здесь, в Кремлёвском Дворце Съездов, он
услышит от главного ненавистного ему  оппонента Лигачёва  дружеское "ты
не прав, Борис", что и позволит ему обрести небывалую популярность. Но до
этого нужно было дожить.
      Я не стану отправлять моего высоко интеллектуального читателя, хо-
рошо помнящего все события этого романа, к Пленуму городского комитета
комсомола, который происходил в Ялте, когда простой комсомольский работ-
ник Инзубов сумел выступить с открытой критикой первого секретаря горко-
ма комсомола. Я не стану сравнивать его выступление, как оно готовилось и
какими были последствия для него с выступлениями Ельцина на Пленуме ЦК
партии и вот теперь на партийной конференции. Думаю, читатель сделает
это сам без моей подсказки.
      Скажу только, что согласен с вами, любезные критики, в части большо-
го различия между этими событиями по их масштабности. Одно едва ли не
самое маленькое, другое чуть ли не самое большое. Это так, но, смотря отку-
да глянуть на это дело.
       С одной стороны, для того человека, которого в Ялте грубиян Никуль-
шин снимал с работы за то, что тот не желал смазывать мёдом ему ступни
ног, выступление Инзубова с критикой зарвавшегося хама было куда важнее,
чем путаные слова Ельцина на Пленуме ЦК с просьбой о выводе его из состава
Политбюро. И то, что в Ялту приехали комсомольцы из Свердловска поблаго-
дарить простого комсомольца, отважившегося в обычное время сказать от-
крыто правду, которую они не осмеливались сказать в области, когда там,
кстати говоря, правил бал Ельцин, весьма показательно.
       Республиканская и центральная комсомольская печать поддержала то-
го, кто не боялся открытой критики ради пользы дела, ради своих товарищей,
но не ради постов, зарплат и привилегий себе самому. Из маленьких таких со-
бытий вырастали большие дела.
      А с другой стороны, большие события, влияя собой на всю жизнь в
стране, несомненно, оказывали воздействие и на судьбу отдельно каждого че-
ловека, даже если он не обращал на них внимания. В жизни всё взаимосвязано,
чего и нельзя забывать.
       Но вернёмся к событиям партийной конференции и к одному из главных
участников этого представления, в то время ещё товарищу, Ельцину. И кто
может лучше него, многолетнего, многоопытного партийного функционера
рассказать на своём примере, как можно было стать делегатом и в его обла-
стной партийной организации, рассказать о системе, которую он критикует
сейчас, когда она ему мешает, но не тогда, когда она мешала другим, помогая
ему оставаться у власти? Пусть поговорит сам Ельцин:
      
      … к партконференции готовились. Тщательнее обычного избирали  деле-
гатов,  причём избирали по инструкции, разработанной ЦК. В организации псев-
довыборов активно преуспел  Разумов, первый зам. зав. орготделом ЦК. Все
кадровые вопросы были практически в его руках и потому субъективизм, симпа-
тии, антипатии, протекционизм были проявлены в полной мере.
      Я тогда находился как бы в изгнании, работал в Госстрое, и руководству
партии, властям, конечно, не хотелось, чтобы я вернулся к политической жизни.
А я в себе чувствовал и силы, и желание начать работать по сути заново, да и
принципы не позволяли мне спокойно, без борьбы уйти с политической арены.
      Партийные организации страны стали выдвигать меня делегатом на кон-
ференцию.
      Позволю себе вмешаться, любезный читатель. Не сами по себе люди вы-
двигали Ельцина. Ими вполне руководили. Выборный штаб, не официальный, не
обозначенный документально, у Ельцина существовал. Отчего же не сказать –
этого людям, если уж честно?
       И первой  задачей аппарата было не допустить моего избрания. Я был
министром, должность достаточно большая и, в общем, сомнений не было, что
министры на конференцию будут избраны.
      А почему, извините, вы так решили? Разве на конференции и партсъезды
по уставу партии выбирают должности, а не людей? Где же демократия?
       Но смотрю, всех по разным регионам избирают, а меня нет. Полное мол-
чание. Конечно, существовал реальный шанс быть не избранным на XIX парт-
конференцию. Сначала я даже как-то не осознал, что шанс этот более чем велик,
но аппарат старался вовсю, прошло время, и скоро выяснилось, что я оказался
единственный министр, не избранный на конференцию. И тогда я понял,  на-
сколько  всё серьёзно.
      Я считал, что должен попасть на XIX партконференцию и обязан там вы-
ступить. Но что делать, если партаппарату, как фокуснику, манипулирующему
выборами, удаётся меня изолировать, я не  знал.  По крайней мере, я бы не стал
куда-то звонить, чего-то от Горбачёва или других членов Политбюро требовать,
говорить, что я член ЦК, меня не выдвигают, так не положено, это нечестно...
      Я не скрывал, по крайней мере, сам от себя, что XIX партконференция,
во-первых, даст мне возможность объяснить людям, что же произошло  на  ок-
тябрьском Пленуме, а во-вторых, давала, может быть, последний шанс вырвать-
ся из политической изоляции и опять начать активно участвовать в обществен-
ной жизни страны. Я всегда считал и сейчас считаю, что ничего политически
ошибочного в моём выступлении на октябрьском Пленуме ЦК партии не было.
И потому был уверен, что моё обращение с трибуны XIX партконференции к её
делегатам, к коммунистам страны, просто к людям поставит всё на свои места. И
потому, если бы я оказался не избранным на конференцию, для меня это был бы
тяжелейший удар. Наверное, поэтому даже не пытался загадывать, что буду де-
лать, если конференция начнётся без меня. Уехал бы из Москвы, смотрел бы
конференцию по телевизору, попросил бы у Разумова пригласительный  билет?..
Нет, даже гипотетически не хочу рассуждать на эту тему. Я обязан был стать де-
легатом партконференции, и другого варианта быть не могло.
      Поднялись свердловские, московские предприятия, коллективы других
городов стали принимать решения о моем выдвижении делегатом конференции.
Но аппарат стоял насмерть, и часто всё это походило просто на фарс в традици-
ях самых-самых застойных времен. Хотя, вроде, вокруг самый разгар пере-
стройки, по крайней мере, уже третий её год.
      Хотелось бы всё-таки узнать, как это сами поднимались свердловские и
московские организации. Что, в каждом номере газеты сообщалось о том, что
Ельцин не избирается ни по какому округу? Ведь нет же. Стало быть, кто-то
кого-то информировал и поднимал? Давайте уж начистоту. Ведь работал
штаб Ельцина.
      Систему придумали такую: партийные  организации выдвигают множе-
ство кандидатур,  затем  этот список попадает в райком партии, там его отсеи-
вают, затем в горком партии, там отсеивают ещё раз, наконец, в обком или ЦК
компартии республики. В узком кругу оставляли лишь тех, кто, в представлении
аппарата, не подведёт на конференции, будет выступать и голосовать так, как
надо. Эта система действовала идеально, и фамилия «Ельцин» пропадала  ещё 
на подступах к главным верхам.
      Всё правильно: система была чёткая. Секретарь Свердловского обкома
партии, а затем секретарь ЦК партии Ельцин знал эту систему и умело поль-
зовался ею, когда ему была полезна.
      Как я уже говорил, активно проявили себя москвичи, выдвинув меня на
многих предприятиях, но где-то, ещё не доходя до горкома, а в других случаях и
в самом горкоме, моя кандидатура исчезала. Многие партийные организации
Свердловска выдвинули меня – Уралмаш, электромеханический завод, Урал-
химмаш, Верх-Исетский завод, Пневмостроймашина и другие крупные пред-
приятия. И Свердловский горком под этим мощным нажимом принял  решение
рекомендовать меня. Но это ещё  не  всё,  следующий этап – пленум обкома
партии. Там разгорелись настоящие страсти по этому поводу.
      Когда рабочие пригрозили забастовкой, а пленум всё не мог принять ре-
шение, и, чувствуя, что напряжение всё больше и больше нарастает, ситуация
может выйти из-под контроля, в ЦК решили отступить. И практически уже на
последнем региональном пленуме, проходящем в стране, он состоялся  в Каре-
лии, меня избрали на конференцию. Мои "доброжелатели" не могли позволить,
чтобы я прошёл делегатом от таких крупных организаций, какими являлись
Москва и Свердловск. Поэтому чуть ли не в последний день я оказался в Петро-
заводске.
      Но кто же дал в последнюю минуту кандидатуру Ельцина  в Петроза-
водск? Наверное, ЦК. Так о какой же демократии говорит Ельцин? Или только
то, что ему выгодно, называется демократией? Запомним это, читатель, на
будущее.
       На пленуме меня  встретили хорошо, тепло, побывал я в нескольких ор-
ганизациях. Интересный край, интересные люди, хотя как и всюду, много про-
блем – экономических, социальных... В общем, так я оказался среди тринадцати
делегатов XIX партконференции от Карельской областной партийной организа-
ции.
      В этот момент произошло ещё несколько острых ситуаций. Я рассказы-
вал уже, что во время политической изоляции имя моё в советской прессе было
под запретом, такого человека, как Ельцин,  вообще  не существовало. А запад-
ные  журналисты  постоянно просили у меня интервью, одно из них я  дал трём
американским телекомпаниям, в том числе и Си-би-эс. Мне сложно понять, за-
чем понадобилось американцам, выпуская программу в эфир, перемонтировать
один из моих ответов, но, тем не менее, они это сделали, и разразился большой
скандал. На одной из пресс-конференций Горбачёв сказал, что мы с ним, то есть
со мной, разберёмся, и если он забыл, что такое партийная дисциплина и то, что
он пока ещё является членом ЦК, мы ему напомним, в общем что-то в этом ду-
хе.
      Ох, и лукавый же человек, этот Ельцин. Да скандал с любой компанией
был ему нужен, как воздух готовящемуся к прыжку. Только на скандалах и при-
обреталась популярность. Разве не так? Кто бы знал Ельцина, кто бы за него
голосовал, если бы не его скандалы? Прошу прощения.
      Кроме этого произошёл ещё один неприятный для меня эпизод. Перед
самой партконференцией совершенно неожиданно для меня позвонил обозрева-
тель "Огонька" Александр Радов и предложил сделать для журнала большую
беседу. Хотя мне было и приятно, что один из самых популярных журналов в
стране, я его обычно читаю полностью, решил рискнуть и попытаться напеча-
тать интервью со мной, всё же я сказал – нет.
       «Мы будем долго разговаривать с вами, – сказал я журналисту, – вы
подготовите  беседу, дальше опять будем серьёзно работать уже  с текстом, а
потом всё это запретят печатать. Радов настаивал, говоря, что "Огонек" сильный
журнал, мы ничего никому показывать не будем, главный редактор В. Коротич
острые материалы берёт на себя,  в общем, уломал он меня, я согласился. И дей-
ствительно, мы много работали над этим интервью, для меня это было первым
выступлением в советской  прессе после октябрьского Пленума, поэтому я
очень серьёзно отнёсся к этой публикации. Ну и, естественно, когда всё уже бы-
ло готово, ко мне приехал обескураженный Радов и сообщил, что публикацию
из "Огонька" сняли. Коротич решил показать интервью в ЦК, и там потребова-
ли, чтобы материал  не появился  на страницах журнала.
      Я не сильно удивился, поскольку внутренне был к этому готов, хотя, ко-
нечно же, расстроился. Психологически чрезвычайно тяжело ощущать себя не-
мым в собственной стране и не иметь возможности что-то объяснить или ска-
зать людям. Но в этой  ситуации больше всего меня поразило, когда В. Коротич
вдруг стал объяснять в своих интервью, что беседу со мной он не опубликовал
потому, что она якобы была не очень хорошая, и будто бы я отвечал не на те
вопросы, какие журнал интересовали, в частности,  мало рассказал о своей но-
вой работе, и вообще с этой беседой надо ещё долго работать... Короче, главный
редактор решил взять всю ответственность на себя и прикрыть собой руково-
дство ЦК. Зачем? Неужели он сам не понимал, что безнравственно не давать
слово человеку, который думает иначе, чем пусть даже Генеральный секретарь?
Кому как не ему, журналисту, защищать общечеловеческие принципы свободы
слова? Но нет, он начал выкручиваться, что-то выдумывать, вместо того, чтобы
сказать то, что было на самом деле... Ну, если уж боялся, на худой конец, мог
просто бы промолчать. Это было бы честнее.
      Но всё же, дорогой читатель, "правда Ельцина" восторжествовала – он
попал на конференцию, хотя, честно говоря, при настоящем желании не пус-
тить его туда, властям достаточно было, как говориться, раз плюнуть. Но
это уже другой вопрос. Теперь Ельцину, кровь из носа, надо было выступить. И
пусть опять он расскажет о своей системе. Нам с вами остаётся только
учиться на таких примерах, какую демократию строить самим, какую не по-
вторять в будущем. И так, слово Ельцину. Понятно, что воспоминания в лите-
ратурном плане писал не он, однако он их подписывал. Что же именно?
      День, два, три, четыре, идёт уже последний день конференции. Я всё ду-
мал, как же быть – как же выступить? Список большой, из этого списка, конеч-
но, всегда найдётся тот, кому безопасно предоставить слово, лишь бы не дать
его мне. Посылаю одну записку – без ответа, посылаю вторую записку – то же
самое. Ну что ж, тогда я решил брать трибуну штурмом. Особенно после того, 
как буквально минут за сорок до перерыва председательствующий объявил, что
после обеда конференция перейдёт к принятию резолюций и решений. Когда  я
услышал, что моей фамилии в этом списке нет, решился на крайний шаг. Обра-
тился к нашей карельской делегации. Говорю: "Товарищи, у меня  выход один –
надо штурмом брать трибуну". Согласились. И я пошёл по длинной лестнице
вниз, к дверям, которые ведут прямо в проход к трибуне, и  попросил ребят-
чекистов открыть дверь. А сотрудники КГБ относились ко мне в основном, надо
сказать,  неплохо, – они   распахнули обе створки дверей, я вытащил свой крас-
ный мандат, поднял его над головой и твёрдым шагом пошёл по этому длинно-
му проходу, прямо к президиуму.
      Когда я дошёл до середины огромного  Дворца, зал всё понял. Президи-
ум – тоже.  Выступающий, по-моему, из Таджикистана, перестал говорить. В
общем, установилась мёртвая, жуткая тишина. И в этой тишине, с вытянутой
вверх рукой с красным мандатом, я шёл прямо вперёд, смотря в глаза Горбачё-
ву. Каждый шаг отдавался в душе. Я чувствовал дыхание пяти с лишним тысяч
человек, устремлённые со всех сторон на меня взгляды. Дошёл до президиума,
поднялся на три ступеньки, подошёл к Горбачёву я прямо с мандатом, смотря
ему в глаза, твёрдым голосом сказал: "Я требую дать слово для выступления.
Или ставьте вопрос на голосование всей конференции". Какое-то минутное за-
мешательство,  а  я стою. Наконец он проговорил: "Сядьте  в  первый ряд". Ну
что ж, я сел на первый ряд, рядом с трибуной. Вижу, как члены Политбюро ста-
ли советоваться между собой, шептаться, потом Горбачёв  подозвал зав. общим
отделом ЦК, они тоже пошептались, тот удалился, после этого ко мне подходит
его работник, говорит: "Борис Николаевич, вас просят в комнату президиума, с
вами там хотят поговорить". Я спрашиваю: "Кто хочет со мной поговорить?" –
"Не знаю". Говорю: "Нет, меня этот вариант не устраивает.  Я буду сидеть
здесь". Он ушёл. Снова заведующий общим отделом перешёптывается с прези-
диумом, снова какое-то нервное движение. Снова ко мне подходит сотрудник и
говорит, что сейчас ко мне выйдет кто-нибудь из руководителей.
      Я понимал, что из зала мне выходить нельзя. Если я выйду, то двери мне
ещё раз уже не откроют. Говорю: "Что ж, я пойду, но буду смотреть, кто выйдет
из президиума". Тихонько иду по проходу, а мне с первых рядов шёпотом гово-
рят, что нет, не выходите из зала. Не дойдя метров трёх-четырёх до выхода, ос-
тановился, смотрю в президиум. Рядом со  мной расположилась группа журна-
листов, они тоже говорят: "Борис Николаевич, из зала не выходите!" Да, я сам
понимал, что из зала выходить действительно нельзя. Из президиума никто не
поднялся. Выступающий продолжил свою речь.
      Ко мне подходит тот же товарищ и говорит, что Михаил Сергеевич ска-
зал, что даст мне слово, но надо вернуться к карельской делегации. Я понял, что
пока дойду туда, пока вернусь обратно, прения свернут, и слово мне не дадут.
Поэтому ответил, что нет, я у делегации отпросился, поэтому назад не вернусь,
а вот место на первом ряду – оно мне нравится. Резко  повернулся  и  сел опять
в центр, у прохода на первом ряду, прямо напротив Горбачёва.
      Собирался ли он меня действительно пустить на трибуну, или уже потом
пришёл к выводу, что для него будет проигрышем, если он поставит вопрос на
голосование, и зал выступит за то, чтобы дать мне слово? Трудно сказать. В
итоге он объявил моё выступление и добавил, что после перерыва перейдём к
принятию резолюций.
      Я потом пытался обыгрывать варианты: а если бы чекисты не открыли
дверь, или всё же  президиуму удалось бы уговорить меня выйти из зала, или
Горбачёв своим нажимом и авторитетом убедил бы зал прекратить прения, что
тогда? Почему-то у меня до сих пор есть твёрдая уверенность, что я всё равно
бы выступил. Наверное, тогда я бы напрямую апеллировал к делегатам конфе-
ренции, и слово они бы  мне дали. Даже те, кто относился ко мне плохо или с
подозрением или с осуждением, даже им было интересно, что я скажу. Я чувст-
вовал настроение зала  и как-то был уверен, что слово мне дадут.
      Я вышел на трибуну. Наступила мёртвая тишина, почти гнетущая. Начал
говорить.
      Вот, то, что называется, свидетельские показания. Конечно, можно
было бы речь изложить в общих чертах. Но ведь суд. Ему будут отвечать. Его
будут, как он думает, третировать. Попробуем поэтому изложить его вы-
ступление пополнее, хоть и не полностью. Начал своё выступление партийный
полуотказник с оправданий по поводу выступлений перед иностранными жур-
налистами. В прежние годы, думаю, сам Ельцин за подобное отправлял бы
смельчаков, если не в сибирь, где сам находился, так подальше. Но теперь…
      Получаю письмо от Гостелерадио СССР с объяснением и просьбой, что в
связи с конференцией им поручено координировать интервью иностранным те-
лекомпаниям нашими руководителями, и они просят меня дать его ряду из них.
      К этому времени таких просьб набралось пятнадцать. Я сказал первому
заместителю председателя Гостелерадио СССР товарищу Кравченко, что смогу
по времени дать только двум-трём, не больше. После этого следует от комитета
телефонограмма, что определяются три телекомпании: Би-би-си, Си-би-эс, Эй-
би-си. Ну, соответственно я назначил время и в своем кабинете дал интервью
этим трём компаниям. Вопросы и ответы шли сразу. На некорректные вопросы,
которые бы наносили какой-то ущерб нашему государству, партии, их прести-
жу, я давал решительный отпор.
      Видите, хорошие вы мои читатели, Ельцин заботился о престиже
страны? Он знал, что всякое негативное выступление, а слова изгнанника из
Политбюро могли расцениваться только с позиций негатива, являются ударом
по престижу, но, говоря на конференции, полагал, что другие этого не поймут.
И он был-таки прав – многие не поняли тогда этой уловки, как, впрочем, и дру-
гие хитрости Ельцина.
      Далее были вопросы в отношении товарища Лигачёва. Я сказал, что
имею единые точки зрения в стратегическом плане, по решениям съезда, по за-
дачам перестройки и т. д. У нас есть с ним некоторые разные точки зрения в
тактике перестройки, в вопросах социальной справедливости, стиля его работы.
Детали я не расшифровывал. Был и такой вопрос: "Считаете ли вы, что, будь на
месте товарища Лигачёва какой-то другой человек, перестройка пошла бы бы-
стрее?" Я ответил: "Да".
      Ну, вот и добрались до сути, вот и удалось Ельцину куснуть своего глав-
ного на данном этапе противника. Осторожно, правда, с некоторыми реве-
рансами относительно совпадения взглядов, но хапнул-таки зубами, утвер-
ждая, что главный тормоз перестройки – это Лигачёв.
      Затем меня вызвал товарищ Соломенцев, потребовал объяснений. Я вы-
сказал своё возмущение фактом вызова по такому вопросу и ответил устно на
каждый заданный вопрос по интервью. Попытка поискать в Уставе мою вину не
удалась. Считаю себя совершенно в этом невиновным. Плёнка с полной запи-
сью была нашим переводчиком передана товарищу Соломенцеву. Что дальше
со мной будете делать, не знаю, но это очень напоминает тень недавнего, неда-
лёкого прошлого. Перехожу к выступлению.
      До сих пор, оказывается, шла преамбула. Нужно было оправдаться по
одному пункту и напасть на Лигачёва по другому. Заодно хотелось доказать,
что, как коммунист, а он называл себя пока коммунистом, он действует стро-
го по уставу. Понятливый читатель, уловил, наверное, что, если бы Ельцин
сейчас рассказал всем о своей мечте перестать называться коммунистом, то
его бы шугнули так, что он не только не увидел бы потом, где раки зимуют, но
и куда Макар телят гонял. Так что до поры, до времени Ельцин сдерживал свои
тайные желания, говоря:
      Товарищи делегаты! Главным вопросом конференции, как она задумы-
валась, является демократизация в партии, имея в виду, что со временем она
сильно деформировалась в худшую сторону. И конечно, обсуждение сегодняш-
них горячих вопросов в целом перестройки и революционного обновления об-
щества. Сам период подготовки конференции вызвал необычайный интерес и
надежды коммунистов и всех советских людей. Перестройка встряхнула народ.
И, видимо, перестройку надо было начинать именно с партии. Затем она повела
бы за собой, как и всегда, всех остальных. А партия, как раз с точки зрения пе-
рестройки, и отстала. То есть получается, что конференцию сегодняшнюю надо
было проводить значительно раньше. Это моя личная точка зрения.
      Но, милые мои, разве предлагал член ЦК Ельцин нечто подобное раньше?
Разве не пел хвалу он партии в Брежневские времена, разве не спотыкался язы-
ком от страха всего пол года с небольшим назад на октябрьском Пленуме ЦК
вместо того, чтобы решительно предложить немедленное  проведение такой
конференции? Нет, одно дело самому предложить и настаивать, когда не зна-
ешь, сумеешь ли доказать, но пытаться, раз убеждён в собственной правоте,
другое дело критиковать за то, что этого не сделал кто-то. Тут ты, брат, на
коне. Тут ты герой, особенно упирая на то, что это твоя личная точка зрения.
Вот что хорошо бы понять, так не понял же.
      Но даже сейчас подготовка шла как-то поспешно. Тезисы опубликованы
поздно, составлял их аппарат ЦК. О политической системе там не было сказано
главного, что появилось в докладе. Широко к разработке Тезисов не было при-
влечено даже большинство членов ЦК. Учесть уже в решениях нашей конфе-
ренции все поступившие предложения, весь этот кладезь народной мудрости,
конечно, не удастся.
      Выборы делегатов, несмотря на попытку товарища Разумова в газете
"Правда" убедить всех, что они были демократичными, тем не менее, в ряде ор-
ганизаций проводились по старым штампам и ещё раз показали, что аппарат
верхнего эшелона не перестраивается.
      А как же аппарат будет перестраиваться, если такие "смелые" пере-
стройщики, как Ельцин, сами уходят из аппарата?
      Некоторые предложения по выборам: они должны быть общими, пря-
мыми и тайными, в том числе секретарей, Генерального секретаря ЦК, снизу
доверху из состава бюро в областях или Политбюро, тоже выбранных всеми
коммунистами таким же путем (как бы делать два тура выборов). Это должно
касаться и Верховного Совета, профсоюзов и комсомола. Без всяких исключе-
ний, тем более для высшего эшелона, ограничить пребывание на выборной
должности двумя сроками. На второй срок избирать только при реальных ре-
зультатах работы за предыдущий период. Ввести чёткие ограничения пребыва-
ния в этих органах, в том числе в Политбюро, по возрасту до 65 лет. Отсчёт по
срокам ввести с предыдущих выборов, а по возрасту – с текущего года. Наша
партия, общество в целом доросли до того, чтобы им доверять решать самостоя-
тельно такие вопросы, а перестройка от этого только выиграет.
      Так и хочется спросить у оратора, почему же такие чёткие понятные
предложения не вносились им в бытность аж членом Политбюро? Ведь по его
же собственным словам партия доросла до этого. И он любит эту партию,
судя по словам.
      Всё сказанное, а не предложенная некоторыми двухпартийная система,
по моему мнению, и будет определённой гарантией против культа личности,
который наступает не через 10—15 лет, а зарождается сразу, если имеет почву.
Думаю, нам уже сейчас надо остерегаться этого, так как пренебрежение ленин-
скими принципами за прошедшие годы и так много бед принесло народу.
Должны быть жёсткие преграды, установленные Уставом или законом.
      В ряде стран установлен порядок: уходит лидер – уходит руководство. У
нас во всём привыкли обвинять умерших. Сдачи тем более не получишь. Сейчас
получается: в застое виноват один только Брежнев. А где же были те, кто по 10,
15, 20 лет и тогда, и сейчас в Политбюро?
      Вы только посмотрите, какой борец за правду выискался? Спрашивает,
почему столько лет они молчали? Да кто они? Вы-то чем помогли тем, кто в
Свердловской области выступал против системы взяток, чинопочитания, во-
ждизма и того же застоя? Вы – первый секретарь обкома, член ЦК партии
столько лет? Вы-то где были? Или только родились, когда вышли из ЦК? И
смотрите, как ратует за ленинские принципы, за однопартийную систему.
Чистый большевик и только.
      Каждый раз голосовали за разные программы. Почему они молчали, ко-
гда решал один с подачи аппарата ЦК судьбы партии, страны, социализма? До-
голосовались до пятой звезды у одного и кризиса общества в целом. Почему
выдвинули больного Черненко? Почему Комитет Партийного Контроля, нака-
зывая за относительно небольшие отклонения от норм партийной жизни, побо-
ялся и сейчас боится привлечь крупных руководителей республик, областей за
взятки, за миллионный ущерб государству и прочее? Причём наверняка зная о
некоторых из них. Надо сказать, этот либерализм со стороны товарища Соло-
менцева к взяточникам-миллионерам вызывает какое-то беспокойство.
      О, братцы. Опасная это штука – демагогия. Страшное дело. Ведь вот
слушают Ельцина делегаты  конференции и думают, что революционер перед
ними. О судьбах партии, страны и социализма беспокоится. А не он ли пел сла-
ву Брежневу на двух съездах, а на следующем реверансы отвешивал Горбачёву?
Не он ли был в числе голосующих за Черненко, или может доказать, что его
голос был против этого решения? Где же был его весомый голос в борьбе со
взяточниками, о которых знал Комитет Партийного Контроля, а вместе с
ним и секретарь обкома партии, когда не принималось к ним мер? Не отвечает
Ельцин на эти вопросы, но продолжает давать рекомендации:
      Считаю, что некоторые члены Политбюро, виновные как члены коллек-
тивного органа, облечённые доверием ЦК и партии, должны ответить: почему
страна и партия доведены до такого состояния? И после этого сделать выводы –
вывести их из состава Политбюро. Это более гуманный шаг, чем, критикуя по-
смертно, затем перезахоронять!
      Эффектно сказано. Стоило, правда, добавить: "Потому я сам и ушёл из
ЦК, что помог довести страну до такого состояния. Потому и нельзя оказы-
вать мне больше доверия". Вот это было бы честно, по партийному. Но…
      Впредь предлагается такой порядок: меняется Генеральный секретарь –
обновляется Политбюро, кроме недавно вошедших; в основном обновляется и
аппарат ЦК. Тогда люди не будут в постоянном административном капкане. То-
гда не будут критиковаться только после смерти, зная, что отвечать перед пар-
тией придётся каждому, в том числе всему выборному органу.
      Да, мы гордимся социализмом и гордимся тем, что сделано, но нельзя
кичиться этим. Ведь за 70 лет мы не решили главных вопросов – накормить и
одеть народ, обеспечить сферу услуг, решить социальные вопросы. На это и на-
правлена перестройка общества, но идёт она с большим торможением, а значит,
каждый из нас недостаточно трудится, недостаточно борется за неё. Но также
одной из главных причин трудностей перестройки является её декларативный
характер. Объявили о ней без достаточного анализа причин возникшего застоя,
анализа современной обстановки в обществе, без глубокого анализа в разрезы
истории допущенных партией ошибок и упущений. И как результат пере-
стройки – за 3 года не решили каких-то ощутимых реальных проблем для лю-
дей, а тем более не добились революционных преобразований.
      Осуществляя перестройку, надо ставить рубежи не только до 2000 года
(сейчас многим неинтересно, что он получит и придётся ли получать тогда), а на
каждые 2—3 года ставить и решать окончательно одну-две задачи для блага
людей. Не разбрасываясь за счет других направлений, сосредоточить именно
туда всё – ресурсы, науку, энергию людей и т. д. Тогда с резко возросшей верой,
что перестройка общества идёт, что она даёт результаты, что она необратима,
люди значительно быстрее решат и другие проблемы. А пока вера людей может
качнуться в любой момент. Пока все находились под гипнозом слов – это спаса-
ло. В дальнейшем – это риск потерять руль управления и политическую ста-
бильность.
      Ну что скажешь о таком революционере? Так и кажется, что дай ему
руль – все будут счастливы, всё пойдёт как по маслу. Но опять но…
      Разложение верхних слоев в Брежневский период охватило многие ре-
гионы, и недооценивать, упрощать этого нельзя. Загнивание, видимо, глубже,
чем некоторые предполагают, и мафия, знаю по Москве, существует определён-
но.
      Вопросы социальной справедливости. Конечно, по-крупному, на социа-
листических принципах, они у нас решены. Но остались некоторые вопросы,
которые не решаются, вызывают возмущение людей, снижают авторитет пар-
тии, пагубно действуют и на темпы перестройки.
      Моё мнение. Должно быть так: если чего-то не хватает у нас, в социали-
стическом обществе, то нехватку должен ощущать в равной степени каждый без
исключения. А разный вклад труда в общество регулировать разной зарплатой.
Надо, наконец, ликвидировать продовольственные "пайки" для, так сказать, "го-
лодающей номенклатуры", исключить элитарность в обществе, исключить и по
существу, и по форме слово "спец" из нашего лексикона, так как у нас нет спец-
коммунистов.
      Думаю, что это очень поможет работать с людьми партийным работни-
кам, поможет перестройке.
          Структура и сокращение партийного аппарата. Не будет осуществлён
ленинский призыв "Вся власть – Советам!" при столь могучем партийном аппа-
рате. Предлагаю сократить аппарат в обкомах в 2 – 3 раза, в ЦК в 6 – 10 раз, с
ликвидацией отраслевых отделов.
       Слушаешь такого оратора и кажется, что герой перед тобой,
верный ленинец, борец за светлое будущее коммунистического общества, ком-
мунист до мозга костей, непримиримый борец против неравенства, против
привилегий у одних перед другими. Но, обрисовав себя таким образом, Ельцин
приступил, наконец, и к собственной, так сказать, личной проблеме.   
      Товарищи делегаты! Щепетильный вопрос. Я хотел обратиться только по
вопросу политической реабилитации меня лично после октябрьского Пленума
ЦК.
      Тут, правда, зал зашумел, то ли одобряя, то ли оттого, что устали
слушать или возражали против реабилитации. Однако верный соратник Гор-
бачёв помог своим авторитетом и положением председателя суда:
      - Борис Николаевич, говори, просят. Я думаю, товарищи, давайте мы с
дела Ельцина снимем тайну. Пусть всё, что считает Борис Николаевич нуж-
ным сказать, скажет. А если у нас с вами появится необходимость, то мы
тоже можем потом сказать. Пожалуйста, Борис Николаевич.
      Горбачёву казалось, что он держит руку на пульсе, и Ельцин продолжал:
      - Товарищи делегаты! Реабилитация через 50 лет сейчас стала привыч-
ной, и это хорошо действует на оздоровление общества. Но я лично прошу по-
литической реабилитации всё же при жизни. Считаю этот вопрос принципиаль-
ным, уместным в свете провозглашённого в докладе и в выступлениях социали-
стического плюрализма мнений, свободы критики, терпимости к оппоненту.
      Вы знаете, что моё выступление на октябрьском Пленуме ЦК КПСС ре-
шением Пленума было признано "политически ошибочным". Но вопросы, под-
нятые там, на Пленуме, неоднократно поднимались прессой, ставились комму-
нистами. В эти дни все эти вопросы практически звучали вот с этой трибуны и в
докладе и в выступлениях. Я считаю, что единственной моей ошибкой в высту-
плении было то, что я выступил не вовремя – перед 70-летием Октября.
      Видимо, всем нам надо овладевать правилами политической дискуссии,
терпеть мнение оппонентов, как это делал В. И. Ленин, не навешивать сразу яр-
лыки и не считать еретиками.
      Товарищи делегаты! И в выступлениях на конференции, и в моём высту-
плении полностью нашли отражение вопросы, высказанные мною на октябрь-
ском (1987 г.) Пленуме ЦК КПСС. Я остро переживаю случившееся и прошу
конференцию отменить решение Пленума по этому вопросу. Если сочтёте воз-
можным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов. И
это не только личное, это будет в духе перестройки, это будет демократично и,
как мне кажется, поможет ей, добавив уверенности людям.
      Да, обновление общества даётся тяжело. Но сдвиги, пусть небольшие,
есть, и сама жизнь заставляет нас идти только по этому пути.
      Соломенцев, на которого ополчился в своём выступлении Ельцин, в этот
день вёл заседание, приглашал Ельцина к трибуне, и всё время сидел как оплё-
ванный, пока не закончилось это мучение, и он, в конце концов, смог объявить
долгожданный перерыв. Но настоящий суд для Ельцина только тогда и начал-
ся, когда кончился перерыв. Выступая, он чувствовал себя прокурором. Но роли
быстро поменялись. Режиссёрами спектакля пока были другие люди.
      Первым после перерыва выступил первый секретарь Татарского обко-
ма, член ЦК партии Усманов и сразу же начал с Ельцина. Разделив речь преды-
дущего оратора на две части, опустив преамбулу с Лигачёвым, основной упор
был сделан на обращение о реабилитации:
      …Что касается второй части выступления товарища Ельцина, его поли-
тической реабилитации. Здесь присутствуют все члены ЦК, которые принимали
участие в работе октябрьского Пленума. Борис Николаевич сказал здесь, что
единственную ошибку он допустил, выступив тогда не вовремя.
      Давайте посмотрим, так ли это? Думается, время тогда он выбрал не слу-
чайно. Он не только выступил, но и заявил, что не согласен с темпами проводи-
мой работы по перестройке, попросил отставку. Тогда Михаил Сергеевич обра-
тился к нему и по-отечески тепло сказал: Борис, мол, возьми свои слова обрат-
но, соберись с силами и продолжай возглавлять очень большую авторитетную
Московскую партийную организацию. Но Борис Николаевич категорически от-
казался. И, как вы знаете, Московская партийная организация вынесла своё ре-
шение по этому вопросу.
      У нас нет основания не доверять такой авторитетной столичной партий-
ной организации. Тем более что Ельцин своими действиями и поступками не
работает на авторитет партии и нашей страны, направо-налево раздавая различ-
ным иностранным агентствам свои интервью. Его печатают, он работает на свой
авторитет.
      Поэтому от имени нашей делегации я не поддерживаю просьбу о его по-
литической реабилитации. Ведь где бы мы ни работали, есть у нас ещё одна
серьёзнейшая обязанность: всемерно укреплять единство и сплочённость нашей
партии – залог успеха, нашу цементирующую силу.
      Председатель ЦК профсоюзов Шалаев был, возможно, готов к критике
Ельцина, но сначала зачитал полностью подготовленный заранее текст без
отклонений. Нет, он вроде бы хотел сказать и даже начал: "Я не могу не ос-
тановиться на выступлении товарища Ельцина". Но слишком долго он говорил
о проблемах социальной политики, национальном доходе и ценообразовании.
Горбачёв напомнил о регламенте, и пришлось завершить выступление бравур-
ной здравицей перестройке.
        Да, так бывает. То ли человек сам не может, то ли напротив, может
и смотрит далеко вперёд, предвидя изменения, в которых не хочет затеряться
на вторых ролях. И вопрос не в том, правильно ли это в плане, скажем, лично
Шалаева, а в том, хорошо ли это для народа, который так и не понял в тот
момент, что же думал профсоюзный лидер по поводу скандала, и что же ду-
мать им, если они его поддерживают и на него смотрят.. Тут всё дело в со-
вести человека. А именно об этом говорил, не стесняясь, следующий оратор –
первый секретарь ЦК партии Эстонии Вяляс:
      Дорогие товарищи! Я хочу сказать сугубо личное мнение по поводу вы-
ступления Бориса Николаевича Ельцина. Он был в Никарагуа и возглавлял там
делегацию Верховного Совета СССР. Он встретился там с народом, с сандини-
стским  руководством. С самого утра до поздней ночи Даниэль Ортега сам был
за рулём, ездили мы по стране. Сандинисты просили: "Расскажите о перестрой-
ке. Это настолько важно для нас". А потом после октябрьского Пленума санди-
нисты спрашивали у советского посла, каким словам Ельцина верить: тем, что
он нам говорил, или тем, что были потом? Здесь вопрос партийной этики, пар-
тийной совести. О реабилитации можно говорить, я думаю, наш высокий пар-
тийный форум может это делать: но может ли человек реабилитировать свою
партийную совесть? Это, наверное, вопрос коммуниста самого, и должна быть
смелость об этом сказать.
      Дело в том, что, выступая на текстильном комбинате (плохой ещё тек-
стильный комбинат, мы помогаем строить) перед рабочими, может быть, по не-
домыслию, может быть, по усталости, он допустил фразу: "Что вы, работать не
хотите? Без штанов ходите". Увы, это передало телевидение. А рядом был пере-
водчик, который переводил всё верно. Больно, потому что действительно в Ни-
карагуа есть ребята, у кого нет ещё одежды. Нет одежды. И вы знаете, когда мы
говорим об интернационализме, какой подарок, когда из Свердловска (я под-
чёркиваю) мы получили, и из Свердловска, и из Новосибирска, и из Ленинграда,
и из Эстонии самые простые подарки. Может быть, впервые никарагуанский
ребёнок держал в руках игрушку. Вот это интернационализм. Но, с другой сто-
роны, всегда партийная совесть подскажет: быть уважительным к тем друзьям,
к кому ты приедешь.
      Я думаю, наш партийный форум спокойно, по партийному, принципи-
ально решает проблемы, для этого у нас есть партийная мудрость, есть выдерж-
ка. Но я говорю: человек, который выступает перед высоким партийным фору-
мом, должен иметь для этого партийную совесть.
      Завтра мы вернёмся домой, и народ нас спросит: "Вы всё делали, чтобы
быть честными перед партией?" И мы должны сказать: "Да, мы всё делали". И
мы должны, каждый из нас должен иметь перед народом полное моральное
право сказать: "Мы недаром провели здесь четыре дня, мы были честны перед
своей партийной совестью, и мы правильно определили пути решения главных
вопросов, от которых зависит дальнейшая судьба перестройки, судьба социа-
лизма".
      Я умышленно не говорю об аплодисментах после выступлений ораторов.
Они, конечно, были. Делегаты не сидели зажатыми в своих театральных крес-
лах. Аплодировали они Горбачёву, поддерживали криками и ладонями Ельцина,
хлопали и Вялясу. Не описываю их реакцию лишь из экономии времени. Но пред-
ставить себе это можно. Зал давно разделился на правых и левых, только од-
них было больше других меньше, одни отрыто выражали свои эмоции и взгляды
(это те, кто поддерживал руководство у власти), другие похлопывали испод-
тишка, с оглядкой на сидящих рядом.
      Председатель Комитета советских женщин Пухова по-женски обошла
вниманием выступление Ельцина, но за нею слово предоставили Лигачёву.
      Тут позволю себе маленькое отступление. Егор Кузьмич мастер рито-
рики. Главным стержнем его политики было всегда – не  выносить сор из избы,
говорить, что всё у нас хорошо. Таковой была политика всего государства
многие годы. Правильно это или нет? Одним словом ответить трудно.
      Когда со всех сторон радио и телевидение, газеты и журналы давят на
психику утверждениями, что русский народ де всегда был ленивым, вором и
бестолочью с рабской психологией, то у многих руки опускаются хорошо тру-
диться, оставаться после смены, чтобы додумать рационализаторское пред-
ложение, пойти на бесплатный субботник и так далее. Скажи человеку сто
раз, что он дурак, глядишь, и поверит. А когда писатели писали в романах, по-
эты в стихах, песенники в песнях "Широка страна моя родная" и "Человек про-
ходит как хозяин", то волей не волей плечи раздвигались, руки становились
сильнее от гордости, что живёшь в такой замечательной стране.
      Но это вопрос психологии, а ведь есть и экономика – концентрирован-
ное выражение политики. Когда в печати сообщают о предстоящих плохих
урожаях зерновых, то за рубежом немедленно повышаются цены на этот про-
дукт. Капиталист никогда не забывает о своей выгоде. Он и помощь окажет
только в обмен на что-то, что ещё выгоднее для него. Потому у нас откры-
тые статистические данные по экономике часто расходились с фактически-
ми. Но этим воспользовались нечестные руководители, которые стали иска-
жать отчётность с целью собственной наживы от ограбления государства.
Так что, как говорится, всякая палка о двух концах.  Государственному деяте-
лю нужно уметь балансировать, но  не каждому удаётся.
      Егор Кузьмич был многолетним приверженцем положительных эмоций в
своих выступлениях. Его оптимизм в годы перестройки на фоне всеобщего
охаивания государства казался нонсенсом и диссонировал с политикой Горба-
чёва, с политикой, которую начинал Ельцин. Потому они и схлестнулись, и ни-
кто не хотел уступать.
      Но Лигачёв был пока наверху, хотя время его пребывания на Олимпе вла-
сти катастрофически шло на убыль. Как всегда уверенный в своей правоте, без
тени сомнения в нужности своих слов для народа, он начал выступление с глав-
ного – Ельцина, который был теперь в роли подсудимого. Спектакль продол-
жался.
      - Уважаемые товарищи! Быть может, мне труднее, чем кому-либо из ру-
ководства, говорить в связи с выступлением Бориса Николаевича Ельцина. И не
потому, что шла речь и обо мне. Просто пришла пора рассказать всю правду.
Почему трудно говорить? Потому, что я рекомендовал его в состав Секретариа-
та ЦК, затем в Политбюро. Из чего я исходил? Исходил из того, что Борис Ни-
колаевич Ельцин – человек  энергичный, имел в ту пору большой опыт в руко-
водстве видной, всеми уважаемой в нашей партии Свердловской областной пар-
тийной организацией. Эту организацию я видел в работе, когда приезжал в
Свердловск, будучи секретарем ЦК.
      Нельзя молчать, потому что коммунист Ельцин встал на неправильный
путь. Оказалось, что он обладает не созидательной, а разрушительный энергией.
      Поистине жаль, уважаемый читатель, мне лично, что эту разруши-
тельную, а не созидательную силу Лигачёв заметил и отметил только у Ельци-
на, хотя в не меньшей степени то же самое было у Горбачёва. Почему он мол-
чал о том, кто был с ним рядом, почему говорил правду только о Ельцине?
       Его оценки процесса перестройки, подходов и методов работы, при-
знанных партией, являются несостоятельными, ошибочными. К такому выводу
пришли и Московский городской комитет партии, и Пленум ЦК, на котором он
был в добром здравии. На пленумах Московского горкома и ЦК КПСС высту-
пило более 50 человек, и все единогласно приняли вам известное решение.
      Есть в его выступлении разумные предложения. Но в целом оно свиде-
тельствует о том, что он не сделал правильных политических выводов.
      Более того, он представил всю нашу политику как сплошную импрови-
зацию.
      Вы заметьте, товарищи, политику перестройки объявили без глубокого
анализа... и начали не так, как надо было начинать... и заметных результатов не
достигли.
      Достигли результатов, Егор Кузьмич, достигли, но, к сожалению, не
тех, что нужны были народу. Кроме гласности ничего не получили, но и ту ис-
пользовали во вред людям.
      Значит, всё, что сказано в докладе и выступлениях делегатов в течение
четырёх дней на сей счёт, – это сплошные небылицы? Значит, труд партии и на-
рода напрасный? Ну, позвольте, это глубокое заблуждение. Объективно говоря,
такое заявление направлено на то, чтобы посеять сомнения – а этого так ждут от
нас недруги за рубежом. Посеять сомнения в правильности проведения полити-
ческого курса партии. Прости, но мы с тобой тут уже расходимся не только в
тактике, но и в стратегии.
      Кстати говоря, ты пользуешься весьма сомнительным приёмом, просто
не товарищеским: сначала приписываешь то, что несвойственно другому, а за-
тем обрушиваешься и осуждаешь его. По меньшей мере это странно. Ты не
прав, Борис.
      Эти слова "Ты не прав, Борис" не были занесены в протокол, но вызвали
гомерический хохот сторонников Ельцина, его сподвижников, были разнесены
по всей стране статьями и анекдотами, что придало немало популярности
того и желавшего Ельцину.
      В связи с этим прошу вас, товарищи, предоставить возможность кратко
изложить мою позицию, мой взгляд на работу партии и её политику.
      В самом сжатом виде можно сказать следующее: позиция Политбюро –
это и моя позиция. А как работаю – судить вам. Со всей искренностью могу ска-
зать, что политика перестройки и ускорения – это дело как вашей, так и моей и
моих товарищей жизни.
      История так поставила вопрос: либо обречь страну на дальнейшее прозя-
бание, либо обрести силу и вырваться вперёд, к прогрессу. Так стоит вопрос, и
другого нам не дано.
      Думаю, вы согласитесь, что действительно ещё больше уверенности и
политического опыта прибавляет настоящая партийная конференция. Не будет
преувеличением сказать, что за истекшие дни происходящее в этом зале суще-
ственно продвинуло великое дело перестройки.
      Да, Лигачёв был либо безудержным  оптимистом, либо не понимал на
самом деле, что происходило в жизни, либо, что уж совсем плохо, понимал, но
имел свои соображения, о которых не говорил.
      Хочу обратить на одно обстоятельство ваше внимание. Сколько было
спекуляций за рубежом накануне конференции! Целые тома были написаны.
Особенно о якобы наметившемся расколе в руководстве. И все эти прогнозы
лопнули как мыльный пузырь.
      Ну, где же тут партийная честность и совесть? Разве не Ваш тёзка
Егор Яковлев, а Александр Яковлев, сидящий рядом в президиуме, разделял Вашу
точку зрения? Разве он не подзуживал, не поддерживал всё то, что противно
было Вашему нутру? Был раскол, но не желали Вы выносить сор из избы, а,
пожалуй, тогда-то и надо было обратиться за помощью к народу, тогда и на-
до было искать поддержки у народа, выступив открыто, под защитой гласно-
сти против Горбачёва и его клики. Но Вы продолжали свою линию.
      Уже сейчас можно сказать, что из партийной конференции мы с вами и
все наше руководящее ядро выходим всё более сплочёнными, всё более креп-
кими в борьбе за перестройку нашего общества. Причём хотел бы подчеркнуть,
это не мнимое, а действительное сплочение. И оно завоёвано в дискуссиях, в
живом обмене мнениями во имя укрепления социализма. Очень важно, товари-
щи, видеть и понимать, какими мы силами располагаем. Они огромны. Свиде-
тельство тому – весь ход нашей конференции. Она демонстрирует разбуженную
мысль народа, в которой заложена огромная преобразующая сила.
      Вместе с тем, с какой хотите точки зрения – и с исторической, и с поли-
тической, и с нравственной, было бы просто непозволительно забыть, а это в
докладе не забыто, что после Октябрьской революции на протяжении десятиле-
тий миллионы коммунистов трудящихся отдавали свои силы, своё мужество,
свои жизни в борьбе именно за то, чтобы было больше социализма. Их партий-
ные билеты, их трудовые биографии не были запятнаны беспринципностью и
карьеризмом. Их светлые имена, их трудовые свершения, заложившие основу
материального и духовного богатства нашей Родины, и сегодня служат преоб-
разовательной работе партии и народа.
      Что такое культ личности, я, к сожалению, знаю не понаслышке. Не хо-
телось бы говорить о себе, но уж как на духу – в нашей семье тоже были и рас-
стрелянные, были и исключённые из партии. После XX съезда партии все они
реабилитированы как граждане и коммунисты. И мы-то знаем, как много герои-
ческого сделал наш народ вопреки культу личности и застойным явлениям, и я
полностью и целиком поддерживаю в этом аспекте выступления товарищей
Бондарева и Олейника.
      Товарищи, разве можно согласиться с тем, что под флагом восстановле-
ния исторической правды зачастую идёт её полное искажение? Разве можно со-
гласиться с тем, что советские люди – это в наших-то печатных изданиях! –
представлены как рабы (я почти цитирую), которых якобы кормили только ло-
жью и демагогией и подвергали жесточайшей эксплуатации?
      Вот тут бы и сказать, кто стоит за такими публикациями. Ведь не
были они случайными. Но не сказал.
      Наша пресса проделала большую работу по перестройке. Но вместе с тем
– говорю  это с большой горечью – отдельные, подчёркиваю, отдельные редак-
торы газет уважительное отношение и доверие к ним со стороны ЦК и Гене-
рального секретаря ЦК поняли, видимо, как возможность проявлять своеволие,
уйти из-под партийного контроля, использовать газеты для сведения личных
счетов. Групповщина оказывает поддержку недостойным людям. Это ведь им
принадлежит мысль о нарастании сопротивления перестройке, призывы выис-
кивать врагов перестройки, составлять их списки. Очень часто с этой целью
подбираются письма читателей совершенно тенденциозные. Надо полагать, что
ЦК и редакционные коллегии газет и журналов сделают надлежащие выводы из
совершенно правильных, принципиальных выступлений делегатов на этот счёт.
      Что и говорить? За три месяца после появления статьи Нины Андрее-
вой, о которой одобрительно отозвался сам Лигачёв, к моменту начала конфе-
ренции было опубликовано около сорока откликов. Разве он не видел, что один
Гавриил Попов дважды успел лягнуть принципы социализма в газетах "Совет-
ская культура" и "Московские новости", определяя Андрееву в число противни-
ков перестройки? Разве не подхватили это обвинение в качестве знамени груп-
па писателей публикацией письма в "Правде", "Литературная газета", "Аргу-
менты и факты", "Новое время" и другие. Неужели не известно было, что за
ними стоял Александр Яковлев, который и начал кампанию апрельской статьёй
в "Правде"? О нашумевшей пьесе Шатрова "Дальше… Дальше…Дальше!", ис-
казившей до неузнаваемости исторические события, и то написали за это
время в четыре раза меньше. Только о Сталине продолжался вал очернитель-
ских публикаций, превзошедших тематику письма Андреевой в несколько раз.
Как далеко было до объективности многим авторам. Об этом нужно было от-
крыто говорить на конференции. Но…
      В годы застоя я жил и работал в Сибири – краю суровом, но поистине
чудесном. Меня нередко спрашивают, что же я делал в то время. С гордостью
отвечаю: строил социализм. И таких было миллионы. Было бы предательством,
если бы я не сказал о тех, с кем связал свою судьбу, делил радости и горести.
Многие из них уже ушли из жизни. Не всё сразу получалось. Приходилось до-
делывать и переделывать, но трудились без оглядки, может быть, потому, что
знали: дальше Сибири не пошлют. Трудились, чтобы людям жилось лучше,
чтобы государству дать больше и интересы области отстоять.
      Не хотелось бы говорить, но вы поймёте, почему это скажу. Уже более
10 лет, как область, в которой я работал с товарищами, участвующими в конфе-
ренции, снабжается продуктами питания целиком и полностью за счёт собст-
венного производства, причём  по хорошему рациону, а ты, Борис Николаевич,
работал 9 лет секретарём обкома и прочно посадил область на талоны. Вот что
значит политическая фраза и реальность. Вот  что означает расхождение между
словом и делом.
      Нельзя не согласиться с обвинением, но возникает  вопрос: почему же
именно Лигачёв, как он утверждал в начале своей речи, рекомендовал Ельцина в
состав секретариата, если знал о таком недостатке в работе секретаря об-
кома?
      Хочу сказать и о другом, потому что порой только с одной стороны су-
дят о Лигачёве. В ту пору в стране, в центре и во многих регионах разрастались
застойные явления. Знаю теперь об этом больше, чем когда работал в Сибири.
Страна катилась к кризису, получили распространение злоупотребление вла-
стью, коррупция, взяточничество, падала дисциплина, общество разъедало
пьянство, неуклонно снижался международный авторитет нашей страны. И на
самом верху происходило нравственное разложение, безудержно шло восхвале-
ние тогдашнего руководства страны. Над партией нависла грозная опасность.
Недаром В. И. Ленин говорил: "Все революционные партии, которые до сих пор
гибли, – гибли оттого, что зазнавались и не умели видеть, в чём их сила, и боя-
лись говорить о своих слабостях".
      И вот пришел – не апрельский, заостряю ваше внимание, – пришёл  мар-
товский Пленум ЦК 1985 года, тот Пленум, который решил вопрос о Генераль-
ном секретаре ЦК. Надо сказать всю правду: это были тревожные дни. Могли
быть абсолютно другие решения. Была такая реальная опасность.
      Хочу вам сказать, что благодаря твёрдо занятой позиции членов Полит-
бюро товарищей Чебрикова, Соломенцева, Громыко и большой группы первых
секретарей обкомов на мартовском Пленуме ЦК было принято единственно
правильное решение.  Апрельский Пленум ЦК посмотрел прямо в глаза дейст-
вительности, вскрыл ошибки и определил стратегию ускорения и обновления.
Вот в чём суть моего понимания того и нынешнего времени, в этом, как мне ка-
жется, заключено и диалектическое единство обновления и преемственности.
      Теперь – о  темпах  перестройки.  Наверное,  скажу вещи уже известные.
Перестройка является трудным и длительным процессом. И очень важно, това-
рищи, не уклоняться от назревших проблем, решать их энергично, новаторски,
но без наскока и осмотрительно, учитывая последствия. Политикой заниматься
– зто, извините за резкость, не щи хлебать. Вместе с решительностью должна
быть, обязательно должна быть осмотрительность. Не зря мудрость гласит:
прежде чем войти, подумай, как выйти.
      Любопытная фраза у Лигачёва, не правда ли? "Прежде чем войти, по-
думай, как выйти". Кто знает, как выйти из того, куда мы вошли? И кто знал
об этом раньше, когда входили в эту перестройку? Да и хотели ли знать это
поводыри? Вот в чём вопрос.
      Главное – двигаться вперёд практическими делами, ощутимыми резуль-
татами. Надо буквально поднять на щит результативность как решающий кри-
терий оценки каждого коллектива и каждого работника. У нас развелось очень
много людей, о которых в народе говорят: слов на мешок, а дел на вершок.
      А не то же мы видим в перестройке? Не этот ли мешок слов обрушил
на обывателя Горбачёв?
      Несколько слов о работе Секретариата ЦК. Мне поручили вести теку-
щую работу в Секретариате ЦК. Это поручение Политбюро. Секретариат делает
упор на организацию и контроль текущей работы. Скажу откровенно, при изу-
чении положения на местах и в центре, при обсуждении вопросов в Централь-
ном Комитете секретари ЦК иногда сталкиваются с проявлениями недисципли-
нированности кадров, дряблостью в руководстве. Как мы поступаем в таком
случае? Следует настоящий партийный спрос. Мы же договорились, что в об-
ществе не должно быть каких-либо зон, закрытых для критики, вне контроля.
Но при самых острых обсуждениях проблем в ЦК, хочу подчеркнуть, наряду с
требовательностью всегда присутствует дух уважения к товарищам. И конечно,
никто ни перед кем не ставит задач выискивать отрицательные факты. Это про-
сто омерзительно, если бы так было в отношении кого бы то ни было.
      Борис Николаевич Ельцин на Пленуме ЦК обвинял Секретариат ЦК в
том, что сам насаждал в Московском горкоме партии. Замечу, что, будучи сек-
ретарём горкома партии, он не бывал на заседаниях Секретариата. Хочу сказать
и другое. Трудно поверить, но это факт: находясь в составе Политбюро, присут-
ствуя на его заседаниях, а заседания длятся по 8 – 9 и 10 часов, почти не прини-
мал никакого участия в обсуждении жизненно важных проблем страны и в при-
нятии решений, которых ждал весь народ. Молчал и выжидал. Чудовищно, но
это факт. Разве это означает партийное товарищество? Свою задачу, смысл сво-
ей деятельности секретари ЦК, аппарат ЦК видят в оказании помощи, налажи-
вании работы на местах. Об этом свидетельствуют ставшие правилом рабочие
поездки секретарей ЦК и сотрудников аппарата ЦК по стране, общение с пар-
тийным активом и трудовыми коллективами.
      Но я был бы не прав, если бы не сказал и следующее. В работе Секрета-
риата ЦК есть серьёзные недостатки и слабости. Мы сильно втянуты в решение
текущих хозяйственных вопросов. Основательно втянуты. Порой мы принима-
ем новое решение, не обеспечивая выполнение принятых. Словом, у нас есть
резервы, и нам надо прибавить в работе. Хотя, говоря откровенно, нагрузка
чрезмерная, и работают мои товарищи на износ. И это, прежде всего, относится
к Генсеку.
      Ну как же, как же можно без поклона в сторону Горбачёва?
      Хотел бы в связи с этим сказать, что мы очень спокойно принимаем
предложения о двух подряд сроках избрания в руководящие органы, многим из
нас, из нынешнего состава Политбюро и секретариата ЦК, при такой напряжен-
ной работе дай бог, чтобы сил хватило хотя бы на пять лет.
      Здесь поднимался вопрос о социальной справедливости. Меня он также
волнует. По труду – в этом суть социалистической социальной справедливости.
Говорят, что этот принцип не соблюдается в нашем обществе, часто нарушает-
ся. Правильно говорят. Правда, при этом часто ссылаются на партийный аппа-
рат. Думаю, что здесь кое-что нужно уточнить и кое в чём хладнокровно ра-
зобраться.
      Важный, между прочим, вопрос. Давайте внимательнее послушаем, что
скажет Лигачёв. Ведь у Ельцина это конёк в выступлениях. На этом он начал
завоёвывать популярность. О привилегиях он говорил ещё на предыдущем съез-
де и именно его в первую очередь имел в виду сейчас Егор Кузьмич, говоря "час-
то ссылаются".
      Вопреки распространённому мнению, по заработной плате партийные
работники идут на 26-м месте в стране. Средняя зарплата партийного работника
216 рублей. Потеря в заработке нередко  значительная, когда специалистов на-
родного хозяйства выбирают на работу в партийные органы. По этой причине,
кстати говоря, ухудшается состав партийных работников. Об этом с тревогой
говорил здесь делегат Саранских. Об этом говорили мне и многие рабочие-
коммунисты, когда я был недавно в Куйбышевской области.
      Как ты думаешь, читатель, не следует ли понимать слова Лигачёва
так, что в составе партийных работников по упомянутым причинам стали
появляться менее честные коммунисты, которые шли на меньшую зарплату,
будучи уверенными, что найдут возможность компенсации потерь другими
способами? Тут тоже есть, о чём подумать.
      Вообще относительно льгот хотел бы сказать следующее. Следовало бы
в самое ближайшее время опубликовать официальные данные по этому вопро-
су, ибо, действительно, народ и партия имеют право знать правду. Пока же в
ходу эрзац из газеты "Московские новости".
      У партийного работника одна привилегия – быть впереди, драться за по-
литику партии, верой и правдой служить своему народу.
      Есть люди, которые толкают нас на уравниловку, отождествляя её с со-
циальной справедливостью. И делается это порой для того, чтобы прослыть в
массах своим человеком. Уравниловка порождает иждивенчество, нивелирует
труд людей. Есть люди в нашем обществе, и это правда, которые незаслуженно
пользуются льготами, допускают казнокрадство. И тут надо наводить твёрдый
порядок.
      И мы начали эту работу. Притом начали за год, за полтора до апреля
1985 года, в частности по Узбекистану, Краснодарскому краю. Начали ещё то-
гда, когда у руководства страной были другие люди. Надеюсь, понятно, что в ту
пору у тех, кто этими делами занялся, было очень опасное положение. Можно
было в любой момент оказаться в лучшем случае послом в отдаленной стране.
Но и тогда Михаил Сергеевич Горбачёв твёрдо заявил: в партии и в обществе не
должно быть зон вне критики и вне контроля. Эта работа сейчас продолжается
настойчиво, последовательно и, поверьте, делается, естественно вместе с вами,
всё, чтобы не вернулись люди, запятнавшие светлый облик советского руково-
дителя. Время их вышло.
      Отчего же в таком случае запятнавшего честь руководителя Ельцина,
убрав из Политбюро, поставили на должность министра?
      И, наконец, последнее – о дисциплине в партии. В процессе дискуссий
сталкиваются разные точки зрения. И это замечательно. Это нормально. Но
плохо, когда коммунист, член ЦК, не получив поддержку партии, апеллирует к
буржуазной прессе. Как из песни слов не выбросишь, так и этот факт сейчас не
вычеркнешь. По-видимому, хотелось товарищу Ельцину напомнить о себе, по-
нравиться. О таких людях говорят: никак не могут пройти мимо трибуны. Лю-
бишь же ты, Борис Николаевич, чтоб все флаги к тебе ехали! Слушайте, если
без конца заниматься интервью, на другое дело времени и сил не останется.
      Пишут и о нас. В том числе разное пишут за рубежом о Лигачёве. Иногда
спрашивают, как я к этому отношусь? Перефразировав слова великого русского
поэта, скажу: в диком крике озлобленья я слышу звуки одобренья.
      Мы идём своей дорогой, товарищи, дорогой мира и социализма. Партия
и её руководство едины. У нас нет фракций, реформаторов и консерваторов, но
кому-то очень хочется, чтобы такие были. Такие суждения навязываются для
того, чтобы расколоть руководство. Но, как мне уже приходилось говорить, те-
перь другие времена, другая политика и другие руководители. Все мы глубоко
привержены политике перестройки. Видим в этом великом деле смысл всей
своей жизни.
      На этом, уважаемые мои, очередное заседание суда над Ельциным не
закончилось. Были потом и другие выступления, свидетельствовавшие о том,
что грубость и неуважение бывшего партийного руководителя доводили иных
оскорблённых им до самоубийства, было выступление и секретаря парткома 
свердловского машиностроительного завода Волкова в защиту Ельцина, кото-
рый высказал надежду, что его поддержит вся делегация Свердловска, но она
отказалась от такой чести, высказавшись диаметрально наоборот запиской в
президиум, было и выступление председательствующего на суде Горбачёва,
речь которого я не предлагаю читателю по той причине, что пустые слова его
настолько завязли, как мясные жилы в зубах, что повторять их просто не хо-
чется.
      Впрочем, один момент из его выступления следует сегодня высветить
для понимания последующих событий. Во-первых, не надо забывать, что кон-
ференция судила не только Ельцина, и даже не столько его, сколько саму пар-
тию в его лице. По самому Ельцину решения никакого не приняли, если не
учесть отказ ему в реабилитации. А вот по партии, являвшейся краеугольным
камнем всей политической системы страны, было принято решение "О неко-
торых неотложных мерах по практическому осуществлению реформы поли-
тической системы страны".
      О чём это говорило? Надавливаемый сверху затрещал остов системы,
её костяк. Её могучее дерево начали раскачивать, но партия сама, то есть
миллионы простых коммунистов, пока этого не поняла. Знали, что в партии
что-то плохо. Что-то идёт не так, как надо. Но что? Затрещали корни, вот-
вот вырвутся из земли. Но и этого не видят. Кто тянет? Куда? Зачем?
      Как король в одеяниях. Не поймёшь его: худ на самом деле или толст,
чёрен кожей или бел? Раздеть бы его до гола, но неудобно, не принято: а вдруг
узнают что-нибудь такое, что он и слаб и немощен совсем? И вот подчиняют-
ся неизвестно кому: ежонку, телёнку, лягушонку, а, может быть, льву?
      Кто-то предложил на всякий случай для усиления подчинить в одних ру-
ках партию и Советы. Другие придумали разграничить ответственность, уб-
рать дублирование одних и тех же вопросов партийными и советскими орга-
нами. Некто высказался о создании нечто вроде президентской республики.
      Все хотели чего-то найти на конференции, но никак не удавалось. Фо-
нарь революции притушили, другие зажечь не смогли, и вот стали тыкаться в
потёмках в поисках неизвестно чего.
      Горбачёв, как фокусник брал все предложения и, пожонглировав ими в
словесной атмосфере, спокойно откладывал.
      - Остался вопрос, который на конференции живо обсуждался. Речь идет
о взаимодействии партии и Советов. Я лично очень близко воспринял всё ска-
занное здесь о жизни партии и страны. И чувствую, как основательно и ответст-
венно товарищи реагировали на эти вопросы. Скажу ещё раз и хочу, чтобы моя
убеждённость передалась вам: я думаю, что политическую реформу мы должны
именно так осуществлять – во взаимосвязи: чтобы одновременно росла роль
партии – политического авангарда общества и возрастала и укреплялась роль
Советов, чтобы одно с другим было связано. Совету должно быть подведом-
ственно всё, что находится на его территории. Исполкомы должны быть силь-
ными, с большими правами. Но одновременно необходимо поднять роль самих
Советов, то есть решить самый больной вопрос в советском строительстве, ис-
править то положение, когда исполкомы вырвались из-под контроля Советов, а
значит, в какой-то мере и из-под контроля народа.
      Когда все исполнительные органы будут по-настоящему подотчетны Со-
ветам, Совет станет полнокровным и действенным органом. Но президиум Со-
вета, который формируется в составе его председателя и руководителей посто-
янных комиссий, не руководит исполкомом. Он организует работу выборного
органа, с тем, чтобы поднять его роль и весь уровень работы. А народ через
своих депутатов в Советах, через постоянные комиссии будет держать под кон-
тролем исполнительные органы.
      Это особенно важно ещё и потому, что мы хотим путём более чёткого
разделения труда между партийными и государственными органами передать в
исполкомы огромную массу вопросов, которыми сейчас занимаются отраслевые
отделы партийного комитета. Это очень важно, товарищи.
      Ведь мы же с вами коммунисты. Мы должны понимать, что если партия
не подставит плечо, свой авторитет, то реформа политической системы не пой-
дет. В то же время мы должны, освободив партию от несвойственных ей функ-
ций, сохранить через Советы её связь с народом. Более того, поставить её под
контроль народа.
      Я даже сначала не понял, почему у делегатов возникает какое-то недо-
умение, подозрение и опасение. Сегодня партийный орган управляет всеми де-
лами, и к этому все привыкли, хотя и знаем, что это привело к определённым
потерям и в партийных делах, и во всём советском строительстве. А теперь, ко-
гда мы хотим сделать крутой поворот и точнее определить роль партии в систе-
ме народовластия, а не так, как было раньше – через присутствие секретаря в
исполкоме, – теперь это почему-то вызывает сомнения.
      Я вспоминаю, как происходили заседания исполкома в Ставрополе. То-
варищ Таранов, председатель Ставропольского крайисполкома, здесь присутст-
вует. Сидит, бывало, за председательским столом, а я – рядом. И он всё погля-
дывает на меня: начинать ему заседание или не начинать, ждёт, что я скажу. Два
руководителя сегодня в исполкоме, а делу от этого только вред. И получается,
что исполком усиливает свой авторитет за счёт присутствия в нём члена ЦК,
первого секретаря крайкома. А Совет – это уже так, как свадьба с генералом.
Поэтому нужен, товарищи, большой поворот.
      Но, подумал я, почему же товарищей что-то беспокоит? Наверное, суще-
ствует критическое отношение, недоверие к деятельности некоторых секретарей
партийных комитетов. И люди боятся: а не будет ли создана ситуация ещё хуже,
если этот человек станет возглавлять еще и Совет? Но ведь в данном случае
секретарь партийного комитета будет прямо связан с депутатами, с самим Сове-
том. И главное – он будет под контролем народа. Более того, если Совет его не
изберёт, то его судьба и как партийного секретаря, наверное, предрешена. Если
посланцы трудящихся в Совете не доверят секретарю быть председателем Сове-
та, тогда вряд ли он может быть и секретарём. Партийный комитет тогда дол-
жен сделать соответствующие выводы. То есть, понимаете, усиливается народ-
ный контроль над партийным комитетом через механизм Советов.
      Такая мера даст нам возможность активно повести политическую ре-
форму, поддержать Советы и вместе с тем сохранить направляющую роль пар-
тии в Совете.
      Я прямо скажу: если бы делегаты конференции настаивали на том, чтобы
не принимать это предложение, я бы без такого пункта не мог бы голосовать за
данную резолюцию. Потому что я убежден: реформа не пойдет без решения
этого вопроса.
      Ну, стали судить да рядить по этому вопросу. Не всем это понрави-
лось. Не всем было понятно. Некоторые, те, что подальновиднее, испугались,
так как заметили, что последнее время, что ни делается, то всё к худшему.
Вот и ректор авиационного института из Уфы высказался в этом духе:
      - Мы этот вопрос (о совмещении должностей) обсуждали в делегации и
после серьёзных дискуссий пришли к выводу решительно поддержать предло-
жение Михаила Сергеевича Горбачёва. Учтём, что это предложение сформули-
ровано не автономно, оно в "пакете" всей реформы политической системы. От-
рывать его от других мер по демократизации общества – значит сильно дефор-
мировать целостное представление о реформе, о реорганизации политической
системы. Это мой первый тезис.
      Второе соображение. Мы – партия руководящая, мы этого и не скрываем.
Странно было бы скрывать. Но мы договорились о том, чтобы разделить, раз-
граничить функции партийных органов от советских и хозяйственных органов.
Мы говорим: "Партия должна влиять на деятельность Советов через коммуни-
стов, там работающих". Но ведь эта формула может остаться декларацией, если
не будет подкреплена организационно. И вхождение первого секретаря райко-
ма, горкома и т. д. в Совет даёт такую организационную форму, как бы легали-
зует то, что мы фактически признаём абсолютно необходимым, закрепляет это
конституционно.
      И я считаю, что мы решительно должны поддержать это предложение,
которое является важной составной неотъемлемой частью реформы политиче-
ской системы.
      Высказывают опасения, не приведет ли это к какой-то избыточной кон-
центрации власти? Но ведь гарантия против рецидивов культа не заключается
только в такого рода установлениях, она зависит от уровня политического соз-
нания коммунистов и всего народа. Мы по этому пути повышения уровня поли-
тической сознательности идём уверенно. В этом же первейшая гарантия.
      Рвался, конечно, Горбачёв к абсолютной власти. И это становилось
видно невооружённым глазом, но не всем в то время. От московской партий-
ной организации поддержал предложение Шестопалов, сделав своё дополнение:
      - Предлагаю этот пункт усилить. А именно производить выборы предсе-
дателей Советов, Председателя Верховного Совета прямым тайным голосова-
нием всего народа. Я считаю, что это привёдет, во-первых, к укреплению авто-
ритета и роли партии, во-вторых, это даст руководителю возможность реши-
тельно и твёрдо проводить политику и, в-третьих, это даст народу гарантию по-
литической стабильности.
      Серьёзнейший читатель этих строк, это очень важно запомнить, что
ответил Горбачёв, так как придётся нам вернуться к его словам очень скоро. А
сказал он вот что:
      - Этот вопрос обсуждался на заседании комиссии. Выступал, в частно-
сти, товарищ Колесников, директор Норильского горнометаллургического ком-
бината, и тоже вносил предложение установить в стране президентский пост и
избирать на него кандидата таким образом, как предлагает здесь товарищ Шес-
топалов. Комиссия обсуждала это предложение, и мы пришли к тому мнению,
которое зафиксировано в резолюции, а именно: нам негоже отказываться от то-
го, что рождено самой практикой нашей революционной борьбы. Советы рож-
дены творчеством самого народа, связаны с именем Ленина. И не вина Советов,
что они оказались в нынешнем положении. Вина – в другом, о чём мы с вами не
раз в последнее время говорили, в том числе и на этой конференции. Но нет со-
мнения в том, что форма Советов позволяет по-настоящему реализовать потен-
циал социалистической демократии. Поэтому отказываться от советской фор-
мы, мы считаем, принципиально не следует. Это первое.
      Второе. Нам кажется, что президентская форма правления в условиях
нашего многонационального государства неприемлема и не вполне демокра-
тична, поскольку слишком большая власть сосредоточивается в руках одного
человека. Нам лучше иметь Верховный Совет, который будет формироваться
так, как мы задумали, – съездом  Советов, где будут представлены все нации и
народности, все общественные слои. Там будет решаться и вопрос о Председа-
теле Верховного Совета.
      Нужно признаться, что много вопросов было поднято на конференции.
Действительно нигде до сих пор не возникал публично вопрос, например, о воз-
можности добровольного выхода из партии, о демократичности выборов да и
другие. Вопросы-то поднимались, им аплодировали, их поддерживали, с ними
спорили, но как же они претворялись в жизнь?
      
      Настенька жила в Москве и, значит, совсем недалеко от Кремлёвского
Дворца Съездов, где заседала конференция, но о том, что там происходило, уз-
навала так же, как все, по газетам и с экрана телевизора. Первого июля она си-
дела вместе с папой и Верочкой у голубого экрана. Они пили чай и смотрели
прямой репортаж с конференции. Делегаты обсуждали поправки к резолюции
"О гласности".
      Слово для поправки предоставили делегату из Тюменской области Ве-
дерникову. И телевизор донёс слова предлагаемой поправки:
      - Пункт пятый, строчка шестая. Записано: "Конференция считает недо-
пустимым сдерживание критических выступлений прессы". Предлагаю поста-
вить запятую и дописать: "как и опубликование необъективной информации,
задевающей честь и достоинство гражданина"…
      Он сказал ещё что-то, но его перебила Настенька:
      - Папа, ты слышал? Наконец-то заговорили обо мне.
      - Минутку, - остановил её Алексей Иванович, поднимая палец. – Слушай.
      На предложение отвечал Горбачёв:
      - Ну что же, эта тема звучала в выступлениях делегатов. Человека мы не
должны унижать обидными эпитетами, недостоверными или ложными фактами.
Предложение верное. Тут трудно с чем-то спорить.
      - Вот то, что нам надо, - сказал Алексей Иванович, откидываясь в кресле.
Хорошо, что я записываю всё на видик. Надо будет дать эти слова завтра Лео-
ниду Евгеньевичу. Может, они ему пригодятся в выступлении.
      Судебное заседание по делу Настеньки было назначено на понедельник
четвёртого июля. Стороны тщательно готовились. Понедельник наступил. В
Москве стояла июльская жара.
      Настенька пришла на суд в однотонном голубом костюме из лёгкой
блузки и юбки. Никаких украшений девушка не надела, но сама блузка, застёг-
нутая до шеи, плотно обтягивающая девичью грудь и обрамлённая строгим бе-
лым воротником, как бы подчёркивающим высоту полных грудей, украшала
Настеньку, а расклешённая юбка,  доходящая до самых колен, придавала фигуре
парадную строгость. Обычно рассыпанные по плечам волосы в этот раз были
аккуратно подобраны и стянуты на затылке голубым ободком, позволяя концам
волос пушистым веером расходиться на плечи. Настенька выглядела целомуд-
ренной красавицей. Ни яркой губной помады, ни чёрной туши, ни наклеенных
ресниц, ни выщипанных бровей.
      Внешнее спокойствие подсудимой, которое поразило пришедших на суд,
объяснялось и тем, что она дала себе слово быть сильной, и тем, что ознакоми-
лась с обвинительным заключением ещё до первого заседания, которое так
удачно отменилось, и теперь знала его почти наизусть, не ожидая никаких сюр-
призов со стороны прокурора. Её адвокат Леонид Евгеньевич всё это время с
момента, когда включился в дело, куда-то исчезал, что-то искал, появляясь в
доме  Большого Ржевского переулка почти каждый вечер хоть не надолго, что-
бы, всё так же барабаня пальцами правой руки по кругленькому животу, как-то
странно посмеиваясь, сохраняя на лице серьёзность, узнать, что делала На-
стенька, спросить телефоны её подруг и сообщить, что в вопросе защиты всё
обстоит просто отлично, хотя сложности, по его словам, ожидались немалые.
      - Единственное, - говорил он, - очень прошу, Настенька, ни в коем случае
не признавай себя виновной в убийстве. Это же просто смешно. Откуда ты зна-
ешь, что ты его убила? Ты сбросила с себя насильника. Обычная самооборона.
Более того, по материалам медицинской экспертизы парень скончался по пути в
больницу скорой помощи, а перед этим в комнате, где он лежал, была драка.
Тебе ведь не известно, что там произошло?
      - Нет, конечно, - соглашалась Настенька, - я и узнала-то это от вас. А
раньше действительно думала, что виновата в его смерти. Но ведь всё-таки я его
сбросила на магнитофон?   
       - Тьфу ты, опять за рыбу грош! – возмущался Пермяков. – Впервые ви-
жу, чтобы человек сам настаивал на своей вине. Ты защищалась – это главное.
И не говори ты им о том, что спала с иностранцами. Никто же не зафиксировал
там твои похождения. Ну, признайся, что зашла однажды за фотографией, кото-
рую тебе обещали. Это ведь для дела не имеет никакого значения, но эффект на
судей может произвести, если заговорят о твоём распутстве.
      - Хорошо, попробую, только я не умею врать.
      - В этом-то и сложность. А ты не обманывай, но и не говори, чего не
просят. За язык никто не тянет. И не вздумай сказать, что я тебя учил говорить
неправду. Хоть на это можно рассчитывать?
      - Это я вам обещаю, Леонид Евгеньевич.
      - И на том спасибо.
       Спокойной Настенька была на суде ещё и потому, что не совсем верила
в оптимизм адвоката, больше верила в победу тех трудностей, о чём он упоми-
нал вскользь, и потому готовила себя заранее к решению судей о её виновности.
Это решение она должна была принять стойко, хотя мама, конечно, сразу запла-
чет, а это перенести гораздо труднее, чем всё остальное. Бабушку на суд не пус-
тили. Все дома дружно заявили, что об этом не может быть и речи. Верочка и
папа более стойкие и будут думать только о том, как подбодрить Настеньку. Так
что мамины слёзы были главной проблемой для Настеньки. Так, по крайней ме-
ре, она думала, подготавливая себя морально к процессу.
      Однако обстоятельства жизни часто складываются не так, как ожидается
или хочется. Может быть, существование наше в этом мире тем и интересно,
что всё в нём неожиданно, всё ново.
      Прокурор в своём начальном выступлении настаивал на том, что На-
стенька убила Вадима умышленно. Ему пришлось выложить из сундука памяти
все самые красноречивые выражения, которые когда-либо встречались ему на
пути, для того, чтобы выдвигаемое им обвинение прозвучало убедительным.
      - Уважаемый председатель суда, уважаемые присяжные заседатели. Се-
годня мы рассматриваем одно из самых печальных дел в моей практике. Перед
нами сидит красивая молодая девушка, которой жить бы и жить, любить и быть
любимой, воспитывать детей и читать книжки, но вместо этого она сидит на
скамье подсудимых, на самой низкой скамье нашего общества, если мне будет
позволено так выразиться. Почему она оказалась там, а не вместе с нами, чест-
ными людьми?
      И я вынужден ответить, что, к сожалению, причина лежит в древней бо-
лезни человечества, которую до сих пор не удаётся нам изжить. Я имею в виду
корысть. Да, ту самую корысть, которая приводила ко многим преступлениям в
жизни любого общества и очень часто, как и в случае, рассматриваемом нами
сегодня, заканчивавшимся насильственным прерыванием человеческих жизней,
то есть смертью.
      Кто же в данном случае был жертвой насилия? Сын высокого партийно-
го функционера, с высокой, смею заметить, зарплатой, позволявшей любимому
чаду жить на эти деньги свободно, раздавая их направо и налево в виде чаевых
официантам, барменам и, что особенно важно в нашем деле сегодня, любимым
девушкам.
      Я не буду описывать характер и моральные качества погибшего, ибо ка-
ким бы плохим или хорошим он ни показался одному или другому слушателю,
но он был рождён человеком. А всякая жизнь человека важна обществу, и ни-
кому не дано право прерывать её по собственному усмотрению, то есть, когда
она тебе то ли не пришлась по вкусу, то ли ещё по какой-то личной причине.
       Между тем, как явствуют материалы дела, эта жизнь была прервана мо-
лодой красивой девушкой Александрой Болотиной, и прервана, нужно сказать,
в самый кульминационный момент всякой жизни – в момент любви, а выража-
ясь научным термином, в момент интимной близости, когда все мысли, казалось
бы, должны витать вокруг одного единственного и главного – новой жизни, ра-
ди чего и существует любовь.
      Это печально, но факт. Молодая девушка, студентка, учится, видимо, в
институте не столько для того, чтобы получить знания, сколько для того, чтобы
из общей массы, в принципе, однородных по составу студентов выудить самого
выгодного в финансовом плане для себя жениха. Она сама живёт отнюдь не в
бедной семье и потому запросы у неё весьма высоки. Потому и остановила она
свой выбор на богатом студенте, который по своей наивности даже не скрывал
этого и готов был предоставить радость общения с ним и его широкой щедрой
натурой любой душе, которой он понравится особенно, если она ему тоже чем-
то приглянулась. А, как вы видите, подсудимая хороша собой, что, увы, и явля-
ется причиной бед многих мужчин.
      Выступая с речью, Горохов хорошо знал, что лучше было бы приберечь
основное красноречие для заключительного выступления, но в зале находился
Алик Бербер с диктофоном в кармане. Алик сказал, что долго задержаться в су-
де не сможет и после вступительных слов прокурора и адвоката уйдёт в редак-
цию. Конечно, их отношения с Бербером несколько напряглись после появления
статьи в день первого заседания, из-за чего пришлось откладывать слушание и,
кроме того, работать теперь с другим судьёй значительно менее удобным, чем
предыдущий. Но Бербер сдержал слово, отдав часть своего гонорара  за статьи
Горохову. Да и слава прокурора росла. Его уже все знали в Генеральной проку-
ратуре, многие интересовались ходом дела, часто приходили брать интервью
другие корреспонденты. Показали даже в одной из программ телевидения. Так
что овчинка выделки стоила. И он говорил:
      Желание завладеть богатством и известностью молодого человека, но
вполне возможно, что и другая, скрытая причина, на которой я остановлюсь
позже, заставило подсудимую увлечь его собой и уговорить организовать бога-
тый обед с приглашением высокого должностного лица из министерства ино-
странных дел с целью приобретения ещё одного важного знакомства. Да, Моск-
ва богата на такие лёгкие способы устраиваться в жизни, и потому людям с за-
метным положением в обществе нужно быть крайне осторожными в выборе
случайных знакомых. Можно теперь только сожалеть о том, что этого не знал
потерпевший.
      Но вечер состоялся. Александра Болотина блистала красотой и умением
говорить. Она мало пьёт, однако не потому, что не любит или не умеет пить.
Причина кроется в задумке, в игре, хорошо продуманной заранее, исполнять
которую следовало на трезвую голову.
      Вот Болотина пьёт шампанское, обыкновенный бокал шампанского, и
вдруг падает в изнеможении. Естественная реакция молодого человека, нахо-
дящегося рядом с подругой, а именно таковой считал Вадим Александру, кото-
рая почему-то, кстати, называла себя Настенькой, но мы к этому ещё подойдём,
так вот реакция его была подхватить девушку и отвести в другую комнату, что-
бы не портить вечер остальным, среди которых был и иностранец, между про-
чим, тоже занимавший высокое положение в своей стране.
      Там, в другой комнате, девушка тут же приходит в себя от инсцениро-
ванного обморока, предлагая Вадиму заняться любовью. Она хочет воспользо-
ваться беззащитностью молодого ловеласа, чтобы, пользуясь удачным момен-
том, поймать его в хорошо расставленные сети.
      Уважаемые судьи! Мы не знаем, что именно произошло в закрытой ком-
нате, поскольку свидетелей таких сцен не бывает, но…
      Прокурор выдержал театрально паузу, во время которой перевёл мед-
ленно взгляд с судейского стола на адвоката и прошёлся по лицам зала.
      Отец и мать Настеньки, Верочка и Евгений Николаевич сидели в третьем
ряду, но это было всё равно так близко от Настеньки, что она могла слышать,
как мама, Ирина Александровна вдруг зашептала:
      - Но это ведь неправда. Какой кошмар! Как же можно?
      И тихий ответ отца:
      - Спокойно, спокойно.
      Пауза прокурора закончилась:
      - Я позволю себе представить эту картину, дабы облегчить вам понима-
ние происшедшего. Подсудимая просила ещё чего-то от парня, кроме любви,
которую тот, скорее всего ей успел дать, но получила резкий отказ во второй
просьбе или требовании. В бешенстве от этого она сбивает с ног собиравшегося
уже уходить, но находящегося всё ещё в состоянии сильного опьянения друга, и
зверски бьёт его головой о стоящий на тумбочке магнитофон.
      Александра не боялась последствий, ибо хорошо знала, что к этому вре-
мени в соседней комнате никого уже не будет. Вопрос в том, зачем ей это надо
было? Чего она требовала от Вадима? Боюсь, что ответить нам не удастся, так
как, скорее всего, убийство было спланировано более могущественными сила-
ми. Оно кому-то было нужно. В прежние времена, ещё два года назад, я бы не
осмелился говорить об этом в открытом судебном заседании. Однако, слава бо-
гу, пришла гласность.
      Болотина, понимая, что никого в комнате нет, оставляет на полу тело
убитого ею человека, забирает с собой простыню со следами любви, прошу
прощения за интимную подробность, и удаляется. Я уже не говорю о том, что
взятие простыни являлось просто кражей. Это маленькая деталь в сравнении со
всем остальным. Правда подсудимая утверждала, что выбросила простыню в
форточку. Я обошёл огромное здание, спрашивал всех дворников – никто не
помнит, чтобы хоть раз простыня сваливалась им на голову. Но это так, к слову
сказать.
        В то время, когда подсудимая покинула печальную комнату, как по за-
казу, а у меня есть все основания думать, что именно по заказу, из противопо-
ложной квартиры вырывается ватага дерущихся студентов или аспирантов и,
имитируя пьяную драку, они вваливаются в комнату, где уже нет Болотиной, но
в темноте комнаты, свет был предусмотрительно выключен, все, ничего не видя
под ногами, падают на мёртвое тело.
      Теперь оставалось дело техники. Якобы дерущиеся парни поднялись.
Увидели лежащее тело. Никто ничего не знает. Виновных нет. Начатое, было,
расследование по команде сверху закрывается. Никто больше не пострадал. И
это понятно. Главное действующее лицо Вадим ничего сказать не может, так
как уже лежит под землёй. Александру найти невозможно, так как её называли
Настей. Остальные участники пирушки отсутствовали во время главных собы-
тий. Но всё можно было бы раскрыть и в этом случае, если бы не желание вы-
шестоящих предать дело забвению, оставив бедных родителей страдать без-
утешным горем по своему, пусть несколько беспутному, но сыну.
       И только благодаря перестройке, благодаря появившемуся проницатель-
ному журналисту, удалось восстановить правду и, надеюсь, будет восстановле-
на и законность. Поэтому сейчас нам не важно, что именно хотела от Вадима
Александра Болотина. Не важно, кто за нею стоял, и чьё задание она, возможно,
выполняла. Важно, что она убила человека и должна понести наказание. К это-
му я и призываю вас, уважаемые судьи. Надеюсь, что свидетели, которые прой-
дут перед вами сегодня, дополнят мой рассказ и ещё больше укрепят вас в мыс-
ли о виновности подсудимой.
      Театрально взмахнув рукой, прокурор сел.
      Из третьего ряда послышались всхлипывания Ирины Александровны, но
тут же прекратились, оттого что Алексей Иванович прошептал ей почти в самое
ухо:
      - Будешь плакать, уйдём. Настеньке и без твоих слёз трудно.
       Не смотря на уверения адвоката, что всё будет отлично, Настенька не
представляла, каким образом можно доказать что-то, если в комнате никого,
кроме Вадима и Настеньки не было. Не имея опыта в судебных делах, испыты-
вая определённую нелюбовь к детективным произведениям, она не могла по-
нять, какое могут иметь значение свидетели, если они не видели главного. Лео-
нид Евгеньевич много раз пытался убедить девушку в том, что по закону не
подсудимый должен доказывать свою невиновность, а обвинение обязано пред-
ставить суду доказательства вины обвиняемого  то ли вещественными доказа-
тельствами, то ли свидетельскими показаниями. Но Настенька, как и её мама,
очень переживали, полагая, что закон законом, а суд судом, где и доказательств
полно, если прокурор хочет, и свидетели находятся неизвестно откуда. И теперь
казалось, что худшие их предположения сбывались.
      Впрочем, до свидетелей надо было ещё дожить. Сначала испытание во-
просами и ответами нужно было пройти самой подсудимой. В этот раз судья
была женщина. Пермяков предупредил об этом Настеньку до суда, что её не-
много успокоило. Зато назначенную вместо Косторского судью не очень любил
прокурор. Её назначение было для него своеобразным ударом. Теперь он мог
почувствовать и её неприязнь к прокурору.
      Судья спрашивает мягким голосом, боясь испугать или встревожить:
      - Если защита не возражает, подсудимая, не могли бы вы рассказать о
происшедшем так, как вы себе это представляете? Если вам трудно, можете от-
казаться.
      Во время речи прокурора, здесь в зале суда, перед десятками знакомых и
чужих людей, Настенька давно уже чувствовала себя полностью обнажённой,
как тогда во сне, когда она шла по улице Горького в сторону Красной площади.
Прокурор говорит, а Настенька идёт уже по самой Красной площади, ощущая
физически прикосновение взглядов, скользящих по шее, груди и до самых бо-
сых ног. Люди у мавзолея удивлённо смотрят на неё. Ей становится стыдно, что
она идёт по булыжной мостовой босиком. Эта мысль заставляет улыбнуться:
разве важно то, что она босая, когда на ней вообще ничего нет? Она чувствует
себя обнажённой красавицей с картины Боттичелли. Но там в музее люди смот-
рят на тело, как на искусство мастера, изобразившего красоту. А Настенька жи-
вая. И ей стыдно быть раскрытой для всех.
       Но тут она вспомнила, как стояла на Красной площади во время похорон
Черненко и чего-то боялась. Не того ли, что происходит с нею сейчас, когда она
обнажена? Не появится ли опять этот Горбачёв со своими насилиями? Она об-
водит глазами людей на площади, боясь вновь увидеть того с рогами.
      Кто-то из толпы о чём-то её спрашивает. Она силится понять вопрос.
Встряхивает головой и только тогда, через совершенно неизвестные подполь-
ные каналы сознания до неё доходит вопрос судьи, его смысл.
      Настенька вновь встряхивает головой теперь уже в знак согласия  и вста-
ёт. Адвокат тоже кивнул:
      - Не возражаю.
      Смотрящие на подобные сцены суда  со стороны то ли присутствующие
в зале заседаний, то ли зрители у экранов телевизоров удивляются, почему под-
судимые так спокойно рассказывают о событиях, воспоминания о которых по-
рой вызывают озноб у слушателя. А дело в том, что до того дня, как судья с
присяжными заседателями займут свои места в зале, участникам рассматривае-
мых событий приходится множество раз рассказывать и пересказывать со все-
возможными подробностями то, что болью врезалось в память и могло бы по-
степенно стереться, раствориться в потоках других событий, если бы не посто-
янные повторы для следователя, прокурора, адвоката,  перед родными и близ-
кими, знакомыми и друзьями, когда всё рассказываемое уже не обостряет, а
притупляет такие чувства как боль, стыд, страх, жалость. Так что на момент от-
кровения перед судом признания теряют свежесть восприятия, остроту ощуще-
ния, превращаясь в штамповку, отлитую машиной бесконечных повторов, вы-
зывающих в душе ответчика эдакое равнодушие затупившегося кинжала, не мо-
гущего уже ничего разрубить.
      После всех расспросов и допросов, после многочисленных рассказов и
пересказов Настенька теперь бесстрастно рассказывала о том, как студент стар-
шекурсник Вадим предложил ей выступить со своим французским языком в ка-
честве переводчика на вечеринке, где всё шло хорошо, пока Вадим не подлил ей
в бокал водку, которую она никогда прежде не пила вовсе, после чего у неё за-
кружилась голова, и она очнулась лишь тогда, когда почувствовала себя изна-
силованной. Ей смутно помнится, что насильником был Аль Саид. Но сознание
вновь покинуло её, вернувшись тогда, когда вместо Аль Саида был Борис Гри-
горьевич.
      Людям хотелось знать все подробности. Их лица напряжены. Нет, они не
радуются, не злорадствуют, не смеются. Им страшно не только за неё – уже по-
страдавшую. В самой глубине сознания толкается о стенки мозга, отдаваясь в
сердце и даже желудке, подкашивая ноги и заставляя дрожать руки, страх, что
подобное может случиться и с ними, их тоже могут, да и уже насилуют безнака-
занно другие силы, похлеще Вадима, с которыми не знаешь, как бороться.
Страх охватывал страну, а Настенька продолжала рассказывать о своём.
       Через некоторое время нового обморочного состояния она совсем при-
шла в себя, когда любовью с нею занимался Вадим. И она спросила его, знает
ли он, что с нею были и те другие, на что Вадим заявил, что это нужные люди, и
что происходящее с нею сейчас – это его месть Насте за те пощёчины, которые
она надавала ему несколько лет назад. Тогда-то, поняв, что явилась  для Вадима
лишь предметом мести, а не любви, она скинула его с себя, оделась и убежала
домой, после чего попала в больницу.
      Прокурор поднялся:
      - Я хочу задать вопрос подсудимой.
      - Спрашивайте, - согласилась судья.
      - Скажите, подсудимая, вам часто снятся сны?
      - Часто, - буркнула Настенька.
      - А приходилось ли вам видеть цветные сны?
      - Приходилось.
      - Запоминаются ли они вам? Можете ли вы, например, рассказать о них
утром своим подругам?
      - У меня хорошая память. Могу, конечно.
      - Не приходило ли вам когда-нибудь ощущение ночью, что сон – это не
сон, а действительность?
      - Приходило. Это бывает, по-моему, у каждого.
      - Да, бывает. Именно это я и хотел сказать. Не могло ли быть то, что вы
нам рассказали о кошмарной ночи, вашим обычным сном? Ведь сколько бы вы
не выпили в тот вечер, но выпили, а потому и легко уснули. Могло же вам что-
то присниться?
      - Я так и сама подумала сначала, - согласилась Настенька.
      Прокурор патетически поднял обе руки вверх, медленно разводя их в
стороны и, торжествуя, сказал:
      - Именно это я и хотел услышать. Это был сон. Я не знаю, есть ли смысл
продолжать судебное заседание, когда всё ясно. Однако я хочу всё же спросить
вот о чём. Вы занимались когда-нибудь тяжёлой атлетикой?
      - Нет, а зачем?
      - Вопросы задаю я. Какой у вас вес?
      - Около пятидесяти семи килограмм.
      - Очень хорошо. А как вы думаете, какой вес был у Вадима, который
ростом был на голову выше вас?
      - Не знаю.
      - А я знаю. Около ста килограмм. Поэтому, если вам удалось, как вы го-
ворите, оттолкнуть его от себя, то есть подбросить в воздух так, что он во время
полёта перевернулся и упал спиной на пол, то вам впору выступать на мировом
первенстве по тяжёлой атлетике, и уверяю вас, вы выиграете золотую медаль.
Однако вы сказали, что не занимаетесь тяжёлой атлетикой, так что никак не
могли скинуть с себя Вадима без его на то желания. Это ясно.
      Прокурор сделал движение, словно собираясь сесть, но вдруг вновь по-
вернулся к Настеньке:
       - Я позволю себе задать ещё один вопрос подсудимой. Встречались ли
вы после этого события с иностранными гражданами?
      Настенька растеряно посмотрела на адвоката.
      - Возражаю, - быстро сказал он.
      - Возражение принято, - согласилась судья.
      Прокурор криво улыбнулся, давая понять, что не согласен с судьёй, но
всё идёт в рамках закона и у него будет ещё возможность поднять этот вопрос
позже. Он сел.
      Зал сочувственно смотрел на Настеньку, теряясь теперь в догадках. Про-
курор явно одерживал верх. Настенька сама подтверждала его версию. Неужели
ей всё пришло во сне, и по этой причине разыгралась трагедия с убийством?
Или действительно у неё было задание КГБ? Как же можно было такую тонко
чувствующую натуру использовать в политических играх? Взоры обратились на
адвоката, который сидел совершенно спокойно, только пальцы его быстро бара-
банили по кругленькому животу, обтянутому лёгкой спортивного вида майкой.
      Судья тоже посмотрела в его сторону с нетерпением:
      - У защиты будут вопросы к подсудимой?
      - Разумеется, но сначала позвольте моей подзащитной сесть.
      - Пожалуйста, - согласилась судья, - подсудимая сядьте.
      Теперь я бы хотел попросить сначала выступить общественного защит-
ника, если у суда нет возражений.
      Суд не возражал. Татьяна Евгеньевна, мгновенно покраснев от волнения,
встала, глубоко вздохнула, собираясь с силами и затем вдруг её речь полилась
так, словно она всю жизнь тем и занималась, что защищала людей:
      - Товарищи! Может быть, я неправильно обращаюсь, прошу меня тогда
извинить, но мне впервые приходится выступать на суде. Передо мной лежит
характеристика Болотиной и я, конечно, могу её прочитать, но, я уверена, что
никто не сомневается в том, что она положительная. Я хочу сказать свои собст-
венные мысли, которые пришли, пока я слушала речь прокурора.
      Я женщина и потому, наверное, мне понятнее то, что произошло с под-
защитной. Мне понятно и то, как она себя может чувствовать, слушая совер-
шенно бездоказательные обвинения, высказанные с трибуны этого суда. Ну, как
же можно говорить о какой-то жадности девушки, о её мечте завладеть богатым
женихом, о том, что она вообще могла убить кого-то, когда ею написаны такие
стихи? Я позволю себе прочитать эти несколько строк, опубликованных на днях
в журнале.
      Татьяна Евгеньевна взяла со стола последний номер "Литературной учё-
бы" и так же громко и чётко, как начала выступление, прочитала:
      "Я упаду в тот час, когда останусь
      и в сердце, и в душе совсем одна.
      Тогда и вспомнится, и вызнается сразу,
      Что я почти что каждому нужна.
      Тогда откроется, что в вечер непогожий
      Я для того явилась на земле,
      Чтоб каждый слабый ставил ногу твёрже
      С моею помощью, коль повстречался мне.
      Выступающая сделала паузу, и в зале несколько человек зааплодировали.
Но Татьяна Евгеньевна оборвала их дальнейшими словами:
      - Здесь стоит подпись Джалита. Мы случайно узнали о том, что это стихи
Болотиной и очень обрадовались за неё. Эти стихи были написаны девушкой
давно и совсем не для публикации. Тогда это было кредо жизни, от которого
она не отступила ни на йоту. Давайте проследим её основные шаги. После шко-
лы она трижды настойчиво поступала в институт, желая стать педагогом. И по-
ступила, не смотря на огромные конкурсы. Она хотела быть полезной детям, как
и писала в стихах. Но на её пути оказался негодяй, бросивший её в объятия та-
ких же, как он негодяев. Любовь, о которой мечтает каждая женщина, внезапно
обернулась для Настеньки, извините, мы её все так называем, трагедией, преда-
тельством лучших чувств и надежд. Что может сделать женщина в гневе? Всё.
Но Настенька не сделала ровным счётом ничего. Она только отшвырнула от се-
бя предавшего и продавшего её человека. И у неё хватило на это сил, не смотря
на то, что она напоминает собой хрупкий аленький цветок. Ярость может на-
полнить человека сказочной силой.
      Глядя на Татьяну Евгеньевну, трудно было усомниться в её словах, ибо
сама то она была поплотнее и покрепче Настеньки по крайней мере в два раза.
      - Товарищ прокурор намекал на хорошо продуманную операцию по лик-
видации человека, в которой моя подзащитная играла будто бы главную роль.
Извините, но это смешно было слушать. Разве не известно было вам, что после
этого несчастного вечера Настенька пролежала в больнице с воспалением лёг-
ких и потому не смогла продолжать учёбу. Ей пришлось от университета через
весь город идти пешком в метельную ночь? Неужели и это входило в хорошо
продуманную операцию?
      Когда Настенька узнаёт, что её заразили СПИДом, она снова бросает
учёбу, считая себя не в праве быть учителем. Я уверена, что родители Настень-
ки могли устроить её на высоко оплачиваемую работу и с поездкой за рубеж, но
Настенька пошла работать к нам в музей Николая Островского на нашу очень
маленькую зарплату и работает, мне не дадут соврать присутствующие наши
сотрудники, буквально за двоих. Мы никогда не слышали от неё слова "нет" в
ответ на наши просьбы. Она действительно родилась на свет, чтобы быть по-
лезной людям. Мы благодарны ей за это и никому не позволим её обижать.
      Татьяна Евгеньевна как-то угрожающе махнула рукой и села, тяжело
дыша. Зал гремел аплодисментами. Настенька вцепилась руками в деревянный
бордюр перед собой и непонятно какими силами удерживала слёзы, готовые
вырваться из глаз. Тяжело выдержать, когда тебя ругают, но ещё тяжелее, когда
за тебя заступаются, когда тебе признаются в любви в такие вот критические
моменты жизни.
      Пермяков поднялся, коротко улыбнувшись.
      - Мне, с одной стороны, не легко будет выступать после такой эмоцио-
нальной речи общественного защитника, а с другой стороны, мне кажется, что
она полдела уже сделала. Но я всё же скажу несколько слов по этому весьма
простому, на мой взгляд, делу.
      Евгений Николаевич наклонился к  сидевшим рядом Вере и Ирине Алек-
сандровне, которые теперь буквально светились радостью:
      - Сейчас начнётся самое главное. Не переживайте. Леонид Евгеньевич
знает своё дело.
      Пермяков вышел и встал посреди зала:
      - Несколько минут назад мы услышали рассказ прокурора, изложившего
литературную версию известных всем публикаций Аликберова по поводу непо-
нятной пока гибели Вадима Попкова, но не более того. Я даже не называю это
журналистской версией, поскольку ни в публикации, ни в выступлении проку-
рора нет ни одного реального факта, к сожалению, для нас, находящихся здесь в
зале. Мы просто теряли время на выслушивание литературных выдумок со
зверскими избиениями до смерти стакилограммового сильного парня хрупкой
юной девушкой; нам предложили глухие намёки на связь девушки с могущест-
венными органами государственной безопасности, которые, наверное, ночами
тренировали Александру Болотину приёмам самбо или ещё каким-то другим,
задумав зверское убийство ещё в то далёкое время, когда подзащитной моей
было три года, поскольку именно тогда она потребовала от родителей называть
её Настенькой, а не Сашенькой, как записано было в свидетельстве о рождении.
Очевидно, уже тогда ей было приказано органами вести двойную игру, которую
так гениально раскрыл перед нами прокурор.
       К счастью для моей подзащитной, которая, хоть на первый взгляд и под-
твердила некоторые аспекты обвинения, на самом деле она ничего подобного из
красочно описанного не совершала. Автору публикаций Аликберову, а вслед за
ним и прокурору, захваченным фантастическими разоблачениями, сыплящими-
ся сегодня на наши бедные головы со всех сторон,  трудно было поверить в то,
что КГБ в этой истории проявила свою активность не с идеей убийства распут-
ного молодого человека, а с целью обезопасить страну от распространения
опасной болезни СПИД, которую привёз в Москву с собой иностранный под-
данный Аль Саид. Появление офицера КГБ в здании МГУ с вопросами о том,
кто мог быть в контакте с алжирцем, корреспондент Аликберов расценил, как
попытку органов прикрыть дело об убийстве, о котором в органах даже не зна-
ли, поскольку дело об убийстве закрыли значительно раньше, и с именем ино-
странца оно тогда не было связано. Публикация опорочила сначала органы, а
затем и мою подзащитную.
      Между тем, буквально три дня назад на партийной конференции была
принята резолюция "О гласности", в которой записано следующее.
      Пермяков взял со своего стола газету и зачитал строки:
      - Конференция считает недопустимым сдерживание критических высту-
плений прессы, как и опубликование необъективной информации, задевающей
честь и достоинство гражданина.
      Сидевший и до этого тихо зал, теперь буквально замер, не слыша даже
жужжавших на оконных стёклах мух. Всё внимание впаялось в небольшого че-
ловечика, неторопливо расхаживающего перед столом заседателей.
      - Простим моей подзащитной, воспитанную в ней советской школой ис-
кренность, откровенность, честность и неумение самой бороться с ложью и
фальшью, окружающие нас порой в этом мире. Эти добрые качества не сыграли
ей на пользу при знакомстве с, как правильно было сказано товарищем проку-
рором, ловеласом Вадимом, человеком испортившим, очевидно, не одну жен-
скую судьбу.
      Моя подзащитная не вешалась на шею Вадима, как утверждалось только
что. Она познакомилась с ним задолго до происшедшего, когда только поступи-
ла на учёбу в институт, где, к несчастью для неё учился уже и Вадим. Это он
был инициатором их знакомства, он пригласил её в ресторан, где вместо прият-
ного обеда получил пощёчины от своей новой знакомой за хамское поведение;
это именно он организовал рождественский банкет, за который расплатился на-
личными, заработанными его родителями, а не им самим; он пригласил девушку
в качестве переводчицы и одновременно японской гейши для услады своих дру-
зей, а точнее нужных ему людей. Моя подзащитная оказалась жертвой троих
мужиков, после, так называемой, любви с которыми бежала от такой радости
через всю Москву ночью в метель от здания МГУ до самого центра домой, где
упала без сознания и потом почти два месяца пролежала в больнице с воспале-
нием лёгких. Всему этому мы найдём подтверждения в свидетельских показа-
ниях.
      А теперь я хочу задать несколько вопросов моей подзащитной.
      Настенька встала.
      - Ну что я вам говорил? Он разнёс прокурора, - восхищённо произнёс
шёпотом Евгений Николаевич.
      - Всё зависит ещё и от того, как отнесутся судьи, какое они получили
указание, – не согласился с оптимизмом Инзубова отец Настеньки. – Но по-
смотрим.
      Адвокат спрашивал:
      - Когда вы столкнули с себя Вадима, а я допускаю, что в момент сильно-
го психологического потрясения, каковым было групповое насилие, человек
может быть неимоверно сильным, тому есть немало подтверждений, вам при-
шло в голову, что упавший на пол человек мёртв?
      - Нет.
      - О чём вы думали в  тот момент, когда освободились от насильника?
      - Хотела скорее уйти оттуда?
      - Вы стали одеваться?
      - Да.
      - Вадим лежал неподвижно?
      - Да. Но я боялась, что он сейчас встанет.
      - Вас радовало, что он не встаёт?
      - Да. Я думала, что он пьян и уснул.
      - Что вы сделали, когда оделись?
      - Схватила с кровати простыню и выбросила в форточку.
      - Зачем?
      - Я подумала, что на простыне осталась моя кровь и всё такое. Вадим мог
потом похваляться или ещё что, ну, словом, мне было бы стыдно.
      - То есть вы тогда не думали о том, что можно подать в суд за изнасило-
вание?
      - Нет, тогда мне это не приходило в голову. Я сильно разозлилась на се-
бя?
      - На себя? За что?
      - За то, что поверила этому подонку, когда он клялся в любви?
      - А он клялся?
      - Да, иначе бы я ни за что не согласилась ехать на этот вечер.
      - А позже у вас появлялось желание подать в суд за насилие?
      - Когда я лежала в больнице, то никому не рассказывала о том, что про-
изошло. Я не верила сама, что такое могло со мной произойти. Мысль о том, что
бы заявить в милицию, появлялась, когда я пришла в себя и начала поправлять-
ся, но я боялась, что время упущено и доказать что-то будет трудно. Ведь меди-
цинское освидетельствование должно было быть сделано сразу, а меня лечили
от обморожения. А потом там же в больнице подруги приходили меня навещать
и рассказали однажды о том, что Вадима убили в пьяной драке. Тогда я решила,
что возмездие наступило само собой и нечего поднимать этот вопрос. Недавно я
узнала, что и Аль Саид умер от СПИДа. Получается так, что судьба сама нака-
зывает моих насильников.
      - Но остался ещё один – Соков.
      - Да, но пусть это будет на его совести.
      - От кого вы узнали, что Вадим погиб именно в ту ночь, когда вы были с
ним?
      - Это мне сказал Юра.
      - Кто это?
      - Аспирант, который был с нами на рождественском вечере.
      - Как это произошло?
      - Я увидела его однажды в Елисеевском гастрономе. Он стоял в очереди.
Подошла к нему. Он обрадовался встрече и рассказал о гибели Вадима в ту ночь
и о том, что Аль Саид был болен СПИДом.
      - Вас взволновало это сообщение?
      - Да. Я пошла к моей подруге Наташе домой и сказала, что оказывается я
убила Вадима и мы стали плакать.
      - Почему же вы решили, что вы убили его?
      - Я вспомнила, что он не поднялся тогда, и решила, что раз говорят, что
он тогда умер, значит, это моя вина.
      - Но Юра сказал и о СПИДе у Аль Саида?
      - Да. Я рассказала Наташе потом и об этом. И мы снова стали плакать.
      - А Наташа почему плакала?
       - Ну, как же? Она моя подруга. Ей было жаль меня.
      - У меня больше нет вопросов.
      Председатель объявила перерыв.
      Собравшиеся в зале начали выходить, торопясь в буфет перекусить или
выпить стаканчик прохладительного напитка, на ходу делясь впечатлениями.
Мнения разделились. Одни считали, что прокурор блестяще выступил, и несча-
стную девушку засудят. Другие не соглашались, доказывая, что адвокат очень
силён и держится весьма уверенно. Кто-то из юридически грамотных напомнил,
что в уголовном деле существует срок давности, как и в гражданском, только
чуть больше. Он сказал, что задержись рассмотрение дела ещё на год, вообще
суд бы не состоялся.
      После перерыва началось слушание свидетелей. Первым начал вызывать
свидетелей прокурор. Вошёл Михаил, который привёз Настеньку и Вадима на
тот злосчастный вечер в МГУ. Он подтвердил, что Вадим хорошо относился к
пассажирке и наверняка хотел быть с нею в интимных отношениях, так как он
вообще любил молодых красивых женщин.
      Вопросы задавал адвокат:
      - Показалось ли вам за тот короткий промежуток времени, когда вы еха-
ли в машине, что девушка влюблена в вашего патрона? Пыталась ли она при-
ставать к нему, то есть, вешалась ли к нему на шею?
      - Нет, этого я сказать не могу, - ответил Вадим, - повернувшись лицом к
Настеньке. - Она, насколько я помню, даже не хотела, чтобы он садился рядом с
нею.
      - Ну, это могло быть обычной женской уловкой, отказываясь, привлекать
–  заметил прокурор.
      - Протестую, - немедленно заявил Пермяков. – Обвинение навязывает
своё мнение свидетелю.
      - Протест принят. Продолжайте.
      - Сидя за рулём автомобиля, вы, очевидно, посматривали на пассажиров
в зеркало над головой? Как они себя вели в дороге?
      - Нормально. Девушка сразу отсела к своей дверце, как бы отгоражива-
ясь от Вадима.
      - Вы, наверное, не один раз возили других девушек с Вадимом? Все они
себя вели таким же образом?
      - Ну, что вы? Современные девушки так себя не ведут с тем, у кого мно-
го денег. Обычно к Вадиму липли и готовы были заниматься сексом прямо в
машине, да, случалось, что и занимались на ходу, извините.
      - У меня больше нет вопросов к свидетелю.
      Затем были вызваны по очереди бывшие аспиранты Юра и Валентина.
Оба рассказывали, что Вадим буквально ухлёстывал за Настенькой, которой,
несомненно, это нравилось. Оба сказали, что после бокала шампанского у На-
стеньки закружилась голова, и Вадим увёл её в другую комнату, после чего оба
аспиранта ушли, поскольку у них намечена была другая встреча.
      Адвокат задержал внимание своими вопросами на Юре.
      - Вы уверены в том, что подсудимая пила в последнем бокале шампан-
ское, а не что-либо другое?
      - Не совсем уверен. Может быть, Вадим подлил ей водку, и потому она
неожиданно стала отключаться. Но утверждать не могу.
      - А до этого момента подсудимая много пила? Вы ведь сидели напротив
за относительно небольшим столом, так что не могли не заметить.
      - Конечно, я видел. Рюмки у всех наполнялись сразу официантами. Но
Настя, как мне кажется, пила мало, так как в основном ей приходилось много
говорить. Она почти всё время переводила. Работала удивительно быстро.
      - Как, по-вашему, относились к подсудимой другие мужчины?
      - Протестую! – заявил прокурор. – Это не имеет отношения к делу.
      - Протест отклоняется, - ответила судья. – Свидетель, ответьте на вопрос
адвоката.
      Юра ответил:
      - Я думаю, что все влюбились в переводчицу.
      - В чём это выражалось?
      - Просто никто не скрывал этого. Борис Григорьевич сразу пообещал ей
помочь в получении хорошей практики за границей. Даже, кажется, дал ей ви-
зитку. Это и не удивительно. Она такая красивая да переводит как автомат. А
Аль Саид просто млел от неё.
      - Так дал он ей визитку или вам так показалось? – спросил прокурор.
      - Дал. Точно. Я даже позавидовал ей, так как мне Борис Григорьевич та-
кого подарка не сделал, хоть я и помогал ему во многом.
      - У меня ещё вопрос, - сказал Пермяков. – Встречались ли вы с подсуди-
мой после Рождественского вечера? Если да, то расскажите, пожалуйста, как
это было?
      Прокурор опять поднялся:
      - Протестую. Какое имеет значение, что было потом? Кто с кем встре-
чался? Мы рассматриваем конкретное дело об убийстве.
      Судья посмотрела на адвоката:
      - Аргументируйте вопрос.
      Пермяков встал и, поклонившись в сторону судьи, спокойно пояснил:
      - Суду небезынтересно узнать, когда подсудимой стало известно о гибе-
ли Вадима.
      - Она знала об этом сразу, - возмутился прокурор.
      - Нет, - отрезал коротко Адвокат.
      - Прекратите перепалку, - оборвала судья спорящих. – Делаю обвинению
замечание. Говорить можно только по моему разрешению. Повторите вопрос
свидетелю более понятно.
      Прокурор недовольно извинился и сел на своё место.
      Пермяков расширил вопрос:
      - Свидетель, мне известно, что вы встретились однажды с подсудимой и
сообщили ей о смерти Вадима. Вы не могли бы рассказать суду, как это про-
изошло?
      - Да, это произошло случайно. Заболел наш аспирант из Алжира Аль Са-
ид, и выяснилось, что у него СПИД. В связи с этим пришёл сотрудник КГБ и
стал спрашивать, кто мог быть в интимных отношениях с Аль Саидом. Мы ска-
зали, что чисто теоретически могла быть Настя.
      - Почему чисто теоретически? – спросила судья.
      - Ну, то, что Аль Саид любил русских девушек, мы знали, а вот Настень-
ка нам показалась девушкой другого плана, которая не позволит себе вольно-
стей с иностранцами. Тем не менее, сотрудник КГБ попросил нас сказать На-
стеньке, если встретим её, о том, что Аль Саид болен СПИДом. Случайно, когда
я стоял в очереди в гастрономе, туда пришла Настя, и я сообщил ей о том, что
Аль Саид, с которым она работала в тот вечер, когда погиб Вадим, болен СПИ-
Дом.
      - Что же произошло потом? Как отреагировала подсудимая на ваше со-
общение? – спросил Пермяков.
      - Она, по-моему, была потрясена не тем, что Аль Саид болен, а тем, что
Вадим погиб в ту ночь. Она так и сказала, что была уверена в гибели Вадима во
время какой-то драки. Я стал ей рассказывать про Аль Саида, но она поверну-
лась и ушла.
      - У меня нет больше вопросов к свидетелю.
      Затем назвали фамилию Сокова.
      Борис Григорьевич несколько раз пытался встретиться с Настенькой,
прося её об этом по телефону. Но всякий раз он получал короткий ответ: "По-
звоню сама, когда смогу". На последний его звонок она ответила ещё понятнее:
      - Борис Григорьевич, встретимся с вами на суде. Всё будет зависеть от
того, что вы скажете там, а не по телефону или мне лично.
      На этом разговор оборвался.
       Теперь он, единственный из настоящих свидетелей той самой ночи, ко-
торый мог одним словом снять обвинения с пострадавшей от него тоже девуш-
ки, вошёл в зал суда, не зная, о чём говорилось до сих пор, кто в чём признался.
Ему было страшно. Он увидел голубые глаза Настеньки, направленные прямо
на него. Он почувствовал против своей воли, как жар охватывает тело. Жар шёл
не снаружи от летней высокой температуры. Её смягчали большие вентиляторы,
кружившие то влево, то вправо на высоких металлических стойках. Жар надви-
нулся снизу, сверху и с боков, выдавливая мелкие бусинки пота  по всему телу.
      Светлый летний костюм из тонкой, но плотной ткани, был на нём хорош,
однако рубаха сразу намокла от пота, и Борис Григорьевич пожалел о том, что,
боясь летнего солнца, не надел майку. Она бы приняла на себя всю влагу, а так
всем видна его мокрая спина и все поймут, что он взволнован.
       Сообщив суду свои данные и выслушав предупреждение об ответствен-
ности за дачу ложных показаний, Соков приготовился к самому неприятному
для него  в жизни моменту. Он не готов был рассказывать правду, и боялся, что
она может раскрыться. Надежда была только на то, что до сих пор этого не про-
изошло и что прокурор сам поможет ему. Волновали глаза Настеньки, но он
старался в них не смотреть.
      Прокурор задавал вопросы:
      - Вы знакомы с подсудимой?
      - Да, - ответил, не глядя на неё.
      - Как часто вы с нею встречались?
      - Один раз.
      - Вы имеете в виду вечер, на который вас пригласил Попков Вадим?
      - Да.
      - Что вы можете рассказать об этой встрече и ваших отношениях с под-
судимой?
      - Почти ничего. Я увидел её, когда она пришла переводить встречу. Мы
разговаривали, сидя за столом. Затем девушка почувствовала себя плохо, види-
мо от выпитого, и ушла с Вадимом в другую комнату. Аспиранты наши Вален-
тина и Юрий ушли на другую вечеринку, а мы с Аль Саидом выпили ещё и то-
же ушли. Вот и всё.
      - Где находился в это время Вадим?
      - Он был в другой комнате с…
      Соков не знал, как назвать Настеньку и запнулся.
      - С кем же он был?
      - С подсудимой, - выдавил из себя Соков.
      - Вы догадывались, чем они там занимаются?
      - Предполагал.
      - Чем же?
      - Любовью.
      - Вадим говорил вам когда-нибудь, как товарищу, о своих чувствах к
подсудимой?
      - Нет, никогда.
      - Вам не показалось, что Вадим был влюблён в подсудимую?
      - Нет. Разумеется, он пригласил её, но, как я понял, именно потому, что
она прекрасно переводила. Этого у неё не отнимешь.
      - Тогда почему же вы подумали, что в момент вашего ухода из квартиры,
Вадим занимался с подсудимой любовью?
      - Чем же они могли там так долго заниматься? Вадим же не железный.
Девушек и секс он очень любил.
      - Вы допускаете, что он насильно уложил подсудимую?
      - Нет, не думаю. Ему никто не отказывал, зачем же насильничать?
      - У меня нет больше вопросов.
      Судья повернулась к адвокату, но вдруг услышала голос Настеньки:
      - А могу я задать вопрос свидетелю?
      - Конечно, подсудимая, спрашивайте, - ответила судья.
      - Борис Григорьевич, почему вы, отвечая, на меня не смотрите? Вам
стыдно?
      Соков не ожидал этого. Недавно вытертый им носовым платком пот тут
же появился снова, словно каплями дождя усыпав лоб и скатываясь к ямочкам
щёк.
      - Повернитесь ко мне, Борис Григорьевич, и посмотрите мне в глаза, -
твёрдо потребовала Настенька.
      - Пожалуйста, - проговорил сипло Соков, поворачиваясь к девушке и
кривя рот в улыбке, – могу и посмотреть, какая проблема?
      - А проблема вот в чём, - в тон вопросу ответила Настенька. – Зачем же
вы обращались к врачам с вопросом не заразились ли вы СПИДом, если не име-
ли со мной дела? Вы хорошо знали, что первым меня насиловал Аль Саид, а по-
сле него пришли вы. Узнали потом, что Аль Саид болен СПИДом, испугались,
что он заразил меня, а от меня и вас, потому и побежали проверяться. Ведь так?
      - Чушь городите, чушь! – закричал Соков.
      - Но вы же сами мне говорили об этом по телефону, предлагая организо-
вать поездку за границу.
      - Неправда это, - сказал уже спокойнее Соков, беря, наконец, себя в руки.
Он понял, что срываться нельзя ни в коем случае. – Никакой справки на СПИД
я не брал.
      Тут вступил в разговор Пермяков:
      - Прошу прощения, свидетель, но вот в моих руках копия вашего анализа
крови, который вы брали почти год назад, когда узнали о том, что Аль Саид бо-
лен СПИДом. Чем вы это объясните? Вы имели сексуальный контакт с другими
женщинами, у которых подозревали наличие СПИДа? Но должен вам сказать,
что год назад в нашей стране вообще не был зарегистрирован ни один случай
заболеваемости СПИДом. Вас не могли беспокоить другие женщины, если вы с
ними и имели контакты.
      - Это тоже чушь несусветная, - теперь уже совершенно спокойно ответил
Соков. Неожиданность, которую ему приготовила своим вопросом Настенька,
чуть не выбила его, но она же заставила его почувствовать опасность совсем
близко и собрать все свои силы. – Не знаю, кто вам дал копию анализа. Интим-
ность подобных вещей охраняется законом. Однако сообщаю вам, что брал ана-
лиз перед поездкой в США. Это обычная процедура для всех, кто едет за грани-
цу. Следовало бы знать.
      - Мне это известно. Действительно вы брали справку для поездки в Аме-
рику. Но выдали вам её на неделю раньше той, что у меня в руках. Эта готови-
лась отдельно и в другом месте.
      - Я хотел сделать дополнительный анализ, - не сдавался Соков.
      - Пусть так, - умиротворённо согласился Пермяков и отложил справку. –
Не будем трогать её до поры. У меня больше нет вопросов к свидетелю.
      К огромному изумлению Настеньки следующей в зал заседаний пригла-
сили её бывшего преподавателя английского языка в институте Кравцову. Зачем
она здесь, что она может сказать в пользу прокурора, было совершенно непо-
нятно.
      Валентина Ивановна, всё такая же маленькая, какой видела её Настенька,
подошла к трибунке, и судье, чей стол находился на возвышении, пришлось на-
клоняться вперёд, чтобы увидеть лицо сгорбленной женщины.
      После обычного знакомства свидетельницы с порядком прокурор спро-
сил:
      - Вам знакома подсудимая?
      Кравцова, проходя через зал, уже смотрела на Настеньку, не отрываясь.
И, казалось, готова была кинуться к ней с объятиями, от которых удерживала
какая-то нечеловеческая сила.
      - Да, конечно, знакома, - сказала она так, будто было бы странно, если бы
она её могла не знать. - Она была моей лучшей студенткой. Вы даже не пред-
ставляете, как с нею прекрасно было работать. Я думаю, в ней скрывается
большой талант и педагога и учёного. Если бы вы знали, какая она умница. И
как жаль, что она бросила учёбу. Это такое несчастье. Я бы очень хотела…
      Настенька сидела, краснея от стыда. Меньше всего она ожидала увидеть
здесь своего любимого преподавателя, сыпавшую словами о своей прекрасной
студентке, которые довольно грубо оборвал прокурор:
      - Пожалуйста, отвечайте только на мои вопросы. Где вы встречались по-
следний раз с подсудимой?
      - В институте, когда она пришла сообщить, что больше не будет зани-
маться. Это был какой-то кошмар. Я до сих пор не могу забыть. Но она обяза-
тельно должна вернуться.
      - Подождите, прошу вас, - опять нетерпеливо прервал женщину проку-
рор. – Я спрашиваю вас, когда вы её видели последний раз, а не в институте?
      Тон Кравцовой вдруг превратился в наставительный:
      - Извините, но я языковед и прекрасно понимаю поставленные мне во-
просы. Не надо меня поправлять Вы спросили сначала, когда мы виделись, а это
подразумевает, что мы видели друг друга. Так это произошло последний раз в
институте, о чём я и стала рассказывать. Сейчас же вы спрашиваете, когда я ви-
дела Настеньку последний раз. Это совершенно другой вопрос.
      - Хорошо, когда же это было, то, что вы называете другим вопросом?
      - Я ещё раз прошу вас не поправлять меня. Я не школьница. Не я назы-
ваю вопрос другим, а вы действительно поставили вопрос по-другому. Так вот
отвечая на ваш другой вопрос, говорю вам, что, когда я видела Настеньку по-
следний раз, не знаю.
      Просидевший в напряжении больше половины дня зал при последних
словах свидетельницы расхохотался неудержимым смехом, который охватил
даже судебных заседателей и саму судью. Несколько минут невозможно было
ничего услышать из-за громового хохота, пока сама судья не прекратила сме-
яться. Она вдруг поднялась с серьёзным лицом и потребовала тишины во избе-
жание необходимости очистить зал.
      - А что тут смешного? – возмутилась Кравцова. – Я действительно не
помню, когда это было.
      Кто-то в зале опять хихикнул, но суд уже шёл своим чередом.
      - Скажите, где это было, и при каких обстоятельствах?
      Только после последующего ответа стало ясно, чего хотел прокурор.
Оказывается, Кравцова встречалась в гостинице Россия с делегацией препода-
вателей Оксфордского университета из Англии. Они сидели в холле на первом
этаже, когда мимо прошла Настенька с тремя иностранцами. Этот момент и за-
интересовал следователя, а затем и прокурора после того, как Настя сказала
следователю, что стала мстить иностранцам, как виновникам заражения её
СПИДом. Они хотели доказать, что Настя обыкновенная женщина лёгкого по-
ведения, которой было всё равно, с кем и когда спать, если за это платят.
      То, что свидетель вошла в перепалку с прокурором и вызвала, в конеч-
ном счёте, смех в зале практически свели на нет тщательно продуманный про-
курором ход, на успех которого он очень рассчитывал. Тем не менее, он попы-
тался исправить положение:
      - Как вы думаете, с какой целью пришла подсудимая в гостиницу?
      - Не знаю, я не могла спросить её, к сожалению.
      Зал опять хохотнул, вспомнив предыдущее "не знаю". Судья строго под-
няла глаза. Кравцова продолжала:
      - Но я думала, что она выполняла роль гида, что вполне естественно при
её знании языков.
      - Не помните ли, как она была одета в то время?
      - Да помню. Её одежда тогда меня удивила. Очень уж раскованная. Но
молодёжь сейчас такая смелая.
      - А не кажется ли вам, что для проведения экскурсии, будучи серьёзной,
девушка оделась бы строже? Может, у неё были другие интересы?
      - Я как-то об этом не подумала. Но, действительно, она могла случайно
встретить знакомых, которые хотели отдать ей фотографию. Такое часто бывало
и со мной. Иностранцы очень любят фотографироваться и потом дарить фото с
адресом.
      - Но могла ведь подсудимая пойти в гостиницу, чтобы пофлиртовать с
иностранцами и получить доллары.
      - Бог с вами! Окститесь! – Взорвалась возмущением Кравцова.
      Зал снова расхохотался, но судья была начеку и тут же ударила кулаком
по столу:
      - Немедленно прекратить смех! Тишина в суде!
      Кравцова продолжила:
      - Настенька не такой человек. И с нею было трое мужиков. Это же целое
стадо.
      В зале схватились за животы, чтобы не расхохотаться вслух. Прокурор
махнул рукой, садясь совершенно расстроенным.
      Потом были вызваны несколько драчунов, которые попали во время дра-
ки в комнату, где лежал истекавший кровью Вадим. Врач скорой помощи, уво-
зивший Вадима из здания МГУ. Все они один за другим говорили точно то же,
что было записано ранее в протоколе, составленном два года назад.
      Свидетелей начал вызывать адвокат. Первым пришёл неожиданно для
всех генерал. В военной форме, с орденами и медалями по-военному он красиво
прошёл по проходу и отвечал так же чётко на вопросы, касавшиеся давнего
прошлого, когда именно он, один из высоких руководителей Генерального шта-
ба, будучи тогда в штатской одежде, оказался свидетелем неприятной сцены в
ресторане "София", когда Настенька отхлестала ладонями Вадима. Этот именно
генерал спас её от позорной расправы, которую собирался учинить администра-
тор ресторана. Теперь генерал описал эту гнусную сцену, подчеркнув, что был
восхищён девушкой, не побоявшейся отстоять честь своего славного дедушки.
      Вопросов генералу не задавали. Его сменили подруги Настеньки Вика и
Наташа. Они так расхваливали свою подругу, что ни у кого не вызывала сомне-
ние их искренность, но они всё же были далеки от сути разбираемого вопроса.
Их выступления нужны были адвокату для характеристики Настеньки. Они же
подтвердили тот факт, что Вадим сам приставал к Настеньке долгое время, ко-
гда она упорно не хотела с ним знакомиться. Версии прокурора разваливались
одна за другой.
       Девушки называли подругу Настенькой. Попытки прокурора убедить
судей в том, что Настенька вела двойную игру, избирая в одном случае имя
Настя, а в другом Александра, чтобы только запутать следственные органы, яв-
но не удалась. Все видели на суде Настеньку. Александрой она оставалась толь-
ко для судей.
      Наташа рассказала и о том, как Настя прибежала к ней в квартиру после
встречи с Юрой и плакала, думая, что убила Вадима и что заболела СПИДом.
      Сидевшая теперь в зале Кравцова, слушая рассказ Наташи, всплеснула
руками:
      -  Вот почему она бросила учёбу. Бедная девочка! Какой ужас? 
      Видно было, что маленькая сгорбленная женщина готова была распла-
каться, с трудом сдерживая слёзы платком, который она время от времени под-
носила к глазам.
      Однако, не смотря на то, что даже свидетели обвинения практически все
выступили в защиту Настеньки, как ни старался этого избежать прокурор, само
по себе обвинение в убийстве оставалось, и мотив его продолжал быть не со-
всем понятным для судьи и народных заседателей.
      Но вот адвокат приглашает свидетеля Крестьянкину. К столу подошла
простая бедно одетая женщина в старом выцветшем платье до пят, из-под кото-
рого выглядывали большие стоптанные башмаки. Старческая голова покрыта
седыми коротко остриженными волосами.
      Судья спрашивала:
      - Ваша фамилия.
      - Крестьянкина я.
      - Имя отчество.
      - Анна Кирилловна. Но ты меня, милая, зови просто Кирилловна. Так
мене усе зовуть.
      Судья отговорила своё, что положено, и передала слово адвокату. Тот
побарабанил пальцами по животику, затем достал из большого портфеля, сто-
явшего рядом с ним, целлофановый пакет и вынул из него какой-то старый, по-
темневший от времени, сложенный в несколько раз кусок материала, который,
вероятно, когда-то был белого цвета.
      - Скажите, пожалуйста, Анна Кирилловна…
      - Сынок, да ты зови меня Кирилловна. Мене так  лехше, - прервала его
свидетельница, вызвав прыск смеха в зале.
      - Хорошо, Кирилловна.
      - О то добре. Я к отечеству не привычная.
      - Ладно, Кирилловна. Вы знаете, что у меня в руках?
      - А то нет? Я тебе сама эту штуку вынесла.
      - Так расскажите, пожалуйста, суду, где и когда вы эту штуку нашли.
      - Я табе ж сказывала, милай. Ото года два назад, у ту зиму у декабре, ко-
лы у нас Рождество неправославные празнують. Мы то попозднее собираемся.
А те ране. На другой день я пишла снег счищать. Метелюга была ночью, ажно
всё занесло. Гляжу якась холстина  на кровельке моей прилипла. Прибрала ея.
Но полоскать и стирать не стала.
      Я честная, Евгенич. Мене все доверяють. Я три с половиной тыщи нашла
соседкины, отдала ей и ни копейки не взяла. Она предлагала, а я не взяла. За-
чем? У мене жизнь чижолая. Я у трёх работах работала. Ночью бульвар подме-
таю. У доме пионеров работаю.
      - Кирилловна, - прервал разошедшуюся старушку адвокат, - вы совсем о
простыне забыли. Та не, Евгенич, помню, як жешь. Там булы якись то буковки
и пятна кровяные. Испужалась я. Ну, ненароком хтось потерял. Так я сховала у
подпол, да забула. А тут ты шукаешь. Так я што? Раз кому надо, я и не стану
удерживать. Мени чужого не надо. Жизня и так чижолая, что ни день.
      - Так чего ж вы не отнесли её в милицию, если испугались? – спросил
прокурор, вскакивая. Он смутно начинал понимать, к чему всё клонится.
      - А того и не снесла, что испужалась. Ноне знашь как? – сам принесёшь,
сам и отвечать будишь. Мене пужали ужо. Я при немцах у деревне жила. Так
страшно было, но мене немец пускал. Я немного отбрешу по немецки, обыщут и
пускають. А я две буханки хлеба за спиной несу. Других за деревню не пускали,
а я проходила. Выхожу на сашу, два ведра картошки несу. Разрешали, только
чищенную. Партизаны приходили, переживали у мене у подвали. Потом пона-
давали мене мидали. Ну, за што? За што, спрашиваю?
      - Спасибо, Анна Кирилловна, - остановил её Пермяков.
      - Та што спасибо? Мене дочка у Москву выташила, а сама незнамо куда с
мужиком сгинула, внучку у мене оставила. Дай бог дитей, а дитям разум. Я жи-
ла в проходной комнате. Нехай бог миловает, ни с кем не ругалась. А Маринка
мене не сотни, тыщи стоила. Но я не жалюсь.
      -  Спасибо, Анна Кирилловна, - ещё раз попытался остановить не в меру
разговорившуюся женщину Пермяков. – Садитесь, пожалуйста. Потом мне рас-
скажете остальное, - и он, взяв старушку под руку, отвёл к свободному стулу в
переднем ряду. Возвратившись, продолжил:
       -Уважаемые судьи. Перед вами женщина, которая сохранила у себя слу-
чайно найденную простыню, выброшенную подсудимой в форточку, о чём она
и говорила.
      Пермяков подошёл к столу и положил на него свёрток.
      - Разверните его. В одном из углов вы найдёте штамп с чётко замечен-
ными буквами МГУ, то есть Московский Государственный Университет, а ря-
дом ещё одна заглавная буква "Д", что означает корпус "Д", в котором происхо-
дило рассматриваемое нами происшествие.
      Это, товарищи заседатели, не просто простыня. Это документальный
дневник, свидетельство преступления, которое было совершено по отношению
к моей подзащитной. Разверните простыню.
      Судья и заседатели взялись за концы старой материи, развернув её во
всю ширину. На простыне явственно были видны пятна, напоминающие кровь.
Но время, конечно, смягчила краски.
      Адвокат продолжал:
      - Трудно было найти именно эту простыню. Однако я поинтересовался
погодой на ту ночь, узнал направление ветра, и, учитывая, что квартира с пи-
рушкой была на восемнадцатом этаже, примерно рассчитал, на какое расстоя-
ние могло унести ветром такую простыню. Походил по тому району, пока не
наткнулся на Анну Кирилловну, золотую женщину, всегда готовую помочь лю-
бому, кому нужна её помощь.
      - Ну, и что вы собираетесь ею доказать? – спросил прокурор, подходя к
простыне, чтобы профессионально рассмотреть пятна. – Это может быть какая
угодно простыня. Таких в университете тысячи.
      - Вообще-то их много. Тут я с вами согласен на сто процентов, - согласно
закивал головой Пермяков. – Но такая, как эта, - одна единственная. Институ-
том судебно-медицинской экспертизы проведен анализ пятен. Анализ крови при
идентификации совпал полностью с анализом крови моей подзащитной. Вот
письменное заключение экспертов с подписями и печатью. 
      - Ну и что с того? – спросил прокурор. – Даже если это та самая просты-
ня, о чём она может нам свидетельствовать?
      - После того, как я убедился в подлинности пропавшей простыни, я по-
просил анализ и других пятен. Время не уничтожило всех следов. Прошу про-
стить за интимные подробности, но другими пятнами оказались следы сперм
трёх разных мужчин. Это значит, что моя подзащитная, если даже и не была
уверена сама, тем не менее, говорила чистейшую правду о том, что была изна-
силована тремя, а не одним человеком. Тем самым начисто опровергается пред-
положение о том, что с нею был только Вадим. Ходом сегодняшнего рассмот-
рения дела опровергнуто предположение о том, что подзащитная сама напра-
шивалась на любовную связь в эту ночь. Стало быть, судить надо не её за убий-
ство, если бы такое и случилось в порядке самообороны, а тех, кто её насиловал,
а это уже совсем другая статья.
      Речь адвоката вдруг прервалась поднявшейся со своего места бедной
женщиной:
      - Правильно, милай. За што девушку-то? Вон наш булгалтер в вытрезви-
ловку попал, тоже не думал. Э-э, милай, у руководстве люди нехорошие, нехо-
рошие, я тебе говорю.
      Председатель суда поднялась сама с места, чтобы остановить бабусю, но
та уже села, грустно качая головой. Святая простота, никак не могла понять
строгости учреждения, куда судьба неожиданно позволила ей попасть.
      Адвокат погрозил пальцем Кирилловне и продолжил высказывать аргу-
менты:
      - Двое из насильников уже покоятся в земле. Спермы одного из них уда-
лось идентифицировать, поскольку подробные анализы крови и прочие анализы
сохранились в больнице, где он лежал до отъезда. Это спермы Аль Саида. Вот
заключение экспертной комиссии.
      Пермяков достал из портфеля другую справку и положил на стол, про-
должая пояснять:
       - Другие спермы будут идентифицированы, если сегодня суд вынесет
соответствующее определение. Думаю, после этого станет понятным, почему
гражданин Соков пошёл в поликлинику с анонимным запросом на предмет на-
личия у него вирусов СПИДа. Необходима будет эксгумация трупа Вадима,
чтобы подтвердить и его участие в насилии, хотя это доказано и другими мате-
риалами следствия. Эксгумация нужна также для доказательства того, что Ва-
дим умер не от падения головой на магнитофон, а от последующего падения на
него нескольких тел дравшихся людей. Из материалов предыдущей экспертизы,
сделанной сразу после смерти Вадима, следует, что он был жив ещё в машине
скорой помощи, хотя до этого его тело толкали и давили тела дерущихся людей.
      Зал зашевелился, зашептался одобрительно и радостно.
      Председатель суда, посовещавшись на месте с заседателями, объявила
перерыв в заседании до следующего дня.
      Во вторник, столь же жаркий, как и предыдущий день, к трём часам в за-
ле заседаний Гагаринского районного суда собралось так же много людей. Од-
нако в три часа судья не появилась. Спустя пятнадцать минут, в зал вошла мо-
лоденькая девушка с каким-то испуганным выражением лица и попросила всех
не волноваться, а подождать ещё немного, так как возникла непредвиденная за-
держка. Сидевший в зале прокурор вышел вместе с девушкой. Ещё полчаса ни-
кто ничего не знал, что и думать.
      Наконец, послышалось долгожданное:
      - Встать, суд идёт.
      Все заняли свои места.
      Судья окинула зал взглядом и объявила:
      - В связи с новыми обстоятельствами, изложенными на вчерашнем засе-
дании, а так же возникшими сегодня, суд в составе…
      Дальше были названы имена судьи и заседателей.
      - … принял решение признать подсудимую Болотину Александру Алек-
сеевну, обвинявшуюся по статье сто второй уголовного кодекса  РСФСР, пол-
ностью невиновной.
      Зал взорвался аплодисментами. Настенька не выдержала. По щекам по-
текли слёзы. Но они полились из глаз и её мамы, сестры Верочки, сидевшей ря-
дом с Леонидом Евгеньевичем Татьяны Евгеньевны, так эмоционально первой
на суде выступившей в защиту Настеньки. Глядя на них, заплакали от радости и
другие женщины. Но судья мрачно подняла руку, призывая к вниманию.
      - Я должна сообщить, что главным в принятии сегодняшнего решения
оказалась невозможность, да теперь и ненужность, проведения одной из экспер-
тиз, которую предложила вчера защита. Дело в том, что вчерашний свидетель,
которого мы собирались привлечь сегодня к суду  в связи с новыми обстоятель-
ствами по обвинению в изнасиловании, сегодня покончил собой.
      Зал ахнул и замер. Судья продолжала:
      - Он оставил предсмертную записку, предназначенную суду, которую я
довожу до вашего сведения. -  Судья развернула лист бумаги,  ярко забелевший
на чёрном фоне судейской мантии, и прочитала:
      - Уважаемый суд,  дорогие люди! Уходя из этой жизни в полном созна-
нии и совершенно добровольно, я вынужден признать, что действительно я, Ва-
дим и Аль Саид совершили гнусный поступок, изнасиловав замечательную де-
вушку и испортив ей жизнь. Двое из нас, подлецов, уже поплатились за это
своими жизнями. Вчера я понял всю несправедливость моего пребывания на
этой земле и тоже ухожу. Дорогая Настенька, прости, если можешь. Простите,
люди.
      Я не оправдал доверия своих родителей и жены, которая абсолютно
справедливо выгнала меня из дома. Она подсказала мне правильный выход. Я
не виню её. Спасибо и прости, милая. Простите, мама и папа. Жить с таким
тяжким грузом на душе мне будет не под силу. Простите. Пятого июля тысяча
девятьсот восемьдесят восьмого года. Борис Соков.
      В зале стояла мёртвая тишина.
      - Болотина Александра Алексеевна, вы свободны. Все свободны, това-
рищи.
      Зал встал. Судья и заседатели вышли. Суд завершился новой трагедией.
      Ещё вчера он сидел здесь в этом зале - Соков, которого все на работе
почтительно называли Борисом Григорьевичем. После суда, не глядя на На-
стеньку и её родных в третьем ряду, не видя вообще никого, он вышел, забрался
в свою волгу, стоявшую недалеко от подъезда, и долго не мог решиться вклю-
чить зажигание. Он не знал, куда ехать.
      В памяти всплыли голубые глаза удивительно красивой Настеньки,
спрашивающей "Вам стыдно?" Зачем она так спросила? Зачем потребовала
смотреть в глаза?  Это невыносимее всего.
      Ему было не просто стыдно. Он почувствовал боль в сердце от сознания
того, что никогда больше не увидит эту девушку смеющейся ему, как тогда за
столом, никогда не прижмётся к её груди, так взволновавшей его в ту самую
ночь. Могло же быть всё иначе. Могла она поехать с ним в любую страну секре-
таршей или переводчицей. И могла бы согласиться на его ухаживания и достав-
лять радость сама, без насилия. Могло быть так? Конечно. Но теперь не может.
      Теперь вообще жизнь перевернётся. Завтра, как сказал адвокат, будет
другая статья. Статья против Сокова. Разумеется. Что проверять его спермы,
когда он и так знает, что был с Настенькой? Докажут мгновенно, и тюрьма
обеспечена. Вся жизнь на смарку. И будет ли это жизнью?
      Соков завёл мотор и долго ездил по улицам, останавливаясь перед мно-
гочисленными светофорами, медленно стартуя на зелёный свет. 
      Квартира его находилась в большом кирпичном доме в центре Москвы,
почти у самого здания министерства иностранных дел. Поставив машину в га-
раж, аккуратно всё закрыв на засовы и замки, Соков с тяжёлым сердцем подни-
мался в лифте, вставлял ключ в дверной замок. Войдя в прихожую, увидел в
дверях комнаты разъярённую, как фурия, жену. Ей, конечно, уже позвонили и
всё рассказали.
      - И ты осмелился ещё прийти? Убирайся к чёртовой матери! Что б духу
твоего здесь не было!
      Она кричала что-то ещё, но Соков уже повернулся и вышел. Она была
права. Кому он теперь нужен? Всю ночь ходил по улицам, прощаясь с Москвой
и жизнью столицы. Решение было принято.
      Чуть ли не самым первым в это утро он поднялся на двадцать второй
этаж министерства, зашёл в свой кабинет, достал из шкафа бутылку коньяка,
выпил две рюмки подряд, не закусывая, чтобы опьянеть, и сел писать письмо.
Закончив, почувствовал, что голова по прежнему не затуманена, выпил ещё две
рюмки кряду, подошёл к окну, распахнул, забрался на подоконник и, не медля
ни секунды, выпрыгнул, кончая со всеми неприятностями. Ему говорили, что
прыгающий с высоты, теряет сознание от страха сразу. Возможно, так и было.
      
      ПУШКИНСКИЙ ПЯТАЧОК
      
      Настенька и Евгений Николаевич волею судьбы объединили свои усилия
в совместной работе в музее Николая Островского с одной лишь разницей, что
она оставалась экскурсоводом, а Инзубова вскоре перевели на должность заве-
дующего мемориалом, что вменяло в его обязанность сохранять неизменность
собственно квартиры, в которой жил некогда писатель. Помимо этих двух ком-
нат и маленького коридорчика в музее был большой зал и ещё две комнаты на
том же втором этаже, зал на третьем этаже, библиотека, комнаты хранения фон-
дов, кабинеты директора, заместителей, экспозиционного отдела, заведующей
отделом пропаганды, в который и входили экскурсоводы.
      Сам музей находился практически в центре Москвы на её центральной
улице Горького, в самый раз между маленьким цветочным магазином и извест-
нейшим почти всей стране Елисеевским гастрономом, директора которого уже
несколько лет, как расстреляли за спекуляцию чёрной икрой в крупных между-
народных масштабах и в целях профилактики, чтобы за ним на скамью подсу-
димых не попали более высоко поставленные лица. Теперь бы его с почётом
сделали министром финансов или директором крупнейшего банка. Но он не-
много не дотянул до счастливого для таких людей времени и успел попасть под
карающий меч правосудия.
       В связи с таким местоположением музея Настенька, ходившая на работу
от своего дома пешком, и Евгений Николаевич, приезжавший на метро, как и
все остальные сотрудники музея, хранившего верность революционным идеа-
лам, певцом которых был герой Островского, всегда проходили через Пушкин-
скую площадь, избранную почему-то всеми центром бесконечных политиче-
ских дискуссий и даже баталий.
      Хочешь, не хочешь, а попадал в центр политических событий, которые
развивались с огромной скоростью после знаменитой партийной конференции,
давшей зелёный свет разделению власти между партией и советами. В этом
смысле Пушкинскую площадь можно было считать светофором, точнее его зе-
лёным огнём, а улицу Горького правильнее было бы назвать Зелёной улицей
перестройки Горбачёва.
      Зелёный свет, включенный главными регулировщиками партийной кон-
ференции, предполагал будто бы улучшение жизни народа. А в том, что её нуж-
но было улучшать, не сомневался никто, даже сидевшие с портфелями, туго на-
битыми советскими рублями и зелёными бумажками зарубежной валюты. Про-
блема была в том, что, как отмечается в народной поговорке, сколько шапок,
столько голов, или сколько людей, столько мнений. Иными словами,  каждый
понимал проблему ухудшения жизни по своему, но никто не знал, как же её ре-
шить, чтобы всем жилось лучше. Хотя, положа руку на сердце, далеко не каж-
дый думал о том, чтобы сделать что-то для всех, но каждый задумывался о сво-
ей собственной судьбе, которую нельзя было, конечно, оторвать и от других су-
деб.
      Пушкинская площадь, а если кто там бывал, то уточнит, что не вся пло-
щадь, а чаще всего Пушкинский пятачок, местечко на углу Тверского бульвара
и улицы Горького, у здания, где в то время размещалась редакция шумевшей
газеты "Московские новости", выходившей на иностранных языках, а волну
поднимавшей почему-то среди русских, так вот этот самый пятачок собирал на
себе массу различных шапок, голов, мнений, которые ежедневно сталкивались в
спорах в течение всего рабочего дня, перемещаясь к вечеру на другую сторону
бульвара к памятнику Пушкину, где было больше простора для размахивающих
руками спорщиков.
      Сюда, на самое видное место Москвы, к спешащим навстречу камерам
телерепортёров отечественных и зарубежных программ приходили будущие
лидеры партий, движений, заводилы и подстрекатели, те, кто искренне хотели
узнать правду от умных людей и сами умные люди, профессора и доценты, кан-
дидаты и доктора наук, которые хотели эту правду скрыть за пустыми ничего не
значащими фразами, ничем конкретным не помогающими, но облегчающими
душу паровым методом. Паровой метод – это термин, которого пока нет в
большой энциклопедии и невозможно найти ни в какой другой, даже в знамени-
той многотомной Британике, но ставший в  рассматриваемом периоде времени
чрезвычайно популярным. Им пользовались повсеместно как простые рабочие
люди, которым практически больше никакого метода не оставили, так и разо-
шедшаяся не в меру интеллигенция. А суть метода проста: Приходишь на свой
пятачок, такой же по сути, как Пушкинский, встречаешь совсем незнакомого
тебе человека и начинаешь с ним разговор сначала, казалось бы, ни о чём.
      - Что, бумагу туалетную купили? Где дают?
      - Да там вон, за углом метров двадцать пройдёте, и будет арка, заходите
во двор и дуйте до конца, где стоят мусорные баки. За ними справа дверь, вниз
спустишься по лестнице – увидишь магазинчик. Но бумагу дают прямо наверху.
Да вы сразу увидите очередь за ней. Дают по одной связке. 
      - Спасибо. Мне не надо. Хотел только сказать, что вот жизнь до чего
дошла. Туалетную бумагу в очереди покупаем. А раньше я в очередь за роялем
почти год стоял по предварительной записи. Так то ж другое дело было.
      - Может не за роялем, а за пианино?
      - А какая разница?
      - Если для вас нет разницы, то зачем же в очередь записывались? Ещё и
купили, небось?
      - Конечно, купил. Стоит до сих пор бандура, только место занимает. А
брал потому только, что дефицит был на него. Теперь вот пианино или рояль,
шут его знает, везде купить можно, а колбасы нормальной нет.  О чём наверху
думают?
      - Леший их забери! Никто не знает. Уселся горбатый и давит. Ни на ко-
пейку лучше не стало, а фанфары трубят: Только вперёд! Никуда больше.
      А тут, откуда ни возьмись, ещё человек остановился, рядом другой, тре-
тий. Толпа собирается. Все вступают в разговор, все ругают, но каждый по-
своему. И пошло и поехало, руками размахивают, голосят, друг друга переби-
вают всё громче и громче, глаза сверкают, лица краснеют, надуваются – пар вы-
пускают. Вот откуда этот термин "паровой метод". Разозлённый до нельзя чело-
век выходит на свой пятачок, раскипятится, пар изнутри выпустит и идёт себе с
миром домой. А не будь пятачка, не выпусти он своевременно пар, накипевший
в груди, так ведь пойдёт не домой, а на какое ещё сборище таких же кипящих
возмущением и, чего доброго, революцию с ними совершит? Нет, такого допус-
тить было никак невозможно, а потому и существовали с разрешения всевыш-
ней власти пятачки наподобие Пушкинского.
      Здесь продавали или раздавали бесплатно те газетные, журнальные и
книжные издания, в которых публиковали свои мыслишки непоявлявшиеся на
пятачке люди, то есть белая пена бегущей вперёд волны якобы народного воз-
мущения. Здесь можно было купить первым в Москве первые откровения
опального Ельцина, получить листовку с сообщением о готовящимся в Лужни-
ках митинге, на котором выступит тот же опальный Ельцин, сюда приносили
перепечатки из зарубежной прессы об алчном характере, проявлявшемся в по-
ездках по капиталистическим странам супруги генерального секретаря ЦК
КПСС Раисы Максимовны Горбачёвой. Здесь же для любопытных среди поли-
тической шумно шелестящей порнографии продавались и откровенно сексуаль-
ные порнографические материалы.
      Принцип у торговцев был один – всё, что не запрещено, можно. А никто
и не запрещал. Нет, будем справедливы. Иногда вдруг, как по мановению вол-
шебной палочки, с Пушкинского пятачка и подражавших ему в этом многочис-
ленных московских переходов исчезали напрочь все распространители неле-
гальной самиздатовской бумажной шелухи, с ними исчезали и сексуально оза-
боченные издания. В такие часы какой-нибудь приезжий неожиданно понимал,
что можно ходить в Москве по переходам свободно, не протискиваясь сквозь
толпы торгашей, непонятно кого и за что агитирующих.
      Но это случалось не часто и не надолго. Уже через несколько часов один
за другим возвращались на свои места политические зазывалы. Это означало,
что тот, чья команда была убрать немедленно, уже проиграл в схватке с тем, кто
командовал возвернуть всё обратно, мол, пусть будет свобода.
      Сюда на Пушкинский пятачок впервые пришли люди с Кавказа не торго-
вать традиционными апельсинами и мандаринами, не менять деньги на "куклы",
то есть пачки будто бы денег, а на самом деле чистых листков бумаги, а пришли
для того, чтобы пожаловаться московскому народу о февральских бесчинствах в
Степанакерте, где были убиты десятки армян, и ужасном отношении к Нагор-
ному Карабаху со стороны Азербайджанских властей. Женщины армянки в
длинных до пят широких цветных платьях с несчастными детьми у ног воздева-
ли к небу руки и, плача, призывали гром на головы азербайджанцев за то, что
они притесняют их в родном Карабахе.
      Какой-нибудь их соплеменник, возможно даже живущий и работающий
здесь же в Москве, обращался к остановившемуся любопытному москвичу или
приезжему, что не имело значения, со словами:
      - Послушай, уважаемый, и пойми наше горе. Семьдесят восемь лет назад,
ещё в 1920 году сами азербайджанцы обратились к армянам с таким приветст-
вием. Я вот тебе его почитаю.
      И он тут же доставал из внутреннего кармана серого пиджака давно при-
готовленный листок с переснятым на копировальной машине текстом.
      - Историю надо знать. Слушай, - и, поднося листок близко к глазам, он
начинал читать, собирая вокруг себя всё больше слушателей и оттого ещё
больше воодушевляясь: "Всем, всем, всем!
   От имени Советской Социалистической Республики Азербайджана объявите
армянскому народу решение Ревкома Азербайджана от 30 ноября:
   Рабоче-крестьянское правительство Азербайджана, получив сообщение о
провозглашении в Армении от имени восставшего крестьянства Советской Со-
циалистической Республики, приветствует победу братского народа. С сего-
дняшнего дня прежние границы между Арменией и Азербайджаном объявляют-
ся аннулированными. Нагорный Карабах, Зангезур и Нахичевань признаются
составной частью Армянской Социалистической Республики.
   Да здравствует братство и союз рабочих и крестьян Советской Армении и
Азербайджана!"
    - Так то ж приветствие, - встревал кто-то из слушателей.
    - Какое такое приветствие? – начинал горячиться армянин. – Это я так
сказал. На самом деле это была декларация Азербайджанского ревкома. Да ты
не веришь? Послушай тогда, какой декрет был через год, - и он доставал второй
листок и снова читал:
      - Декрет Совнаркома Армении о воссоединении Нагорного Карабаха с
Арменией. Двенадцатого июня 1921 года. На основе декларации Ревкома Со-
циалистической Советской Республики Азербайджана и договорённости между
Социалистическими Республиками Армении и Азербайджана провозглашается,
что отныне Нагорный Карабах является неотъемлемой частью Социали-
стической Советской Республики Армении. Председатель Совнаркома Армении
Мясникян Секретарь Совнаркома Армении Карабекян.
      - Ладно, - не успокаивался слушатель, - почему же тогда Карабах сейчас
в составе Азербайджана?
      - Вот это вопрос. Сталин всё переиначил. Ему нужно было не портить
отношения с Азербайджаном, и он принял другое решение. А теперь десятки
армян гибнут от этого. Их вырезают азербайджанцы. В Карабахе книг на армян-
ском языке нет, учиться не дают, работать не дают. Начальники везде азербай-
джанцы, хотя армян там почти семьдесят процентов.
      Люди вокруг оратора сочувственно качали головами.
    По другую сторону от площади, у здания редакции газеты "Известия"
можно было встретить женщин, не таких полных, не таких ярких, как армянки
на Пушкинском пятачке, но тоже плачущих. Это оказывались несчастные азер-
байджанки, пострадавшие от армян. Молодая девушка, видимо студентка мос-
ковского вуза, с длинной чёрной косой за спиной горячо доказывала средних
лет интеллигенту:
    - Вы, я вижу, грамотный человек, очки носите, а истории не знаете. Поч-
ти восемьдесят лет с тысяча семьсот сорок седьмого года существовало Кара-
бахское ханство. Но где? На территории Азербайджана, который существовал к
тому времени уже несколько веков. Карабахское ханство присоединилось к Рос-
сии добровольно в тысяча восемьсот пятом году. Позже присоединился Азер-
байджан. Армения, конечно, более древнее государство, но оно было почти всё
время под чужим господством. В шестнадцатом – восемнадцатом веках Арме-
ния была поделена между Турцией и Ираном. Карабахское ханство не было в
составе Армении. Только в тысяча восемьсот пятом году она была присоедине-
на к России. И Сталин правильно решил, что Карабах должен быть в составе
Азербайджана.
    Человек средних лет в очках краснел от стыда, что не так хорошо знает
историю, как девушка, сыпавшая датами и фактами.
    - А теперь посмотрите на этих женщин, что приехали из Карабаха, - про-
должала девушка с чёрной косой за спиной, - Их насиловали армяне. Это пра-
вильно?
      - Нет, конечно, - соглашались из толпы, - но в Степанакерте погибли ар-
мяне, а не азербайджанцы.
      - А вы видели?
      - Я нет, но я не видел и того, что вы рассказываете.
      - Так вот же женщины.
      - А с той стороны площади тоже женщины, но армянки.
      Споры были бесконечными и бестолковыми, так как часто тот, кто ниче-
го не знал, доказывал своё яростнее, чем тот, кому что-то было доподлинно из-
вестно.
      Разумеется, национальные вопросы, обострившиеся  в стране до крово-
пролитий, пытались решить не только на Пушкинском пятачке. В начале авгу-
ста академик Сахаров писал письмо Горбачёву:
      "Трое суток длились чудовищная резня, издевательства над безза-
щитными людьми, насилия и убийства армян – всё это в часе езды от Баку. Пе-
редо мною копни свидетельств о смерти и краткие описания судеб людей. Даты
смерти в них – 27, 28, 29 февраля. Это ужасающие документы (я мог бы Вам их
переслать). Среди них – свидетельство об изнасиловании и зверском убийстве
75-летней женщины. Рассказ о группе армян, которые 8 часов держали оборону
в верхнем этаже дома, на помощь убийцам была подогнана пожарная машина с
раздвижными лестницами, после чего большинство было убито, среди убитых
несколько вернувшихся из Афганистана военнослужащих, одного (или двоих)
из них сожгли заживо, изнасилования с загонянием во влагалище водопровод-
ной трубы. Говорят, что списки армян составлялись по домоуправлениям зара-
нее по распоряжению райкомов и попали в руки убийц (но это последнее ут-
верждение нуждается в проверке). Азербайджанцы, живущие рядом с армянами,
были заранее предупреждены оставить включённым свет. Воинствующие толпы
водили по улицам обнажённых женщин, подвергали их издевательствам и пыт-
кам. Трупы изнасилованных уродовались, в глумлениях над пытаемыми прини-
мали участие подростки. В свете всего этого вряд ли можно говорить, что это
были стихийные действия подонков и что просто войска опоздали на несколько
часов. Если кто-либо мог сомневаться в необходимости отделения НК от Азер-
байджана до Сумгаита, то после этой трагедии каждому должна быть ясна нрав-
ственная неизбежность этого решения. После этой трагедии не остаётся никакой
нравственной возможности настаивать на сохранении территориальной принад-
лежности НКАО к Азербайджану. Официальные списки погибших в Сумгаите
не опубликованы, это заставляет сомневаться в точности официальных данных
о числе погибших. Нет сообщений о ходе следствия. Такое преступление не
могло не иметь организаторов. Кто они? Не было официального соболезнования
правительства СССР семьям погибших! (Вы неправильно говорили, что ввод
войск запоздал на несколько часов. Чудовищная резня, издевательства над без-
защитными людьми, насилие и убийства армян длились трое суток. Сумгаит
менее чем в часе езды от Баку ".
      Но если известный правозащитник Андрей Сахаров писал письмо, осно-
вываясь на непроверенной информации, которую могли ему подкладывать с оп-
ределённым умыслом в надежде на силу слова реабилитированного академика,
то первый заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС Карен
Нерсесович Брутенц, сидя у себя в кабинете, знал о событиях, как очевидец.
      Начиналось всё давно. Нет сомнения в том, что националистические на-
строения в многонациональной стране существовали веками. Были они и в со-
ветское время. Вопрос только в том, что разрешить национальную проблему,
обеспечить полное равенство всех наций в такой степени, чтобы ни малой, ни
большой нации не было обидно, пока ещё никому до конца не удавалось. Одна-
ко после установления советской власти сумели, по крайней мере, не позволять
откровенным шовинистам выступать открыто и открыто агитировать за прида-
ние особых условий какой-то одной нации. И люди жили между собой дружно.
Кто не умел, учился, кто не хотел, того заставляли. И ведь, если положить руку
на сердце, неплохо это было. Но вот началась кампания перестройки.
      Горбачёв раздаёт полномочия государства республикам, убирает центра-
лизацию не только в экономике, но и в политических аспектах. Тут-то и подня-
ли головы зажатые до сих пор националисты, тут-то и начали возникать там и
тут национальные фронты, союзы, объединения: Память в России, Саюдис в
Литве, Рух на Украине и так повсеместно. Появились и на Кавказе желающие
вырасти в лидеры на почве народного недовольства. Пробный камень упал на
Карабах. А народ на Кавказе всегда был горячим. Стоит одного задеть оскорб-
лением, другие за ножи хватаются. Как узнали, что власть от центра опустилась
на их плечи и головы, сразу спросили, а кто же будет теперь здесь решать по
справедливости? Армян в Карабахе больше, а прав у них меньше – вот уже и
спор, вот уже и драка, вот уже и убийства. А как первая кровь пролилась, тут
никакими силами кавказского человека не остановишь, пока он не убедится в
том, что отомстил обидчику. В такой как раз момент развития событий раздался
звонок специального телефона на столе Карена Брутенца. Звонил Горбачёв:
      - Карен, тебе надо будет поехать в Степанакерт. Народ там разбушевал-
ся.
      Брутенц, давно потерявший в памяти за московскими улицами вид Кав-
казских гор, растерянно поправил на шее традиционный чёрный галстук  и по-
пытался возразить кремлёвскому боссу:
      - Михаил Сергеевич, но ведь я не говорю по-армянски, и мне, наверное,
не удастся найти общий язык с карабахцами.
      Босс был недоволен ответом:
      - Что же вы, армяне, все не знаете своего языка? Вот и Шахназаров тоже
ссылается на это. Прекратим спор. Возьми с собой кого хочешь и поезжай.
      - Но с какой целью?
      А задачу Горбачёв представлял себе весьма просто:
      - Пусть народ успокоится, социальные и хозяйственные проблемы будем
решать вместе, а территориальный вопрос не будем рассматривать.
      Говоря так, Горбачёву вспомнилось прошлогоднее заседание Политбюро
9 июля по вопросу о крымских татарах. Ничего тогда по сути не решили, но пы-
тались же. Ведь есть протокольная запись. Горбачёв мысленно пролистал неко-
торые из них:
      «Горбачев. До сих пор у нас в обиходе клеймо – предатели во время
Отечественной войны. А где не было предателей? А власовцы?
      Лукьянов. Татарская дивизия была в вермахте.
      Горбачев. Ну и калмыцкая дивизия была. На Ставрополье действовала.
Но мы же восстановили Калмыкию. Было ли что чрезвычайное в поведении та-
тар? Да, часть сотрудничала с немцами, а другие воевали против немцев, как и
все. За 44 года накопилось 250 томов подписей и заявлений с требованием вос-
становить справедливость. Сейчас 132 тысячи татар по переписи и 350 тысяч на
самом деле. А в Узбекистане нельзя их по-настоящему обустроить? Какое мне-
ние у тебя?
      Чебриков, понимая, что вопрос адресован ему, рассказывает о том, что
20 лет сталкивается с этой проблемой.
      - Наверное, придётся в Крыму организовать автономный округ. Иначе
мы будем всё время к этой проблеме возвращаться. Но Щербицкий против.
      Горбачев. Это тоже демократия.
      Чебриков. А как с Южным берегом Крыма? Татары вернутся и скажут –
это мой дом, давай обратно. Но одновременно надо решить вопрос и о немцах.
Их 2 миллиона. И никуда мы не уйдём от решения этого вопроса, как ни откла-
дывай. Вопросы назрели.
      Соломенцев. Решать надо, хотя вопрос и непростой. И решать одновре-
менно с проблемой немцев Поволжья. Мы же признали, что выселения были
неоправданными. И вернули ингушей, калмыков, карачаевцев... Почти всех. Но
не немцев Поволжья и не крымских татар. Но я не за автономный округ. Сильно
изменился национальный состав в Крыму. До войны украинцев было 13 про-
центов, сейчас – 26 процентов. Русских – 49 процентов, сейчас – 68 процентов.
Автономный округ – это ублюдочное решение. Пусть я максималист. Но у нас
есть хороший декрет, в свое время подписанный Лениным. Раз мы стремимся
жить по Ленину, то можно и опереться на Декрет. И обижаться будет трудно.
Ни русским, ни украинцам. Народы сумеют "прижиться" друг к другу.
      Горбачев. То есть ты считаешь, что Крым должен опять стать частью
РСФСР, как по декрету Ленина? А ведь помнишь, Подгорный требовал, чтобы
Краснодар и Кубань отдали Украине? Потому что казаки – это, по его мнению,
украинцы. Наверное, с исторической точки зрения было бы правильно вернуть
Крым в Россию. Но Украина встанет горой.
      Воротников. Отложить бы этот вопрос. Как бы нам не создать ещё одну
огромную украинскую проблему. Я за автономный округ, но пока надо в Узбе-
кистане создать условия. Я против одновременного решения и немецкой про-
блемы.
      Шеварднадзе. Я за то, чтобы создать условия в Узбекистане. И посте-
пенно разрешать переезжать в Крым всем, кто захочет и кто сможет.
      Яковлев. Определить, например, 15 – 20-летний переходный период пе-
реезда в Крым. А пока в Узбекистане. Долгих поддерживает.
      Громыко. Чего мы торопимся? Ничего не стряслось. Что из того, что де-
легация всё время ездит в Президиум Верховного Совета и в другие инстанции?
И пусть ездят. А решение о выселении оправдывается военными условиями.
Передача Украине Крыма, конечно, произвол.
      Но как теперь давать обратный ход? Я за то, чтобы оставить проблему на
усмотрение жизни и истории. И округ не создавать. Обустроить татар в Узбеки-
стане. Если это и не даст полного решения, то, по крайней мере, ослабит давле-
ние по крымскому варианту. Предлагаю ещё раз подумать и окончательного
решения не принимать.
      Лукьянов высказывается за автономный округ в Крыму.
      Горбачев. Уйти от решения не удастся нам. Надо основательно всё про-
думать. Идея восстановления крымской автономии, как по ленинскому декрету,
сейчас нереальна. За 45 лет очень многое изменилось в Крыму... Отдать Крым
татарам теперь уже нельзя... Возврат Крыма в РСФСР создаст трещину там, где
она сейчас нам совсем ни к чему, – в славянском ядре "социалистической импе-
рии". До революции опорой независимости страны была русская нация. А те-
перь и все другие. Надо в Узбекистане создать условия для полнокровной жизни
татар, позаботиться о них. Кто уже оказался в Крыму, пусть там и живут. И то-
же надо оказывать помощь. Но вести работу, чтобы задержать переселенчество
в Крым. Призывать людей стоять на почве реальности.
      Создаём комиссию в составе: Громыко, Щербицкий, Воротников, Ус-
манходжаев, Демичев, Чебриков, Лукьянов, Разумовский, Яковлев.
      Немецкую проблему пока не будем трогать. А если Комиссия покажет
свои способности в татарском вопросе, бросим её и на немцев. И пусть Ко-
миссия выходит на татарские делегации, выступает в печати. Словом, в демо-
кратическом духе надо подойти к этому процессу.
      
      Да, комиссию создали, но решить ничего она не решила. Крымские тата-
ры по-прежнему требуют переселения всех в Крым. За год до этого волнения
студентов Якутии, затем события в Казахстане, теперь в Карабахе. Там что-то
удалось сделать. Теперь надо здесь.
      Однако и успокоительная миссия в Карабахе не удалась. В то время, ко-
гда велись переговоры партийных лидеров с народом в центре Нагорного Кара-
баха Степанакерте, в другом городе Азербайджана в настоящих боях с демонст-
рантами проливалась кровь армян и азербайджанцев. Тридцать семь смертей
сообщила официальная пресса, из которых лишь шесть пришлось на азербай-
джанцев и двадцать одна на армян. В Москве понимали, что можно было успо-
коить армян Карабаха, отделив их автономную область от Азербайджана, но то-
гда поднялись бы возмущением азербайджанцы. А с ними портить отношения
на государственном уровне не хотелось.
      Брутенц, вернувшись в Москву, в подробном отчёте обрисовал обстанов-
ку, сообщив о привилегированном положении азербайджанцев по сравнению с
армянами в Нагорном Карабахе. Но время шло, а радикальные меры, которые
бы улучшили обстановку, не принимались. Армяне Нагорного Карабаха атако-
вывали письмами Центральный Комитат партии, приняли самостоятельное ре-
шение о выходе автономной области из состава Азербайджана. И всё-таки про-
блема не решалась. А хотел ли кто-нибудь из властью наделённых её решить,
когда в Европе, в братских странах начиналось то же самое?
      В Польше приняли решение о допустимости профсоюзного плюрализма,
легализовали запрещённую партию "Солидарность".  Напряглись отношения
между Югославией и Албанией в связи с Косово. В Венгрии начали подготовку
к переходу от однопартийной системы к многопартийной. То, что аукалось в
России, откликалось в других странах социалистического лагеря.
      Это замечалось и на Пушкинском пятачке. Здесь знали всё и обо всём
спорили. Раз спорили, значит, собирали вокруг себя людей. Раз люди собира-
лись, увеличивалось беспокойство властей. Не получилось бы так, как в Поль-
ше. Но знали, что получится, и стали готовиться. Создали на всякий случай за-
ранее отряд милиции особого назначения, а проще говоря, ОМОН. Простые лю-
ди тогда ещё не знали, зачем это вдруг новый какой-то отряд, что за особое на-
значение у милиции, которая всегда имела одно только назначение – защищать
народ.
      Но вот появилась и новая специальная техника. Какие-то странные ма-
шины попадались случайно на глаза. Знающие люди говорили:
      - Это водомёты для разгона демонстраций.
      - А зачем они? – спрашивали недогадливые. – Мы такие только по теле-
визору видели. Так то ж в капиталистических странах, где народ бунтует против
власти. Нам то зачем они?
      Бедные люди. Им и невдомёк было, что всё уже предусмотрено. Демон-
страции, которые разгонять водомётами да слезоточивыми газами придётся, и у
нас в матушке России будут. Предусмотрены. Ну не понимали люди, что с них
возьмешь?
      Приходя на работу, Инзубов обязательно встречался с Настенькой, и они
всегда делились впечатлениями о том, что видели или слышали по пути в музей,
что было нового на Пушкинском пятачке. Усадив против себя девушку в ма-
леньком тесном кабинете фондов, Евгений Николаевич спрашивал:
      - Ну что, моя прекрасная малышка, какими новостями угостишь?
      Настенька подскакивала, надувая губки:
      - Это возмутительно, Евгений Николаевич. Какая я малышка? У меня са-
мой скоро ребёнок будет, тогда и говорите ему малышка.
      - Ай-ай-ай! Как не хорошо сердиться. Обещаю, что с появлением той ма-
лышки я не буду дразнить эту. Ладно? И Евгений Николаевич улыбался, весело
глядя на оживавшую на глазах Настеньку. Она ждала ребёнка, ждала приезда
Володи из Франции и надеялась, что всё будет хорошо, хотя пугали события,
толкавшиеся в жизнь непрошено, как толкаются спешащие в узких подземных
переходах люди. Эти события нельзя было ни остановить, ни потребовать у них
прощения за беспардонное отношение к жизни простого человека.
      Настенька садилась и начинала возмущённо рассказывать.
      -  Шла вчера по Горького. Вечер, но жарко. Люди, конечно, хотят пить.
Напротив нашего музея на той стороне улицы стоит стол, на который выставили
напитки всякие. Подходит старушка и спрашивает, сколько стоит стакан воды.
Девица, вроде меня, отвечает: "Тридцать копеек". Эта бабуся вздыхает тяжело,
достаёт откуда-то носовой платок, завязанный узлом, развязывает его и выни-
мает оттуда мелочь. Девица, видно, сердобольная оказалась, не из тех, что нос
воротят от бедного человека, и спрашивает: "Что дороговато, бабушка?", а ста-
рушка отвечает: "Да, дорого, внученька, но уж больно пить хочется". 
      Я проходила мимо, услыхала и чуть слёзы из глаз не брызнули. Ну что
же это происходит сегодня? Раньше на каждом углу автоматы с газированной 
водой стояли. Если мучает жажда, подходишь, копейку бросишь, и пей себе на
здоровье. Теперь их поубирали. Невыгодно почему-то стало. Кругом только со-
ки дорогие, фанты, кока-колы да пиво. Куда это годится? Раньше о людях дума-
ли, старались всё подешевле сделать, теперь только о торгашах заботятся.
      - Да, грустно, - согласно кивнул головой Инзубов. – Я сейчас читаю не-
опубликованные страницы рукописи Островского. Интересные, должен сказать,
мысли он высказывал в то время. Я понимаю, что редакторы Караваева и Коло-
сов сокращали роман, убирая некоторые страницы, полагая, что они не нужны
читателю. Не исключаю, что они были правы, делая так, ведь в том виде, в ко-
тором они выпустили роман, он стал самым популярным в нашей стране, да и за
рубежом его хорошо знали. Так что, сокращая лишнее, они сделали роман более
динамичным и метким, как выстрел. Но, рассматривая сегодня  эти написанные
писателем страницы жизни того времени, которые не попали в опубликованный
вариант романа, меня поражает до глубины души то, что сегодня у нас происхо-
дит фактически то же, о чём говорил Островский, как очевидец двадцатых го-
дов. Вот послушай, что он писал. Ты помнишь в романе Дубаву, ставшего оппо-
зиционером? Любопытные слова его не попали в книгу. Речь оппозиционера
настолько жизненна, что актуальна не только для того времени, но и сегодня,
словно не тогда, а сейчас говорит он, стоя на Пушкинской площади в Москве в
толпе дискуссирующих возле редакции газеты "Московские новости".
      Евгений Николаевич отложил в сторону несколько листов бумаги на
столе и, найдя нужную страницу, начал читать:
      "Наши советские и партийные верхушки тоже онэпачиваются. Жён бур-
жуев понахватали себе и вся политика направляется к развитию буржуазии. О
диктатуре как-то стесняются говорить, с крестьянством либеральничают. Рас-
тим кулака, который скоро станет хозяином на селе, и вот... увидите, через пять-
шесть лет у нас под шумок прикроют советскую власть и будет как во Франции
после Термидора. Нэпачи станут министрами в новой буржуазной республике, а
нам с тобой, если будем гавкать, посворачивают головы".
      Евгений Николаевич вопросительно посмотрел на Настеньку. Очки в
толстой оправе придавали его лицу строгость. Обычная на его лице улыбка сей-
час не касалась губ, что даже казалось странным для Настеньки. А он спраши-
вал её:
      - Подумай, разве не эта же опасность потери советской власти беспокоит
сегодня? Разве не оказались слова Дубавы пророческими, когда таким идейным
бойцам революции, как Павка Корчагин, чуть позже действительно сворачивали
головы массовыми репрессиями? Кто это делал, Сталин или другие люди, во-
прос второй. Я полагаю, что виноват всё тот же обыватель, который, боясь за
свою шкуру, подставлял чужую. Но я думаю, не потому ли и убраны были из
публикации строки и главы, заставлявшие задумываться и критически рассмат-
ривать все происходящее? Может, нет, а, может, и да.
      - Ты посмотри, - продолжал, будто раздумывая и убеждая самого себя,
Инзубов, - Корчагин не ответил на речь Дубавы, и хоть обличительные слова
произносились оппозиционером, но не сам ли Островский был обеспокоен при-
ближавшейся опасностью обюрокрачивания? Не Эзоповский ли метод избрал
писатель для отражения главных проблем?
      Казалось бы, ответить на этот вопрос сегодня уже трудно, ведь писателя
нет в живых, как нет в живых и многих свидетелей подготовки рукописи к пе-
чати. Но мы можем судить о мыслях писателя по письмам Островского, по тем
его письмам, в которых он высказывал своё мнение по поводу происходивших
вокруг событий, но о которых он мог узнавать лишь читая газеты, по радио или
от друзей, ибо будучи уже слепым и почти неподвижным сам не мог принимать
в них участие.
      Вот, например, одно письмо. Тебе для экскурсии это пригодится. Новая
страничка была вынута из другой папки.
      - Подождите, Евгений Николаевич, - вмешалась вошедшая с кипой книг
заведующая архивом Кузьмина, - Настеньке надо не об экскурсиях сейчас ду-
мать, а о малышке. Вы её своими письмами замучите.
      - Да что вы, Татьяна Евгеньевна, это же очень интересно, - сказала На-
стенька, повернувшись к вошедшей и вскакивая со стула, чтобы взять у неё из
рук книги.
      - Спасибо, Настенька. Слушай, раз интересно. А то Евгений Николаевич
у нас такой, что, кого хочешь, заговорит. Он очень умный, только как бы в об-
лаках витает, - смеясь говорила Кузьмина, устремив на Инзубова глаза, которые
говорили: "Какой же вы у нас хороший, но не морочьте девушке голову".
      Инзубов и слушал сказанные слова, и понимал, что молча высказывали
выразительные глаза коллеги, но продолжал начатый разговор:
      - Я только одно письмо приведу в пример и разбежимся: 15 января 1929
года Островский пишет своему партийному товарищу Жигиревой из Сочи:
"Арестован ГПУ зав. коммунхозом пресловутый Бабенко, считавшийся членом
ВКП(6) с 1919 года, член президиума горсовета и РИКа, член райкома и т.д. 0н
оказался белый контрразведчик, офицер, расстреливал наших товарищей-
большевиков. Эта гадина, обманув всех, пролез во все перечисленные посты –
это громадный провал, – ведь гад был руководящим работником, член бюро РК
и т.д. Сочи везёт, как утопленнику. Гад определённо вёл работу на заграницу.
Навряд ли, что это случайный белый. Скоро генеральная чистка. Здесь опять
начнёт мести большевистская метла".
      Этот текст публиковался и раньше, но вот следующие затем слова при
публикации письма были изъяты, а звучали они очень тревожно, особенно глядя
на них с позиции сегодняшнего времени. Слушай: "Мне непонятно, почему вос-
становлены видные работники, выметенные чисткой за ряд тяжёлых преступле-
ний. Они все работают там же. Например, окрстрахкассовский бюрократ Шме-
лёв, бывший директор курупра и многие другие. Не могу, не работая и не участ-
вуя в жизни организации, это решать".
  То есть, представляешь, что происходило? Люди, которые были против
Советской власти всем своим нутром, но не имели возможности противостоять
ей, приспосабливались, будучи более грамотными, чем преданные власти рабо-
чие, а потому становились в руководстве. Кого-то раскрывали, кого-то расстре-
ливали, а кто-то возвращался назад и продолжал продвигаться по служебной
лестнице. Так где гарантия, что сегодня не эти люди, пролезшие наверх, яв-
ляющиеся внутри настоящими врагами простых людей, строят политику, кото-
рая нас и возмущает сегодня? Такой гарантии нет. Говорят, к примеру, что Гор-
бачёв сын бывшего кулака. Что ж ты тогда от него хочешь? Он и проводит ку-
лацкую политику, от которой предостерегает нас из своего небытия Остров-
ский.
  Инзубов хотел ещё что-то сказать, но Татьяна Евгеньевна была на чеку:
  - Хватит, Евгений Николаевич. Пусть Настенька идёт к себе, а то Ольга
Ильинична начнёт искать. Может группа какая на подходе.
  Заведующая архивом очень не любила разговоры о политике, хотя со
многим, что говорил Инзубов, она не могла не согласиться. Но то ли по при-
вычке от старых времён, то ли потому, что знала мнения других сотрудников,
которые не совпадали с их мыслями, но она всегда боялась, что весьма резкие
неприкрытые суждения её товарища по работе могут быть услышаны кем-то и
не так расценены, и куда-то доложены, что и повлияет на судьбу Евгения Нико-
лаевича не в лучшую сторону, а этого ей очень бы не хотелось.
      Прошло несколько дней. Стоял жаркий август. Воскресенье. Двадцать
первое. Инзубов возвращался с Кузьминой в музей от Марка Борисовича Коло-
сова, первого редактора книги Николая Островского "Как закалялась сталь".
Поехали вдвоём, как уже делали не раз, посещая вместе тех или иных людей,
чьи судьбы были связаны так или иначе с писателем Островским. Так было
удобно. Татьяна Евгеньевна занималась тем, что подбирала и оформляла офи-
циально документальные материалы для архива, а Евгений Николаевич собирал
рассказы, свидетельства, которые могли бы послужить доказательством того
или иного факта биографии Островского.
      Работа не казалась лёгкой. Со дня смерти знаменитого писателя  прошло
более полувека. Многое свидетелями забылось, но ещё больше, как становилось
понятным, очевидцы почему-то не хотели рассказывать. А вопросов было мно-
жество. Они возникали при чтении писем писателя.
      Почему, например, "Как закалялась сталь" никому тогда не известного
автора начали публиковать в крупном журнале "Молодая гвардия" и одновре-
менно готовили к изданию книгу в том же издательстве? Сам редактор Колосов
писал в воспоминаниях, что ему принёс рукопись романа партийный товарищ
Островского Феденёв.
      Прежде, чем идти к Колосову домой, Инзубов хорошо познакомился с
воспоминаниями современников Островского и с тем, как в книгах излагалась
история публикации романа. Кратко это выглядело так, как писал литературо-
вед Лев Аннинский в маленькой книжице "Как закалялась сталь" Николая Ост-
ровского":
      "Первый вариант повести Николая Островского не дошёл до издателей: в
начале 1928 года рукопись утеряна почтой. Он пишет всё заново.
      Новая рукопись, посланная в Ленинград, безответно исчезает в недрах
тамошнего издательства.
      Он отдаёт один из последних экземпляров своему другу Феденёву и про-
сит отнести в издательство "Молодая гвардия". Феденёв быстро получает ответ:
повесть забракована по причине "нереальности" выведенных в ней типов.
      Островский лежит навзничь в Мёртвом переулке, в переполненной
жильцами комнатке, и лихорадочно ждёт ответа. Ему двадцать семь лет; остаёт-
ся жить – пять.
      Потрясённый решением издательства, Феденёв просит вторичного ре-
цензирования.
      Рукопись ложится на стол к новому рецензенту. Марку Колосову.
      Стол стоит в редакции журнала «Молодая гвардия», где Колосов работа-
ет заместителем редактора.
      Впоследствии М. Колосов напишет воспоминания о том, как Феденёв за-
коченевшими от холода старческими пальцами вынул из папки рукопись, и как
с первых строк Колосова покорила её сила, как ждали молодогвардейцы именно
эту вещь, и как, не отрываясь, проглотил ее заместитель редактора".
      Эту устоявшуюся версию рассказывали все экскурсоводы музея, в числе
которых была и Настенька. Инзубов сам рассказывал сначала так же. Но вот он
стал внимательно читать письма, и посыпались вопросы.
      Какую рукопись потерял Островский в 1928 году, если в письмах того
времени ни слова о литературе у Николая нет. Он пишет письма своему другу
Новикову, в которых сообщает о том, что учится заочно в коммунистическом
университете, просит прислать аккумуляторы для радиоприёмника, сообщает о
болезни глаза, мешающей читать и писать письма. Ни слова о книге. Лишь че-
рез два года  одиннадцатого сентября он пишет из Сочи тому же другу Новико-
ву:
      "Петя! У меня есть план, имеющий целью наполнить жизнь мою содер-
жанием, необходимым для оправдания самой жизни.
      Я о нём сейчас писать не буду, поскольку это проект. Скажу пока кратко:
это касается меня, литературы, издательства "Молодая гвардия".
      План этот очень труден и сложен. Если удастся реализовать, тогда пого-
ворим. Вообще же не планированного у меня ничего нет. В своей дороге я не
путляю, не делаю зигзагов. Я знаю свои этапы, и потому мне нечего лихора-
дить. Я органически, злобно ненавижу людей, которые под беспощадными уда-
рами жизни начинают выть и кидаться в истерике по углам.
      То, что я сейчас прикован к постели, не значит, что я больной человек.
Это неверно! Это чушь! Я совершенно здоровый парень! То, что у меня не дви-
гаются ноги и я ни черта не вижу, - сплошное недоразумение, идиотская какая-
то шутка, сатанинская! Если мне сейчас дать одну ногу и один глаз (о большем
я не мечтаю), - я буду такой же скаженный, как и любой из вас, дерущихся на
всех участках нашей стройки ". 
      Евгения Николаевича поразило в этом письме то, что Островский, буду-
чи молодым двадцатишестилетним парнем, не предполагавшим никакой славы,
думает о необходимости оправдать свою жизнь, для чего и планирует свою ли-
тературную деятельность. Любопытным показалось и то, что Островский сразу
же называет издательство "Молодая гвардия" в своём проекте. Может быть, кто-
то познакомился с ним в Сочи, порекомендовал больному парню написать кни-
гу и издать в "Молодой гвардии", что и оформилось сразу же в определённый
план жизни больного юноши. Следующие слова письма "не планированного у
меня ничего нет" подтверждают эту мысль, как и ту, что прежде он ничего не
писал, поскольку о таких планах он пишет впервые. Ни о каком новом варианте
книги речь не идёт.
      Островский уезжает в Москву и ложится на лечение в глазную клинику.
Только выписавшись оттуда и поселившись в столице в Мёртвом переулке, он
пишет седьмого мая в письме давней подруге Розе Ляхович:
      "Роза, я начал писать. Я первые отрывки пришлю тебе для рецензии
дружеской, а ты, если сможешь, перепечатай на машинке и верни мне. Эх, ста-
рушка, если бы ты была с нами, мы бы с тобой дело двинули бы вперёд. Но я
всё же начал писать, несмотря на отвратительное окружение. Письмо порви".
      "Начал писать – размышлял Инзубов. – Но знал ли тогда, что именно го-
товится написать?" Оказывается, знал, так как почти через двадцать дней в
письме всё тому же другу Новикову пишет более подробно об осуществлении
своих планов и о воле, которую при этом приходится проявлять:
      "Я, Петушок, весь заполнен порывом написать до конца свою "Как зака-
лялась сталь". Но сколько трудностей в этой сизифовой работе – некому писать
под мою диктовку. Это меня прямо мучит, но я упрям, как буйвол. Я начал лю-
дей оценивать лишь по тому, можно ли их использовать для технической помо-
щи. Пишу и сам!!! По ночам пишу вслепую, когда все спят и не мешают своей
болтовнёй. Сволочь природа взяла глаза, а они именно теперь так мне нужны.
       Удастся ли прислать тебе и моим харьковским друзьям некоторые от-
рывки из написанного? Эх, если бы жили вместе, как было бы хорошо! Светлее
было бы в родной среде. Петя, ответь, дружок: что, если бы мне понадобилось
перепечатать с рукописи листов десять на пишущей машинке, мог бы ты этот
отрывок перепечатать, или это волынка трудная? Редакция требует два-три от-
рывка для оценки, и, гадюки, в блокнотах не берут – дай  на машинке и с одной
стороны! Ты хочешь сказать, что я и тебя хочу эксплуатировать, но, Петушок,
ты же можешь меня к черту послать, от этого наша дружба не ослабнет ничуть.
Жму твою лапу и ручонку Тамары. Не забывай.
                Коля Островский."
        Из этого письма и возникли очередные вопросы: Какая редакция "тре-
бует два-три отрывка для оценки"? Почему просят отрывки, если автор вообще
не написал ещё ни одного произведения? И, наконец, если они не берут блокно-
ты, а требуют напечатанное на машинке, стало быть, они видели блокноты, в
которых было только начало романа?
      В этом было что-то детективное. Из биографии писателя известно, что о
нём впервые узнали, когда Феденёв принёс в "Молодую гвардию" рукопись ро-
мана. Из письма, оригинал которого тоже перед глазами, ясно, что в редакции
узнали об Островском гораздо раньше, чем он написал роман. Как же так?
      Ещё более странным показалось письмо, адресованное Ляхович четыр-
надцатого июня, в котором есть такие строки:
      "В ближайшую неделю мне принесут перепечатанную на машинке главу
из второй части книги, охватывающей 1921 год (киевский период, борьба ком-
сомольской организации с разрухой и бандитизмом), и все перепечатанное на
машинке будет передано тов. Феденёву, старому большевику, ты, наверное,
слыхала о нём, и он познакомит с отрывками своего друга редактора. Там и бу-
дет дана оценка качеству продукции.
      Я вполне с тобой согласен, что в Сочи было много упущено, но что об
этом говорить?"
      Из письма получается, что, во-первых, Островский, не написав ещё пер-
вую книгу, уже написал главу ко второй. Ведь именно во второй части вышед-
шего романа говорится о киевском периоде комсомольской жизни Корчагина.
То есть у Островского в голове или где-то ещё был план обеих книг. Инзубов
помнил, что Островский без плана не живёт. Но это только во-первых. А во-
вторых, Феденёв, стало быть, относил своему другу редактору не всю рукопись,
а только первые главы. Кого же так интересовала работа ничего не написавшего
автора, что он рассылает написанные вслепую или под чью-то диктовку листки
блокнотов, чтоб их как можно скорее перепечатали на машинке?
      С этими главными пока вопросами Инзубов и отправился со своей кол-
легой к Колосову.
      Старый писатель, бывший некогда в таком фаворе, что приглашался на
приём к самому Сталину, жил теперь в однокомнатной квартирке и просил дол-
го нажимать на кнопку дверного звонка в ожидании пока он услышит и подой-
дёт.
      Первое впечатление было ошеломляющим. Колосов действительно долго
шёл, с трудом передвигая стариковские ноги, с ним было трудно разговаривать
по причине его старчески слабого слуха и горестно было смотреть на его одну
комнату, заваленную книгами, знавшими лучшие времена.
      Прекрасной души человек, обрадованный появлению редких гостей, Ко-
лосов предложил попить кофе, и Инзубов в который раз внутренне благодарил
судьбу за то, что пришёл сюда с Татьяной Евгеньевной, взявшей немедленно
все хлопоты по приготовлению кофе на себя, заявив решительно и бесповорот-
но:
      - Марк Борисович, я всё сама сделаю, вы только скажите, где что лежит.
А конфеты мы принесли, так что вы не беспокойтесь.
      За чашечкой кофе разговор шёл медленно. Почти каждый вопрос прихо-
дилось задавать несколько раз, чтобы донести до слуха старого писателя. Но
память у него была прекрасной. Рассказывал много интересного. Ещё бы – быть
у истоков российской ассоциации пролетарских писателей. Видеть, как всё за-
рождалось, набухало бутонами и затем выплёскивалось к свету лепестками но-
вых для всех цветов. Тут многое можно вспомнить. Вот только ответить на во-
просы, мучавшие Евгения Николаевича, Колосов не решился. Он не отказался,
не сказал, что не знает, но хитро как-то усмехнулся на все высказанные Инзубо-
вым сопоставления писем Островского с биографической версией и сказал:
      - Ищите, Евгений Николаевич, ищите.
      Так и ушли фактически ни с чем, заручившись лишь обещанием писате-
ля передать в музей всё, что Татьяна Евгеньевна найдёт интересным из архива
самого Колосова. А он перед их уходом прилёг отдохнуть на диван, не снимая
одежды и тёплых мягких ботинок, и попросив прикрыть его пледом да захлоп-
нуть за собой дверь поплотнее.
      С такими неутешительными результатами возвращались на улицу Горь-
кого два музейщика, когда очутились на площади Пушкина. Выйди из метро на
улицу, они увидели толпу людей в сквере напротив памятника поэту. Инзубов
заинтересовался и решил пойти туда, послушать, но Татьяна Евгеньевна ухва-
тила его за рукав:
      - Не ходите, Евгений Николаевич. Нечего вам там делать. Не видите,
сколько милиции вокруг? Да вас и не пустят.
      - Татьяна Евгеньевна, – Инзубов посмотрел с улыбкой в большие выра-
зительные глаза коллеги, - ничего со мной не случится. Я всего на несколько
минут, послушаю, о чём речь и приду. У меня удостоверение журналиста, с ним
меня всюду пускают.
      - Ну и что? - не сдавалась Кузьмина, - вы там начнёте спорить, а потом
наш музей будут ругать.
      - Не буду я говорить, что сам из музея, не переживайте.
      - Ох, знаю я вас. Обязательно ввяжетесь. Ну, смотрите.
      Они расстались, и Инзубов направился через переход к митингующим.
Руководивший оцеплением майор милиции, посмотрев удостоверение Инзубо-
ва, нехотя, пропустил к толпе. На парапете возвышалась над всеми нескладная
пухлая фигура Новодворской, кричащая в толпу:
      - Мы все законопослушные граждане, мы хотим правового государства, в
котором из нас не будут делать балванчиков. Мы против всякого насилия, нам
это противно, однако мы не хотим, чтобы нами правили жирные партократы из
своих кремлёвских кабинетов. До каких пор мы будем молчать, как бараны в
хлеву? Неужели мы лошади, загнанные в стойла, чтобы жевать то, что нам бро-
сят в качестве подачки бюрократы партийной номенклатуры? То, что произош-
ло двадцать лет назад в Чехословакии, когда советские войска душили демокра-
тию – это позор нашей нации. Это могли сделать только партократы, которым
не место у власти.
      Слушая брызгающую слюной Новодворскую, Инзубов не мог никак от-
делаться от двух ощущений. Первое заключалось в том, что выступавшая жен-
щина казалась ему психически ненормальной. Ему было непонятным, почему в
таком случае больному явно человеку разрешают выступать перед публикой да
ещё в центре Москвы.
      Второе ощущение носило совершенно другой характер. Он вдруг почув-
ствовал себя в другом времени. Ведь это у Островского в выступлениях то-
гдашних оппозиционеров звучали такие же слова "партократчики" и "бюрокра-
ты". Что же это были за годы? Ну да двадцатые. Вспомнилась одна из неопуб-
ликованных страниц романа, в которой на слова оппозиционеров отвечал рабо-
чий коммунист Панкратов:
      "… в наших рядах есть люди, готовые в любую минуту взорвать партий-
ное единство, поломать в щепки партийную дисциплину, и которые при каждой
трудности подымают бунт и вносят дезорганизацию. Давайте же откроем на-
стоящее лицо оппозиции.
      Разве ЦеКа партии не записывал в своих решениях наличия бюрократиз-
ма и излишнего централизма в некоторых организациях? Разве пятого декабря
не были внесены решения о рабочей демократии? Были, и Троцкий голосовал за
них. В партии каждому большевику предоставлялась возможность высказать
свои взгляды и предложения, устраняющие недостатки в нашей работе. Остава-
лось только обсудить всё в нашей единой партийной семье и общими силами
двинуться вперед, преодолевая трудности.
      Что же сделал Троцкий? На другой же день после этого решения, за ко-
торое он голосовал и был вполне с ним согласен, он через голову ЦеКа обратил-
ся к партийным массам со своим возмутительным документом. Сейчас же вслед
за этим все, какие только были в партии оппозиционные элементы, повели на
ЦеКа бешеную атаку. Вместо здорового обсуждения наших хозяйственных и
внутрипартийных недочётов у нас началась внутрипартийная война. Троцкий
пытался вооружить молодёжь против старой гвардии. Он хотел разорвать их
неразрывное единство. Он и его сторонники пытались оклеветать ЦеКа и ста-
рую гвардию. И большинство партии, возмущённое этой небывалой антипар-
тийной вылазкой, дало оппозиции жестокий отпор по всему фронту. Они кле-
вещут, что мы их зажимаем, но кто этому поверит?
      У нас в Киеве не меньше сорока агитаторов-троцкистов. Есть из Москвы,
из Харькова целая группа, даже два из Петрограда. Мы им всем даём говорить.
Я убеждён, что нет ни одной ячейки, где они не пробовали побрызгать грязью.
Ведь Дубаве, Шумскому и еще нескольким бывшим работникам дали мандаты
на районную и городскую конференции, хотя по уставу они не имеют на это
права как приезжие. Им дали высказаться полностью, и не наша вина, если их
большинство осудило резко и безоговорочно.
      Вслушайтесь в их оскорбительную кличку "аппаратчик". Сколько в нем
ненависти! Разве партия и ее аппарат не одно целое? Они говорят молодёжи:
"Вот аппарат — это ваш враг. Бейте его".
      На что это похоже? Так могут говорить развинченные анархисты, а не
большевики.
      Скажите, как бы мы назвали тех, кто натравливал бы молодых красноар-
мейцев против командиров и комиссаров, против штаба, и это всё во время ок-
ружения отряда врагами?
      Что же, если я сегодня слесарь, то я, по Троцкому, ещё могу считаться
"порядочным"? Но если я завтра стану секретарём комитета, то я уже "бюро-
крат" и "аппаратчик"?
      Вы понимаете, к чему приведёт троцкистов такая клевета? Они неизбеж-
но станут врагами пролетарской революции. Наши комитеты были и будут на-
шими штабами. Мы посылаем в них лучших большевиков и никому не позво-
лим их дискредитировать".
      "Так говорили в двадцатые годы, - думал Инзубов, - и, по сути дела так
же говорят в адрес коммунистов сегодня и даже здесь на площади".
      Вокруг стояла разношёрстная толпа людей. Многие, очевидно, были
членами "Демократического союза" Новодворской, но стояли и случайно ока-
завшиеся здесь по пути в магазины. Курили сигареты и весело пересмеивались
молодые парни, видя в происходящем развлечение. Пришли и люди с камерами,
снимавшими для телевизионных программ.
      Одна из стоявших рядом с Инзубовым женщин, закинув чёрную сумочку
на плечо, зааплодировала Новодворской. Евгений Николаевич не удержался от
вопроса:
      - Ну и чего аплодировать? Вы хоть понимаете, к чему она призывает, че-
го хочет для вас?
      - Понимаю, - охотно откликнулась женщина с сумочкой, - А вы не со-
гласны с нею?
      Евгений Николаевич почувствовал, как на них сразу же направили объ-
ектив видеокамеры. Молоденькая девушка протиснулась с микрофоном. Оста-
навливать разговор теперь тем более было невозможно, и он отвечал:
      - Я тоже не слепой и вижу, что происходит в нашей стране. К сожале-
нию, есть у нас среди руководящих кадров и преступники (он вспомнил предсе-
дателя горисполкома Ялты), и просто плохие работники (вспомнил секретаря
горкома комсомола, против которого выступал), есть плохие коммунисты, кото-
рые не могут носить такое звание (вспомнилось его выступление на партсобра-
нии в издательстве), но это не даёт никому права говорить, что все коммунисты
плохие. Вы, например, где работаете?
      - На молокозаводе.
      - Кем?
      - Инженером по качеству.
      - Вот хорошо. Если мы с вами увидим в магазине плохую сметану или
разбавленное кем-то молоко, то правильно ли будет требовать ликвидации всех
молокозаводов? Вы поймите, что и среди простых людей есть немало плохих и
хороших. Конечно, на высоких партийных постах люди должны нести большую
ответственность. Им оказывается больше доверия. Те, кто его не оправдывают,
а такие есть, должны быть убраны, но нельзя же отрубать всю руку, если один
палец испорчен. Другое дело, что мы должны организовать так нашу жизнь,
чтобы на руководящие посты не попадали мерзавцы. Так это от нас зависит. В
этом нужно объединяться.
      Ощущение направленной на него камеры вдруг пропало. За спиной раз-
дались крики. К стоявшей опять на парапете и что-то кричавшей Новодворской
прорывались сквозь толпу люди в особой милицейской форме. Это были солда-
ты ОМОН. Молодые парни, которым было явно всё равно, о чём говорила ора-
тор, но обрадованные обострением ситуации, кинулись в толпу с криками:
"менты!", "долой!". Началось нечто вроде потасовки. Оцепление милиции быст-
ро продвинулось к месту событий и стало оттеснять толпу, говоря:
      - Расходитесь, граждане, расходитесь! Митинг окончен. Незачем здесь
стоять.
      Теперь только Евгений Николаевич заметил вдоль бульвара длинный ряд
микроавтобусов с зашторенными окнами. Туда стали заталкивать сопротив-
ляющихся юнцов. Некоторые, уже попавшие в автобус, вдруг высовывались в
открытые окна с криками:
      - Свободу! Нас не победить! Убивают. А-а-а!
      Последний возглас означал, что кричавшему дали сзади пинок или скру-
тили руку, заставив убраться от окна машины.
      Новодворская последовала за ними в один из РАФиков. Туда же сажали
и других членов ДС, захотевших поддержать своего голосистого лидера. Через
несколько минут площадь опустела. Всё походило на спектакль, в котором
лишь главные действующие лица знали сценарий. Остальная массовка была
бесплатным приложением.
      Пушкинская площадь зажила своей обычной жизнью, шипя по асфальту
колёсами троллейбусов, срываясь потоками застоявшихся у светофора машин,
гомоня толпящимися на остановках пассажирами и сидящими на скамейках
сквера жителями и гостями столицы. Только милиции было больше обычного.
Она уходила последней.
      Инзубов вернулся через переход на свою привычную сторону улицы
Горького и зашёл в музей. Татьяна Евгеньевна, слушая рассказ о происшедшем
на площади, всплеснула руками:
      - Я так и знала, что вы попадёте в какую-нибудь историю. Нельзя мне
было вас отпускать.
      - Ох, Татьяна Евгеньевна, - вздохнул Инзубов, - незачем вам волновать-
ся. Площадь и я пока живы.
      
      
       СМУТНОЕ ВРЕМЯ
      
      Митинги подобные тому, что произошёл двадцать первого августа,
становились постепенно не таким уж редким событием, но они случались раз-
ными по количеству митингующих, проходили в разных местах и по разным по-
водам. Обыватели, брошенные волею случая или пришедшие специально по зову
заранее распространённых листовок, полагали, что демократия и счастливая
жизнь врывается в их мир с этими митингами. На многих лицах можно было
заметить улыбки счастья. Они, эти счастливо улыбающиеся, не сразу или во-
обще не улавливали незаметную, но очень важную деталь -  выступающие были
почти всегда одни и те же. Попробуй кто из инакомыслящих – их  так, конеч-
но, не называли, прилепив другие определения: ретроград, аппаратчик, совок –
выступить со своими отличающимися идеями, как, во-первых, ему не давали
слова, а, во-вторых, если прорвётся и начнёт говорить, то освистывали и ог-
лушали криками.
      Жизнь, страдалец мой читатель, менялась на глазах, и никто не знал, в
какую сторону. В этом вынужден был признаться сам Генеральный секретарь
ЦК КПСС, глава государства Михаил Сергеевич Горбачёв. О! неужели же он,
так легко взлетевший на Олимп власти три года назад, мог признаться об
этом своему народу? Простой человек сказал бы в таком случае: "Ни боже
упаси!" Как на духу, такое можно было высказать только ближайшему другу,
но не было ни одного у Горбачёва ни среди двухсотвосьмидесятимиллионного
населения Советского Союза, ни среди девятимиллионного населения Москвы.
Разве что жена Раиса? Но разговоры с нею, откровения между связанными
семейными узами супругами, тайные перешёптывания в спальном уединении, не
могут фиксироваться по этическим соображениям. Зато переговоры и откро-
вения с зарубежными друзьями, а их у лидера Российского государства стано-
вилось с некоторых пор всё больше, пока они не пошли на убыль вместе с попу-
лярностью Горбачёва, фиксировались в обязательном порядке, а потому сохра-
нились в истории. Произошло это чисто случайно.
      Ну, ты же понимаешь, умница-читатель, что Горбачёв не Иисус Хри-
стос, хотя сам полагал, что близок к нему по положению. Он самый простой
человек, совсем недалеко ушедший от мышления неразумной домашней хозяйки.
Прошу прощения перед разумными домашними хозяйками. Я ни в коем случае не
хотел их обидеть, так как понимаю, что разумная хозяйка, даже просто до-
машняя, никогда бы не стала совершать непродуманных шагов, покупая обыч-
ные яйца на базаре. Уж, конечно, она не станет покупать тухлые яйца, когда
ей нужны свежие, не станет хватать второпях гнилой качан капусты, а пере-
берёт с дюжину головок, прежде чем найдёт самую красивую, крепенькую,
сладкую. Но это я говорю о разумной хозяйке. Посмотрим же, как было у Гор-
бачёва.
      В ноябре тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года в Соединённых
Штатах Америки на выборах победил давний знакомый Горбачёва Джордж
Буш. Но вступление в должность намечалось в январе следующего года. А тут в
декабре этого года в Нью-Йорке проводится очередное заседание Генеральной
Ассамблеи ООН. Горбачёв летит в Америку докладывать всему миру о своей
концепции "Нового мышления". Горбачёв не сомневался, что этой концепцией
берёт бразды правления миром в свои руки. Собственная страна его уже инте-
ресовала меньше.
      Свою особую значимость в мировых процессах ему трудно было пере-
оценить. Ещё год назад, весенним апрельским месяцем он сумел проявить свою
самостоятельность и значимость перед советскими подчинёнными ему руково-
дителями. Тогда апрельским весенним днём в Москву прилетел Государствен-
ный секретарь США Шульц. Задачей прилёта были затянувшиеся переговоры
по вопросу ликвидации ракет средней дальности в Европе. Тот факт, что Совет-
ский Союз имел в Европе свои ракеты СС-20, не должно было удивлять, по-
скольку государство обороняло свои рубежи. Дальность полёта ракет была все-
го от пятисот до полуторы тысячи километров. А вот почему американцы уста-
новили в Европе свои ракеты средней дальности, трудно было объяснить с по-
зиции защиты Америки, находящейся на расстоянии около четырёх тысяч ки-
лометров от Европы. Но с этим аспектом уже не спорили.
      Сложность предстоящих переговоров заключалась в том, что американ-
цы хотели включить в договор об уничтожении ракет новые советские ракеты
СС-23, которые, правда, имели меньший радиус полёта, всего до четырёхсот
километров, то есть не входили в число ракет средней дальности, предусмот-
ренных проектом договора, но отличались повышенной точностью попадания в
цель.
      Готовясь к запланированным переговорам, задолго до того, как Шульц
сел в самолёт по направлению к Москве, Горбачёв получил чёткие пояснения и
от маршала Ахромеева, и от секретаря ЦК партии по международным вопросам
Добрынина о том, что ни в коем случае нельзя соглашаться на сокращение в Ев-
ропе ракет СС-23, не смотря на то, что по каким-то странным причинам согла-
шательскую политику в пользу США в этом, как и во многих других вопросах,
занимал министр иностранных дел Шеварднадзе. 
      Переговоры начались. Вопросы обсуждались в целом и детально по каж-
дому пункту. Опытный и хитрый политик Шульц главную закавыку договора
оставил на закуску, когда будто бы всё согласовано, всё понято. Бодрым голо-
сом он сказал в заключение:
      - Господин Горбачёв, я могу, наконец, твёрдо заявить, что оставшиеся
ещё спорные вопросы могут быть разрешены в духе компромисса, так что гос-
подин Горбачёв может смело приезжать в Вашингтон в ближайшее время для
подписания важного соглашения о ликвидации ракет средней дальности…
      Последнее условие Шульц проговорил как бы между прочим, как ма-
ленькое несущественное дополнение к общему большому разговору:
      - … если вы согласитесь включить в соглашение и ракеты СС-23.
      Присутствовавшие на переговорах Ахромеев и Добрынин спокойно
смотрели на Горбачёва, ожидая естественного ответа в оговоренном заранее на-
правлении, то есть пояснении заокеанскому политику очевидного: названные
ракеты СС-23  не подпадают под условия соглашения.
      Однако Горбачёв, задумавшись лишь на мгновение, произнёс:
      - Договорились!
      Высокие стороны поднялись, обменялись рукопожатиями и разошлись.
Возбуждённый происшедшим маршал немедленно направляется в кабинет Ге-
нерального секретаря для объяснений:
      - Михаил Сергеевич, как же так получилось? Ведь мы же подготовили
вам меморандум, в котором специально подчеркнули невозможность включения
в соглашение ракет СС-23. На создание их мы потратили миллиарды. Что же мы
будем уничтожать их теперь, ослабляя свою мощь?
      Горбачёв выразил некоторое смущение:
      - Да я забыл о вашем предупреждении в меморандуме. Тут я, видимо, со-
вершил ошибку.
      - Ну, так Шульц ещё не вылетел из Москвы, – обрадовался Ахромеев. –
Давайте сообщим ему, что произошло недоразумение.
      Но никакого недоразумения не было. Горбачёв полагал, что маршал
должен сам это понять и спокойно уйти, повинуясь, но тот возражал, и партий-
ный царёк взорвался негодованием так, что пятно на голове побагровело:
      - Ты что, предлагаешь сказать госсекретарю, что я, Генеральный секре-
тарь, некомпетентен в военных вопросах, и после корректировки советских ге-
нералов я теперь меняю свою позицию и отзываю данное мною слово?
      Решение осталось неизменным.
      Декабрь принёс Советскому Союзу горе с неожиданной стороны.
Вздрогнула, словно потрясённая национальной рознью, и взорвалась землетря-
сением армянская земля в Спитаке. Тысячи людей погибли в развалинах города.
Миллионы слёз обрушились из глаз оставшихся в живых людей. И ринулись
самолёты, поезда, машины, переполненные людьми со всех концов Союза на
помощь Армении. Простой человек он всегда сострадает. Ему не важно, какой
нации человек попал в беду. Важно, что он человек на той же самой земле. Ка-
залось, природа тоже хотела напомнить об этом, объединяя трагедиями людей
различных национальностей и рас. Она хотела доказать лишний раз, что все на
этой земле одинаковы перед природой, и нельзя одним возвышаться над други-
ми. Перед лицом опасности люди действительно начинают это понимать. Все
становятся равными, спят в одних палатках, едят один и тот же хлеб, пьют одну
и ту же воду. И в эти мгновения все счастливы.
      Но опасность не стоит ежедневно.  Она когда-то уходит. Срезаются углы
обострённых чувств. И вновь эгоисты вспоминают о своём эгоизме. Хапуги
вспоминают о нахапанном. Политики принимаются за свои хитросплетения.
      В декабре в Вашингтоне состоялось подписание Договора, из которого
не только не устранили ракеты СС-23, но к нему добавили по просьбе амери-
канцев и с согласия руководителя Советского государства уничтожение совет-
ских ракет СС-20 не только в европейской части, как намечалось в проекте, но и
в азиатской, о чём прежде не шло даже речи. Горбачёв доказывал всем, что он
командует, он решает, он всё понимает. Но это для наших, советских жителей,
которых он и не считал достойными своего внимания. Ослабление оборонной
мощи СССР его, как перестройщика, устраивало, но объяснял он это своим бес-
толковым, по его представлениям, людям политикой мира.
      Совсем другое дело - Америка. Правда и здесь его интересовали не все. К
чему, например, обращать внимание на сходящего со сцены Рейгана? Ему оста-
лось царствовать всего несколько дней. И тот факт, что именно Рейган устроил
завтрак, на который пригласил советского гостя, не смущал Горбачёва. Он не
считал возможным уделять внимание завтра уже бывшему президенту, обращая
все свои взоры на Буша, желая говорить именно с ним, чем ни мало смущал бу-
дущего главу Белого дома. В их кругах приличия соблюдались неукоснительно.
Горбачёв и этого не понял и продолжал обходиться с Рейганом, как со второ-
степенной личностью.
      Иметь беседу с Бушем ему так и не удалось. Завтрак подошёл к концу. И
лишь по его завершении Буш уделил несколько минут пожиравшему американ-
ца голодными взглядами Горбачёву, спросив что-то на своём американском
языке. Но бывший много лет послом в США Добрынин легко переводил:
      - Господин Горбачёв, какие заверения вы можете передать через меня
американским бизнесменам, желающим инвестировать Советский Союз, по по-
воду того, что перестройка и гласность у вас увенчаются успехом?
      И Горбачёв, шумевший на всех перекрёстках о том, что иного пути, как
указанного им, у советского народа нет и быть не может, здесь, то ли разогре-
тый бокалом вина, то ли от безумной радости встречи со своим американским
другом, сказал откровенно, чего не сказал бы никому другому:
      - Даже Иисус Христос не знает ответа на этот вопрос.
      Это был шоковый ответ. Возможно, невидимые импульсы удивления,
или склонившиеся мгновенно головы журналистов над их блокнотиками, заста-
вили сорвавшегося откровением Горбачёва заспешить с обычными витиеваты-
ми пояснениями, сбивающими с толка любого слушателя на родном языке, не
то что в переводе на иностранный:
      - Я занимаюсь реальной политикой. Я делаю то, что должен. Я делаю
это, потому что в моей стране происходит революция. Я начал её. Мне все ап-
лодировали, когда я начал её в 1986 году, а теперь она им совсем не нравится.
Но в любом случае революция будет… Поймите меня правильно, господин ви-
це-президент.
      Горбачёв очень хотел, чтобы его друг Джордж в него поверил. Пока ему
это удавалось.
      
      Настенька лежала, широко раскрыв глаза. Она ждала. В любой момент
это могло начаться. Рядом на койке лежала другая молодая женщина. Её звали
Таня, но термин женщина к ней можно было применить условно, лишь на том
основании, что она тоже собиралась рожать. А вообще-то она была ещё совсем
девчонкой пятнадцати лет, хотя по комплекции… Ох уж эти комплекции моло-
дых акселератов.
       Таня по фигуре выглядела солиднее Настеньки, не смотря на разницу в
десять лет. Не удивительно, что её приняли за взрослую на "трясучке", так они
называли танцплощадку, где взрослый, с позиции школьницы, интеллигентного
вида мужчина пригласил её сначала на танец, потом в бар выпить чего-нибудь, а
затем повёл, декламируя стихи Есенина о заре и глухарях, в кусты, где и совер-
шил своё обучение любви совсем ещё глупой девочки.
      По причине крупного телосложения никто сначала не замечал изменений
её фигуры. Сама же Таня боялась говорить кому-то о своих догадках, пока про-
исходившее внутри рождение возможно было скрывать. А когда всё обнаружи-
лось, аборт стал чрезвычайно опасным. Школу пришлось бросить. Родители,
занимали солидные посты в торговле и обеспечивали дочь всем необходимым,
но были очень недовольны таким её поведением. Они мечтали сделать из Тани
богатую невесту и определить её за муж за какую-нибудь знаменитость. Ожи-
дание раннего ребёнка да без мужа портило все их планы. А отца будущего ма-
лыша Таня не только не знала по имени и отчеству, но даже не могла бы вспом-
нить в лицо. Она же ни о чём тогда не думала, кроме как о том, что подцепила
шикарного взрослого кавалера.
      Теперь Таня плакала, рассказывая свою историю, и заверяя, что откажет-
ся от ребёнка, каким бы он ни родился.
      Настенька осторожно поглаживала свой живот, прислушиваясь к внут-
ренней жизни. Кто это будет? Хотелось мальчика. И понятно почему. Родись
девочка, а вдруг и у неё так сложится судьба, что она будет зависеть от мужской
похоти? Вот и соседка по койке Таня пострадала от того же. Да-да, она сама не
может отрицать своей вины. Кто дёргал её идти на взрослые танцы, разве не по-
нимала она, зачем идёт со взрослым мужчиной в бар, зачем он её поит? Да и ос-
тальное можно было остановить. Всё так, но ребёнок же. Что она понимала?
Она? А где гарантия того, что её дочь не поступит так же в свои пятнадцать лет?
Или, что с нею не будет, как с Настенькой, и её не встретит такой же подлец
Вадим? Нет, сын, конечно, лучше. Он сам постоит за себя. И других обижать не
будет.
      Слушая всхлипывания Тани, Настенька хотела помочь, хотела успокоить
девочку, но никак не могла решить для себя проблему: в чём нужно было убе-
дить пострадавшую? В том, что ребёнок будет ей в радость, а потому нельзя от-
казываться от него? Но она сама пошла на аборт почти в такой же ситуации, ко-
гда не знала, кто может быть отцом ребёнка. Тогда врач ей говорила, что это
может быть опасным для последующей беременности, но могла ли она в той
ситуации думать о будущем? Она не хотела неизвестного ребёнка да в результа-
те насилия. Не могла хотеть и всё.
      У Тани обстоятельства были несколько иными. Она сама во многом ви-
новна. И допустимый срок аборта пропустила из страха. Теперь ребёнок должен
родиться. Как же отказываться от него, когда это будет живой человек, часть
твоего я? Сначала, ну какие-нибудь первые месяцы, будет трудно, а потом
жизнь повернётся иначе. Привыкнешь к тому, что у тебя есть твой собственный
маленький человечек, которому никто пока не нужен, кроме мамы, её груди, её
улыбки, её ласковых рук.
      Настенька не заметила, как стала говорить свои мысли вслух, уговаривая
Таню:
      - Ты только представь себе, как каждое утро у тебя начинается с мысли:
где он, мой маленький, хорошо ли ему, не холодно ли, не мешают ли ему кома-
ры? А он себе спит, посапывая. Ты смотришь на него, и он тоже открывает гла-
зёнки, губы зашевелились и поползли краешками в стороны – это он улыбается
маме, ручки тянутся вверх – покорми, мама. И ты берёшь его на руки, такое тё-
пленькое маленькое существо, берёшь очень осторожно, чтобы не уронить, не
прижать ненароком, и прикладываешь к груди. А он, твой ребёнок, ещё ничего
не умеет, кроме как сосать, и вот уже пьёт из тебя молоко, твоё собственное, не
чьё-нибудь. Это ты даёшь ему теперь силу жить и расти.
      Вот он наелся и снова спит. Укладываешь его и уже думаешь о будущем:
какую бы игрушку купить, какую бы песню спеть, а потом и какую сказку рас-
сказать, на какую полянку вывезти, где птичек да зверушек показать. Всю но-
вую жизнь ты будешь ему раскрывать, объяснять, устраивать. И ходить-то его
ты научишь, и как ботиночки надевать, ты покажешь, и что в жизни надо бо-
роться, ты объяснишь. Ну не стоит ли ради этого рожать? Да и он к тебе уже
привык за девять месяцев. Не слышишь, что ли? Ну а что молода ты ещё, так
что ж теперь сделаешь? А, может, и не так плохо. Вон ты какая сильная телом.
Да и о мужиках тебе не стоит волноваться. Хороший, он тебя и с ребёнком
возьмёт, а коль откажется, гони его в шею, не нужен он будет ни тебе, ни ребён-
ку. Жизнь-то она только начинается. Не пропадёшь.
      Таня, слушая, давно перестала плакать. И совсем успокоившись, реши-
тельно сказала:
      -  Нет, что ты ни говори, а всё равно откажусь. Мамке моей всего три-
дцать пять. Какая она бабушка? Сама ещё с другими мужиками заигрывает. Я
же вижу. Они с отцом очень недовольны будут, если я с ребёнком приду. Силь-
но мечтают, чтобы я музыкой продолжала заниматься. Говорят, у меня талант
есть. Я на арфе играю. Нет, мне не до ребёнка.
      - Любить музыку и не любить детей, разве такое возможно?
      - Почему? Я люблю детей, но мне рано их иметь.
      - Что ж ты раньше так не подумала?
      - А я знала что ли, что так сразу получится?
      - Так раз уж получилось, не кидать же ребёнка в никуда.
      - Откажусь и всё, не уговаривай.
      Настенька замолчала. Подумала: А ещё хотела стать учительницей. Вот
тебе ученица, научи, попробуй. Не получается. Вспомнила, как Володя уговари-
вал её оставить ребёнка и взять на себя заботы о них двоих. Он уже тогда был
учёным и волновался о будущем. А Настеньку тогда беспокоило только на-
стоящее. Но всё было, как было. С того памятного Рождества прошло три года.
Теперь Настенька снова на больничной постели, но не с воспалением лёгких, а с
ребёнком внутри, который вот-вот должен попроситься в новый для него мир.
Возможно, это будет и девочка. Тоже не так страшно, ведь рядом будет она,
прошедшая огонь и воду, будут бабушка и дедушка, тётя Вера. Настенька
улыбнулась при этой мысли. Она обязательно скажет Вере, когда сестра придёт
навестить малыша: "Здравствуй, тётя Вера!" Будет очень смешно. Ещё никто её
так не называл, наверное.
      Но главное, подумала Настенька, у моей малышки будет папа. И опять
улыбка тронула слегка губы. Володя приехал из Парижа в сентябре. Он пропус-
тил главные события суда, так как все решительно возражали против его дос-
рочного окончания курсов во Франции. Не каждый день посылают туда наших
специалистов. Кроме того, адвокат заверял, что всё будет хорошо, и оказался
прав.
      В одном из телефонных разговоров Настенька сказала Володе, что ждёт
ребёнка, и на радостях он чуть телефон не разбил, размахивая трубкой. Счаст-
ливый будущий отец привёз из Франции полный комплект для пеленания ма-
лыша, массу игрушек и удивительно красивую коляску.
      И что ещё больше потрясло Настеньку, так это лёгкость, с которой Воло-
дя заговорил с нею на французском языке. Язык он сначала учил в Ялте, когда
учился в аспирантуре, где стало понятно, что поездки во Францию не избежать.
Но это были почти школьные понятия о языке. Теперь же, после пяти с лишним
месяцев пребывания в стране Жюль Верна, Парижской коммуны, Ромен Ролла-
на, Пикассо, в стране великих писателей и живописцев, Володя говорил на их
языке почти как парижанин. Настенька предвкушала удовольствие от того мо-
мента, когда они начнут вместе говорить с ребёнком на французском языке так,
чтобы ему не пришлось потом потеть над изучением незнакомых слов. Но, – тут
же остановила себя Настенька, – в первую очередь, конечно, русский. Какой же
он будет русский человек, если иностранный будет знать лучше своего? Да кто
ему это позволит? Прабабушка первая не допустит такого.
      И опять Настенька засмеялась. Её бабушка будет называться прабабуш-
кой. А вот любимый дедик не дожил до такого. Настеньке стало грустно. К од-
ной грустной мысли тот час добавилась другая. В роддоме, куда она попала,
врачом акушеркой была очень опытная женщина Шойхет Маргарита Моисеев-
на. Настенька успела с нею познакомиться ещё до приезда в больницу, куда
приходила специально узнать обстановку и получить соответствующие кон-
сультации, что с собой брать и так далее.
      Маргарита Моисеевна оказалась в высшей степени приятной обходи-
тельной женщиной. Она не выглядела красавицей в свои сорок с лишним лет,
над верхней губой просматривались усики, и всё лицо чем-то напоминало муж-
ское, но это не делало её мужчиной по характеру. Она обаятельно улыбалась,
шутила по поводу справедливого решения рожениц увеличить численность на-
селения страны, легко понимала с первых слов, о чём стеснялась сказать посе-
тительница, и во мгновение ока снимала все волнения. Идти к ней было совсем
не страшно, так как она весело говорила:
      - Не ты первая у меня, не ты будешь и последняя. Ни одну из вас я на тот
свет не отправляла. Понимаешь, у меня стопроцентная выживаемость. Сама уй-
ду, но никого из вас без детей домой не выпущу.
      Было ли всё так на самом деле, Настенька не знала, но уверенность врача
придала спокойствие. И вдруг сегодня утром от нянечки узнала, что прорабо-
тавшая двадцать лет в роддоме Маргарита Моисеевна уезжает в Израиль и с се-
годняшнего дня не работает.
      Изумлённой Настеньке нянечка  объяснила, что не только она, но и вра-
чи многие об этом только сегодня узнали. Даже не готовы были к замене. То ли
думали, что она ещё откажется ехать, то ли всё скрывали до последнего, но де-
журившая ночью врач ожидала Маргариту Моисеевну на смену, а тут сообщи-
ли, что она уже не работает. Пришёл какой-то молодой почти студент. Все в
роддоме в шоке. Это беспокоило и Настеньку. Она думала только, кого повезут
первой – её или Таню. Хотелось, чтобы повезли сначала соседку, которая опять
начала хныкать по поводу того, что не хочет ребёнка. Но началось первой у На-
стеньки. Её повезли в операционную. Сквозь приступы схваток, когда все мыс-
ли носятся, как по кругу, вокруг одного – вот-вот всё оно решится, хватит ли
сил? – в такие минуты, когда уже ничего не остановишь, ничего не изменишь,
всё окружающее становится почти не имеющим никакого значения. Ну, стоит
молодой врач, в белом халате, в больших почти квадратных очках – так тому и
быть. Боль невыносимая. Её перекладывают на стол, что-то говорят, что-то де-
лают. В голове кружится одно – нельзя кричать, раз она поклялась быть силь-
ной. Она сжала зубы, потом закусила нижнюю губу, перехватила зубами, заку-
сывая верхнюю губу, снова нижнюю. И тут совершенно адская боль полоснула
и отключила сознание.
      Очнулась уже в постели. Что это было? Где ребёнок? Кто? Мальчик или
девочка? Боль, кажется, охватила ноги до самого пояса. Повернулась направо.
Таня лежит бледная. Спрашивает:
      - Проснулась?
      - А я спала?
      - Конечно.
      - Ты родила?
      - Да, мальчика.
      - А я?
      - По-моему девочку.
      Настенька снова откинулась на подушку. От короткого разговора яви-
лась усталость. Вскоре пришла незнакомая женщина врач. Лицо озабоченное
строгое.
      - Ну, как себя чувствуете?
      И поняв немой вопрос Настеньки, сразу ответила на него:
      - У вас дочь. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Вы до этого перенесли опе-
рацию, которая сказалась некоторым образом. Наш молодой врач не ожидал та-
кого, что и вызвало трудности. Но мы стараемся сделать всё, что от нас зависит.
Так что отдыхайте. Когда можно будет, мы покажем вам ребёнка. Хорошо, что
ваш организм крепкий. Всё будет нормально.
      - Но я хочу видеть дочь.
      - Конечно. Я же сказала, что покажем, когда положено. Вы потеряли соз-
нание в момент родов. Так что потерпите немного.
      Врач повернулась и, бросив короткий взгляд на Таню, быстро вышла из
палаты.
      Настенька почувствовала что-то неладное. Весь организм ослаб, раство-
ряясь в невесомости. В ушах  всё запищало, зазвенело, и голова понеслась не то
вверх, не то вниз, в темень. Но вот она тряхнула головой, и всё прошло. В окно
светило солнце, отражаясь на металлическом шаре спинки старинной кровати.
Удивительно, как их сохранили в этом роддоме? А, может, это новые кровати,
сделанные под старину? Настенька посмотрела на Таню.
      - Вот ты спишь, - откликнулась та сразу на её движение. – А тут тебе пе-
редачу принесли, письмо, телеграммы.
      Поздравление в конверте и передача были от Володи, телеграммы от ро-
дителей Володи и от родных Настеньки.   
      У всех всё было нормально.
      Володя по возвращении из Франции должен был ехать в Ялту доложить
о результатах учёбы и приступать к работе заведующего отделом селекции. Они
коротко обсудили сложившуюся ситуацию. Оба хотели быть вместе, но оба по-
нимали, что ни Володе нет смысла бросать хорошую работу в Ялте, ни На-
стеньке не следует пока покидать музей.
      Уйдя в декретный отпуск, она поехала в Ялту и там провела несколько
счастливых недель с Володей. Регистрировать брак они решили в Москве после
рождения ребёнка, когда Настенька будет снова в прекрасной форме. И оба со-
гласились, что для ребёнка лучше родиться зимой в Ялте, где теплее и красивей.
      Так и оказалась она в Ялтинском роддоме, почти на самом верху Поли-
куровского холма.
       - А тебе тут свистел муж, - вспомнив, сообщила Таня. – Я сказала
ему, что ты спишь, и он ушёл, передав тебе привет.
      Настенька благодарно кивнула головой. Её не покидало чувство тревоги.
      На следующий день опять ребёнка не показали. Пришла всё та же незна-
комая врач и сказала, что ребёнок в тяжёлом состоянии, так как роды были не-
удачными, но всё делается для его спасения. Молодой врач не появлялся. На-
стенька лежала, как каменная.  Под окно снова приходил Володя и свистел. На-
стенька закачала отрицательно головой. Таня поднялась, приоткрыла окно и
прокричала, что Настя спит. Володя постоял и направился в приёмный покой,
где ему сказали, что жена слишком слаба, и потому встать не может. Он оставил
передачу, письмо, поздравительные телеграммы от Лолы, из музея и ушёл.
      Его второе письмо было так же наполнено счастьем, как и первое. Но
второе было с тревогой, не сильно ли ослабла его любимая. И всё же он был оп-
тимист и верил, что завтра всё будет хорошо. Спрашивал, какое имя она предла-
гает для девочки.
      Завтра. Настенька не представляла, что будет завтра. Ей ничего не объяс-
няли, что же произошло. Смутно она начинала понимать, что дело в новом вра-
че. Но что-то было не в порядке и с нею, если возникла неожиданность. Значит,
отозвалось то, что началось три года назад, отозвался всё тот же проклятый ве-
чер. Вадим продолжал преследовать её из-под земли. Она почувствовала его ру-
ку.
      Пришло новое утро. Настенька не спала всю ночь. Рано, очень рано, ко-
гда было ещё темно, её, забывшуюся на мгновение, разбудили. И она всё поняла.
Врач сказала, что спасти ребёнка не удалось.
      - Вы лежите, не вставайте. Мы всё оформим, и потом можно будет по-
смотреть. Но вам необходим ещё постельный режим.
       Настенька замерла, не отвечая.
      Лежавшая рядом Таня заплакала.
      - Ты что? – строго спросила врач.
      - Лучше бы мой умер, - всхлипнула она. – Зачем он мне?
      Женщина в белом халате резко повернулась:
      - Немедленно замолчи, глупая. Сейчас принесут кормить, и не вздумай
отказываться.
      В этот момент  вошла сестра с ребёнком на руках. Но Таня перевернулась
на живот, уткнулась головой в подушку и зарыдала.
      - Не буду, - доносилось оттуда, - не буду кормить.
      - Дайте мне, - вдруг прошептала Настенька, - дайте, пожалуйста.
      Стоя между двух кроватей, врач оторопело смотрела то направо, то нале-
во. Мать отказывалась кормить своего ребёнка, другая женщина просила чужо-
го. Сестра вопросительно смотрела на врача.
      - Дайте. Пусть кормит.
      Настенька мгновенно села, выпростала грудь и осторожно, дрожащими
руками приняла ребёнка. Сестра быстро поправила подушку под спиной и при-
слонила к ней Настеньку. Врач задумчиво наблюдала картину кормления. На-
стенька, не поднимая головы, прижимала к себе белый свёрток, из которого ма-
ленькие губки ребёнка автоматически, повинуясь природному инстинкту, сосали
грудь. Они жадно смотрели в глаза друг другу, видя впервые, и уже полюбив.
      - Я его не отдам, - прошептала Настенька и вскинула на врача глаза, как
весенние паводковые озёра, полные слёз. Это мой ребёнок.
      Врач повернулась к сестре:
      - Надежда.
      - Я всё поняла, Александра Ивановна.
      Врач, которую назвали Александрой Ивановной, посмотрела на Настень-
ку и твёрдым спокойным голосом сказала:
      - У вас родился сын. Мы приносим вам свои извинения за ошибку. Вы
меня поняли?
      - Да, - снова шёпотом сказала Настя и опустила голову к малышу. На ли-
цо его упала капля слезы. Он приостановил движение губ, как бы удивляясь, но
потом снова заработал ими с удвоенной энергией.
      Врач обратила внимание на Таню, которая уже перевернулась на бок и
смотрела широко раскрытыми глазами на Настеньку.
      - Таня, - я вхожу в твоё положение. Сообщаю тебе, что твоя дочь умерла
во время родов. Ты уже чувствуешь себя хорошо и можешь сегодня же отправ-
ляться домой.
      - Спасибо вам, доктор, - закричала она, и лицо её озарилось радостью.
Она готова была вскочить и обнять врача, но та резко пошла к выходу, бросив на
ходу:
      - Помни, что я не шучу. Мы делаем это ради ребёнка и вот этой прекрас-
ной женщины. А ты постарайся впредь быть осторожней. И не вздумай кому-
нибудь сказать об этом. Ничего доказать уже не сможешь.
      - Да я и не собираюсь. Спасибо, - говорила весело Таня.
      Настенька вроде бы и слушала их разговор, он, конечно, был важен, но
то, что она слышала, позволяло её сознанию отодвигать голоса людей всё даль-
ше и дальше, ибо их заглушало теперь размеренное посапывание засыпающего
малыша.
      Читающий строки истории этой минуты жизни Настеньки, наверное,
подумал или подумала, что здесь сработал чисто животный инстинкт. Быва-
ет же, что кошке или собаке, а то и дикому зверю подложат незаметно чужо-
го малыша, а кормящая мать и ухом не поведёт, обнаружив пополнение или
даже замену, и кормит пришельца до вырастания. То есть закон природы за-
ставляет кормящую принять любого оказавшегося беззащитным и беспомощ-
ным. Это закон продолжения жизни.
      Но позвольте заметить, что Таня, хоть и молода была по нашим совре-
менным понятиям, но с точки зрения природы была уже женщиной, коли могла
родить. И грудь-то, по-видимому, была полна молока, при такой-то фигуре.
Однако же отказалась кормить даже своего собственного ребёнка. Скажете:
в семье не без урода. В природе у животных тоже такие случаи встречаются.
Согласен. Тем не менее, позволю высказать предположение, что у Настеньки в
данной ситуации главным была не ответная реакция на зов природы, а, скорее,
чувство, присущее именно человеку. Она вполне осознанно любила всё живое во-
обще. Она сама не могла причинить зло другому живому существу.
      Так случилось, что попадались на её пути и плохие люди, причинившие
много горя, но, пусть не всегда она сама была в состоянии угадать заранее их
подлость, не всегда умела противостоять им, отчего и страдала, но это не из-
менило её отношения ко всем людям. Как и прежде она хотела любить и быть
кому-то полезной. Помните строки её стихов "Я для того явилась на земле"?
Она жила, чтобы помогать каждому. И это не было лозунгом, который вы-
ставляют на показ, чтобы самим же его не выполнять. Нет, она просто жила
для других. Забудем её минутную слабость, связанную с озлоблённостью против
мужчин, когда была убеждена, что заболела СПИДом. Забудем. Она тогда не
принадлежала себе, а оказалась под властью горя, оттого что жизнь могла
внезапно оборваться. Она к тому же была ещё совсем молода, на целых два го-
да моложе, чем здесь в роддоме.
      Теперь она понимала многое. Но не в этом дело. Думать-то, заметьте,
не было времени. Ребёнок хотел есть, а мать от него отвернулась. Каким же
надо быть человеком, чтобы отказаться помочь, когда у самой дитя только
что умерло, а молоко в груди просит сосущих губ? Я даже так думаю, что не
будь у Настеньки трагедии с собственным ребёнком, она бы всё равно взяла се-
бе и этого малыша, хотя бы накормить, если бы дали. И воспитывала бы она
тогда сразу двоих. Такой у неё был характер.
      А что странного? Да вы спросите. Каждая вторая, если не каждая пер-
вая скажет, что мечтает кому-то быть нужной. Кто из них в самой юности,
флиртуя и смеясь, или серьёзно задумываясь, не задавала любимому вопрос:
      - Ну, скажи, скажи, зачем я тебе нужна? Что ты от меня хочешь?
      Чтобы потом радостно смеяться, слыша в ответ:
      - Люблю. Жить без тебя не могу. Ты мне очень нужна.
      В рассматриваемый нами день Володя Усатов пришёл к родильному до-
му, но  в этот раз сначала направился в регистратуру поинтересоваться, как себя
чувствует роженица. А ему женщина, такая полная и очень весёлая, да вы, на-
верное, если были там, помните, её все запоминают хорошо, отвечает:
      - Всё очень хорошо. И мамаша, и сын чувствуют себя отлично.
      - Какой сын? – удивляется Володя. – У меня дочь.
      - Как, вы ещё ничего не знаете? Это была ошибка. Я сама не знала. Вы
извините. Но у вас действительно сын.
      Володя уже не слушал, а побежал на двор к окну и засвистел.
      В раме окна за стеклом показалась фигурка. Форточка отворилась, и в ней
появилось улыбающееся личико Настеньки.
      Надеюсь, читатель поймёт меня и простит Настеньку. Ей трудно было
улыбаться. Отдав после кормления сына, она попросила разрешения взглянуть
на собственную дочь. Только что она простилась с нею навсегда, возвратилась
в палату и услыхала свист. Нужно было улыбаться, когда сердце сжимала
боль. Она улыбнулась. Соседка Таня уже ушла.
      Они стали жить втроём в одной комнатке общежития. Их не интересовала
политика, хоть она и врывалась в жизнь экранами телевизоров, голосами радио,
митингами и демонстрациями. Вода в котле закипает снизу, а митинговое кипе-
ние страстей начиналось в Москве, значит, сверху.
      В Ялте Настенька чувствовала себя счастливой второй раз. Каждое утро,
накормив досыта завтраком Володю и напоив молоком сына, которого молодые,
не зарегистрированные, правда, пока супруги назвали, по обоюдному согласию,
Женей в честь их друга Евгения Николаевича, Настенька укладывала Женечку в
коляску и вывозила его в Массандровский парк почти на целый день. От врачей
она слышала, что воздух этого парка уникален по своим лечебным характери-
стикам. Говорили, что дышать им полезнее, чем пить лекарства.
      Они приходили сюда, как в сказку, Настенька и малыш в коляске. Парк
радовал собой людей почти два столетия, восхищая ветвями-бивнями гигант-
ских секвой, называемых народом мамонтовыми деревьями, нежной зеленью
голубой ели, могучим ливанским и спорящим с ним по красоте атласским кед-
рами, пышными древовидными можжевельниками, поражая кизильником, пы-
лающим пучками красных ягод, и кустами вечнозелёной калины, усыпанными,
будто снежинками, белыми цветами.
То, что это памятник садово-парковой архитектуры, Настенька прочита-
ла, как только пришла сюда в первый раз, когда была удивлена тому, что памят-
никами называют не только что-то вылепленное из гипса и воплощённое в ка-
мень или бронзу, но и вот собрание растительности. Но, очень скоро она забыла
об этой детали, просто наслаждаясь, как прекрасным вином, большими дозами
удивительных в зимнее время ароматов.
      Да разве можно было спокойно пройти мимо зарослей дикого бамбука,
так напоминающего африканские джунгли, или привычного для Крыма кизила,
распустившего свои бледно-розовые лепестки в январе месяце? Или вдруг На-
стенька набредала на целую плантацию подснежников, среди праздничной бе-
лизны которых неожиданно оказывались яркие, красные, как огонь, ягоды иг-
лицы.
      - Какое чудо! – Не стеснялась восторгаться вслух Настенька, срывая не-
сколько белых подснежников и протягивая сыну в коляску. – Посмотри, Женеч-
ка, в Москве сейчас и в мыслях нет увидеть такую красоту.
      Благоухал ароматами лекарственный розмарин, привлекающий к себе
внимание разбуженных медовыми запахами пчёл. Скворцы, синицы, сойки, ди-
кие голуби да перелетающие с дерева на дерево белки – всё восхищало молодую
маму, и всеми своими восторгами она тут же делилась с маленьким человечком
в коляске, который не научился ещё отвечать словами, но бурно выражал ра-
дость заливистым смехом, ещё больше поднимавшим настроение Настеньки.
      Нагулявшись по парку, они спускались к морю возле гостиницы "Ялта" и
шли от неё до самой набережной по асфальтированной дорожке, лениво тяну-
щейся вдоль морского пляжа, изредка покидая её, чтобы спуститься на при-
брежную гальку. Малышу и море очень нравилось. Его большие синие глаза
словно отражали собой голубизну неба над морем, и он снова заливисто смеял-
ся. Настенька не могла нарадоваться на него. Она любила и тем была счастлива.
      Не исчезала одна проблема, которая беспокоила. Состояние здоровья Во-
лоди. Кровь вызывала опасение у врачей. Но он сам бодрился.
      - Я нашёл в Париже такое лекарство, что должно помочь.
      Пил его регулярно, не забывая также и о пользе красного вина. Так что
Настенька частенько ощущала ароматы хороших сортов вин с приходом Володи
домой. Но никогда бы она не сказала, что друг её пришёл навеселе. Дело в том,
что весёлым он был всегда при виде Настеньки, а теперь ещё и с сыном. Ни
единым вздохом, ни случайным взглядом не позволила Настенька  подумать
кому-то, тем более Володе, что это не его сын.
      - Он весь в тебя, - говорил радостно Володя. – Должен быть таким же
красивым.
      - Зато по уму, надеюсь, будет в тебя, - хохотала в ответ Настенька, а про
себя думала: "Хорошо ли то, что я его обманываю? Вот мы живём сейчас на его
обеспечении. Но мы же и не расписывались даже ещё. Официально мы не муж и
жена. Ладно, я дарю ему любовь и ласку, готовлю ему пищу, ухаживаю за ним.
Тут, пожалуй, нет никакой несправедливости. Но он воспитывает ребёнка, ду-
мая, что это его сын. Правильно ли скрывать от него правду?"
      А другой голос отвечал чуть ли не голосом самого Володи: "Дурёха ты.
Неужели было бы лучше для него узнать, что его ребёнок умер? Ты только
представь, какая была бы для него трагедия. Он из Франции вёз коляску и всё
остальное для будущего малыша. Это потому, что очень хотелось ему ребёнка.
А скажи ты ему, что дочь умерла, так первым делом он себя обвинит, свою
кровь, которая у него не в порядке. Ведь так? Он и сейчас за ребёнка волнуется.
Просит всё время держать под контролем кровь. Или ты станешь объяснять ему
то, что врач потом по секрету тебе сказала, что молодой хирург гинеколог был
неопытным и не сумел справиться с неожиданно возникшим осложнением? Не
исключено, что Володя бы и в суд на него подал, но ведь ребёнка всё равно не
вернул бы таким способом".
      И Настенька соглашалась, что доводы второго голоса сильнее, а потому
продолжала ничего не говорить Володе о тайне сына.
      Весна прибавила бодрости и жизни. Теперь всякую субботу, а порой и по
воскресным дням, выходили они втроём в горы. Настенька смастерила немуд-
рёный рюкзачок себе на спину, в который усаживала Женечку так, что он мог
разглядывать всё вокруг и спать в случае, если атмосфера гор и равномерное
покачивание за спиной мамы, неторопливо поднимающейся вслед за Володей
по лесным тропинкам, не убаюкает до полной сонливости, когда глаза сами со-
бой скрываются за веками, а головка начинает ритмично покачиваться из сто-
роны в сторону.
      Горные путешествия постепенно удлинялись, и к концу апреля молодые
ходоки уже поднимались на самую яйлу, где ароматы цветов настолько пьяни-
ли, что, немало утомившись и устроившись где-нибудь в ложбинке, прячущей
от верхового ветра, но обязательно не в тени, а на ласковом весеннем солнышке,
все трое дружно задрёмывали, улыбаясь весне и их совместному счастью.
      В один из таких походов они остановились на краю гор и с восторгом
смотрели вниз. Перед ними, освещённый лучами становящегося жарким солнца,
лежало побережье Чёрного моря, которое в этот момент было нежно бирюзово-
го цвета. В нём, такими же бирюзовыми, плыли отражения облаков. Переводя
взгляд слева направо, можно было проследить движение машин по трассе или
полёты птиц от Медведь горы  до горы Кошка. Весь южный берег Крыма лежал
перед Настенькой, истомлённо растянувшись, радуясь солнечному свету и теп-
лу.
      - А вон там, что за мыс? И скала рядом? – Спросила Настенька, протяги-
вая руку вправо. – И со скалы что-то сверкнуло. Может там радар какой-то?
      Володя улыбнулся.
      - Давай, снимем Женечку и мой рюкзак, сядем на этом холмике и я рас-
скажу вам одну легенду о том, что тебя заинтересовало. А при случае съездим
туда на машине. Пусть сынуля тоже привыкает слушать сказки с самого начала.
Они сели так, чтобы видеть побережье, Настенька посадила сына на колени и
приготовилась слушать. Володя начал рассказ:
      - Как звали этого парня на самом деле, никто почти не знал, да теперь уж
и не узнает. Много времени прошло с тех пор. Кто и почему дал ему имя Парус,
тоже не известно, а только говорят, что строен и высок он был, словно парус в
море, и никто лучше него не умел ходить в море под парусом. Бывало со сторо-
ны Медведь горы задует ветер, идёт шторм, все рыбаки спешат к берегу, а Па-
рус будто только этого и ждал - идёт прямо против ветра на своей лодке, чуть-
чуть отворачивает то вправо, то влево, точно между воздушными струями
скользит.
      Жил он в местечке, которое и городом тогда трудно было назвать. Улоч-
ки кривые, домишки маленькие: приклеились в горах и утонули в зелени садов.
Сверху глянешь: чисто ковёр, тканный умелыми мастерицами. А если птицей
взмыть в облака, выше горных вершин, да посмотреть оттуда, то так и кажется,
что море подняло из своих глубин и выплеснуло к подножию гор изумрудное
ожерелье, которое так и осталось лежать, никем не поднятое. И стражами того
драгоценного украшения стояли молчаливые неприступные горы.
      Каждое утро любовался ими Парус, когда солнце распускало пучки золо-
тых нитей, а он белой чайкой проносился под ними по голубым волнам своего
любимого Чёрного моря. Казалось ему, как это ни странно, что хоть живёт он
всё время в море, но судьба его связана с горами.
      Скоро это подтвердилось и самым необычным образом. Однажды, когда
Парус наловил особенно много рыбы и возвращался домой, увидел он в море
девушку. Заплыла она далеко от берега и теперь, лёжа на спине, словно ангел в
небе, спокойно раскачивалась на волнах. Длинные чёрные волосы её рассыпа-
лись и вместе с водой ласкали белоснежное тело девушки. Она была прекрасна.
       Парус не мог отвести глаз от неё. Вдруг увидел он, как чёрная тень про-
мелькнула в воде и коснулась спины красавицы. Она вскрикнула, тело лентой
согнулось и погрузилось в воду.
      Хорошо знал Парус, как опасна встреча с электрическим скатом, кото-
рый и задел случайно девушку, поразив её волю мгновенным разрядом. То же
самое могло случиться и с ним, но любовь уже родилась в его сердце, и не поте-
рял он ни одной секунды, прыгая в море. Его сильные руки подхватили девуш-
ку, подняли на поверхность и бережно положили в лодку. Очнулась она только
тогда, когда Парус подплыл к берегу и вынес чудо женское на песок.
      Рассказывать долго, а загорается любовь куда быстрей. Очень скоро слу-
чилось так, что молодые красивые парень и девушка не могли дня прожить друг
без друга. Но вот что странно: прежде смелая девушка теперь боялась даже по-
дойти к морю, без которого не мыслил себе жизни Парус. И вот как-то раз она
сказала ему: "Я бы вышла за тебя замуж, если бы ты не плавал, а летал".
      Крепко задумался над этими словами Парус. Весь вечер ходил он по бе-
регу моря, а наутро исчез. Кто говорил, что видели, как он сворачивал свой зна-
менитый парус, а кто думал, что видел его идущим в горы с мешком на спине.
Однако всё это не точно, так как погода в ту ночь была скверная, море шторми-
ло и ветер рвал паруса зазевавшихся рыбаков. В такую пору, пользуясь случаем,
многие стараются как следует промыть своё горло хорошим южным вином, так
что кому-то что-то легко могло показаться.
      Ну да дело не в этом. Долгое время никто ничего не знал о Парусе. Пре-
красная девушка места себе не находила и день деньской проводила теперь у
моря, забыв всякий страх. Она поднималась на высокую скалу к старому замку,
повисшему над морскими волнами, и всё всматривалась куда-то вдаль, надеясь
увидеть знакомый парус. Да только напрасно всё, потому что появился он со-
всем с другой стороны. Вернее, не появился,  а узнали о нём и очень как-то
странно. Словом, вот что было.
      Опять-таки утром, совсем рано, но девушка уже была, как всегда, на ска-
ле, услыхали люди далеко в горах чей-то крик. Потом ещё и ещё. Стали при-
слушиваться. Чувствуют радостный крик, вроде бы торжествует победу, а что
именно кричит - непонятно. Доносится эхом только: "Я-а-ли-та-а, я-а-ли-та-а, я-
а-ли-та-а". Но потом уже узнали голос Паруса и догадались, что кричит он "Я
летаю! Я летаю! Я летаю!", а эхо-то доносит только "Я-ли-та-а". Только звук
"ю" пропадал. И говорят, что многие видели даже то ли тень, то ли что-то, как
огромная птица, проносится в горах.
      Вот. А девушка та, что его любила, тоже, между прочим, в тот день ис-
чезла. И если кто-то сказал тогда, что она со скалы прыгнула в море, так этому
никто не поверил, потому что, конечно, он забрал её с собой. Иначе, зачем бы
ему каждое утро, а иногда и вечером так радостно кричать всем "Я летаю"?
      Потом много лет, когда какой-нибудь человек впервые приезжал в этот
город и спрашивал, почему он слышит этот крик "Я-ли-та-а", ему рассказывали
эту историю. В конце концов, город так и стали называть сначала Ялита, а по-
том уже Ялта, и нет никаких оснований не верить этому, так как и сейчас, если
прислушаться, можно услышать, как кто-то кричит в горах: "Я-ли-та-а". А что
удивительного? Ведь у них, наверное, родились дети, и они тоже могли нау-
читься летать.
      И кстати, когда девушка тоже исчезла, люди пошли на ту скалу, где по-
следний раз её видели, и нашли только маленькую ласточку, вылетевшую из
гнезда на старом замке. Потому и место это, то есть скалу, назвали "Ласточкино
гнездо", что лишний раз подтверждает справедливость этой истории.
      А только другие люди говорят, что всё точно так было, да не так кончи-
лось. Действительно летал Парус птицей и крик его "Я летаю" слышали, но
всем было известно, что не мог он жить без моря. И вот как-то, может, поссори-
лись они с ласточкой, а, может, просто потянуло его в родную стихию, и решил
он окунуться хоть раз ещё в морские волны. Никто точно не знает почему, од-
нако многие видели, как огромная птица упала с высоты в море рядом с ласточ-
киным гнездом и, как только коснулась воды, обернулась скалой.
      И сейчас, уж сколько лет прошло, любой, глянув на эту скалу, скажет, что
напоминает она парус. А тогда люди так и ахнули: видят, будто их пропавший
Парус снова на прогулку вышел на своей лодке, да так и застыл в волнах.
      Не сразу, но заметили-таки люди, что ласточка с гнезда-то своего сня-
лась и на ту скалу переселилась. Всегда её можно было там видеть. А однажды,
когда заря занялась и солнце выпустило свой первый луч, кто-то присмотрелся
внимательно и - батюшки! - видит, из глаз ласточки слёзы катятся. Вот до чего
же сильная была у них любовь. И летать научились, птицами стали, а всё же
слёзы человеческие проливают.
      Ну да вот ещё что. Как прослышали о слезах ласточки, всем захотелось
их увидеть. Однако оказалось, что не все это могут. И не потому, что слезинки
очень маленькие. Слёзы, когда на солнце сверкают, далеко видны. Но говорят,
будто видят их только влюблённые, которые по-настоящему любят друг друга.
      И во всё это тоже нельзя не верить, потому что скала такая Парус рядом
с Ласточкиным гнездом и правда есть. А недавно проплывал я мимо неё на ка-
тере, и тут рядом со мной молодые парень с девушкой стояли. И слышу, гово-
рит она ему тихо: "А ну, посмотри хорошенько на эту скалу, что ты на ней ви-
дишь?" Парень удивлённо так смотрел, смотрел и, наконец, отвечает: "Ничего
не вижу, только блестит что-то". И тут кинулась она ему на шею и так поцело-
вала крепко, что аж моим губам жарко стало. "Вот теперь, - говорит, - я верю,
что ты меня по-настоящему любишь".
      Тогда я и подумал, что если даже сейчас по слезам ласточки любовь про-
веряют, то, значит, всё было на самом деле. Хотя, конечно, какой любящий че-
ловек не увидит то, чего хочет его любимая?
      Володя закончил рассказ и посмотрел на Настеньку. Её задумчивый
взгляд был обращён к далёкой скале Парус.
      - Ну, видишь что-нибудь? – Спросил Володя.
      - Да, блестит что-то.
      - Но ты заметила блеск раньше, чем я рассказал тебе легенду. Значит, всё
правда. Ты меня любишь. – И он осторожно, чтобы не разбудить уснувшего на
коленях ребёнка, наклонился и поцеловал губы жены, охотно подставившей их
для неожиданной нежности.
      
      К маю Настенька решила поехать с подросшим крепышом сыном в Мо-
скву и показать, наконец, свою драгоценность бабушке и всем, кто с таким не-
терпением давно ожидал увидеть их  в родном городе. А Володя, как обычно,
получил командировочное задание в Москву, и поехал сопровождать своих лю-
бимых. Так они и прибыли вместе в столицу, бурлящую страстями, о которых не
хотели даже вспоминать на благодатном юге. Москва тысяча девятьсот восемь-
десят девятого года не позволяла никому оставаться вне политики, влезавшей в
глаза и уши любого, оказавшегося на её площадях и улицах.
      Но молодых занимали другие мысли. Они придумали заодно отпраздно-
вать свадьбу. Ведь тут, в их обители, никто не видел вместе эту влюблённую
друг в друга троицу. Никто ещё не представлял фактически, как они живут втро-
ём. Сначала даже не могли сообразить, куда молодые сразу приедут, где посе-
лятся. Всё как-то думалось, что Настенька у себя дома, а Володя у себя. Но как
же смешно выглядели эти предположения. Конечно, они могли быть теперь
только вместе. Но у кого? Тогда решили, что первые дни до свадьбы молодые
повеселятся у Настеньки в Большом Ржевском, а после свадьбы начнут обжи-
ваться у Володи на Тверском бульваре, где тоже была большая квартира, но ни-
кого из детей, кроме Володи, у его родителей не было, так что одну комнату
могли отвести под детскую, а вторую - Володе и Настеньке в качестве спальни и
кабинета.
       На свадьбу в Большом Ржевском переулке собрались все, принимавшие
последнее время участие в судьбе Настеньки. Подружки Вика и Наташа пришли
со своими женихами. Работника ЦК комсомола, давно претендующего на руку
Вики, Настенька уже знала: они познакомились до суда. Но каково же было
изумление Настеньки, когда лучшая подруга Наташа представила в качестве
своего жениха Олега Поварова, с которым, как утверждала весёлая тараторка
Наташа, она познакомилась только благодаря Настеньке, и чему несказанно ра-
да. Поваров, что выглядело странным для сотрудника госбезопасности, держался
весьма смущённо. Спасала его непринуждённость Наташи, с лёгкостью коман-
довавшая молодым человеком и умело отвечавшая за него на все вопросы. Это
особенно пригодилось, когда гости изрядно выпив, начали говорить о политике.
      Настенька и Володя, живя в Ялте, старались серьёзных вопросов не ка-
саться, так как у них были свои семейные темы. Оказываясь вместе, они начина-
ли говорить между собой на французском языке, справедливо будучи уверенны-
ми в том, что ребёнок должен слышать русскую и французскую речь одновре-
менно, чтобы привыкать к обоим языкам на слух. Сын и являлся главным пред-
метом разговоров. 
      В Москве всё изменилось. Воспитателей появилось много. Первой права
на правнука заявила бабушка Настеньки, которая хоть и сильно сдала после
смерти Ивана Матвеевича, но продолжала главенствовать в доме. Характер у неё
был волевой. Но пеленание ребёнка взяла на себя Верочка, заявив, что это жиз-
ненно необходимо для неё научиться ухаживать за маленькими, так как выйдет
же и она когда-то замуж. Ирина Александровна оказывалась между старшим и
младшим поколением, уступая обоим, но, строго следя за тем, что бы малыша не
затискивали, не закармливали, не баловали.
      Настенька и Володя могли теперь оставаться сами наедине друг с другом,
но и тут, занятые подготовкой к свадьбе, им было не до политических разгово-
ров. Они ещё были далеки от баталий, разворачивавшихся в Москве, и совер-
шенно не думали о них, приглашая друзей на свадебный обед.
      За составленными вместе в гостиной столами уместились несколько со-
трудников музея, включая директора Галину Ивановну и, конечно, Татьяну Ев-
геньевну, выступившую на суде с прекрасной, как все расценили, речью, Евге-
ний Николаевич в качестве друга Володи и Наташа в роли дружки Настеньки,
преподаватель института Валентина Ивановна, адвокат Пермяков, Лола и не-
сколько членов литературного клуба, внешне сильно отличавшихся от осталь-
ных присутствующих длинноволосыми причёсками и бородами у парней и ко-
роткими стрижками под ёжик у девушек.
      Отец Володи Трифон Семёнович пришёл, естественно, с женой, но при-
гласил  и своего друга из ЦК Григория Ильича, знавшего Володю с пелёнок.
Появился и сосед Николай Семёнович, продолжавший работать в Госплане. По
приглашению Володи с поздравлениями прибыли два перспективных сотрудни-
ка управления винодельческой промышленности Госагропрома со своими жёна-
ми.
      Словом, стол накрывали на тридцать персон, и повезло, что сразу после
праздников на улице Горького, как говорится, выбросили посудные сервизы и
наборы, за которыми пришлось отстаивать в очереди для обеспечения свадебно-
го стола посудой.
      По всем правилам, под руководством Володи в одной из меньших комнат
поставили фуршетный стол, на котором стояли рюмки с аперитивом и орешками
в качестве закуски. Гости приходили, навещали в первую очередь комнатку, в
которой ползал по деревянному манежу карапуз Женечка, затем пропускали
рюмочку аперитива и в ожидании команды общего застолья беседовали о поли-
тике.
      Собственно, только теперь Настенька и Володя, встречавшие и развле-
кавшие гостей, начали ощущать московскую атмосферу и растущее в стране на-
пряжение. Вливавшийся поток гостей был явно разнородным по своим взглядам
и политическим пристрастиям. Споры начались ещё до застолья. Все говорили о
росте цен и начинающейся неразберихе, все ругали Горбачёва, говоря о невоз-
можности верить в его постоянную болтовню, однако дальше мнения расходи-
лись. Кому-то нравился Ельцин, кому-то он казался таким же выскочкой, как и
сам Горбачёв, и в данной ситуации лучше лишь потому, что выступает против
Горбачёва, и, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Одни считали нужным раз-
вивать кооперативную систему производства, как было во времена НЭПа, дру-
гие говорили об обязательном хозрасчёте и реальном становлении крупных на-
учно-производственных объединений под жёстким государственным управлени-
ем.
      - Централизация управления всеми системами хозяйства настолько вели-
ка, что нельзя и думать о каком-то расщеплении. Тогда погибнет всё, - горячо
уверял Николай Семёнович.
      - Но кооперация подразумевает индивидуальное ведение хозяйства. Каж-
дый сам за себя. НЭП доказал справедливость такого подхода. – Не менее убеж-
дённо говорил работник управления винодельческого производства.
      - Неужели вы думаете, что сегодня ситуация такая же, как шестьдесят
пять лет назад?
      Все соглашались, что нынешняя политическая система разваливается, но
будущее страны видели по-разному. Кто-то верил в необходимость чистки пар-
тийных рядов, кто-то говорил о многопартийной системе, кто-то говорил, что
любая партия это диктат, а, значит, отсутствие демократии.
      - А как же можно без диктата? – Спрашивал Евгений Николаевич. – Ты
живёшь в пустыне и то не можешь делать, что хочешь. Природа диктует тебе,
что, если хочешь жить, экономь воду, пока не найдёшь постоянный источник. А
ты хочешь вылить сразу всю воду себе на голову, чтобы не было жарко. Вылей,
утверждая демократию, но и умри потом сразу же от жажды. Так и в обществе.
Тебе хочется всего и сразу, а общество, в котором ты в настоящее время жи-
вёшь, в лице его руководителей, говорит тебе: "Нет, дорогой, сначала отработай
на всех то, что дадено тебе после твоего рождения, потом уж претендуй на доход
соответственно твоему труду. Если же тебе взбрело в голову воровать, грабить,
убивать, то, извини, придётся тебя изолировать, потому как мало ли что тебе хо-
чется из того, чего не хочется другим?"
       Общество – это та же природа, которая требует жить по её законам. 
Другое дело, кто стоит во главе этого общества. Отвечает ли это руководство
интересам большинства общества?
      - Причём тут большинство? - Кипятится оппонент, молодой поэт. Я сам
по себе. Какое мне дело до вашего большинства? У меня свои интересы. Их
нужно учитывать? Или будем всех, как Павликов Морозовых, под одну гребён-
ку?
      - Ну, это старо уже, - недовольно говорит Евгений Николаевич. – Никто
никого под гребёнку не стриг. Я жил в то время и имел всегда своё суждение.
Однако давай попробуем рассмотреть твой вариант. Приехали вы, сто парней, в
тайгу. Решили построить дом, чтобы жить, поскольку без дома в тайге замёрзне-
те, а приближается зима. Где строить? Один говорит – у речки. Другой говорит –
у озера. Третий поясняет, что лучше у горы, где ветер тише. Пятому хочется в
землю вкопаться. А шестой предлагает на ветках деревьев каждому по шалаши-
ку соорудить. И так сто разных мнений.
      - С шалашиками вообще глупость какая-то.
      - Да, глупость, но мнение. Его тоже надо учитывать. Так что же делать?
      - Есть же кто-то толковый, что знает, как строить и где лучше.
      - Именно так. Должен быть кто-то толковый. Но он же не имеет штампа
на себе с надписью "Я самый толковый". Его, очевидно, выбирает большинство
голосов, иначе никак не определишь. Каждый может считать толковым себя. Но
вот избрали толкового по большинству голосов, и он командует: взять всем то-
поры, пилы и начинать готовить брёвна. А тут несколько менее толковых гово-
рят, а мы будем, пока вы работаете, песни петь, поскольку работать не хотим.
Толковый им толково объясняет, что песни – это хорошо, но не сейчас, а когда
будет готов дом. Те отвечают, что у них демократия. Тогда толковый посылает
их, сам понимаешь, куда жить со своей демократией отдельно. Что, не правиль-
но?
      - Не знаю. Мы против всякой власти, против всякого правительства.   
      - Всем за стол! – Прозвучала команда Алексея Ивановича, отца Настень-
ки. – Споры, разговоры потом.
      Начали рассаживаться, что вызвало сначала вопросы, но быстро разре-
шимые, так как против каждого стула на столе были разложены маленькие ви-
зитки с фамилиями и именами гостей. Расселись и тут только заметили, что дав-
но не видели жениха и невесты. Небольшой переполох мгновенно сник при зву-
ках марша Мендельсона, раздавшегося неожиданно из динамиков магнитофона.
Начался спектакль.
      Из дальней комнаты, где спал уже маленький Женечка, положив руки
друг другу на плечи, оба в белых брючных костюмах с белыми галстуками и в
белой обуви, широко улыбаясь, вышли Настенька и Володя. У невесты на голо-
ве, закрепляя распадающиеся книзу веером волосы, сверкало серебряное полу-
кольцо с брошью. У жениха на белом лацкане пиджака выделялся тёмной лаки-
ровкой значок с двумя заметными буквами "В", означавшими принадлежность к
институту виноделия и виноградарства. Невеста была без пиджака, но в краси-
вой белой блузке, подчёркивавшей все прелести изгибов её особенно полной всё 
ещё кормящей груди.
      Из-за стола раздались восторженные аплодисменты, а Ирина Александ-
ровна и Алексей Иванович вышли из кухни встречать молодых. Тут же попро-
сили подняться и родителей Володи, которые не были предупреждены заранее о
предстоящем акте торжественной встречи детей. За ними поднялась и Татьяна
Васильевна. С этого момента – она поняла – руководство в доме переходило в
другие руки. С нею сценарий не согласовывали, но её никто не забыл. Перед
нею сразу расступились, когда Настенька сказала, глядя прямо на неё:
      - Бабушка.
      Она сняла руку с плеча Володи, сделала шаг вперёд и опустилась на одно 
колено, взяла руку Татьяны Васильевны и прижалась к ней губами. Володя стал
рядом, опустив низко голову.
      Татьяна Васильевна прижала голову внучки левой рукой, освободив её от
губ Настеньки, а правой обняла голову Володи, и заплакала беззвучно счастли-
во. Они оба были её учениками, оба были её детьми. Но это стало лишь минут-
ной слабостью. Татьяна Васильевна была учителем.
      - А ну-ка теперь к родителям. Просите их благословения. Это их обязан-
ность.
      Детей стали обнимать родители. Обе мамы тоже плакали, но у них были
свои материнские слёзы.
      - Теперь все к столу, к столу, - опять скомандовал, откашлявшись, Алек-
сей Иванович, и, опустив руку в карман, выхватил оттуда горсть зерна, и вот уж
оно сыплется на головы жениха и невесты, перед ними, попадая и на гостей. Ве-
рочка, всё время следившая за звуком магнитофона, то усиливая, то снижая
громкость во время напутственных слов родителей, теперь выключила музыку и
бросилась рассыпать конфеты на пути Настеньки и Володи к их метсам за сто-
лом.
      - Пусть будет ваша жизнь полной и сладкой! – кричала она.
      И все подхватили:
      - Пусть будет!
      Свадьба началась.
      После нескольких традиционных родительских тостов, слова попросил
Володя.
      Настенька замерла. Они уже успели привыкнуть друг к другу. Но впер-
вые на них смотрело столько людей. Что он хочет сказать? Какими словами?
Многие Настенькины гости Володю не знали. Не растеряется ли он? Станет ли
говорить о сыне, о том, как он давно уговаривал её выйти за него замуж, а она
отказывалась. Ах, вот это не надо было бы.
      И тут Володя достал из-за стула гитару. Это её, оказывается, только что
пронесла за спиной Верочка, которую Володя шёпотом о чём-то попросил. Да,
конечно, он хотел гитару.
      Володя сделал несколько щипков по струнам, проверяя настрой инстру-
мента. Гитара ответила одобрительно. И Володя запел:
      - Тёмная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь
         и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
      Услыхав неожиданно слова любимой песни в таком знакомом исполне-
нии, Настенька опешила. Этой песней он отвечал на её тревоги. Она действи-
тельно смахивала иногда слезинку над сыном, когда думала, что здесь могла
быть и их настоящая дочь. Неужели он замечал? А Володя продолжал покорять
сидящих за столом своим мягким тёплым голосом:
        - Как я люблю синеву твоих ласковых глаз,
          Как я хочу к ним прижаться сейчас гу-ба-ми…
      И тогда он отставил гитару и наклонился поцеловать глаза своей невесты.
Они были полны слёз.
      А все через секунду закричали: "Горько!" Настенька встала. Руки взлете-
ли к плечам. Сквозь голубой туман слёз она увидела его, Володины смеющиеся
счастливые глаза. Их губы сошлись, а кругом скандировали: "Горько!" и счита-
ли… Кто знает,  сколько?
      Тут поднялась Лола.
      - Прошу внимания. Мне кажется, самое время сказать вам одну приятную
новость. Вот у меня в руке последний номер журнала "Юность". В нём опубли-
кована подборка стихов нашей молодой талантливой поэтессы Джалиты.
      Настенька не поверила своим ушам. Никакие стихи в журнал она не дава-
ла. Лола тоже знала об этом, как и то, что стихи она сама принесла, но их трудно
было протолкнуть в печать. Только тогда, когда в редакции узнали, что Джалита
– это та самая девушка, о которой было целое дело с убийством, стихи пошли.
Лола не стала говорить о таких деталях. Сегодня был праздник.
      - Настенька, я дарю тебе твою очередную публикацию и желаю больших
творческих удач. Ура!
      Все дружно подхватили и трижды прокричали "ура!". А потом заставили
Настеньку читать стихи из журнала. Но она сказала, что хочет прочитать новое
стихотворение, которое больше подходит к сегодняшнему дню. Все приготови-
лись слушать, и Настенька обратилась к жениху:
      - Володенька, ты только что спел мне, а я хочу тоже выразить тебе свои
чувства, но так, как умею я.
      Она выдержала паузу, собираясь с силами, вздохнула глубоко, как перед
боем, и начала:
      - И упала озёрная синь
        среди елей, берёз и осин.
        Из травы под одной из елей
        Мы с тобой в синеву смотрели.
        И, мои разбирая косы,
        ты рассказывал про берёзы.
        И про то, как у наших осин
        И у нас вдруг родился сын.
        Я однажды три слова сказала,
        Попросив обо всём с начала.
        И опять ты начал рассказ
        О любви у берёз и у нас.
        И, вздыхая в небесную стынь,
        Улыбалась озёрная синь,
        Значит, будет счастливым наш сын.
      
      Володя вскочил и обнял Настеньку, а гости тут же закричали "горько!" и
снова считали, а они, целующиеся, ничего не слышали. Они были счастливы и
целовали за это друг друга.
      Свадьба шумела. Верочка время от времени бегала проверять, что делает
Женечка. Настенька выходила его кормить. За столом уже опять спорили. Руга-
ли Горбачёва. Вспоминали Ельцина. Многим нравились слухи о непокорном
противнике номенклатуры. Кто-то назвал его Робин Гудом.
      Евгений Николаевич вспомнил слова молодого поэта о том, что они про-
тив любого правительства. Поэт сидел недалеко, и он спросил:
      - А всё-таки, что ты имел в виду, когда говорил, что вы против любой
власти?
      - Да то, что мы будем всегда в оппозиции, кто бы к власти не пришёл.
      - То есть вы против в любом случае уже заранее, чтобы не предложила
власть?
      - Вот именно так.
      - А если власть хорошая и предлагает то, отчего тебе явно будет лучше.
      - Власть хорошей не бывает.
      - Я понял. Вы нигилисты бездумные. Вы не знаете, чего хотите. Вам лишь
бы выступать против, чтобы вас заметили. А против чего именно, вам всё равно.
Это даже неинтересно. Я и спорить дальше не хочу. Но мне вас жаль.
      - А не надо нас жалеть. Вы нас никогда не поймёте.
      - Где уж нам?
      - Евгений Николаевич! – Это вмешалась Татьяна Евгеньевна. – Вы опять
спорите? Оставьте мальчика в покое. Никак за вами не уследишь. Вы и тут ми-
тинг устроите.
      Настенька уходила, возвращалась, слушала новые темы. Политические
аспекты только начали обозначаться в её сознании. Пока что она понимала лишь
то, что положение в стране сейчас никого не устраивает. Она видела, как папа
внимательно следит за возникающими спорами и неожиданно прерывает их но-
вым тостом или какой-то шуткой. Пришедшая к Настеньке молодёжь была на-
строена агрессивно против всего и не хотели скрывать этого, а за столом сидели
настоящие и бывшие работники ЦК комсомола и партии, которым это было
весьма неприятно. Удержать от взрыва страстей, да с горячительными напитка-
ми было трудно.
      Молодая поэтесса, узнав, что Григорий Ильич работает в ЦК партии,
подсела к нему с вопросом, почему организована травля следователей прокура-
туры Гдляна и Иванова. Эти имена не сходили со страниц газет и были темой
спора на всех перекрёстках.
      - Значит, Лигачёв действительно замешан в коррупции, если Иванов по
телевиденью сказал о нём, а их за это сняли с работы, - язвительным тоном го-
ворила она.
      - Девушка, как же можно обвинять публично человека, если нет в руках
доказательств?
      Настенька проходила в это время мимо и на этот ответ немедля среагиро-
вала:
      - Григорий Ильич, но ведь меня же обвиняли бездоказательно.
      - Да, так разве это было правильно? Это-то как раз является примером то-
го, как нельзя поступать.
      - Но ведь это делали, и не кто-нибудь, а коммунисты. Прокурор тот, на-
верняка, член партии.
      - Конечно, - не сдавался партийный работник, - к сожалению, есть ком-
мунисты, которые поступают и не по совести, и не по закону. Но не означает же
это, что так все должны действовать.  Гдлян и Иванов многое сделали для рас-
крытия преступлений. Причём, не забудьте, что им, несомненно, помогали на
самом верхнем эшелоне власти. Однако в случае с Лигачёвым, как и с другими,
следует сначала представить в прокуратуру доказательства вины, возбудить уго-
ловное дело, и только если суд назовёт его виновным, можно писать и кричать о
нём повсюду.
      - Все вы так, правду зажимаете, как до вас добираются, - воскликнула по-
этесса и собиралась ещё что-то сказать,  но в это время торопливо подошла Ири-
на Александровна:
      - Девочка, извини, забыла, как тебя зовут.
      - Лэсси.
      - Как?
      - Это мой псевдоним – Лэсси. А вообще я Таня.
      - Хорошо Лэсси или Танюша, ты не поможешь нам разложить мороженое
в розетки? А то мы боимся, что оно растает, пока мы с Верой управимся. На-
стенька, - и она повернулась укоризненно к дочери, - разговариваете, а у Григо-
рия Ильича все рюмки и бокалы пустые. Как же так?
       Хорошо, думала Настенька, что папе помогают Татьяна Евгеньевна и
мама, которые то и дело прерывают спорщиков.
      Свадьба завершилась спокойно, без скандала. Через несколько дней Во-
лодя вынужден был уехать в Ялту на работу, а Настенька осталась ещё на неко-
торое время пожить в Москве. Теперь она жила в новой для неё обстановке Во-
лодиной квартиры, знакомилась ближе с его родителями. Иногда выходила гу-
лять, оставляя сына на попечительство другой бабушки, то есть Володиной ма-
мы.
      
      М И Т И Н Г   В   Л У Ж Н И К А Х
      
      В один из таких дней двадцать первого мая, поддавшись общему жела-
нию увидеть митингующих, Настенька поехала в Лужники, где под открытым
небом у стадиона собирались тысячи москвичей и гостей столицы по случаю
предстоящего первого съезда народных депутатов СССР.
      От метро дорожка вела прямо к стадиону. У самого её начала стоял моло-
дой никому пока неизвестный человек приятной наружности. Он не так давно
окончил педагогический институт имени Ленина. Отличие его от других студен-
тов состояло, прежде всего, в том, что ещё до окончания вуза он уже знал, что
никогда не будет преподавать, то есть делать то, чему его учили, а влиятельные
лица обеспечат ему персональную заявку на приличную должность в солидном
ведомстве.
      Чуть позже он станет помощником городского головы Попова, в связи с
чем лебезившие перед ним и искренне верившие в его большое будущее женщи-
ны будут ласково называть его "наш Серёженька", завоюет право называться 
советником президента, что вскоре резко изменит к нему отношение и заставит
бежать за границу, спасаясь от правосудия, а пока здесь перед стадионом имени
Ленина он приглашает всех желающих принять участие в митинге, на котором
будет даже борец за демократию Ельцин.
      Солнце ещё не палило настолько, чтобы нельзя было его выдержать, но
пригревало, напоминая собой, что лето уже рядышком. Настенька пробиралась
сквозь толпу поближе к наскоро сколоченной деревянной трибуне. На неё уже
поднялась группа людей. Председательствовать поручили народному депутату
СССР Гавриилу Попову. Он сообщил, что митинг проводится по инициативе
клуба "Московская трибуна", общества "Мемориал", комитета писателей в за-
щиту перестройки "Апрель", клуба "Демократическая перестройка"…
      Настенька и не представляла, что такое множество клубов и обществ соз-
дано в защиту и помощь перестройки. Это удивляло, поскольку о перестройке
писалось в каждой газете, говорилось в каждой передаче. Никто не мог бы на-
звать противников перестройки. Но вот ведь считалось, что её нужно защищать
и поддерживать. Столько людей боролось за перестройку, но никто не мог ска-
зать чётко, что же собирались построить в результате этой перестройки.
      С трибуны сообщалось, что идея митинга в том, чтобы дать наказ из-
бранникам первого съезда депутатов трудящихся, который должен начать рабо-
ту через несколько дней, о том, как вести съезд, что говорить на нём.
Первое слово председатель митинга предоставляет Борису Николаевичу
Ельцину. Он тоже уже избран депутатом. Привычным жестом руководителя
оратор то ли провёл рукой по волосам, то ли поприветствовал собравшихся.
      Настенька впервые видела этого человека. Никаких мыслей о том, что он
будет влиять на её жизнь в ближайшем будущем, не было. Краем уха слышала о
его выступлении против Горбачёва. Это казалось интересным. Нынешнего ген-
сека, его бесконечные словоизлияния она не терпела. Кто-то выступил против -
это уже хорошо. Кое-что говорили о Ельцине гости на свадьбе. Теперь предста-
вилась возможность самой увидеть и оценить.
      - Дорогие товарищи!
       Его слушали внимательно. Его хотели понять. Ему хотели верить.
      - У нас есть серьёзные опасения, что проведение съезда будет, как обыч-
но, формальным. Этого нельзя допустить. Мы просим вас, наших избирателей,
следить внимательно за ходом съезда и поддерживать наши инициативы. Мы
будем бороться там, а вы нас поддерживайте на улицах.
      Вы сами видите, что уровень жизни народа снижается, авторитет партии
падает. Мы требуем проведения внеочередного двадцать восьмого съезда пар-
тии, на котором избрать новый состав центрального комитета партии и полит-
бюро. 
      Ельцин взмахнул решительно рукой. Как по команде в нескольких местах
раздались разрозненные крики "ура!". Их стали подхватывать и слово "ура" те-
перь неслось более сильной волной. Однако люди только начали раскачиваться.
Опять те же голоса прокричали другое слово "Ельцин!". И уже натренированная
первыми криками, теперь дружнее, толпа стала скандировать:
      - Ельцин! Ельцин! Ельцин!
      Настенька не была готова к такому повороту дела, но почему-то голос её
тоже рванулся и она, удивляясь сама себе, заметила, что тоже кричит это же имя
Ельцина. Может, оттого, что он посмотрел в её сторону, и не удобно было не
кричать, может, общие крики рядом вырвали крик и из неё.
      После Ельцина у микрофона стал писатель Адамович и заговорил о собы-
тиях в Грузии.
      Да, Настенька помнила. Как бы далеко они с Володей ни были от полити-
ки, думая о своём семейном счастье, телевизор иногда включался, и о гибели
людей при столкновении с войсками они кое-что слышали. Адамович обвинял
войска и Горбачёва.
      Тут я позволю себе опять обратиться к моему хорошо информирован-
ному читателю. Можно, по-моему, понять Настеньку, не знавшую решительно
ничего по этому вопросу. Слушая того или иного  оратора впервые, всегда ду-
мается, что он говорит правду, и хочется ему верить. Но было же перед этим
и выступление по телевидению самого Горбачёва по этому поводу, в котором
он говорил:
      "...То, что произошло в Тбилиси, безусловно, причиняет ущерб интере-
сам перестройки, демократизации, обновлению страны. Решения, действия, по-
ступки безответственных лиц привели к росту напряжённости в республике. За-
звучали антисоветские лозунги, призывы оторвать социалистическую Грузию
от братской семьи советских народов. Ложные ориентиры сбили с толку часть
людей. Возникли беспорядки. Погибли люди, пролита невинная кровь. Неизме-
римо горе матерей и близких, глубока наша скорбь".
      Слушая выступавшего на митинге, трудно было поверить, что он не
прав. Значит, опять виновны партийные лидеры? Значит, прав Ельцин, когда
говорит, что необходимо переизбирать партийное руководство? Интересно, что
бы сказала Настенька, если бы узнала о словах Рыжкова, главы правительства
СССР, во время обсуждения Тбилисской трагедии на заседании Политбюро
партии? Удивительно беспомощным выглядел первый человек в правительстве,
говоря:   
      - Мы в эти дни в Москве были, а что мы знаем? Я – председатель Прави-
тельства, а что я знал? О гибели людей в Тбилиси в "Правде" прочитал. Сек-
ретари ЦК знали. А вот мы, члены Политбюро, в Правительстве ничего не зна-
ли... Мы должны иметь своевременную и правдивую информацию. Куда это го-
дится? Командующий округом там действует, а мы в Москве ничего об этом не
знаем. Он возьмет и арестует всё Политбюро Грузии. И мы опять узнаем об
этом из газет. И Михаил Сергеевич, оказывается, не знал. Так что же это у нас
происходит? Армию применяем, а Генсек об этом узнаёт только на другой день.
Как мы выглядим и перед советским обществом, и перед всем миром? Вообще у
нас получается, куда ни погляди, что делаются дела без ведома Политбюро. Это
еще хуже, чем если бы Политбюро что-то неправильно решило.
      Вот ведь какая трагедия, читатель. Не только Настенька ничего не
знала и не понимала, но и правительство, и Политбюро. Мне самому доводи-
лось читать в книгах американских писателей о том, что в США служба безо-
пасности настолько широко и внимательно следит за каждым человеком, что
стоит ему хоть раз по малейшему поводу оказаться в полицейском участке или
любой другой серьёзной государственной конторе, как его имя со всеми под-
робностями заносится в компьютерную картотеку, и, уж попади он вторично
в любом месте страны, обязательно найдутся и его первые данные. Думаю,
правда, что и советское КГБ работало не хуже в этом отношении. Но вот
ведь какой ляп получился. В столицу республики введены войска, произошли
столкновения с народом, а никто не может ответить  не только на вопрос,
чью команду выполняли войска, но и кто кого бил: войска народ или какие-то
подставные люди под видом солдат армии в целях провокации. Так что про-
стим Настеньке то, что она, слушая митингующих ораторов, никак не могла
разобраться, кто прав, кто виноват, и верила больше не разуму, который мог
опираться на точные факты (а у Настеньки их не было), но больше на эмоции
и интуицию, которая, увы, может и обмануть.   
      И какие же люди выступали на митинге!
       Слово взял академик Сахаров. Он тоже говорит о национальных пробле-
мах. Тоже желает предстоящему съезду стать политической силой в стране. То-
же переживает по поводу распространения власти мафии.
      Затем какой-то Бабкин говорит о том, что в Пекине сейчас идёт револю-
ция. Призывает поддержать бастующих китайских студентов. Но уверен, что
без Горбачёва ничего сделать нельзя.
      Его слова площадь принимает без восторга. Зато аплодируют представи-
телям Прибалтики, говорящим о стравливании народов СССР между собой, о
том, что в их республиках идёт народно-освободительная борьба за самоопре-
деление, которую поддерживают академик Сахаров и поэт Андрей Вознесен-
ский.
      "А будет ли выступать здесь сам Вознесенский? – подумала Настенька. -
Любопытно было бы послушать его". Но поэты в тот день не выступали. Кто-то
говорил о необходимости превратить съезд в учредительное собрание, кто-то
требовал выступить в защиту карабахского комитета, которого недавно аресто-
вали, кто-то заявлял, что путь вперёд не означает ещё пути к демократии.
      С большим неудовольствием Настенька услыхала, что у микрофона
Юрий Черниченко. Она вспомнила рассказ Володи о том, как сотрудники ин-
ститута "Магарач" пытались связаться с автором нашумевшей статьи о вырубке
виноградников, чтобы объяснить истинное положение вещей, и как он отказался
от встречи с ними, заявив по телефону, что тема для него уже закрыта, и зани-
маться он ею больше не намерен. То есть правду слушать не желал. Сейчас
Черниченко опять говорил о сельском хозяйстве, но с политической подоплё-
кой:
      - Есть народы, у которых нет своей земли. Это, например, евреи, крым-
ские татары. Но и у русских, украинцев нет своей земли. Аппарат командует,
что и как сеять. Но командует бездарно. Нам всё трудней и трудней прокормить
себя.
      "Это всё болтовня, - говорила сама себе Настенька в ответ на выступле-
ние Черниченко. – Володя рассказывал о Голодриге. Десять лет тот командовал
Всесоюзным институтом и фактически руководил направлениями всей отрасли
винограда. Какие указания давала ему партия? Увеличивать урожайность вино-
града. Так это и правильно. А где сажать, решали учёные и сами колхозы.  Да и
в истории с Хрущёвской кукурузой виноват был не столько Хрущёв, сколько те,
кто посоветовал с научной точки зрения увеличить посевные площади под ку-
курузу. Конечно, если хочешь обругать кого-то, так и самое доброе его дело
можно обернуть в злой умысел. Сегодня все пришли именно ругать, а не давать
депутатам советы и наказы, о чём предполагалось в начале митинга".
      Мысли прервали крики "ура!". Народ ликовал по случаю объявления вы-
ступления Гдляна. Занимайся или не занимайся политикой, но не слышать име-
на следователей Гдляна и Иванова, становящихся национальными героями, бы-
ло невозможно. Настенька прислушалась.
      Оратор начал с благодарности публике за овации в его честь. Затем про-
должил выступление, достойное настоящего артиста:
      - Нам отсюда с трибуны виднее, чем всем вам, что сюда пришло море
народа сказать и узнать правду. А почему здесь нет представителей нашего
славного Политбюро? Почему нет замечательного секретаря Лигачёва? Я отве-
чу. Аппарат боится народа. Аппаратчики обвинят нас в том, что мы пришли сю-
да будто бы заигрывать с народом? Хорошо. Но почему же они не пришли, что-
бы так сделать? Потому, что они боятся, что им скажут здесь: вон отсюда! По-
требуют нести ответственность за всё, что происходит.
      Сегодня весь наш народ в опасности. Мы находимся в глубочайшем кри-
зисе как экономическом, так и политическом. Загнивший, продавшийся аппарат
не даст нам свободы. Мы должны очиститься от них.
      У нас много было певунов, особенно на стадии проведения выборов. Но
не допускайте иллюзий. Не думайте, что всё обещанное, будет сделано. Под-
линно демократические депутаты на съезде в меньшинстве, но они будут бо-
роться. Аппаратчики должны отдать власть народу. Готовьтесь к политической
борьбе.
      Против нашей группы по борьбе с преступностью организована полити-
ческая провокация. В ЦеКа есть люди коррумпированные, связанные с Узбеки-
станом.
      Гдляну кричали "Не дадим в обиду", "Мы с вами", "ура!".
      Но вот кто-то вышел с другим мнением. Настеньке показалось, что его
назвали Елисеевым. Человек стал выступать против Ельцина. Со всех сторон
зашумели:
      - Долой!
      - Двурушник!
      - Это провокатор.
      Оратор продолжал убеждать:
      - Поймите, все хотят придти к прогрессу. Важно найти правильный путь.
Я верю в успех предстоящего съезда.
      Ему не давали говорить крики. Настенька не очень была согласна с вы-
ступавшим. Она подумала, как и многие, что ему поручили выступить против
Ельцина. Это было очевидно, как, впрочем, и то, что другим поручали высту-
пить и может даже кричать из толпы в поддержку Ельцина. "Но…- Настенька
многозначительно делала паузу, - есть одно но. Если вы называете себя демо-
кратами, и боретесь здесь с трибуны за демократию, называя даже свой союз
демократическим, то уж будьте любезны проявлять демократию по отношению
ко всем, а не только к себе, то есть давайте возможность высказываться всем.
Должна же быть культура полемики".
      К микрофону подошла Галина Старовойтова и стала говорить о Караба-
хе:
      - Члены комитета, среди которых журналисты, учёные, депутаты, бро-
шены в московские тюрьмы. Мы должны их отстоять. Это полный произвол.
      "Это невероятно, - опять комментировала внутренним голосом Настень-
ка, - происходит что-то непонятное. Почему национальные проблемы не греме-
ли пять лет назад? Почему они резко накалились до демонстраций, убийств и
тюрем, сегодня и сразу во многих местах. Я стою какой-то час на митинге, а тут
уже рассказали об ужасах в Азербайджане, Армении, Грузии, Прибалтике. По-
чему раньше этого можно было избежать? Почему всё обсуждалось пусть не
спокойно, однако без насилий и дикой вражды между народами? Ведь жили же
десятки лет армяне в Баку и никто их не трогал. А теперь их вырезают. За что?
Значит, это кому-то нужно, чтобы люди воевали между собой. Кому?"
      Мысли прервали крики возбуждения. На трибуне появился следователь
Иванов из группы Гдляна. Переждав, пока утихнут аплодисменты  и крики, ин-
теллигентный человек с маленькой бородкой спокойно заговорил:
      - В наш адрес поступило много записок одного содержания. Все спраши-
вают: "Как вам помочь?" Отвечаю. Помогите отнять власть у партийного аппа-
рата.
      "Вот так так, - скользнуло удивление у Настеньки, - я думала, что у них
главное – борьба за справедливость, а он, как и Гдлян, говорит о смене власти".
      - Лучше быть голодным, но свободным, - продолжал Иванов, - чем не-
свободным и тоже голодным. Сегодня мы наблюдаем агонию наверху. Этим
объясняется атака на наше следствие. Я потребую отставку Сухарева. Зелено-
градцы на своих митингах потребовали защиты Гдляну, обещая в случае его
ареста общую забастовку. Все газеты, кроме разве "Пионерской правды" вы-
плеснули на нас ложь. Теперь, я думаю, если съезд будет стремиться к демокра-
тии, его могут разогнать. Но мы будем бороться. Мафия не пройдёт!
      Снова раздались крики "ура!", снова скандировали "Ельцин!". Всем ве-
рилось, что именно этот человек, его близкое окружение желает на самом деле
счастья и процветания народу, желает изжить недостатки, о которых говорилось
на митинге.
      Настенька соглашалась в душе, что Иванов хороший оратор. Она согла-
шалась с тем, что надо бороться с мафией. Но она не захлопала в ладоши и не
кричала браво Иванову, так как останавливало её непонятное обстоятельство.
Давно уже она не могла получить объяснение, почему несколько лет идёт рас-
следование коррупционеров и взяточников только в Узбекистане. Чем эта рес-
публика отличается в этом смысле от Российской федерации, в которой и нахо-
дит группа Гдляна корни преступлений? Они заявляют, что главные мафиози
сидят в Кремле. Но тогда и на Украине, и в Молдавии, и в других республиках
должны находиться взяточники, которые бы тоже подтвердили эту версию. По-
чему это раскрывают только Гдлян и Иванов и только в Узбекистане? Хорошо,
пусть они оказались первыми героями. Не может такого быть, что из двухсот с
лишним миллионов населения не нашлось тех, кто пошли бы по их стопам. И не
может быть, чтобы только в Узбекистане было столько взяток золотом, которое
демонстрировалось по телевизионным каналам. Почему не ищут его в других
республиках?
      Все эти вопросы вызывали смутное сомнение, заставлявшее не подда-
ваться восторженным откликам на выступление Иванова. Казалось, что и здесь
пахнет хорошо организованной и продуманной кампанией.
      Но вот выступает какой-то военный Толстоухов. У него по военному ко-
роткие фразы, как лозунги.
      - Мы, военные заполярья, за Ельцина. За демократию. За Гдляна и Ива-
нова. Мы прокатили на выборах своего командующего флота, прокатили аппа-
ратчиков. Мы просим Гдляна и Иванова сказать, кто эта мафия, от кого надо
защищать наших следователей. Я сам ушёл в запас по принципиальным сооб-
ражениям, чтобы не выступать против народа. Но я в строю. Я за Ельцина. Да
здравствует президент Ельцин!
      Толпа скандировала "Ельцин!". Настенька улыбнулась и тоже закричала
"Ельцин!". Наверное, это правильно, раз все кричат. И как в старые добрые вре-
мена, не кому-нибудь, а московскому рабочему Коробейникову, было поручено,
и он выступил с предложением выдвинуть на съезде кандидатуру Ельцина для
выборов председателем Верховного Совета СССР.
      Все опять скандируют "Ельцин!". Коробейников добавляет:
      - А генеральным прокурором предлагаю избрать Гдляна. Прошу прого-
лосовать.
      За лесом поднятых рук не видно протестующих, которых, конечно, в тот
день было меньше. Выступил кто-то из подмосковного Зеленограда с обещани-
ем сделать Гдляна депутатом съезда. Тут же предложил ещё раз председателем
избрать Ельцина. И на эти повторы Настенька не обратила бы внимание, если
бы не следующее обращение оратора:
      - Мы просим присутствующих членов Политбюро, если такие здесь есть
на митинге, внести завтра предложение об исключении Лигачёва из состава По-
литбюро.
      Толпа взорвалась криками "ура!".
      С грустью Настенька подумала: "Толпа есть толпа. Теперь какой ни под-
кинь ей лозунг, она всё будет уракать. Как марионетки на верёвочках. Скажи им
кто сейчас "Круши стадион – оплот Лигачёва, и они разметут никому не ме-
шающий стадион". Она вспомнила вчерашние слова Григория Ильича о недо-
пустимости судить бездоказательно. Она верила, что взяточники могли быть и в
Кремле, но разве можно говорить огульно? Наверняка, есть среди коммунистов
и прекрасные люди. Нельзя же всех под одну гребёнку да без улик. Ведь, на-
пример, о Лигачёве конкретного ничего не сказано. Словом, всё это муть бес-
просветная, - заключила Настенька и стала протискиваться из толпы в сторону
метро, не дожидаясь окончания митинга.
      Но по пути она ещё чётко слышала из громких динамиков выступление
какого-то Чубаиса, который требовал досрочного созыва партийного съезда, о
чём уже говорилось раньше. Он требовал отмены резолюции десятого съезда
партии коммунистов, запрещающую фракционность в партии.
      Настеньке вспомнились герои книги Николая Островского. Один из оп-
позиционеров тоже требовал разрешения фракций. На что ему ответили: будем 
заниматься фракциями – превратимся в бестолочей, а не коммунистов, и неко-
гда будет заниматься работой. "В этом что-то есть, - согласилась Настенька. –
Вот шумели тут, кричали, голова пухнет, а мне кормить Женечку надо". И она
засмеялась. "Такое серьёзное дело – митинг, а я о еде. Но Ленин бы, наверное,
сказал: Э-э, девушка, еда – это тоже серьёзное дело. Тем более своевременная и
калорийная еда ребёнка. Дети – наше будущее".
      С этими мыслями Настенька и возвращалась домой.
      На следующий же день газеты напомнили о героях митинга. И опять ста-
ли возникать вопросы о честности и принципиальности, когда Настенька читала
официальное сообщение:
      "В Президиуме Верховного Совета СССР рассмотрели представленные
Прокуратурой СССР, КГБ СССР, Верховным судом СССР материалы по про-
верке жалоб о нарушениях законности при расследовании уголовных дел в Уз-
бекской ССР бригадой следователей, возглавляемой старшим следователем по
особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР т. Гдляном Т.Х.
      В 1983 году КГБ УзССР возбудил уголовное дело на начальника ОБХСС
Бухарского облисполкома Музафарова, задержанного с поличным при получе-
нии взятки.
      В сентябре 1983 года для дальнейшего расследования дело передано в
Прокуратуру СССР.
      В группе Гдляна работало до 200 человек, привлечено к уголовной от-
ветственности 70 человек, в суд передано 19 дел, осуждено 40 человек.
      Пошли жалобы на шантаж, принуждения к даче "признательных" пока-
заний.
      По данным КГБ Гдлян, Иванов и другие нередко допускали оскорбления
арестованных, унижение их человеческого достоинства и запугивание расстре-
лом".
      - Вот так клюква, - сказала Настенька, закончив читать. – Трифон Семё-
нович, что вы думаете, где же правда? Я вчера на митинге слышала совершенно
обратное о Гдляне и Иванове. Следователи обвиняют Лигачёва в коррупции, а
сами добиваются признаний незаконным путём. Да ведь угрозами расстрела
можно любое показание получить, так?
      Академик, а Усатов уже стал академиком, только что вернулся с работы,
погрузился в глубокое мягкое кресло и развлекался с внуком, помогая ему пры-
гать маленькими толстенькими ножками по коленям деда.  Но игра с ребёнком
не мешала оставаться серьёзным.
      - Конечно, Настенька, эти следователи сейчас очень популярны, как и
Ельцин. И я думаю, что они стремятся все не столько к справедливости, сколько
к личной популярности. Мы, например, в академии сегодня проводили обычное
заседание. Никто не выкрикивал лозунги, не плевал в правительство. Мы сиде-
ли и обсуждали конкретные вопросы по выполнению продовольственной про-
граммы. Нам нужно кормить людей мясом, хлебом, молоком, виноградом и
сотнями других продуктов. Если мы пойдём митинговать, то что же будем зав-
тра есть? И так с продуктами пошли перебои. Я думаю, что и на заводах такая
же ситуация. Почему же прокуратура должна выставляться на показ и устраи-
вать телевизионные представления? Это такой же труд, как и наш. Нужно рабо-
тать неустанно по выявлению преступников, делать всё для ликвидации причин
преступлений в первую очередь, а не придумывать игры в Пинкертонов. Поэто-
му я, во-первых, не уверен в том, что эти популярные сыщики действуют всегда
во имя справедливости. Газета подтверждает наши опасения. А, во-вторых, их
действия похожи на хорошо спланированную акцию для достижения какой-то
другой цели. Кому-то очень нужен компромат партии.
      - А разве партия сама себя не компрометирует, когда устраивает охоту в
заповедниках, убивая попутно как бы случайно людей, не компрометирует, об-
виняя ни в чём неповинных людей во всех смертных грехах, да и расстреливая в
гулагах, о чём столько говорят, не компрометирует, используя свою власть и
силу не во благо народа, а в своих личных интересах?
      Настенька высказывала все свои обиды, чувствуя подсознательно нело-
гичность, смешивая всё вместе, но не могла остановиться, но Усатов мягко пре-
рвал её:
      - Ой-ой, не задави меня, а то наезжаешь, как танк. Не надо путать част-
ное с общим. Люди неправедные есть в любой общественной формации, в лю-
бой системе. Но мы должны смотреть в корень. Что есть партия? Это её устав,
программа и конкретные действия. Убеждён, что ты ничего не имеешь против
программы нашей партии, её генеральной линии сделать каждого человека сча-
стливым и свободным. Подчёркиваю – каждого, а не какую-то группу или соци-
альный слой.
      Увидев, что Настенька согласно кивнула головой, Трифон Семёнович
продолжал, посадив Женечку на колени и наблюдая, как малыш увлёкся пуго-
вицей на джемпере деда:
      - Можно спорить по отдельным пунктам, но это детали. Против устава
ты тоже не возражаешь. И по большому счёту, если бы всё выполнялось по ус-
таву и программе, то никто бы не возражал, да и результаты давно бы были дру-
гими. Стало быть, дело в осуществлении. В том, как заставить или научить каж-
дого члена партии поступать в соответствии с законами партии. Тут можно спо-
рить, за это бороться.
      - Ну, вот, наверное, Ельцин это и делает? Поэтому он и популярен?
      - Честно говоря, не уверен. Что-то в нём есть, но боюсь, что поддержи-
вают его только потому, что больше некого. Он выступает открыто против Гор-
бачёва, потому и пользуется успехом.
      - Не знаю, я, во всяком случае, на его стороне.
      Между тем, спор молодой женщины и многоопытного академика в мос-
ковской квартире был лишь частью огромного спора в жизни всей страны, цен-
тром которого стал в эти дни первый съезд народных депутатов СССР, открыв-
шийся в Кремлёвском Дворце съездов двадцать пятого июня в десять часов ут-
ра.
      
      И Ю Н Ь С К И Й   С Ъ Е З Д
      
      Событие было необычным отнюдь не потому, что более двух тысяч де-
путатов собрались в огромном зале дворца. Страна давно привыкла к масштаб-
ным съездам и конференциям. Но тут случай был особым. Впервые выборы де-
путатов проводились на демократической основе, когда на каждое место при
голосовании выдвигалось несколько претендентов. Об этом мечтали, о такой
системе все говорили, и она когда-то была в стране, только постепенно исчеза-
ла, как анахронизм. Теперь же её снова ввели. Это было в духе перестройки, в
духе гласности.
      Горбачёв, который считал себя не без оснований инициатором этих но-
вовведений, за себя не волновался. Он был уверен в своей популярности, он
знал, что демократия заканчивается выборами депутатов, а дальше съезд пой-
дёт, как и все остальные крупные мероприятия, по чёткому заготовленному
плану. Конечно, о митинге в Лужниках ему докладывали. О том, что готовится
бой, ему тоже было известно. Не знал, может быть, только того, что бой начнёт-
ся несколько раньше.
      За два дня до съезда депутатов коммунистов собрали в Кремлёвском
дворце для встречи с руководством партии. Пригласили, правда и беспартийных
депутатов. Но ленинградский профессор-юрист Анатолий Собчак, спешно всту-
пил в теряющую авторитет партию, и пришёл на встречу полноправным комму-
нистом. Это должно было помочь выдвинуться, стать заметным. Теперь нужен
был только случай.
      Ждать пришлось не так долго. Политбюро предложило обсудить подго-
товленный и утверждённый на Пленуме ЦК КПСС список  кандидатов на выс-
шие государственные должности. Собчак никак не мог согласиться ни с одной
кандидатурой. Не соглашались, возможно, и другие, но только он решил ис-
пользовать свой шанс повоевать и послал записку в президиум с просьбой дать
слово. Ленинградскому профессору его дали.
      Сбылась многолетняя мечта бюрократа. Да-да, ведь он был бюрократ
чистейшей воды. Хороший или плохой, судить тем, кто был у него в подсуди-
мых или подчинённых, но бюрократ, желавший выбиться в большие начальни-
ки. Главное, чтобы заметили. Как профессора в университете знают лишь не-
счастные студенты да коллеги, а голосистого депутата узнают все.
      И он заговорил перед большими партийными чиновниками, перед всеми
депутатами о том, что ныне действующий председатель совета министров толь-
ко и делает в своём правительстве, что новыми постановлениями нарушает пре-
красные законы о государственном предприятии и кооперации.
      - Это плодит правовой нигилизм. Если такое позволено правительству,
то что же требовать от остальных? - гремел он с трибуны. – Я не хочу обидеть
Николая Ивановича. Это мягкий интеллигентный человек, и он годится на пост
председателя правительства в любой благополучной стране, но не в нашей, раз-
дираемой кризисом и противоречиями.
      Затем Собчак перешёл к посту Председателя Верховного суда. Тут ему
бы хотелось сказать, что его собственная кандидатура наиболее подходящая на
эту должность, но личная скромность не позволила якать в первом же выступ-
лении. Следовало показывать себя достойно, и он назвал фамилии других, уже
известных юристов.
      - В Америке или во Франции такую должность получает только человек,
пользующийся непререкаемым авторитетом и известностью как учёный, как че-
ловек высоких моральных качеств. Здесь у нас в зале присутствуют сегодня не-
сколько десятков юристов. Я прошу, если кто-нибудь из вас читал труды това-
рища Лебедева, которого нам предлагают на этот пост, или знает его как право-
веда, поднимите, пожалуйста, руку.   
      Это был удар ниже пояса по Лебедеву, который, как было известно, ра-
ботал народным судьёй и лишь последние месяцы был председателем Москов-
ского городского суда. Понятное дело, что он не был теоретиком. Это, прада, не
означало, что человек неграмотен в юриспруденции, но эмоциональное выступ-
ление с трибуны всегда заставляет слушателя следовать логике выступающего
и, если задумываться, то уже потом, когда поздно спорить.
      Собчак, распалившись артистичностью и сарказмом своих слов, перешёл
к комитету конституционного надзора:
      - Я не знаком с товарищем Ломакиным, но даже если бы он был и анге-
лом на посту секретаря крайкома партии, то всё равно голосовал бы против не-
го, так как человек с техническим образованием, некомпетентный в юридиче-
ских вопросах, в лучшем случае парализует работу конституционного надзора.
Конечно, ему можно поручить эту работу, если мы хотим, чтобы законы блю-
лись "по-партейному", то есть исходя из решений последнего заседания Полит-
бюро, а не из Конституции и действующих законов. А собираемся ли мы когда-
нибудь отдавать предпочтение компетентности перед номенклатурностью? Не
пора ли нам научиться жить, уважая закон?
      Собчак сел на место. Его выслушали молча в отличие о Сахарова, кото-
рому мешали говорить недовольными аплодисментами. Молодого ленинград-
ского профессора заметили. Его выступление позволило ему сразу же после
встречи познакомиться с известными людьми Сахаровым, Адамовичем, Черни-
ченко и другими членами Демократического союза.
      Что говорить? Слова он произносил в чём-то правильные. Были бы таки-
ми же мысли и поступки. Но об этом никто не знал. Горбачёву же пришлось
учесть выступления бунтарей. Теперь он начинал понимать, чего ожидать от
съезда, особенностью которого было и то, что его заседания должны были
транслироваться впрямую по телевидению и радио. Поэтому двадцать пятого
числа миллионы людей с самого утра прилипли к телеэкранам дома, в клубах, в
кабинетах. Это казалось почище фокусов экстрасенса Кашпировского. Первый
раз народ мог лицезреть политическое представление, как бы присутствуя на
нём. Всем хотелось впечатлений, неожиданностей. Во всяком случае, их обеща-
ла реклама. Ожидания не были обмануты.
      Спектакль начался с первых минут, когда по каждому даже незначитель-
ному вопросу депутаты спешили высказать свои отличные от других мнения и
торопливо занимали очередь у микрофонов, расставленных в проходах между
рядами кресел. Нужно было показать себя, свои бойцовские качества. В первый
же день выяснилось, что большая часть депутатов готова стеной стоять против
развала, наметившегося в  рядах депутатов, против создания оппозиции. Боль-
шая часть, как и в прежние годы, верила, что сила страны в монолитности, в её
единстве.
      Депутаты, выступавшие на митинге в Лужниках, предвидели это, и уси-
ленно боролись у микрофонов, стараясь докричаться не до тех, кто сидел в пре-
зидиуме – с ними они пока ничего не могли сделать – а до телезрителей и ра-
диослушателей. Их усилия оказались не напрасными.
      Вечером начались беспорядки на той же самой Пушкинской площади. А
наутро из очередного телешоу о съезде зрители узнали, что такое депутатский
запрос. С ним выступила энергичная симпатичная депутат Заславская и мгно-
венно наэлектризовала слушателей и зрителей, заявив, что минувшей ночью на
Пушкинской площади в Москве должна была состояться встреча москвичей с
депутатами. Но депутаты задержались, не пришли, и люди двинулись к Боро-
вицким воротам Кремля для встречи с депутатами там, но вызванные специаль-
ные войска разогнали митинг и арестовали много человек. В связи с этим За-
славская напомнила, что на вчерашнем заседании депутат Адамович  обращался
с предложением приостановить действие известных запретительных указов, ка-
сающихся демонстраций и митингов, на период работы съезда, но, к сожале-
нию, этот вопрос не был даже поставлен на голосование. Оратор сделала запрос
министру внутренних дел: почему были приняты такие меры? К ней присоеди-
нились ещё несколько депутатов.
      Министр внутренних дел Бакатин выступил с сообщением о том, что во
многих регионах прошли неорганизованные встречи избирателей, которые об-
суждали ход работы съезда. Нигде никто не был арестован, никого не разгоня-
ли. Но это выступление никого не убедило. Через некоторое время депутатам
зачитали информацию, переданную съезду председателем исполкома Моссовета
Сайкиным и заместителем министра внутренних дел СССР, начальником ГУВД
Мосгорисполкома Богдановым:
      "В связи с запросом народных депутатов СССР товарищами Заславской,
Станкевича и Сахарова, сделанным 26 мая на утреннем заседании съезда о ми-
тинге в городе Москве, считаем необходимым сообщить народным депутатам о
следующем:
      25 мая сего года в двадцать ноль ноль на Пушкинской площади лица,
причисляющие себя к, так называемому, "Демократическому союзу", совместно
с членами групп "Московского народного фронта", "Российского народного
фронта", "Гражданского достоинства", "Свободы эмиграции", а так же предста-
вителями Украинского национально-демократического и греко-католического
движения организовали митинг, о проведении которого даже не поставили в из-
вестность исполком Моссовета. Были подняты флаги Российской империи, раз-
личные транспаранты и лозунги. В выступлениях, которые носили антисоциа-
листический и антипартийный характер, явно прослеживалось желание спрово-
цировать милицию на активные действия. Однако в этой сложной обстановке
сотрудники проявили выдержку, разъяснили участникам митинга провокацион-
ный характер их выступлений, требовали прекращения антиобщественного по-
ведения.
      Не обращая внимания на законные требования, организаторы митинга
призвали его участников выйти на улицы города и колонной проследовать к Бо-
ровицким воротам Кремля, где оказать давление на депутатов съезда, работа
которого не отвечала их антисоциалистическим требованиям. Для недопущения
нарушения общественного порядка и безопасности движения сотрудники мили-
ции, построившись шеренгой, были вынуждены остановить колонну и не до-
пустить её выхода со сквера на Тверской бульвар. Члены "Демократического
союза" вновь начали митинг, а шеренги сотрудников были оставлены для пре-
дупреждения повторных противоправных действий. В этих целях задействова-
лись только работники ГУВД Мосгорисполкома. Солдат ОМСДОНа имени
Дзержинского на площади не было. Никто из участников митинга не задержи-
вался и в подразделение милиции не доставлялся, хотя находившиеся здесь
возмущённые граждане требовали этого от милиции.
      Таким образом, действия сотрудников органов внутренних дел во время
митинга были в строгом соответствии с законом. Для объективного информиро-
вания народных депутатов СССР об указанных событиях целесообразно пре-
доставить возможность показа видеозаписи, сделанной в этот вечер на Пушкин-
ской площади".
      В этот же вечер, когда зачитали ответ на запрос депутатов, на Пушкин-
ской площади опять был митинг. А днём митингующие собирались в Лужниках,
где во все дни съезда громкоговорители оповещали собиравшийся народ о ходе
съезда. Комментировали все заседания представители "Демократического сою-
за". Во все стороны неслись крики: "Предатели! Партократы! Долой!"
      Настенька любила вечерами вывозить сына в коляске на Тверской буль-
вар. Главным было пересечь проезжую часть, что она делала у памятника Гого-
лю строго на зелёный свет светофора.  Затем приятно было гулять по самому
скверу среди зелени деревьев, которые хоть чуточку укрывали от пыли и авто-
мобильных газов. Иногда по переулкам она везла Женечку в гости в Большой
Ржевский переулок. В дни съезда Тверской бульвар был переполнен спешащи-
ми в одну или другую сторону людьми то митингующими, то милицией, то спе-
циальными подразделениями. Бульвар являлся одной из артерий напряжения
города. Настенька ставила коляску ближе к центру бульвара, садилась на ска-
мейку и наблюдала за пешеходами, пытаясь угадать, кто, куда и зачем торопит-
ся. Иногда неторопливо, очевидно, направляясь в ВТО, проходили знаменитые
артисты Юрский, Ульянов, Соломины, которых было двое и обоих Настенька
любила. Но ни с кем Настенька, естественно, не заговаривала.
      В сумочке всегда была записная книжка. Иногда она доставалась хозяй-
кой, чтобы записать рождавшиеся неизвестно из каких каналов мозга или души
стихи. Здесь подружку находили Наташа или Вика, и тогда они некоторое время
проводили вместе в весёлой болтовне. Среди прохожих попадались знакомые,
проходили сотрудники музея Островского, которые тоже останавливались, что-
бы поговорить с Настенькой о сыне, музейных проблемах и  съездовских ново-
стях, о Ельцине. Ему дали слово 31 мая. Настенька как раз оказалась у телеви-
зора и могла, занимаясь пеленанием сына, слушать его чуть хрипловатый голос:
      - На съезде решается главный вопрос, от которого зависит будущее на-
шего общества. Это вопрос о власти, которая по праву должна принадлежать
народу в лице высшего законодательного органа, то есть съезда народных депу-
татов.
      "Вот-вот, сегодняшний кумир тоже говорит о смене власти в первую
очередь, - прокомментировала мысленно Настенька. – Но в чём проблема? На-
сколько я помню из истории, до 1936 года у нас в стране так и было – высшим
органом власти был Съезд народных депутатов. А с 1936 года практически то
же самое стало называться Верховным советом, который так же избирается и на
тот же срок. Раньше во главе стоял избираемый съездом ЦИК, теперь – Прези-
диум Верховного совета. Какая разница? Но послушаем, что дальше".
      - На состоявшемся накануне Пленуме Центрального Комитета  КПСС
моё предложение о реальной как бы передаче, именно на первом Съезде, власти
от партии Советам не получило поддержку.
      "А-а, - поняла Настенька, - речь идёт о лишении власти партии".
      Ельцин пояснял догадку:
      - Было принято решение рекомендовать на руководящие посты тех же
лиц, которые не вывели общество из кризисов в политике, экономике, финан-
сах, уровне жизни.
      "Я бы сказала не так, - решительно возразил внутренний голос Настень-
ки. – Лица эти не то чтобы не вывели, а скорее ввели общество в кризисы". Но
Ельцин этого голоса не слышал и говорил своё:
      - Между тем, положение в стране крайне тревожное. Активизировались и
консолидируются антиперестроечные силы, прогрессируют теневая экономика,
коррупция, растёт преступность, размываются моральные устои общества, обо-
стряются проблемы молодёжи, которая требует к себе политического доверия
от всего нашего общества, поскольку за ней будущее.
      "Это он обо мне, - сказал внутренний голос Настеньки. – Правда, мне по-
ка доверяют. Особенно сынуля".
      - Углубляется расслоение общества по имущественному признаку, не
реализуются принципы социальной справедливости и социального равенства.
Число бедных растёт, падает вера советских людей в реальные результаты ре-
форм, обостряются противоречия в межнациональных отношениях.
      "Всё так, - говорил Настеньке её собственный голос, - но, как мне кажет-
ся, эти упомянутые явления стали обостряться именно в последние годы, когда
к власти пришёл Горбачёв. Почему же так прямо и не сказать?" Голос не пони-
мал, что Ельцин не мог пока ругать самого Горбачёва. Пока они шли вместе.
Пока можно было говорить открыто лишь о Лигачёве. Голос не понимал много-
го, как и Настенька.
      - Решение продовольственной программы затягивается, - продолжал
фиксировать всем известные недостатки Ельцин. Не хотелось ему говорить о
настоящих причинах. Важно было убедить, что всё плохо, а потом перейти к
своим предложениям.
      - За год после партийной конференции, поддержавшей курс на демокра-
тизацию, мы одним указом ударили по митингам и демонстрациям, другим – по
гласности, третьим разрешили использование против своего народа спецвойск.
      Прошу меня простить, сегодняшний читатель, но Настенька, слушая
Ельцина, не знала всего, что случится в будущем, и потому ей простительна её
вера. Но мы-то сегодня знаем цену этим словам. Но не станем же мы кричать
в прошлое: Настенька, берегись! Известное дело – знать бы, где упадёшь, со-
ломку бы заранее подстелил. Но никто же не знает, вот беда-то.
      - Наша печать, так много сделавшая на первых шагах перестройки, по-
прежнему находится под контролем группы лиц…
      Даже Настенька помнит эту перестроечную газетно-журнальную шумиху
во главе с Полтораниным, Черниченко, Волкогоновым и им подобным. Только
она не знала, что за ними стоял Ельцин и Яковлев, которых беспокоит сегодня
то, что не всё ещё в их руках.
      - Организованная преступность проникла во все структуры общества, в
том числе и в его высшие эшелоны, партию. Дезорганизован внутренний рынок,
усилилась инфляция, остаются очереди, талоны, стала реальной угроза финан-
сового краха.
      Милый скромный читатель, я вынужден прерваться на этих словах
будто бы борца за народное счастье, этого фарисействующего демократа.
Часто мне доводилось слышать выступления руководителей с трибуны или
просто у себя в кабинете, распекающие воров и нерадивых такими словами с
такой неподдельной искренностью и таким возмущением, что нельзя было не
верить в их собственную честность и справедливость. Но потом я с ужасом
узнавал, что те же самые руководители причастны к гораздо большим пре-
ступлениям. К чему это я? Да к тому, что во время описываемого съезда среди
депутатов образовалась своеобразная оппозиция большинству. Эта оппозици-
онная группа получила своё официальное название "Межрегиональная депутат-
ская группа". Свой постоянный статус она обрела после съезда 29 июля, когда
состоялось её первое собрание в Доме кино на Васильевской улице. Тогда было
избрано руководство группой с пятью сопредседателями: Б.Н. Ельцин, Ю.Н.
Афанасьев, В.А. Пальм, А.Д. Сахаров и Г.Х.Попов. Нужно ли говорить, что
главным в этой пятёрке,  большим пальцем руки был Ельцин? На собрании на-
метили программу действий. Главную задачу её прояснил, Гавриил Попов чуть
позже в сентябре на секретной конференции Московского объединения клубов
избирателей и Московской ассоциации избирателей, когда говорил собравшим-
ся: "…у нас есть шансы для победы. Нужно ставить на учёт каждого депу-
тата РСФСР. Он должен понять, что если он будет голосовать не так, как
скажет межрегиональная группа, то жить ему в этой стране будет невоз-
можно". Попов предложил вызвать в стране "всеобщее народное возмущение",
для чего "довести систему торговли до такого состояния, чтобы ничего не-
возможно было приобрести. Таким образом можно добиться всеобщих забас-
товок в Москве. Затем ввести полностью карточную систему. Оставшиеся
товары продавать по произвольным ценам". Нашёлся возражавший, который
подумал о предстоящих выборах в республиканские и местные Советы, а по-
тому спросил: "Во время избирательной кампании не обойдётся без драк, на-
рушения общественного порядка, будет проливаться кровь. Кто защитит от
суда?" Ему спокойно ответило руководство: "У нас есть деньги, чтобы пла-
тить штрафы. Есть список тридцати адвокатов, которые будут защищать
наших людей, попавших в беду". Оказывается, всё было предусмотрено.
      Читатель, а ты-то по наивности думал, что продовольствия и других
товаров не хватает в магазинах, потому что их мало производят. Да не по ко-
манде ли и не по плану ли Межрегиональной депутатской группы вокруг Моск-
вы на кольцевой трассе устроились крепкие парни, чтобы не пропускать про-
дукты на рынки Москвы? Не их ли мощные амбалы закупали у сельских жите-
лей свинину при въезде в Москву и тут же выбрасывали туши в помойные ямы,
чтоб только они не попали на рынок и не сбили цены?
      Всё это было, а идейный лидер Ельцин, выступая перед депутатами на
Съезде, говорил:
      - Люди стали жить хуже… Считаю одной из главных задач решительно
провести децентрализацию власти и экономики, демонтаж командно-
административной системы.
      И, словно настоящий борец ленинского типа, потребовал:
      - Землю – крестьянам!
      Затем, поговорив о партийных проблемах, высказанных на митинге в
Лужниках, Ельцин опять вспомнил о народе:
      - Почему в стране десятки миллионов людей живут ниже уровня бедно-
сти, а другие купаются в роскоши?
      Настенька не знала, каков уровень бедности в стране, и что значит жить
ещё хуже, но она согласилась с Ельциным в том, что нельзя расслаивать обще-
ство на богатых и бедных. Согласилась и с его последующими словами:
      - Начать с того, чтобы отменить все незаконные привилегии для номенк-
латуры, да и вообще убрать из нашего лексикона это слово "номенклатура".
Уже на данном съезде решить хотя бы один конкретный социальный вопрос,
иначе люди нас не поймут.
      Настенька улыбнулась, вспомнив, что точно такие слова произносит
обычно Горбачёв. Ельцин мало чем отличался от своего противника в этой час-
ти выступления. Но предложение его было всё же конкретным и дельным:
      - Допустим, установить бесплатное обеспечение лекарствами и проезд в
городском транспорте для инвалидов и людей, живущих ниже черты бедности,
решить пенсионный вопрос, хотя бы часть его.
      Настенька была рада за пенсионеров. Откуда ей было знать, что тот же
Ельцин сделает жизнь тех же пенсионеров невыносимо трудной, когда у них не
будет не только денег на лекарства, но и самих лекарств. Парадоксальная штука
жизнь.
         
В О Л К И

Настоящих живых волков Настенька никогда в жизни не видела. Нет, в
зоопарке, конечно, бывала, и экземпляры серого разбойника там встречала, но в
клетке этот зверь совершенно не страшен. Говорят, что в лесу он куда страшнее.
Но где же его увидишь? К Москве он и близко не подходит. Что вы, такая про-
мышленная зона? Кругом транспорта сколько. Народ в лесу чаще, чем хороший
гриб попадается. Не тот человек, так другой ненароком на лапу наступит.
Писали как-то газеты, что в центре Москвы, в Измайловском парке, один
уж очень опытный охотник признал в четвёрке собак, встретившихся ему, на-
стоящих волков. Сенсация была на всю страну. А так больше о волках поблизо-
сти никто не рассказывал.
      И удивляться нечему. Москва настолько большая, что и городом-то на-
зывается условно. Это такая страна на самом деле, что, если даже и есть в ней
волки, то не всегда они попадутся на глаза хорошему бывалому охотнику, а по-
тому их и не узнают другие. Так что не исключено, что ещё на какой-то улице,
или в глухом переулке встретишь серого, не признаешь его, а он-то тебя и со-
жрёт с голодухи. Сытые-то волки, говорят, на людей не нападают. Потому есть
ещё опасность, что расплодиться они могут и под маркой собак или ещё кого
массу бед натворят.
      Однако не будем о страшном, хотя Москва и в самом деле огромна.
Шутка ли – две Норвегии могли бы расселить здесь свои народы, три Албании,
Австрия вся бы поселилась в наших высотках, Ангола, Бельгия, Болгария и так
можно идти до конца алфавита. Чего ж тогда удивляться, что волков не замети-
ли? Тут и тигра иного не заметишь, пока он не съест тебя.
      Да, так не станем о страшном. Настенька любила гулять с сыном в Из-
майловском или Битцевском парке. И в тот, и в другой приходилось ехать на
метро, но какие же это трудности посадить малыша за спину, когда был малень-
кий совсем, или на колени, как подрос и научился сам топать, да и садиться себе
в вагон до нужной остановки? Есть, правда, в Москве люди, которые, живя в
одном конце столицы, за всю жизнь не удосужились побывать в другом её кон-
це, хотя знают из газет или телевизора, что этот конец давно перестал быть ок-
раиной, а переместился чуть ли не в центр, точнее, центр города до него доб-
рался своими расширениями, а края города так раздались в стороны, что быв-
шие когда-то деревушки подступов к Москве стали её площадями и проспекта-
ми.
      Отправлялась Настенька погулять то только с сыном, то с бабушкой или
сестрой Верочкой, а бывало, что и с мамой и папой – это был уж совсем празд-
ник души для всех. С родителями Володи Настенька ездила гулять несколько
раз на машине академика, но и то лишь до смерти Володи.
      Да, так получилось, что и для Настеньки смерть мужа оказалась так
же неожиданна, как и для читателя, когда я обрушиваю на него или на неё эту
новость. Что же делать?
      Ельцин в это время уехал в своё знаменитое сентябрьское путешествие в
Соединённые Штаты Америки, куда его не хотели будто бы пускать, но друзья
организовали ему несколько серьёзных вызовов для чтения лекций и выступле-
ний по телевидению, против которых наше правительство будто бы не могло
устоять и, проскрипев зубами, выпустило шумного бунтаря-одиночку.
      Прошу прощения, приметливый читатель, сразу поправит, что одиноч-
кой Ельцина можно назвать как бы условно, поскольку у него давно работала
хорошо сбитая команда опытных советских и зарубежных специалистов. Но
это уже, как мы привыкли говорить, апропо, что означает "кстати".
Мы бы, может, ничего и не знали бы об этой его поездке, если бы не вез-
десущие журналисты, которые скоренько заметили нетрезвый вид представите-
ля России, о чём и поспешили известить международную общественность. Ель-
цин и его команда, как и следовало ожидать, усиленно эту информацию италь-
янского журналиста, перепечатанную в нашей "Правде", опровергали и про-
должают опровергать. Им бы могли поверить иные почитатели Ельцина, когда
бы не все дальнейшие сенсации о том же человеке, которые частенько напоми-
нали нам опять таки о зелёном змие и приверженности к нему Ельцина.
      Вспомнить хотя бы неприятное купание его в реке. Надо уточнить на
всякий случай, что в воду случайно попадали многие люди. В мире это не самое
редкое явление. Больше того, из известных стране личностей, неожиданный хо-
лодный душ приходилось испытывать тоже не одному Ельцину. Например, не-
когда Косыгин упал с лодки в воду по причине сердечного приступа. В тот мо-
мент простой солдат возвращался из самоволки, прыгая через заборы. Увидел,
как дедок свалился в воду, ну и, рискуя опоздать в часть, всё же спас бедолагу и
был таков. А Косыгин разыскал-таки солдатишку да и наградил его часами па-
мятными. Но шум на весь мир по этому поводу отнюдь не устраивал. Сколько
лет прошло прежде чем об этом инциденте узнала общественность? Много.
      С Ельциным же, что ни случись поздно вечером, к утру уже все газеты
трубят, что ни произойдёт до полудня, после обеда уже радио и телевидение
рассказывают в подробностях. Так и с падением в реку.
      Ехал себе домой после работы, как он рассказывал сам. Темно было. Не
доехал, попросил водителя остановиться и отпустить его во свояси пройтись по
свежему воздуху. Тот и отпустил, и уехал. А злоумышленники только того и
ждали, зная, видимо, по гаданию на картах, о том, что в этом самом месте при-
дёт в голову Ельцину охота погулять, и, как только машина отъехала, они на-
бросили на бедную голову депутата мешок да и обронили бренное тело с моста
в воду, после чего немедленно скрылись. Могучий Ельцин из мешка выбрался,
как и из реки, мокрым добрался до поста охраны. На следующий день вся стра-
на узнала и то ли плакала, то ли смеялась от такого происшествия, напомнивше-
го знаменитые гоголевские вечера на хуторе близ Диканьки. Ведь мог же чело-
век быть настолько выпившим, что споткнуться спьяну и поверить самому себе
в историю с мешком и мостом? Ездила даже комиссия проверять тот мост. По-
чему-то показалось им, что упасть с того возвышения в реку не покалечившись
весьма проблематично.
      То шальная машина на транспорт Ельцина наезжает в центре Москвы, то
в Испании самолёт падает от спланированной заранее акции, то сердце спорт-
смена отказывает в самый ответственный момент появления перед телекамера-
ми, а глупые журналисты думают, что пьян человек. Чего только не бывало? И
всякий раз сенсация, всякий раз опять имя Ельцина у всех на слуху. Странно ли,
что в июне 1990 года прославленный дебошир, которого поддерживали такие
киты, как рекламная молва, мощная оппозиция, и (об этом скажем вскользь) за-
рубежные воротилы, был избран на первый руководящий пост Российской Фе-
дерации? Ничуть не странно.
      Много ещё чего происходило потом, но сначала умер Володя. Настенька
собиралась с сыном на осень поехать в Ялту. Бархатный сезон хотела провести
в компании мужа да и зиму отзимовать там же до конца отпуска по уходу за ре-
бёнком. А тут сам Володя неожиданно в Москву нагрянул. Думала Настенька,
что в командировку он прибыл, обрадовалась, что вместе в Ялту возвращаться
будут, а не пришлось.
       Пошёл Володя в онкологический центр проконсультироваться о здоро-
вье. Что-то сильно его обеспокоило. Положили на обследование, да, как оказа-
лось, поздно.  Сгорел он на койке с огромной скоростью. Будто что-то оборва-
лось внутри, какая-то ниточка, что удерживала всё время и вот не удержала. А
хороший ведь был парень. Мечтал открытие в науке сделать, но не для того,
чтоб люди ахнули – вот, мол, какой он молодец, - а для того, чтоб тем людям
жилось получше с помощью его науки.
      Мало времени было у Настеньки с Володей поговорить перед смертью.
Кто ж знал, что так рано она к нему подберётся? Но всё ж поговорили о жизни,
и вот какие слова больного, умирающего человека поразили Настеньку:
      - Я, если даже не выкарабкаюсь, то, думаю, вряд ли большая потеря бу-
дет для науки, потому что, как я вижу, никому она у нас в стране сейчас не
нужна. Все воюют за какую-то липовую демократию, ломая, что создавали го-
дами, на корню. А демократия без пищи, что огонь без дерева, потеряет свою
привлекательность быстро. Только дым останется, который глаза ест.
Вот эта неуверенность в своей нужности, сомнение в полезности, оче-
видно, и сыграли свою злую роль. Когда врач спросил, согласен ли Володя на
операцию,  он только рукой махнул:
- Что уж теперь? Делайте, если поможет. А вообще-то мне лучше, навер-
ное, там. Здесь только мешать буду своим больным состоянием.
Настеньке он, конечно, такое не говорил, пытался немного бодриться
при ней, чтоб не расстраивать, но она чувствовала, что потерял её любимый ве-
ру в жизнь, утратил радость её ощущения. Заметили это родители, заметили
друзья, приходившие навестить. Все пытались вселить уверенность в том, что
жизнь наладится. Но он отвечал:
- Вы тоже не верите в то, что говорите.
Во время операции для её победы было мастерство хирурга, были опыт-
ные ассистенты, было прекрасное оборудование, не хватило воли к жизни у са-
мого больного.
      В эту трагическую ночь Настенька думала, что вовсе не спала, только от-
куда-то приходил к ней опять Горбачёв, присосался к её груди, и она хотела его
убить, гнала от себя, убеждая не доводить до греха, а тот, оторвался от груди и
показав рукой на Красную площадь, где было полно народа, сказал:
      - Вот люди глупые, прогнали меня плевками и издёвками с трибуны пер-
вомайской  демонстрации, а ведь я хотел как лучше, хотел освободить их.
      - От кого освободить? - закричала Настенька. – От самих себя? Вы не ос-
вобождаете их, а растаскиваете друг от друга, загоняете в собственные кубыш-
ки. Вы бандит.
      И вдруг с ужасом она увидела, как люди стали расползаться, исчезая за
зданием ГУМа, за собором, за музеем. В центре площади остался один человек.
Настенька присмотрелась и поняла, что это Ельцин. Он стоял один, хмуро глядя
на Настеньку.
      - Ну, вот и прогнала я Горбачёва, - сказала она.
      Ельцин криво ухмыльнулся и исчез.
      Настенька не поняла, почему так, и проснулась. В эту ночь у неё пропало
молоко и пришлось переходить на кормление сына искусственным питанием.
Она так мечтала кормить его как можно дольше своим здоровым молоком. Не
получилось.
      А события в стране раскручивались по крутым траекториям с ещё боль-
шим ускорением. Щупальца иностранного частного рынка вползали в Москву,
укреплялись в ней и разрастались затем по всей стране. Но укреплялись и про-
никали они по-разному. Одни частники покупали помещения столичных строе-
ний почти за бесценок на основе дружеских связей с только что возникшей мэ-
рией, другие создавали совместные гостиничные или торговые предприятия,
третьи…
      Этот третий способ был совсем не известен в стране. Как и в каждом го-
сударстве, в России тоже случались пожары. Бывали, разумеется, и поджоги,
когда кому-то хотелось скрыть следы своих преступлений. Такая практика ши-
роко известна. Но вот сжечь что-то, для того чтобы вместо этого чего-то по-
строить для себя другое что-то, такого в практике социалистического строи-
тельства ещё не было.
      Горели помещения широко известной редакции газеты "Московские Но-
вости".  Говорили, что будто бы где-то закоротило в электропроводке, никто не
видел где, никто не знал когда, но пожар случился. Бравые пожарные дружины
его успешно потушили, залив все помещения водой и пеной. Редакция сумела
восстановиться довольно быстро. Они не так и пострадали. Зато помещения те-
атрального общества, занимавшие внушительный угол здания знаменитой Пуш-
кинской площади, пришлось обнести надолго строительными лесами.
      Что крылось за строительными лесами и пожаром, простому смертному
не докладывали. Однако тайное, рано или поздно, становится-таки явным. Это
непреложный закон жизни. Вот и пешеходы, спешившие, как муравьи в разные
стороны и вечно недовольные неудобствами от ремонтных работ на Пушкин-
ской площади, в один прекрасный день вздохнули с облегчением. Угол здания
обнажился, освободившись, наконец, от сковывавших его деревянных настилов.
Перед изумлёнными взорами открылся прекрасный универмаг, поглотивший
собой все этажи бывшего клуба актёров  с его знаменитым подвальчиком, куда
Настенька любила захаживать на чашечку кофе в обеденный перерыв.
      Теперь в здание можно было попасть прямо из метро, с Тверского буль-
вара или с улицы Горького, которую, впрочем, переименовали в Тверскую ули-
цу на хорошо организованной стихийной волне переименований всего и вся, что
носило имена революционеров или сторонников революции. В самом универ-
маге появился зеркальный фонтан, зеркальный потолок, восхитительно оформ-
ленные прилавки и витрины и столь же восхитительные цены на товары. Только
тогда и стало ясно простому обывателю, что не случись пожар сам, его выгодно
было бы устроить частной компании, создавший такой фешенебельный торго-
вый центр в центре Москвы.
      Американская фирма Макдональдс тоже открыла своё первое в России
заведение у самой Пушкинской площади. Длинные многочасовые очереди вы-
страивались ежедневно, чтобы попасть в это чудо-заведение, где можно было
выпить большой стакан кока-колы через соломинку и заесть его большим или
маленьким бутербродом необычным для советского человека лишь тем, что
булка была всегда свежей, а потому не жёсткой на вкус, ломтики бекона и сыра
делались из самых хороших продуктов, которые в то время трудно было достать
в обычном магазине (лидеры "Демократического союза" бдительно следили за
тем, чтобы трудности не исчезали с московских прилавков).
      На той же улице Горького открывается парфюмерный магазин всемирно
известной фирмы "Кристиан Диор", почётным гостем которого стала супруга
знаменитого демократа Горбачёва Раиса Максимовна, к приезду которой по
мокрому от дождя тротуару простелили дорогой ковёр, дабы простая с народом
первая леди государства не замочила своих туфель, выходя из машины. Понят-
но, какие цены были в этом небольшом парфюмерном центре.
      Так менялся облик столицы, вползая в которую, иностранный спрут ос-
тавлял свои пятна в виде броских реклам на непонятных большинству граждан
языках.
      Политические баталии разворачивались в стране широко, но быстро сме-
няя друг друга. Прошло чуть более полугода после первого съезда народных
депутатов, как созвали уже второй. Он был отмечен ещё более бурными дебата-
ми, приведшими к уходу из жизни, можно сказать, прямо на поле боя главного
идеолога новой демократии Андрея Сахарова. Если бы он мог увидеть, к чему
приведёт борьба, подхваченная теми, кто поднял его имя в качестве знамени
своего наступления. Но было уже не суждено.
      За последующий год прошло ещё два съезда союзных и один Российской
Федерации. Двадцать девятого мая Председателем Верховного Совета РСФСР
был избран Борис Ельцин. Теперь ему не надо было ни падать в воду с мешком
на голове, ни сталкиваться с автомобилями. Взявши официально власть в Рос-
сии, он стал делать то же, что делал, став некогда первым секретарём Москов-
ского горкома партии – укреплять свою власть своими кадрами.
      Одно из направлений в политике нового правительства России можно
было заметить в первом распоряжении её нового министра внешних экономиче-
ских связей Виктора Ярошенко, ближайшего соратника Ельцина. Настенька уз-
нала о нём от своей сестры Верочки, которая недавно стала работать в этом но-
вом министерстве, куда попала по рекомендации соседа Николая Семёновича.
      В этот вечер Вера прибежала после работы к Настеньке на Тверскую
взволнованная чем-то необычным. Настенька после смерти Володи не могла уй-
ти жить к себе домой в Большой Ржевский, уступив мольбам родителей Володи,
которые убедили свою невестку в том, что Володя ни за что не согласился бы с
её уходом. И можно было понять приближающихся к пенсии людей, боявшихся
остаться совсем одинокими после потери единственного сына. Да и любили они
Настеньку. Удивительной она казалась им ещё девочкой.
      Чуть ли не от самых дверей Вера заговорила, с трудом сдерживаясь от
крика, так как заметила, палец, поднятый к губам сестры, означавший, что в до-
ме спит малыш:
      - У нас сегодня такое в министерстве, просто балдёжь! Я даже не знаю,
как это могло произойти. Все в шоке. Новая метла метёт по-новому, всем это
хорошо известно, однако такое никто не мог ожидать.
      А произошло вот что. Новый министр издал указ по министерству. Вот
как он гласил:
МИНИСТЕРСТВО
ВНЕШНИХ ЭКОНОМИЧЕСКИХ СВЯЗЕЙ РСФСР
31 августа 1990 года
 №1
РАСПОРЯЖЕНИЕ
  В соответствии с решениями 1 Съезда народных депутатов РСФСР и в целях
деполитизации органов управления Республики:
  1. Запрещаются все виды общественно-политической деятельности (органи-
зация партийных комитетов, сбор взносов, партийные собрания и т.д.) в рамках
Министерства внешних экономических связей РСФСР (МВЭС РСФСР) и под-
ведомственных ему организаций как в РСФСР, так и за рубежом.
  2. Не рекомендуется сотрудникам МВЭС РСФСР и подведомственных ему
организаций вступать в служебные контакты по вопросам определения тамо-
женных пошлин, выдачи лицензий и квот на экспорт-импорт, установления на-
логовых льгот и т.д. с представителями тех организаций и ведомств, которые
нарушают решения 1 Съезда народных депутатов РСФСР об отмене монополии
какой-либо партии на политическую деятельность.
      3. Разрешается приём на работу сотрудников, являющихся членами лю-
бой из политических партий, деятельность которых не запрещена Конституцией
РСФСР.
  4. Разрешается членам указанных партий участвовать в работе съездов, фору-
мов, конференций и т.д. в счет отпуска без сохранения содержания.
  Ознакомить с содержанием данного распоряжения всех сотрудников МВЭС
РСФСР и подведомственных организаций.
Министр внешних экономических связей
В.Ярошенко.
Да, это был пробный камень, вброшенный Ельциным рукою Ярошенко.
Хотелось проверить на более мелком то, что будет делаться позже по крупному.
Так, как он проводил другие эксперименты сначала в Свердловске, а потом в
Москве. Теперь, правда, масштабы стали побольше. Сам он первым вышел из
партии коммунистов, за сплочённость рядов которой ратовал два года назад на
всесоюзной партийной конференции. Вышел перед всеми, как всегда сенсаци-
онно, бросил в лицо с партийным билетом фразу, словно извинительную, что,
будучи избранным на пост Председателя Верховного Совета РСФСР, не считает
больше возможным совмещать эту должность с членством в партии.
Странно, что два года назад он так не думал, заявляя на конференции:
- … наличие отличного мнения меньшинства не разрушит, а укрепит
единство партии.
Тогда он ещё возражал против многопартийной системы и даже двухпар-
тийной, когда говорил о культе личности:
- Всё сказанное, а не предложенная некоторыми двухпартийная система,
по моему мнению, и будет гарантией против культа личности.
      И там же упрашивал не об исключении из партии, а восстановить авто-
ритет, утраченный после снятия его с партийных должностей:
      - Я остро переживаю случившееся и прошу конференцию отменить ре-
шение Пленума по этому вопросу. Если сочтёте возможным отменить, тем са-
мым реабилитируете меня в глазах коммунистов.
      Вот как пёкся о себе в партийных рядах два года назад. Да что там два?
Год назад на митинге в Лужниках беспокоился об авторитете партии, требовал
проведения внеочередного двадцать восьмого съезда, чтобы переизбрать состав
Политбюро. Так вот же он этот съезд. Требуй перевыборов. Борись за чистоту
рядов партии. Ведь убрали уже из состава руководства главного врага Лигачёва.
       Ан нет. Понял, что тут лидерство захватить самому не удалось. Вот и
расстался с партией, призвав своим примером других сделать то же самое, ре-
шив для себя подобраться к Олимпу власти с другой стороны, так сказать, с
чёрного хода, чтоб не сразу заметили.
       Но Горбачёв тоже не лыком шит – плетёт свою паутину, расставляет
свои капканы. Видит, что замышляет Ельцин, понял, что не захотел он идти с
ним в одной упряжке, а точит нож за спиной, и стал готовиться к борьбе с пре-
давшим его соратником, которого сам же вытаскивал из сибирской глубинки,
надеясь на верноподданническую преданность.
      Прежде всего, решил он, что спасение его самого в президентстве. Раз
партийная власть успешно чахнет под его руководством, то нужно закрепиться
в должности Президента страны, которой никогда здесь не было, но будет, коли
нужно. Никто в стране не понимал, для чего нужен президент, но на внеочеред-
ном третьем съезде народных депутатов СССР 13 марта Горбачёва провозгла-
шают в новой ипостаси, исходя из простой народной мысли: чем бы дитя ни
тешилось, лишь бы не плакало. Хочется Горбачёву называться президентом и
чёрт с ним, пусть зовётся так, только сделай же что-нибудь хорошее для людей.
      Но у президента теперь иная мысль: как усидеть на новом троне. Нужна
новая команда, чтоб не подвела в нужный момент. Для этого пришлось подыс-
кивать себе близких людей не по силе духа, а по слабости характера, то есть та-
ких, кто не смогут претендовать на популярность в народе, а, стало быть, не
станут лидерами в своих интересах, подобно Ельцину. Второго такого промаха
допускать Горбачёв не мог. Поэтому много сил пришлось потратить на четвёр-
том съезде депутатов трудящихся, чтобы вице-президентом избрали не того, с
кем согласилось бы большинство, а именно Янаева, который уж точно не пре-
тендовал на популярность.
      Пришлось вкладывать много энергии в представление кандидатуры:
      - Я представляю так, что в обязанности моего заместителя будет входить
широкий круг вопросов... И в связи с этим товарищ Янаев, будучи опытным по-
литиком, как нельзя лучше подходит к тому, чтобы рекомендовать его на этот
пост. Те, кто с ним в последние годы соприкасался, очевидно, согласятся со
мной, что это человек, который уже сложился, что он зрелый политик, хорошо
ориентируется в политических вопросах, человек с твёрдыми принципами, ак-
тивный сторонник перестройки и активный её участник. Надеюсь, что съезд
поддержит моё предложение и окажет доверие, избрав моим заместителем то-
варища Янаева.
      Но Горбачёву теперь не подчинялись, как пять лет назад, и попросили
предложить несколько кандидатур для выбора, на что он ответил, жёстко делая
упор на своё право выбора, а не съезда:
      - Я могу сказать, что в данном случае такая постановка вопроса не может
считаться правильной и приемлемой. Такие требования ко мне и тем более ка-
кой-то нажим на съезд, думаю, неправомерны. Речь идёт о том, что на этом по-
сту должен быть человек, которого выбирает и называет Президент. И было бы
даже странно, если бы Президент вышел и начал сейчас перед вами рассуждать:
я, мол, не знаю, давайте поговорим, хороших людей много. Давайте вносить
предложения, сказали бы мне, делайте ваш выбор. Я делаю выбор. Прошу это
рассматривать как моё конституционное право, а также как то, что идёт процесс
формирования команды Президента, которому придётся отвечать за всё, что она
берёт на себя.
      Попросили пояснить, по каким критериям делался такой выбор. Горба-
чёв, объяснял, не сдавая своих позиций:
      - Я, кажется, уже сказал. Первое – это зрелый политик, способный участ-
вовать в обсуждении и принятии важных, крупных решений государственного
масштаба. Для этого он подготовлен. Второе – это человек, который знает на-
правления внутренней политики и основательно знаком с направлениями внеш-
ней политики. Третье – это человек, который привержен политике перестройки,
обновлению нашего общества. По-моему, о нём достаточно сказано. Ещё я це-
ню в товарище Янаеве умение вести диалог, общаться, слушать других. Это его
сильная сторона.
      И вот тут был задан вопрос, который очень скоро обрёл огромное значе-
ние. 
      - Мы все ходим под Богом, все смертные. Скажите, пожалуйста, видите
ли вы товарища Янаева на посту Президента, своим преемником?
      Горбачёв ответил на этот хитрый вопрос так же хитро уклончиво, хотя
истинный ответ тоже знал, но не мог высказывать, предрешая будущие собы-
тия:
      - Я вижу его сейчас на посту вице-президента. Причём готов сказать, что
появятся завтра какие-то привходящие обстоятельства - и товарищ Янаев будет
уверенно вести дело. Это надёжный человек.
      Тогда слово, как и полагается, предоставили самому Янаеву, который,
выходя к трибуне несколько нервной от сильного волнения походкой, рассказал
о себе, что мог. Пятьдесят три года, два высших образования – сельскохозяйст-
венное и юридическое, кандидат исторических наук, работал секретарём обкома
комсомола, двенадцать лет возглавлял Комитет молодёжных организаций
СССР, в 1980 году стал заместителем председателя Союза советских обществ
дружбы с зарубежными странами, последнее время работал председателем
ВЦСПС, имеет жену, двух дочерей, внука.
      Неплохая карьера. Можно было бы никуда больше не стремиться. Да он
и не рвался в общем-то. Вся беда состояла в том, что сам кандидат узнал о пред-
стоящем повышении в ранг вице-президента неожиданно и не смог даже при-
выкнуть к такой мысли.  И тут, как школьнику, ему задают каверзный вопрос.
Просят назвать тему кандидатской диссертации. Это, конечно, неспроста. Но
отвечать нужно и он говорит:
      - С удовольствием называю тему диссертации. Моя диссертация была
посвящена проблемам троцкизма и анархизма. Защищал я её в Москве, в Инсти-
туте международного рабочего движения. По-моему, ни одного чёрного шара я
не получил. Год защиты, по-моему, или 1976, или 1977. Я волнуюсь. Будем счи-
тать – 1976 год.
      И  опять вопрос. Теперь посерьёзней. Это тебе не в партию или комсо-
мол вступать, где при приёме вопросы задавали для проформы, чтоб только
создать видимость солидности. Тут начались вопросы с пристрастием.
      - Вы сказали о политическом хаосе в стране и необходимости восстанов-
ления уважения к Конституции. Скажите, пожалуйста, какими средствами и ме-
тодами вы предполагаете бороться за уважение к Конституции и с политиче-
ским хаосом в стране? Это первый вопрос.
      - Я полагаю, что должен бороться против политической вакханалии и
политического нигилизма, которые творятся в стране, законными демократиче-
скими методами, побуждая граждан уважать закон. Это главное. Никаких ре-
прессий. Если кто-то хочет сейчас сказать, что, мол, Президент берёт кота в
мешке, чтобы с его помощью наводить какой-то драконовский порядок, то это
всё ерунда. У нас с Президентом (думаю, он согласится) есть одна общая пси-
хологическая черта – ни он, ни я не приемлем насилия.
      Выступая, Янаев начинал отходить от первого страха и теперь даже по-
зволил себе шутку:
      - Да, я жёсткий с оппонентами. Да, я – человек, который готов отстаивать
свою точку зрения. Да, я – человек, который готов доказать или попытаться до-
казать – удачно или неудачно – свою точку зрения, за что и получил от товари-
ща Полторанина такое почётное звание – "белый рояль в кустах". Думаю, с при-
вычным товарищу Полторанину изяществом в следующий раз он придумает для
меня музыкальный инструмент поменьше, чтобы его легче было переносить.
Повторяю, никакой диктатуры, только уважение к закону.
      И, совсем осмелев, Янаев продолжал шутить, не смотря на всю неприят-
ность следующего заданного ему вопроса тем же инквизитором:
      - Второй вопрос. Когда вы шли к трибуне, мне показалось, что в ваших
движениях некоторая заторможенность. Скажите, пожалуйста, товарищ Янаев,
как у вас со здоровьем? Нам небезразлично, какое здоровье у нашего вице-
президента.
      - Вы знаете, жена говорит, что у меня хорошее здоровье... Я болею всеми
теми болезнями, которыми болеют настоящие мужчины. Нормальный мужик,
уверяю вас...
      Шутка, вызвавшая смех и аплодисменты в зале не помогла. При голосо-
вании противников Янаева оказалось больше, чем допускалось для избрания.
Так что пришлось Горбачёву снова брать слово в поддержку своего протеже:
      -  Я согласен с решением, которое приняли депутаты по итогам голосо-
вания. Думаю, так и должно быть, чтобы не возникало поводов для спекуляций
любого рода и сорта. Но на этом съезде надо решить вопрос о вице-президенте,
потому что в ближайшее время придётся решать много кадровых вопросов.
      Надо действовать, чтобы мы на "переключении скоростей", на формиро-
вании новой, так сказать, команды не задержались. У нас, откровенно говоря,
это последний шанс, если руководство не обеспечит перелома – его надо уби-
рать с политической арены. Думаю, эту задачу решают другие силы, которые
хотели его убрать в начале съезда, но это у них не получилось. Но мы не долж-
ны преподнести им подарок своей неорганизованностью, нерешительностью на
следующих этапах. То, что против товарища Янаева проголосовали всего 583
человека, или 25 процентов от общей численности, позволяет мне еще раз по-
просить уважаемых депутатов согласиться с моим предложением.
      Я вновь вношу кандидатуру товарища Янаева для избрания вице-
президентом. Эта кандидатура по личным, политическим, деловым качествам,
по зрелости своей подходит. Налицо борьба в обществе, и я хочу, чтобы в этот
труднейший поворотный момент рядом был человек, которому я полностью до-
веряю. Прошу обсудить.
      При повторном голосовании кандидатура Янаева прошла. Но это уже
была одна из немногочисленных побед Горбачёва на политической арене собст-
венного государства. Между тем крупные изменения начались в стане социали-
стического лагеря.
      В октябре 1989 года Венгрия объявляет себя свободной демократической
республикой без влияния коммунистов на правительство. В начале ноября пада-
ет Берлинская стена, разделявшая восточную и западную части Берлина. В де-
кабре "бархатная революция" в Чехословакии завершается падением коммуни-
стического правления и избранием бывшего диссидента Вацлава Гавела Прези-
дентом страны. В том же месяце предан казни глава коммунистического прави-
тельства Румынии Николай Чаушеску. В январе девяностого года Национальная
ассамблея Болгарии на два месяца раньше, чем СССР, голосует за отмену статьи
Конституции о руководящей роли партии. Одиннадцатого марта Литва провоз-
глашает свою независимость от Советского Союза.
       В ночь со второго на третье октября происходит историческое объеди-
нение Восточной и Западной Германий, точнее проглатывание Германской Де-
мократической Республики капиталистической Германией, ибо никакого равен-
ства или свободных выборов или референдумов не намечалось. Горбачёв сдавал
всё подчистую без каких-либо оговорок и условий. Вопрос о Германии обсуж-
дался им с президентом США Бушем в общих чертах ещё 3 декабря 1989 года
во встрече на Мальте. В кармане Горбачёва тогда лежал меморандум, подготов-
ленный советскими и германскими экспертами, в котором предлагалось: "объе-
динение Германии должно быть окончательным продуктом постепенной транс-
формации политического климата в Европе, когда оба блока – НАТО и Варшав-
ский договор – будут распущены или объединены по взаимному согласию".
      Но Горбачёв, как всегда, сделал всё по своему,  заявив обтекаемо, что
Советский Союз не будет мешать общеевропейскому процессу и стоит за созда-
ние общеевропейского дома. Встретившись через полгода на Кавказском ку-
рортном побережье с канцлером Гемании Колем, Горбачёв подтвердил своему
другу, что никаких возражений против объединения Германий не имеет. И объ-
единение произошло практически без условий, лишь с обещанием со стороны
Германии построить дома для советских военнослужащих в России. Блок НАТО
сохранился, Варшавский договор распался.
       Спешным порядком выводились советские войска из европейских стран,
селились на просторах Родины в палатках и временных сооружениях, бросая за
собой на произвол судьбы  оборудование, технику, плацдармы, стоившие ог-
ромных денег, крови и пота советских людей.
      Горбачёв всего этого будто бы не видел.
      9 декабря лидер оппозиционной некогда "Солидарности" Лех Валенса
избирается Президентом Польши. А 17 марта следующего года в Советском
Союзе проводится всенародный референдум по вопросу быть ли Союзу еди-
ным, хотят ли этого народы огромной страны. Все почти хотели и ответили
"да". Народ не представлял себе другой жизни и не хотел. Но это народ.
      12 июня лидер оппозиции в Советском Союзе Борис Ельцин избирается
Президентом Российской Федерации. В этом же месяце Словения и Хорватия
объявляют о своём отделении от Югославии.
      Настенька устала следить за водоворотом политических событий, кото-
рые демонстрациями протеста проходили всё время мимо их музея Николая
Островского на Тверской улице. Пробираясь сквозь толпы спекулянтов, бук-
вально не дававших возможности спокойно идти по подземным переходам, она
старалась не видеть опротивевшие обложки порнографических журналов и
столь же безвкусных по внешнему виду и внутреннему содержанию массовых
листовок, каких-то невероятных газетёнок со странными названиями, религиоз-
ных книжонок, гороскопов, брошюрок с гаданиями по руке и другим частям те-
ла, билетов в новые театры на бездарнейшие спектакли, на которые можно было
идти, только при большом желании увидеть обнажённых актёров, за что, собст-
венно, и брались деньги от посетителей.
      Успокаивалась она всякий раз при входе в музей, где её сразу охватывала
тишина и умиротворённость, торжественное спокойствие. Время здесь останав-
ливалось и можно было вздохнуть спокойно, отдышаться от наружного бурле-
ния бестолковщины, как любила называть всё это Настенька. Узнав, что до пер-
вой намеченной экскурсии ещё есть время, она шла в хранилище фондов, где
вместе с Татьяной Евгеньевной и Евгением Николаевичем садились пить чай и
разговаривать. От политики уйти было трудно в таких случаях, но Татьяна Ев-
геньевна всегда в сердцах прерывала их, говоря со смехом в голосе, но возму-
щённо:
      - Опять вы за своё. Надоела уже эта политика. Расскажи, Настенька,
лучше о своём Женечке. Что он ещё у тебя отчебучил? В садик-то пошёл уже?
      Настенька любила рассказывать о сыне и с удовольствием подхватывала
эту тему:
      - А мы его и не собираемся отдавать в садик. Свекровь не работает и ду-
мать не позволяет, чтобы куда-то отдавать его.
      - Так он же у вас вырастет эгоистом.
      - Я тоже так говорю, но бабушка Женечки говорит, что сумели же они
воспитать Володю хорошим человеком, сумеют и внука сделать не хуже.
      - Ребёнку нужен отец и братья и сёстры.
      Это уже комментировал Евгений Николаевич, отрываясь от архивных
бумаг. За два года работы в музее он успел узнать много нового из биографии
Островского и теперь пытался выяснить подробности появления романа "Как
закалялась сталь". Время от времени в центральной прессе появлялись его ста-
тьи, в которых он всегда давал неопубликованные ранее страницы романа со
своими мыслями по этому поводу. Всегда проводил параллели между сего-
дняшними днями и временем, в котором жили герои романа и его автор.
      - Но, - говорил Инзубов, - с каждым днём всё труднее пробивать статьи
об Островском. Всех интересуют события только сегодняшние  или, если это
критика коммунистов. Проявляют интерес к настоящей истории только "Совет-
ская Россия", "Учительская газета" да "Советский воин". Пришёл на днях в ре-
дакцию "Советской культуры", так там и смотреть материал не стали. "Вы что, -
говорят, - не понимаете, какое сейчас время? Кому какое дело до коммуниста
Островского? Это вчерашний день".
       Настенька молча смотрела на Евгения Николаевича, делая попытку уло-
вить в его взгляде скрытый смысл сказанных бегло слов "Ребёнку нужен отец". 
Но Инзубов смотрел в свои бумаги и, почти не поднимая головы, подносил
чашку с чаем к губам, продолжая читать и разговаривать одновременно.
      - Грех вам жаловаться, Евгений Николаевич, - укоризненно сказала
Кузьмина, поднимая свои большие глаза на сотрудника, - удалось же нам издать
уникальный трёхтомник писателя со всеми вашими комментариями и со всеми
письмами, которые раньше не публиковались? Это же успех.
      - Да, но хотелось бы больше узнать правды, а это возможно, только если
привлечь внимание как можно большего числа людей к этой проблеме.
      - Это для вас она проблема, а для других проблема – где колбасу достать,
- коротко отпарировала Татьяна Евгеньевна.
      Разговор этот происходил в июне тысяча девятьсот девяносто первого
года. В это время Горбачёв раскручивал идею подписания нового союзного до-
говора, по которому каждая республика наделялась бы полным набором демо-
кратических прав, которые не только не были понятны простому человеку в
любой республике, но и не нужны были. Эти проблемы прав беспокоили лишь
тех, кто держал или хотел держать портфели власти. Вот у них-то это было на
большом взводе. Им-то, власть предержащим, приходилось бегать по запутан-
ным тропкам джунглей большой политики и грозно рычать, оскаливаясь, на
противников, которые сами были не беззубыми и тоже умели порыкивать. От-
того, кто кому пасть перегрызёт, зависело, кто в джунглях будет хозяин. Вряд
ли эта грызня могла повлиять на жизнь самих джунглей в лучшую сторону, но
особи сбивались в стаи, поддерживая то одного, то другого клыкастого.
       Двадцатого июня в Берлине, уже ставшем городом одной только Герма-
нии, министр иностранных дел Советского Союза Бессмертных, только что воз-
вратившись из американского посольства, где проходили переговоры с Госу-
дарственным секретарём США Бейкером, начал беседу с министром иностран-
ных дел Кипра, когда вдруг срочно был приглашён к телефону. Звонил Бейкер и
взволнованным голосом попросил срочно приехать для неформальной беседы и
так, чтобы, по возможности, никто об этом не знал.
      Волнение партнёра передалось и Бессмертных. Прервав беседу с пред-
ставителем Кипра под благовидным предлогом, извинившись, министр чёрным
ходом покинул посольство и помчал машину напряжёнными берлинскими ули-
цами туда, откуда совсем недавно уехал.
      В тихой комнатке, оставшись наедине с советским министром, Бейкер
сказал:
      - Я только что, после нашей сегодняшней беседы, получил из Вашингто-
на информацию. Как я понимаю, она, очевидно, основана на данных разведки и
говорит о том, что в Советском Союзе может быть совершена попытка смеще-
ния Горбачёва с поста Президента.
      Внимание к себе притягивал загадочный листок бумаги в руках у Бейке-
ра, пояснявшего советскому министру:
      - Данные подтверждаются полученной шифровкой. Понятно, что дело
это сугубо деликатное, и нам нужно как-то такую информацию передать в Мо-
скву. По нашим данным в смещении будут участвовать…
      Тут Бейкер заглянул в листок бумаги и стал называть фамилии:
      - Павлов, Язов, Крючков…
      Бессмертных был ошарашен и не запомнил, были ли названы ещё фами-
лии. 
      - И это очень срочный вопрос. Его нужно сейчас же довести до сведения
Горбачёва, - продолжал Государственный секретарь. – У вас есть прямая, со-
вершенно защищённая связь с президентом?
      - У меня такой связи нет, - вынужден был сознаться министр. – Есть вы-
сокочастотная связь, но она под контролем КГБ.
      - Это не годится. Тогда давайте воспользуемся связью американского по-
сольства. Мы поручим это нашему послу Мэтлоку. С ним уже связываются. А
вы позвоните Черняеву, чтобы он обеспечил срочно приём информации. Таким
образом Горбачёв получит те же сведения, что я вам передал. Это абсолютно
надёжно и никто ничего не перехватит.
      Бессмертных поспешил в машину и уже через полчаса, наскоро свернув
беседу с министром Кипра, звонил Черняеву в Москву:
      - Анатолий Сергеевич, я звоню из Берлина.
      Кратко передав суть разговора с Бейкером, сказал:
      - Если попросится на приём посол США Мэтлок, то примите, не откла-
дывая. 
      - Какое совпадение, Александр Александрович, - послышался голос в
трубке, - Как раз он уже попросился и мы его принимаем.
      Двадцать второго июня министр иностранных дел СССР Бессмертных
уже был в Москве и возлагал вместе с Горбачёвым венки к могиле "Неизвестно-
го солдата" в годовщину нападения фашистской Германии на Советский Союз.
Горбачёв, как полагалось, подошёл к венку, положенному от его имени, и по-
правил на нём ленточку. Странно было, что именно в Германии за два дня до
этого разведка и дипломатия США пеклись о безопасности советского прези-
дента. Но странность не замечалась действующими лицами. После возложения
венков они встретились в кабинете президента.
      Бессмертных поинтересовался, получил ли Горбачёв нужную информа-
цию. Получил. Тогда рассказал, что сам узнал. Горбачёв поблагодарил за ис-
кренность и добавил:
      - Всё в порядке. Я с ними круто поговорил. Надолго запомнят.
      Опасность заговора миновала. Помогли общие усилия. Одно было уди-
вительно в этой истории, что о готовившемся заговоре ничего не знали его буд-
то бы главные исполнители: Павлов, Язов, Крючков…
      Однако идеи заговора продолжали жить. Гавриил Попов с товарищами
по партии рассматривают у себя в закрытых от постороннего глаза помещениях
варианты будущего заговора и возможные при этом контракции, которые будут
ими предприниматься против заговорщиков. Знают об этих проектах переворо-
та и другие.
      Оно и понятно. Обстановка в стране напрягалась. Экономические про-
блемы росли, как грибы после майского дождя. Именно в мае, когда по стране
прокатились знаменитые шахтёрские забастовки, специально организованные и
оплаченные теневой оппозицией, Горбачёв вынужден был подписать Указ, в
котором констатировалось:
      "народное хозяйство находится в критическом состоянии. Падает
производство, национальный доход уже сократился на 10 процентов. Раз-
рушение хозяйственных связей реально грозит остановкой тысяч предпри-
ятий. Без работы могут остаться миллионы людей. Обстановка требует
особых действий...» В этой связи Указ вводил в угольной, нефтяной, газо-
вой, химической и нефтеперерабатывающей промышленности, металлур-
гии некоторые меры особого режима работы.
      Понимая чрезвычайный характер обстановки, Кабинет Министров СССР
15 июня 1991 года принял постановление "Об организационных мерах по разра-
ботке производственных программ и прогнозов социально экономического раз-
вития предприятий, регионов, республик и Союза ССР на 1992 год в условиях
формирования рыночных отношений".
      В ответ на это постановление, стремившееся консолидировать силы в
борьбе с экономическим развалом в стране, Председатель Совета Министров
РСФСР Силаев рассылает всем предприятиям на территории республики, Сове-
там народных депутатов, концернам, ассоциациям и союзам постановление не
выполнять на территории РСФСР принятое Кабинетом Министров СССР реше-
ние.
      Так раскручивалась война между самоопределяющимися республиками и
Союзным центром. К Горбачёву обратились с вопросом, что же делать в такой
ситуации.
      - Разбирайтесь сами. Это ваши проблемы. Находите консенсус.
      У него были более глобальные проблемы: как сделать новое объединение
республик, чтобы оно не было похожим на старое, но во главе по-прежнему ос-
тавался Горбачёв.
      23 июля для обсуждения проекта Договора в Ново-Огарёво прибыли ру-
ководители делегаций республик, члены Союзного правительства. В повестку
заседания включили пять вопросов:
     - Членство в Союзе.
- Союзный бюджет и налоги.
- Собственность.
- Верховный Совет.
- Конституционный суд.
      Ну вот, дорогой мой читатель, очень хочется мне поприсутствовать на
этом заседании. Любопытно всё-таки послушать, как же наши руководители
разговаривают друг с другом, когда нет ни телевизионных камер, ни микрофо-
нов радиостанции "Маяк" или "Юность". Да и совещание было не рядовым в
судьбе нашего Отечества. Послушаем же.
      Горбачёв. У нас всё время проявляется такая тенденция. Вроде мы дого-
вариваемся, а расходимся – и начинаем размывать, о чём уж договорились.
Пришло время полной ясности. Второе. Приверженность Союзу как федерации.
Третье. Судьба России в значительной мере определяет будущее Союза.
      Я чувствую опасные тенденции. Нам нужно быстрее завершать Договор.
      Каримов. Откуда этот текст? Мы семнадцатого договорились о другом.
      Горбачёв. Как это откуда? Ты же помнишь, мне поручили, как всегда,
учесть замечания...
      Зачитывается текст, который обсуждался семнадцатого июня, где было
больше погрешностей, чем в новом проекте, и не были учтены некоторые заме-
чания республик.
      Опустим долгий спор о том, тот ли это текст и те ли внесены замеча-
ния. К консенсусу, о котором мечтал Горбачёв так и не пришли. Речь зашла о
налогах.
      Дементей. Если я не участвую в образовании союзной собственности хо-
тя бы через свои 2 процента, через 2 копейки, которые на мою долю, как граж-
данина, приходятся, то я приеду в Казань – я чувствую себя инородцем, я прие-
ду в Крым – я себя чувствую посторонним. Он приедет ко мне в Белоруссию и
тоже будет чувствовать себя посторонним.
      Спор перервался для приёма пищи, после чего обсуждение возобнови-
лось. Но и ели, оказывается, не вместе. О чём не применул сказать обиженным
тоном президент.
      Горбачёв. Вы там выпивали, закусывали, а мы работали. Предложение
такое: Анатолию Ивановичу, Борису Николаевичу, Ивану Степановичу порабо-
тать над формулой о налогах, в которой было бы чётко сказано, что это дело на-
ходится под контролем, открытое на всех стадиях до фиксированного процента
в каждом случае. Далее: О войне законов.
      О структуре и составе Верховного Совета. Особое мнение Татарии: "Та-
тарская АССР как суверенная республика, принявшая официальное решение о
непосредственном самостоятельном подписании Союзного договора, заявляет о
своем праве на полную квоту депутатских мест в Совете Республик Верховного
Совета Союза ССР".
      Шаймиев. У нас другой позиции нет.
      Разгорается спор между Шаймиевым, Плющём, Назарбаевым, Ревенко и
Горбачёвым, который завершается последним:
      Горбачёв. Ревенко проявляет здесь качества, которые присущи великому
украинскому народу – адресовать всю эту проблему Борису Николаевичу и то-
варищу Шаймиеву. Как они договорятся, так и будет. Да?
      Спор опять возвращается к отношениям между республиками.
      Горбачёв. Ну, товарищи, я знаю, Соломона среди нас нет. Моя миссия
состоит в том, чтобы вы не потеряли сегодняшнего настроения. Мы очень близ-
ки к подписанию, еще один шаг...
      Обсуждается процедура подписания, которую подготовили две рабочие
группы под руководством Шахназарова и Ревенко, где всё до деталей расписы-
вается – от рассадки глав делегаций до бумаги, на которой должен быть напеча-
тан текст Договора, от выпуска специальных почтовых марок до сувениров для
участников церемонии... Горбачёв думает, что теперь всё в порядке.
      Второго августа он выступил по телевидению и сообщил, что руководи-
телям делегаций, уполномоченным Верховными Советами республик, было на-
правлено письмо с предложением открыть Договор для подписания 20 августа.
Письмо было направлено и тем республикам, которые ещё не определили свою
позицию. Затем он сказал, что первыми подпишут Договор делегации Россий-
ской Федерации, Казахстана и Узбекистана.
      - Итак, – сказал торжественно уверенный в себе и успехе предприятия-
глава Советского Союза, – мы вступаем в решающий этап преобразования на-
шего многонационального государства в демократическую федерацию равно-
правных советских республик. Что означает для жизни страны заключение но-
вого Союзного договора? Прежде всего, это – реализация воли народа, выра-
женной на референдуме семнадцатого марта. Договор предполагает пре-
образование Союза на основе преемственности и обновления.
      Сохраняется союзная государственность, в которой воплощён труд мно-
гих поколений людей, всех народов нашего Отечества. И вместе с тем – созда-
ётся новое, действительно добровольное объединение суверенных государств, в
котором все народы самостоятельно управляют своими делами, свободно раз-
вивают свою культуру, язык, традиции.
      Кстати, дорогой читатель-свидетель описываемых событий, мне, на-
пример, до сих пор трудно себе представить, какие же именно принципиально 
новые свободы во взаимоотношениях между государствами хотел ввести Гор-
бачёв. Почему только теперь объединение должно было стать "действитель-
но добровольным"? Словно в двадцать втором году Союз создавался насильно.
Словно не было записано в конституции о добровольном выходе любого из чле-
нов Союза. Теоретически всё было так же, как предлагал снова Горбачёв. Но
кто мог гарантировать, что и новый Союз государств на практике не испош-
лит теорию? Если же дело лишь в практике, то какой смысл тратить деньги
на новое объединение, когда можно, используя старое, продумать гарантии его
правильного воплощения в жизнь? Дешевле и хребты никому ломать не надо.
Но тогда какой же новатор будет Горбачёв? Вот что его беспокоило, когда
он продолжал говорить: 
      ...Конечно, не следует упрощать дело. Договор предусматривает значи-
тельную реконструкцию органов власти и управления. Потребуется разработать
и принять новую Конституцию, обновить избирательный закон, провести выбо-
ры, перестроить судебную систему. Пока этот процесс будет разворачиваться,
должны активно действовать Съезд народных депутатов, Верховный Совет
СССР, правительства, другие союзные органы. ...Мы встали на путь реформ,
нужных всей стране. И новый Союзный договор поможет быстрее преодолеть
кризис, ввести жизнь в нормальную колею. А это – думаю, вы со мной согласи-
тесь, – сейчас самое главное.
      Выступил Горбачёв так и на следующий день вылетел c семьёй в Крым,
сказав на прощание своему вице-президенту тепло и по-доброму:
      - Ты остаёшься на хозяйстве.
      Двухнедельный отдых на южном берегу Крыма обещал быть приятным.
Местечко Форос, находящееся на самой оконечности знаменитого на весь мир
курортного побережья, отличается большим числом солнечных дней, но и силь-
ными ветрами, которые начинаются обычно в середине осени, чтобы практиче-
ски не кончаться до поздней весны. Август же, когда приехала чета Горбачёвых,
мог гарантировать по крайней мере много солнца и тёплое море. Место, правда,
проклятое во время строительства той самой дачи, на которую прибыл прези-
дент. Проклинали его по нескольким причинам.
      Начали проклинать, когда приступили к планировке местности под дач-
ные строения. Район-то был совершенно диким. Кругом скалы, да шибляковые
кустарники. А требовалось создать райский уголок. Райский почти в том смыс-
ле, что уголок Раисы Горбачёвой, поскольку принимала работы от строителей и
устроителей уюта именно она, когда в гневе повырывала с корнем высаженные
цветы, привезенные из знаменитого Никитского ботанического сада, и потребо-
вала заменить их другими, которые ей были больше по вкусу. Вот тогда садов-
ница и плакала, посылая мысленно проклятия на голову несносной хозяйки.
      Но эти её проклятия были уже не первыми после строителей и после то-
го, как всё место стало проклятым. И дело было совсем не в том, что в диких
местах приходилось корчевать деревья, привозить плодородную землю издале-
ка, устраивать пляж с подземными подходами к нему, высаживать новые дико-
винные растения. Проклято место было по причине грустной и даже ужасной
истории, которая произошла здесь же в период строительства дачи.
      Возможно, ничего бы и не случилось, не будь сама идея строительства
опорочена тем, что будущий хозяин заявил скромно в газете "Аргументы и фак-
ты" о том, что он де настолько скромен, что никогда своей дачи не имел. Он не
сказал там, что ему, как много лет партийному руководителю, и не нужна была
своя дача при наличии множества государственных дач с полным обслуживани-
ем в различных местах страны; и вот это бахвальство своей ложной скромно-
стью во время строительства сверх дорогой государственной дачи, предназна-
чавшейся именно для Горбачёва, очевидно, оказалось причиной происшедшего,
хотя ни сам Горбачёв, ни его жена Раиса никакого непосредственного отноше-
ния к тому точно не имели.
      А произошло вот что. Случай, сразу говорю, кошмарный. Из Москвы
шестнадцатилетнюю Аннушку родители отправили к тёте в Евпаторию в связи
с успешной сдачей школьных экзаменов. Поезд из Москвы шёл прямой, в Евпа-
тории тётя готова была встретить племянницу, так что переживать будто бы
было не о чем. Села Аннушка в купейный вагон и стала считать столбы в доро-
ге. Но тут подсели к ней солдатики внешности азиатской, то есть были они из
Средней Азии. Разговорились с красивой девушкой и рассказали, что едут из
отпуска в свою строительную часть на южном берегу Крыма, где всё удиви-
тельно прекрасно – море, лес, горы. Не умолчали о том, что занимается их часть
строительством важного государственного объекта. Но тайну не выдали, не ска-
зали, что строят дачу Горбачёву. Да, может, и сами не знали.  Словом, расписа-
ли молодой леди все прелести побережья Чёрного моря, внеся в это и таинст-
венность, увеличивая значимость своих собственных персон, и стали уговари-
вать её съездить с ними на денёк посмотреть, а оттуда через Севастополь или
Ялту отправиться в свою захудалую Евпаторию, где ничего, кроме мелкого
пляжа да ветра нет. Как так получилась, но согласилась девушка.
      Прибыли они в Ялту, а оттуда солдатики взяли такси да помчали по об-
водной дороге, минуя Алупку, Симеиз, гору Кошка, в сторону Фороса. Дорога
действительно показалась Аннушке сказочной: слева море, режущее глаза голу-
бизной гладкой поверхности. Справа горные вершины с зубцами Ай-Петри, по
обеим сторонам шоссе сосны да кипарисы. Смеялась Аннушка, радовалась, сча-
стлива была красоту такую наблюдать впервые в жизни. Но длилось это не так
долго.
      Такси бежит быстро. Около часа любовалась пейзажами, но вот уже и
санаторий Форос проехали. Скалы справа подступили совсем к дорожной поло-
се. Тут и попросили остановить солдатики. И повели они Аннушку в горы
узенькими тропками показать самое красивое место, где можно будет поесть,
передохнуть и назад отправиться, так как им скоро в часть надо.
      Пришли в какую-то пещеру за огромной скалой. Страшно стало в ней
Аннушке, но солдатики предложили утолить жажду вином, а голод пищей, что
припасли в своих вещмешках. Закончили трапезу и… – не узнать было солдати-
ков. Вытащили из-за скалы железную проволоку, окрутили руки девушки и, как
ни отбивалась она, как ни кричала голосом диким, приковали красавицу к кам-
ню большущему да стали по очереди насиловать. Получив удовольствие, сколь-
ко хотели, не отпустили её, хоть и стала она умолять их об этом, а оставили но-
чевать, успокаивая, что не бросят её, а придут снова.
      Поздно приходит ночь в летние месяцы, но пришла-таки и охватила ры-
дающую Аннушку своими чёрными страшными крыльями. Это летучие мыши
её не боятся, носятся в темени, играючись, словно ведьмы маленькие. А город-
ская девушка, истомившаяся от ласк насильственных да от бесконечных попы-
ток вырваться из тисков проволочных, теперь сжималась от ужаса перед насту-
пившей ночью, перед лесными шорохами, которых никогда не слышала, да ле-
тающими тенями, которых никогда прежде не видела.
      Обезумела девушка к утру от страха и мыслей, что теперь с нею может
случиться.  Пришли солдатики на следующий день, завтрак с собой принесли,
чай солдатский, и никто им не кричал навстречу, не бился в безумной злобе.
Смирилась Аннушка с судьбой, разум ничего не воспринимал. Ну, солдатам то
и нужно было. Покормили человека не человека, а зверушку какую-то, наслади-
лись любовью звериной же и ушли к себе дачу Горбачёву строить. За этими
солдатиками потянулись их дружки, что по большому секрету узнавали о бес-
платной женщине в горах. И поднимались они в горы не как люди – открыто,
свободно, а подобно волкам – таясь и прячась, чтоб утолить животную свою по-
хоть.
      Шли дни, месяцы. Те солдаты, если можно их так называть, что привезли
Аннушку, уехали к себе домой, а другие продолжали наслаждаться любовью в
пещере. И всё же, сколько верёвочка ни вьётся, а конец найдётся. Заметил-таки
один командир, что носят куда-то солдаты пищу из столовой. "Кому?" - спра-
шивает. Те, естественно, не растерялись: "Да там собака есть, подкармливаем".
Удивился командир, а потом и не поверил, решил сам посмотреть. Проследил за
одним солдатом и обнаружил безумную Аннушку.
      Тогда-то всё стало выясняться, да расследоваться. Тогда только узнали
несчастные родители, куда пропала их дочь непутёвая. А то и представить себе
не могли, где искать её живой или мёртвой. Большой шум был и множество
проклятий на это место.
      Скалу, за которой пряталась пещера, и что скрывала все крики узницы,
назвали люди Аннушкой. Солдатиков тех первых Николай Николаевич Перед-
ков, которому поручили это ужасное дело, нашёл, и осудили их гораздо строже,
чем товарищей, что потом пользовались Аннушкой, но только ей от этого легче
не стало, и проклятие на этом месте так и осталось, что скоро подтвердилось и с
самим Горбачёвым. Печально знаменитым стало для него это место, последним
прибежищем, куда приехал он ещё Президентом СССР.
      19 августа вся многомиллионная страна Советский Союз была возбужде-
на внезапным сообщением по радио и телевидению о том, что есть люди, кото-
рые решили покончить с вакханалией в стране.
      Голоса дикторов зачитывали:
      - Соотечественники! Граждане Советского Союза!
      В тяжкий, критический для судеб Отечества и наших народов час обра-
щаемся мы к вам! Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность!
Начатая по инициативе Михаила Сергеевича Горбачёва  политика реформ, за-
думанная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократи-
зации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик. На смену перво-
начальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние.
Власть на всех уровнях потеряла доверие населения. Политиканство вытеснило
из общественной жизни заботу о судьбе Отечества и гражданина. Насаждается
злобное глумление над всеми институтами государства. Страна по существу
стала неуправляемой.
      Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая только что
появившиеся ростки демократии, возникли экстремистские силы, взявшие курс
на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой
ценой. Растоптаны результаты общенационального референдума о единстве
Отечества. Циничная спекуляция на национальных чувствах - лишь ширма для
удовлетворения амбиций. Ни сегодняшние беды своих народов, ни их завтраш-
ний день не беспокоят политических авантюристов. Создавая обстановку мо-
рально-политического террора и пытаясь прикрыться щитом народного дове-
рия, они забывают, что осуждаемые и разрываемые ими связи устанавливались
на основе куда более широкой народной поддержки, прошедшей к тому же мно-
говековую проверку историей. Сегодня те, кто по существу ведёт дело к свер-
жению конституционного строя, должны ответить перед матерями и отцами за
гибель многих сотен жертв межнациональных конфликтов. На их совести иска-
леченные судьбы более полумиллиона беженцев. Из-за них потеряли покой и
радость жизни десятки миллионов советских людей, ещё вчера живших в еди-
ной семье, а сегодня оказавшихся в собственном доме изгоями.
      Каким быть общественному строю, должен решать народ, а его пытают-
ся лишить этого права.
      Вместо того чтобы заботиться о безопасности и благополучии каждого
гражданина и всего общества, нередко люди, в чьих руках оказалась власть, ис-
пользуют её в чуждых для общества интересах, как средство беспринципного
самоутверждения. Потоки слов, горы заверений и обещаний только подчёрки-
вают скудость и убогость практических дел. Инфляция власти, страшнее, чем
всякая иная, разрушает наше государство, общество. Каждый гражданин чувст-
вует растущую неуверенность в завтрашнем дне, глубокую тревогу за будущее
своих детей.
      Кризис власти катастрофически сказался на экономике. Хаотичное, сти-
хийное скольжение к рынку вызвало взрыв эгоизма - регионального, ведомст-
венного, группового и личного. Война законов и поощрение центробежных тен-
денций обернулись разрушением единого народнохозяйственного механизма,
складывавшегося десятилетиями. Результатом стали резкое падение уровня
жизни подавляющего большинства советских людей, расцвет спекуляции и те-
невой экономики. Давно пора сказать людям правду: если не принять срочных и
решительных мер по стабилизации экономики, то в самом недалёком времени
неизбежен голод и новый виток обнищания, от которых один шаг до проявле-
ния стихийного недовольства с разрушительными последствиями. Только без-
ответственные люди могут уповать на некую помощь из-за границы. Никакие
подачки не решат наших проблем, спасение – в наших собственных руках. На-
стало время измерять авторитет каждого человека или организации реальным
вкладом в восстановление и развитие народного хозяйства.
      Долгие годы со всех сторон мы слышим заклинания о приверженности
интересам личности, заботе о её правах, социальной защищённости. На деле же
человек оказался униженным, ущемлённых в реальных правах и возможностях,
доведенным до отчаяния. На глазах теряют вес и эффективность все демократи-
ческие институты, созданные народным волеизъявлением. Это результат целе-
направленных действий тех, кто, грубо попирая Основной Закон СССР, факти-
чески совершает антиконституционный переворот и тянется к необузданной
личной диктатуре. Префектуры, мэрии и другие противозаконные структуры
всё больше явочным путём подменяют собой избранные народом Советы,
      Идёт наступление на права трудящихся. Права на труд, образование,
здравоохранение, жильё, отдых поставлены под вопрос.
      Даже элементарная личная безопасность людей всё больше и больше
оказывается под угрозой. Преступность быстро растёт, организуется и полити-
зируется. Страна погружается в пучину насилия и беззакония. Никогда в исто-
рии страны не получали такого размаха пропаганда секса и насилия, ставящие
под угрозу здоровье и жизнь будущих поколений. Миллионы людей требуют
принятия мер против спрута преступности и вопиющей безнравственности.
      Углубляющаяся дестабилизация политической и экономической обста-
новки в Советском Союзе подрывает наши позиции в мире. Кое-где послыша-
лись реваншистские нотки, выдвигается требования о пересмотре наших гра-
ниц. Раздаются даже голоса о расчленении Советского Союза и о возможности
установления международной опеки над отдельными объектами и районами
страны. Такова горькая реальность. Ещё вчера советский человек, оказавшийся
за границей, чувствовал себя достойным гражданином влиятельного и уважае-
мого государства. Ныне он - зачастую иностранец второго класса, обращение с
которым несёт печать пренебрежения либо сочувствия.
      Гордость и честь советского человека должны быть восстановлены в
полном объёме.
      Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР полно-
стъю отдаёт себе отчёт в глубине поразившего нашу страну кризиса, он прини-
мает на себя ответственность за судьбу Родины и преисполнен решимости при-
нять самые серьёзные меры по скорейшему выводу государства и общества из
кризиса.
      Мы обещаем провести широкое всенародное обсуждение проекта нового
Союзного договора. Каждый будет иметь право и возможность в спокойной об-
становке осмыслить этот важнейший акт и определиться по нему, ибо от того,
каким станет Союз, будет зависеть судьба многочисленных народов нашей ве-
ликой Родины.
      Мы намерены незамедлительно восстановить законность и право-
порядок, положить конец кровопролитию, объявить войну уголовному миру,
искоренять позорные явления, дискредитирующие наше общество и унижаю-
щие советских граждан. Мы очистим улицы наших городов от преступных эле-
ментов, положим конец произволу расхитителей неродного добра.
      Мы выступаем за истинно демократические процессы, за последователь-
ную политику реформ, ведущую к обновлению нашей Родины, к её экономиче-
скому и социальному процветанию, которое позволит ей занять достойное ме-
сто в мировом сообществе наций.
      Развитие страны не должно строиться на падении жизненного уровня на-
селения. В здоровом обществе станет нормой постоянное повышение благосос-
тояния всех граждан.
      Не ослабляя заботы об укреплении и защите прав личности, мы сосредо-
точим внимание на защите интересов самых широких слоев населения, тех, по
кому больнее всего ударила инфляция, дезорганизация производства, коррупция
и преступность.
      Развивая многоукладный характер народного хозяйства, мы будем под-
держивать и частное предпринимательство, предоставляя ему необходимые
возможности для развития производства и сферы услуг.
      Нашей первоочередной заботой станет решение продовольственной и
жилищной проблем. Все имеющиеся силы будут мобилизованы на удовлетво-
рение этих самых насущных потребностей народа.
      Мы призываем рабочих, крестьян, трудовую интеллигенцию, всех совет-
ских людей в кратчайший срок восстановить трудовую дисциплину и порядок,
поднять уровень производства, чтобы затем решительно двинуться вперёд. От
этого зависит наша жизнь и будущее наших детей и внуков, судьба Отечества.
      Мы являемся миролюбивой страной и будем неукоснительно соблюдать
все взятые на себя обязательства. У нас нет ни к кому никаких притязаний. Мы
хотим жить со всеми в мире и дружбе. Но мы твёрдо заявляем, что никогда и
никому не будет позволено покушаться на наш суверенитет, независимость и
территориальную целостность. Всякие попытки говорить с нашей страной язы-
ком диктата, от кого бы они ни исходили, будут решительно пресекаться.
      Наш многонациональный народ веками жил исполненный гордости за
свою Родину, мы не стыдились своих патриотических чувств и считаем естест-
венным и законным растить нынешнее и грядущее поколения граждан нашей
великой державы в этом духе.
      Бездействовать в этот критический для судеб Отечества час - значит
взять на себя тяжёлую ответственность за трагические, поистине непредсказуе-
мые последствия. Каждый, кому дорога наша Родина, кто хочет жить и трудить-
ся в обстановке спокойствия и уверенности, кто не приемлет продолжения кро-
вавых межнациональных конфликтов, кто видит своё Отечество в будущем не-
зависимым и процветающим, должен сделать единственно правильный выбор.
Мы зовём всех истинных патриотов, людей доброй воли положить конец ны-
нешнему смутному времени.
      Призываем всех граждан Советского Союза осознать свой долг перед
Родиной и оказать всемерную поддержку Государственному комитету по чрез-
вычайному положению в СССР, усилиям по выводу страны из кризиса.
      Конструктивные предложения общественно-политических организаций,
трудовых коллективов и граждан будут с благодарностью приняты как проявле-
ние их патриотической готовности деятельно участвовать в восстановлении ве-
ковой дружбы в единой семье братских народов и возрождении Отечества.
      Настенька, Евгений Николаевич, Татьяна Евгеньевна и другие сотрудни-
ки музея сидели в кабинете директора и смотрели по телевизору, как дрожали
руки Янаева, сидящего вместе с другими членами ГКЧП за столом. На него бы-
ло жалко смотреть, но то, что он говорил, текст обращения и указов казались
совершенно правильными. Казалось, что всё накапливавшееся в душе в связи с
переменами в стране, все изломы и изгибы, все трещины и разрывы, превра-
щавшие разноцветную ткань представлений о жизни в непонятные рваные лос-
кутки, с трудом собираемые сознанием в единое целое, вылились вот в этом со-
общении, в этом стремлении восстановить опоры разрушающегося здания, в
этой высказанной боли от нанесенных ран.
      Узнав о происшедшем с самого утра, Настенька даже хотела послать те-
леграмму поддержки от своего имени. По пути в музей она решила зайти на
центральный телеграф, но тот оказался закрытым. Что же делать? Чем конкрет-
но помочь? Теперь они сидели все в музейном кабинете и задавали себе те же
вопросы. Что будет дальше? Радовало то, что, наконец-то, поняли, наконец-то,
нашлись люди, которые решились вступить в борьбу с наступавшей по всем
фронтам мафией спекулянтов и коррупционеров. И ещё было приятно созна-
вать, что в комитете, взявшемся за это трудное дело, оказались люди, облачён-
ные властью, то есть вице-президент, премьер-министр, глава КГБ, министр
внутренних дел. Не было только Горбачёва, которого объявили больным, во что
мало кто поверил. Но почти все понимали, что именно Горбачёв был инициато-
ром и пропускным пунктом всех бед, свалившихся на страну, а потому его, оче-
видно, справедливо изолировали в Форосе. В этот день девятнадцатого августа
у большинства людей появилась надежда. Многие помнили, как Хрущёва ли-
шили его поста главы государства, когда он тоже отдыхал на южном берегу
Крыма, но только не в Форосе, а в Нижней Ореанде. Тогда всё прошло успешно,
почему же не должно получиться сейчас?   
      Однако народ, бедный народ, был, как всегда, плохо информирован и по-
тому совершал ошибки в своих рассуждениях, надеясь по обыкновению на
лучшее. Народ ошибался в главном – ГКЧП, официально наделённый всей пол-
нотой власти, на самом деле не собирался изолировать или смещать президента.
Дело обстояло несколько иначе.
      Восемнадцатого августа в резиденцию Горбачёва, спокойно, облачённо-
го в халат отдыхающего, как к президенту, прибыла представительная группа в
составе Бакланова, Болдина, Варенникова, Шенина и Плеханова. Разумеется, их
не пустили без доклада. Да и после посетители сидели в приёмной битый час
пока президент советовался с женой, что делать с прибывшими. Но вот решился
и впустил в уютную маленькую комнатушку, где сидячих мест было только на
троих, включая президента. Отвечающего за охрану Плеханова президент тут
же выставил за дверь. Но дело не в этом.
      - Зачем приехали? – был вопрос.
      И без паники приехавшие стали объяснять, что в стране сложилась тяжё-
лая ситуация, когда всё может выйти из-под контроля в связи с тем, что проти-
водействующие здоровым тенденциям силы развернулись настолько, что в со-
стоянии всё опрокинуть и процесс будет необратимым.
      Мне искренне жаль этих людей. Они не понимали, что необратимость –
это главное, что нужно было самому Горбачёву.
      Горбачёв, не стал слушать пояснения о положении страны, оборвав Бак-
ланова:
      - Я сам знаю, что делается в стране. Скажите от чьего имени вы приеха-
ли? Кого представляете? Вы арестовывать меня приехали? Это Ельцин вас по-
дослал?
      Они сообщили, что здесь все его друзья, что днём раньше состоялась
встреча руководителей, занимающих ключевые посты в государственном аппа-
рате, на которой решили обратиться к Горбачёву с предложением объявить в
стране чрезвычайное положение. Поняв, что приехавшие представляют не силы
Ельцина и не приехали смещать президента, Горбачёв вздохнул облегчённо и
подобрел к визитёрам. Особенно обрадовался, когда услышал утвердительный
ответ на свой вопрос, будет ли указ о чрезвычайном положении распростра-
няться на РСФСР, то есть на Ельцина.
       Однако подписывать указ о введении чрезвычайного положения в стра-
не сам Горбачёв отказался, предоставив это делать комитету, который ещё не
успел присвоить себе название ГКЧП. Идея назваться комитетом пришла от са-
мого Горбачёва. Дав несколько рекомендаций, пожав каждому руки на проща-
нье, Горбачёв отправил делегацию в Москву, а сам тут же позвонил заведую-
щему отделом ЦК КПСС Вольскому и недвусмысленно сказал, что чувствует
себя хорошо, не болен и всё у него в порядке.
      Вольский, не зная ничего о предстоящих завтра событиях, был несколько
ошарашен фактом, что президент позвонил, чтобы сказать о своём здоровье.
       Между тем всё руководство страны собралось вечером для подготовки
текстов указов и обращения, которые писались до трёх часов ночи. Возглавить
комитет предложили не очень-то стремившемуся к такому повышению Янаеву.
Немного успокаивало его сообщение тех, кто ездил в Форос, о том, что прези-
дент обещал присоединиться к ним несколько позже. Но волновался Янаев не
напрасно. Его руки предчувствовали беду и оттого дрожали.
      В день объявления чрезвычайного положения с самого раннего утра Гав-
риил Попов радостно потирал руки: то, что давно ожидалось, состоялось-таки и
самым наилучшим образом.
      Ельцин находился на даче в Архангельском. Получив известие о созда-
нии ГКЧП начал хладнокровно действовать по давно продуманному плану. По-
звонил в начале седьмого утра генералу Грачёву:
      - Что там происходит?
      - Введено чрезвычайное положение в стране, Борис Николаевич. Из Ту-
лы к Москве в Тушино направляются войска. Дальше они будут действовать по
указаниям министра обороны СССР Язова.
      - Это авантюра и настоящая провокация, - заявил Ельцин. Волнения в го-
лосе не было. – Прошу немедленно выделить личный состав воздушно-
десантных войск для охраны здания правительства РСФСР.
      - Не сомневайтесь, Борис Николаевич. Подразделения десантников будут
выделены.
      Через два часа в кабинет Грачёва прибыл для координации действий по-
мощник Ельцина Портнов. А президент России в это время в дачной обстановке
готовил воззвание к народу, шестьдесят процентов голосов которого из числа
избирателей, пришедших на голосование, было отдано Ельцину:
      
      К ГРАЖДАНАМ РОССИИ
      
      В ночь с 18 на 19 августа 1991 года отстранён от власти законно избран-
ный Президент страны.
      Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем де-
ло с правым, реакционным, антиконституционным переворотом. При всех труд-
ностях и тяжелейших испытаниях, переживаемых народом, демократический
процесс в стране приобретает всё более глубокий размах, необратимый харак-
тер. Народы России становятся хозяевами своей судьбы. Существенно ограни-
чены бесконтрольные права неконституционных органов, включая партийные.
Руководство России заняло решительную позицию по Союзному договору,
стремясь к единству России. Наша позиция по этому вопросу позволила суще-
ственно ускорить подготовку этого Договора, согласовать его со всеми респуб-
ликами и определить дату его подписания – 20 августа с.г.
      Такое развитие событий вызвало озлобление реакционных сил, толкало
их на безответственные, авантюристические попытки решения сложнейших по-
литических и экономических проблем силовыми методами. Ранее уже предпри-
нимались попытки осуществления переворота.
      Мы считали и считаем, что такие силовые методы неприемлемы. Они
дискредитируют СССР перед всем миром, подрывают наш престиж в мировом
сообществе, возвращают нас к эпохе холодной войны и изоляции Советского
Союза от мирового сообщества.
      Всё это заставляет нас объявить незаконным пришедший к власти так на-
зываемый комитет. Соответственно, объявляем незаконными все решения и
распоряжения этого комитета.
      Увы, не все органы местной власти будут неукоснительно следовать кон-
ституционным Законам и Указам Президента РСФСР.
      Призываем граждан России дать достойный ответ путчистам и требовать
вернуть страну к нормальному конституционному развитию.
      Безусловно, необходимо обеспечить возможность Президенту страны
ГОРБАЧЕВУ выступить перед народом. Требуем немедленного созыва Чрезвы-
чайного съезда народных депутатов СССР.
      Мы абсолютно уверены, что наши соотечественники не дадут утвердить-
ся произволу и беззаконию потерявших стыд и совесть путчистов.
      Обращаемся к военнослужащим с призывом проявить высокую граждан-
ственность и не принимать участия в реакционном перевороте. Для выполнения
этих требований призываем к всеобщей бессрочной забастовке.
      Не сомневаемся, что мировое сообщество даст объективную оценку ци-
ничной попытке правого переворота.
      Президент РСФСР                Ельцин Б.Н.
      Председатель СМ РСФСР                Силаев И.С.
      И.о.Председателя Верховного Совета РСФСР                Хасбулатов Р.И.
       19 августа 1991 года, 9.00 утра.
      
      Ещё одно воззвание было подготовлено специально для военных. Ельцин
всеми силами хотел показать мировому сообществу, что находится в опасности,
что чрезвычайное положение в стране обращено именно против него, против
его власти, поэтому он обратился и к воинству:
      
      Военнослужащие! Соотечественники!
      Предпринята попытка государственного переворота. Отстранён от долж-
ности Президент СССР, являющийся Верховным Главнокомандующим Воору-
женных Сил СССР. Вице-президент СССР, премьер-министр, председатель КГБ
СССР, министры обороны и внутренних дел СССР вошли в антиконституцион-
ный орган, совершив тем самым государственную измену – тягчайшее госу-
дарственное преступление.
      Страна оказалась перед угрозой террора. «Порядок», который обещают
новоявленные спасители Отечества, обернётся трагедией, подавлением инако-
мыслия, концентрационными лагерями, ночными арестами. «Лучшая жизнь»
останется пропагандистским обманом.
      Солдаты и офицеры России! В эту трагическую для России, всей страны
минуту я обращаюсь к вам. Не дайте поймать себя в сети лживых обещаний и
демагогических рассуждений о воинском долге! Не станьте слепым орудием
преступной воли группы авантюристов, поправших Конституцию и законы
СССР.
      Солдаты! Я обращаюсь к вам. Подумайте о своих близких, друзьях, о
своём народе. В тяжёлый миг выбора не забудьте, что вы давали присягу на
верность народу. Народу, против которого пытаются обернуть ваше оружие.
      Можно построить трон из штыков, но долго на нём не просидишь. Воз-
врата к прошлому нет и не будет. Дни заговорщиков сочтены.
      Солдаты, офицеры и генералы! Час назад мною назначен председатель
Комитета РСФСР по оборонным вопросам. Им стал ваш товарищ по оружию –
генерал-полковник К.И.Кобец. Издан Указ, согласно которому все территори-
альные и иные органы МВД, КГБ, Министерства обороны на территории
РСФСР обязаны незамедлительно исполнять все распоряжения Президента
РСФСР, КГБ РСФСР, МВД РСФСР, Госкомитета РСФСР по оборонным вопро-
сам.
      Над Россией, над всей страной сгустились тучи террора и диктатуры. Но
они не могут превратиться в вечную ночь. Закон восторжествует на нашей зем-
ле, и наш многострадальный народ вновь обретёт свободу. Теперь уже – раз и
навсегда.
      Солдаты! Верю, в этот трагический час вы сумеете сделать правильный
выбор. Честь и слава российского оружия не будет обагрена кровью народа.
      Борис Ельцин Президент Российской Федерации
       17 час. 10 мин.
      
      С самого утра в Архангельском собрался штаб Ельцина: охрана во главе
с генералом Коржаковым, Ярошенко, Хасбулатов, Бурбулис, Кобец, Лужков,
Вощанов, Полторанин, Шахрай, Илюшин, Собчак – все входившие в правитель-
ство РСФСР. Каждый получал задание и уезжал для немедленного исполнения.
Около ста человек направили в различные регионы страны, чтобы предотвра-
тить их поддержку и исполнение указов ГКЧП. Приняли решение, что основной
пропагандистской задачей является охрана "Белого дома" на Краснопреснен-
ской набережной. Туда и поехали. Там начали устраивать баррикады из ржавых
железных кроватей и бетонных плит, специально привезенных для этой цели.
Подпольная радиостанция "Эхо Москвы" стала вещать на всю страну, призывая
народ на помощь их российскому президенту Ельцину, который в это время
спокойно собрал представителей посольств и журналистов иностранных госу-
дарств и выступил перед ними с заявлением о том, что путч не пройдёт.
      Затем Ельцин вышел к народу, собравшемуся у Дома Советов. Для удоб-
ства общения вылез на танк Таманской дивизии, пришедший для его же охраны.
Памятуя при этом историческую речь Ленина с броневика, президент России
зачитал своё обращение к народу, полагая, что тем самым тоже войдёт в исто-
рию.
      Настенька, пришедшая с Евгением Николаевичем к Белому дому, не по
призыву Ельцина, а чтобы увидеть всё собственными глазами, стоя неподалеку
и слушая воззвание, спросила тихо Инзубова:
      - Я что-то не могу понять: Ельцин просит защитить его и демократию, а
сам стоит на танке и пожимает руки танкистам. По-моему, никто не собирается
на них нападать. Не спектакль ли всё это?
      - Весьма похоже, - согласился Евгений Николаевич. – Только если это
спектакль, то очень отвратительный. Посмотри на собравшихся юнцов, которые
пришли сюда, как на праздник. Вон, сидят на парапете, курят, наверное,  нарко-
тики, глаза блестят, хохочут. А главное, действительно, кто собирается напа-
дать?
      - Ну, вы же видели танки на Тверской?
      - Видел и даже разговаривал с танкистами, которые весело сидели на
башнях. У них даже снарядов нет. Приехали, как на учения, с холостыми заря-
дами.
      Но весь день "Эхо Москвы" тревожно вещало, предлагая москвичам, хо-
рошо разогреться спиртным и приходить к "Белому дому" строить баррикады,
создавать цепи защитников, записываться в ополчение, готовиться ко всяким
неожиданностям.
      А какими они могли быть эти неожиданности? В восемнадцать часов то-
го же дня началось заседание кабинета министров Союза ССР. О чём же гово-
рили министры в столь ответственный для страны час? Кого поддерживали, че-
го хотели? Попробуем проникнуть глазами очевидца к ним в зал заседаний того
памятного дня, услышать их хотя бы конспективно кратко.
      Открыл совещание премьер-министр Павлов:
      - Готовы ли вы работать в условиях чрезвычайного положения? В прин-
ципиальном плане мы с вами уже договорились. Но сегодня обстановка такова:
то, что мы решали, не выполняется. И мы придём к тому, что производство ос-
тановится. Нас не интересуют лозунги политические. Согласны ли вы с заявле-
нием Президиума кабинета министров?
      Первым слово попросил министр внешнеэкономических связей Кату-
шев:
      - Мы провели расширенное заседание коллегии, заслушали заявление
руководства, приняли к действию. Выполняем задачи, поставленные перед нами
ГКЧП. Довели эти сведения до торгпредств.
      Орлов, министр финансов:
      - Мы работаем в режиме особой охраны, чтобы не допустить расхищения
ценных бумаг.
      Сычёв, Госстандарт:
      - Никто не должен отказываться от общесоюзной системы стандартов...
Сильно запоздали с введением чрезвычайного положения.
      Лев Иванович:
      - Мы с вами, наше общество нуждается в порядке. Этого шага мы давно
ждали.
      Давлетова, Комитет лёгкой промышленности:
      - Лёгкая промышленность на грани остановки из-за суверенитетов. Ди-
ректора предприятий возмущены, что лёгкой промышленности не было в тексте
Союзного договора.
      Гусев, председатель Госкомитета по химии и биотехнологиям:
      - Обзвонил сто предприятий. Все поддерживают воззвание ГКЧП. Лег-
комысленно оценивать, что всё хорошо. Беспокоюсь за кемеровское предпри-
ятие "Азот", за башкирские предприятия, там могут начаться забастовки. О по-
литике: если мы отступим хоть на йоту, мы пожертвуем службой, жизнью,
больше шансов у нас не будет.
      Панюков, министр гражданской авиации:
      - Мы поздно ввели чрезвычайное положение. Надо соблюдать закон и
порядок в стране.
      Из Министерства машиностроения:
      - Все машиностроители Советского Союза, АН СССР, инженерная ака-
демия – все за. Мы видели, что было у Манежа – всего каких-то человек семь-
сот. Нам надо двигаться решительней. У нас же есть танки.
      Павлов:
      - А я против танков! Пусть люди погуляют, поговорят...               
      Ещё один министр:
      - До обеда в отрасли было всё нормально, а после обеда начались лис-
товки от России...
      Сычёв, Госстандарт:
      - Слава Богу, что так произошло.
      Павлов:
      - Да, есть шалопуты, которые ходят сейчас по Манежной площади. Но
нельзя сравнивать ЗИЛ, Уралмаш с Манежной площадью...
      Замминистра энергетики:
      - Настроение нормальное, аварий нет, московские электростанции взяты
под охрану. Всё без эксцессов.
      Замминистра сельского хозяйства и продовольствия:
      - Трудно будет с продовольствием. Нужна инвентаризация. Запад нам
ничего не даст.
      Представитель Министерства путей сообщения:
      - В отрасли порядок.
      Тизяков, член ГКЧП:
      - Мы все за порядок... Демократия нас довела...
      Воронцов, председатель Госкомприроды:
      - Наша коллегия приняла меры по бесперебойному функционированию
экономического механизма. Единое экономическое, в том числе экологическое,
производство требует единения с республиками. О моей позиции в связи с про-
исшедшим. Я задаю себе вопрос: в каком положении я нахожусь? Я рекомендо-
ван Верховным Советом СССР, назначен на должность президентом Горбачё-
вым. Такой вопрос могут задать все министры. Непонятно, почему мы обходим
этот вопрос. В Белом доме принят ряд постановлений, которые говорят о неза-
конности этого дела. Поскольку я единственный из членов правительства явля-
юсь российским депутатом, готов установить челночные связи между Белым
домом и кабинетом министров, чтобы избежать дальнейшего ухудшения обста-
новки.
      Щербаков, вице-премьер:
      - Народное хозяйство должно работать в любых условиях. Мы не полу-
чим кредитов в ближайшие часы и дни. Надо перейти на график работы в чрез-
вычайный период. Нельзя вызывать директоров с мест, за исключением Моск-
вы, чтобы не развалить хозяйство. Никто из нас не приходил работать с кон-
кретной личностью. Пока мне неясна линия руководства ГКЧП. Я буду честно
работать, но свою личную позицию определю позже. Я за дисциплину, но без
возврата к методам двадцать девятого года.
      Маслюков, вице-премьер:
      - Должна быть хозяйственная и финансовая поддержка. Давайте прекра-
тим сокращение штатов...
      Рябев, вице-премьер:
      - Надо максимально двигаться в сторону Конституции...
      Догужиев, вице-премьер:
      - Я за Союзный договор, но он нуждается в доработке. Мы говорили о
необходимости чрезвычайных мер много раз несколько лет. То, что произошло,
не означает возврата к тоталитаризму. Центр должен взять на себя гарантии
прав человека, включая экономические права. Крутые меры в экономике при-
нимаются и в капстранах... Надо пересматривать подходы к плану 1992 года,
усилить централизацию.
      Губенко, министр культуры:
      - Моя отрасль не имеет производственного потенциала, но у неё нравст-
венный, духовный потенциал. Среди творческой интеллигенции есть и провока-
торы, которые хотят пролить кровь, но я говорю не о них. Пока всё это находит-
ся за рамками закона.
      Щадов, министр угольной промышленности:
      - Обстановка в стране очень сложная, некоторые товарищи её упрощают.
Ситуация меняется по часам. Если сегодня в Кузбассе, Воркуте не ввести чрез-
вычайное положение, то завтра лягут шахтёры и прольётся их кровь. Принято
решение о забастовке шахтёров Кемеровским облсоветом
      Павлов:
      - Товарищи! Зачем говорить о политике? Вот будет съезд народных де-
путатов, он всё и определит. Мы должны поддержать Союзный договор, но
нужны оговорки. У нас, профессионалов, есть взгляды на единое экономическое
пространство, на необходимость дать стране хлеб, тепло. У нас нет кукурузы.
Перерезано пять процентов коров и десять процентов свиней...
      
      В этот день крепко задумался в своём кабинете председатель КГБ Крюч-
ков. Да, это он и Язов были инициаторами совещания руководства страны сем-
надцатого августа на одном из объектов КГБ на Ленинском проспекте, назы-
вавшемся "АБЦ", хотя идея такого совещания предлагалась и другими раньше.
Это он позвонил Шенину, Павлову и Болдину, предложив собраться в четыре
часа вечера для обсуждения сложившейся ситуации. Болдин заехал на своей
машине за Баклановым и Шениным. За Павловым послали охранников, которые
знали дорогу на объект. Язов прибыл со своими помощниками Варенниковым и
Грушко. Именно эти люди после короткого полуторачасового обсуждения при-
няли решение послать депутацию к Горбачёву в Форос для подписания Указа о
введении чрезвычайного положения в стране.
      Если бы Горбачёв взял на себя ответственность, сегодня не было бы про-
блем. Арест Ельцина, выступившего открыто против решений государственного
комитета, против союзного правительства, на даче являлось пустяковым делом.
Дача была предусмотрительно окружена, оставалось только дать команду. Но
она не поступила. Что хотел Горбачёв, оставалось загадкой. Теперь, когда Ель-
цин был в Доме Советов с группой охраны внутри и пьяным народом на площа-
ди, для которого специально с машин раздавали водку, арест Ельцина представ-
лял некоторые трудности.
      Крючкову доложили обстановку. Командир специального подразделения
"Альфа" вместе с генералом Лебедем объехали построенные баррикады, напо-
минавшие для специалистов детские игрушки. Смести их техникой было бы де-
лом нескольких минут. Толпа на площади не представляла проблем, так как в
распоряжении ОМОНа были шашки со слезоточивым газом и водомёты, кото-
рые позволили бы очистить площадь в те же считанные минуты. Тогда вступила
бы сама "Альфа". Штурмуя с земли и вертолётами с воздуха, используя грана-
томёты и специальные средства, практически неуязвимые солдаты "Альфы" за-
хватили бы "Белый дом" в течение пятнадцати минут.
      Крючков знал – это море крови. Никто такого результата не хотел. Аре-
стуй они таким образом ослушника, тот же Горбачёв обвинит исполнителей в
кровопролитии и в лучшем случае посадит за решётку. Об этом Крючкову гово-
рила интуиция. Но главное – погибли бы люди. Команда штурмовать отдана не
была.
      А в кабинете Главнокомандующего Военно-Воздушными Силами СССР
генерала-полковника авиации Шапошникова в то же время происходил другой
разговор на ту же тему. Полагая, что в борьбе за власть, в данной ситуации ско-
рее всего, одержит Ельцин, Главком принял решение поддержать Президента
России. Узнав, что и командующий Воздушно-десантными войсками не выпол-
няет указаний Министра обороны, он тут же позвонил Грачёву:
      - Очень хорошо, Павел Сергеевич. По-моему, мы мыслим в одинаковом
ключе…
      Оба генерала решили тянуть с выполнением приказов, ссылаясь на не-
лётную погоду.
      - По моим данным штурма Белого дома не будет.
      - А вдруг всё-таки такой приказ будет отдан. Учитывать надо все вариан-
ты.
      Шапошников думал не долго и ответил:
      - Пожалуй, нужно будет лично прибыть к автору приказа и потребовать
его немедленно отменить… В крайнем случае, можно будет пару самолётов в
воздух поднять для острастки. И сказать авторам приказа: слышите, мол, если
приказ не будет отменён, и через пятнадцать минут я не окажусь на своём рабо-
чем месте, то сюда, где мы находимся, прилетят самолёты и могут посыпаться
бомбы. Как такой вариант?
      - Принимается, - послышался из трубки радостный ответ.
      Затем Шапошников позвонил командующему Военно-Воздушных Сил
Московского военного округа генералу Антошкину:
      - Перед вами ставится задача: привести военно-воздушные силы округа в
полную боевую готовность. Срочно разработайте план полётов на малой высо-
те. Цель – демонстрация силы и психологическое воздействие. Если возникнет
необходимость в боевом применении, последует специальный приказ…
      Однако команды на штурм Белого дома не последовало. Не были подня-
ты и самолёты в воздух. Бомбы на Москву не посыпались.
      Но такой вариант без войны и трагедий устраивал далеко не всех. Жур-
налисты носились по Москве в поисках сенсационных материалов. Кому-то
нужны были интервью, кому-то кино репортажи. Но если рассказать словами
можно всё, что хочешь, что есть и чего не было, то показать на экране стоящие
без всякого движения танки, которые к тому же скоро совсем ушли, было бы не
по киношному, не отвечало бы жанру борьбы с врагами.
      Умный кинооператор, если чего не видит, то создаёт сам по задуманному
сценарию. Кого-то попросили, кому-то подсказали и боевые машины пехоты,
называемые попросту БМП, стали двигаться, правда, не к Белому дому, а от не-
го, но для кино не это было важно. На экране зритель видит только машины,
лязгающие гусеницами. Они ни на кого не нападают, зато беснующаяся моло-
дёжь забрасывает машины бутылками с зажигательной смесью. На экране это
выглядит эффектно.
      Но вот на улице Чайковского, неподалеку от американского посольства,
на БМП вскакивает молодой парень двадцати трёх лет. Это прошедший войну в
Афганистане, житель деревни Рычково, Дмитрий Комарь. Подняв крышку лю-
ка, не справился с нею и уронил себе на голову, которую пытался просунуть в
люк. Увидевший это москвич, сын контрадмирала в отставке, Владимир Усов,
тридцати семи лет, бросился к БМП и попытался стащить парня с машины, ко-
торая не стояла на месте, а, сделав неожиданный разворот, зацепила гусеницами
Усова. Эти двое и погибли на глазах у теле и кино камер. Кадры обороны Бело-
го дома, хоть и далеко в стороне от него, были сняты. Сенсация получилась.
       Третьим погибшим от неизвестно откуда взявшейся пули, попавшей
прямо в висок, по несчастью оказался  московский архитектор Илья Кричевский
двадцати восьми лет, служивший в армии танкистом-наводчиком. Да и здесь
для журналистов кто-то из вооружённых людей стрелял в воздух трассирующи-
ми, а, заодно и боевыми пулями. Нужно было создать впечатление атаки, кото-
рой на горе репортёров на самом деле не было. Но три смерти всё же появились. 
      Эти трое, оказавшиеся жертвами телешоу, на следующий же день были
названы героями обороны Белого дома. Обманутые люди пришли их хоронить.
      Двадцатого августа члены государственного комитета по чрезвычайной
ситуации в СССР поняли, что власть в стране переходит в руки Ельцина. Вся
пресса страны, телевидение и радио трубили о защите Ельцина и Горбачёва, ко-
торого якобы злоумышленники держат в заключении в Форосе.
      Сами члены ГКЧП поверили кадрам о беспорядках в Москве и приказали
войскам покинуть столицу. Объявили о самороспуске и поехали к своему шефу
Горбачёву спросить, что же делать дальше. А тот обругал их нецензурной бра-
нью. Они даже не поняли, откуда такая злость. Горбачёв же побелел от гнева,
осознав, что без него не стали арестовывать Ельцина, во имя чего и делался этот
спектакль, во имя чего и был избран Янаев вице-президентом, а Павлов назна-
чен премьер-министром. Они-то думали, что их ставили на посты для руково-
дства государством, для улучшения жизни народа. Наивные люди. Столько сил
положил Горбачёв на создание нужного окружения, на очистку аппарата ЦК от
старых проверенных кадров, наконец, на подготовку устранения ненужного
больше Ельцина, и всё пошло прахом. Ельцин фактически взял всё в свои руки.
Горбачёв был в ярости.
      Их арестовывали поодиночке и направляли в "Матросскую тишину". А
преобразования начались сразу. 23 августа Ельцин издал Указ о  некоторых
средствах массовой информации, которые, с точки зрения Ельцина, вели актив-
ную кампанию клеветы против представителей законной власти, дезинформи-
ровали народ и, по сути, являлись соучастниками переворота. В этом Указе за-
являлось:
      "В связи с вышеуказанным временно приостановлен выпуск газет "Прав-
да", "Советская Россия", "Гласность", "Рабочая трибуна", "Московская правда",
"Ленинское знамя" как издания ЦК КПСС".
      Тут же отстраняются от исполнения должностных обязанностей дирек-
тор ТАСС Спиридонов и председатель информационного агентства "Новости"
Власов "за осуществление дезинформации населения и мировой общественно-
сти о событиях в стране".
      Газета "Известия" немедленно отозвалась репликой на действия прези-
дента России.
      "Этот указ имеет немало аналогов в мировой истории. Такими действия-
ми неизбежно сопровождались перевороты, но никогда – демократические пре-
образования… Свобода, отнятая у одних, обязательно обернётся свободой, от-
нятой у всех. Оценка газет – это дело читателей, а не президентов".
      Но это уже не имело значения. Процесс окончательной ломки пошёл.
Люди, которые до этих событий вслед за Ельциным сдали свои партийные би-
леты или попрятали их в укромные места, во время объявленного чрезвычайно-
го положения стали находить свои билеты и срочно уплачивать членские взно-
сы, теперь же опять начали прятать партийные документы. Обыватель он и есть
обыватель.
      Член политбюро ЦК КПСС, его секретарь Александр Яковлев вышел из
партии перед самым объявлением чрезвычайного положения, сообщив в своём
выступлении по телевидению о том, что в стране готовится заговор. Ему тоже
было многое известно заранее.
      После ареста членов ГКЧП Назарбаев заявил о выходе компартии Казах-
стана из КПСС.
      Акаев приостановил деятельность своей республиканской компартии и
национализировал её имущество.
      Органы внутренних дел Ленинграда опечатали здания организаций
КПСС.
      Курский облисполком распорядился опечатать здания обкома и горкомов
партии. 
      На сессии Украинского парламента о выходе из рядов КПСС объявил
Кравчук.
      Лидер белорусских коммунистов, поддержавших ГКЧП, сообщил о вы-
ходе из КПСС.
      Но первым указ о приостановлении деятельности компартии России из-
дал Ельцин. По его указанию опечатали здания ЦК КПСС на Старой площади.
"В целях координации деятельности органов исполнительной власти РСФСР,
краёв и областей" Ельцин назначает своих полномочных представителей по
всей стране.
      В волчьей стае побеждает сильнейший. Ему подчиняется стая.
      
Э П И Л О Г
      
      Двадцать шестого августа, едва оправившись от Форосского испуга,
Горбачёв выступил с заявлением, оборвавшим надежды, ещё сохранявшиеся в
душах миллионов коммунистов страны, оборвал надежды на возможность по-
править ситуацию. Он говорил о том, что было его мечтой, но в другой обста-
новке. Говорил не голосом победителя, как хотелось, а голосом побитого чело-
века:
      - Секретариат, Политбюро ЦК КПСС не выступили против государст-
венного переворота, Центральный комитет не сумел занять решительную пози-
цию осуждения и противодействия, не поднял коммунистов на борьбу против
попрания конституционной законности. Среди заговорщиков оказались члены
партийного руководства. Ряд партийных комитетов и средств массовой инфор-
мации поддержали действия государственных преступников. Это поставило
миллионы коммунистов в ложное положение.
      Многие члены партии отказались сотрудничать с заговорщиками, осуди-
ли переворот и включились в борьбу против него. Никто не имеет морального
права огульно обвинять всех коммунистов, и я, как Президент, считаю себя обя-
занным защитить их как граждан от необоснованных обвинений.
      В этой обстановке ЦК КПСС должен принять трудное, но честное реше-
ние о самороспуске. Судьбу республиканских компартий и местных партийных
организаций определят они сами.
      Не считаю для себя возможным дальнейшее выполнение функций Гене-
рального секретаря ЦК КПСС и слагаю соответствующие полномочия. Верю,
что демократически настроенные коммунисты, сохранившие верность консти-
туционной законности, курсу на обновление общества, выступят за создание на
новой основе партии, способной вместе со всеми прогрессивными силами ак-
тивно включиться в продолжение коренных демократических преобразований в
интересах людей труда.
      Это выступление бывшего генерального секретаря партии коммунистов
Советского Союза, занимавшего "шестую часть земли с названьем кратким
Русь", ничего кроме презрения не вызвало ни у врагов, ни у бывших друзей
Горбачёва. 
      В этот день Евгений Николаевич пришёл вечером к Настеньке в Большой
Ржевский переулок, куда она только что привела своего сына, и сказал:
      - Есть предложение. Меня пригласили работать на Шпицберген редакто-
ром многотиражной газеты. Но там нужен и переводчик. Хочешь поехать?
      - А где это?
      - За полярным кругом, почти у Северного полюса.
      - А как же ваша работа над биографией Островского?
      - Кому она сейчас интересна?
      - Туда можно с сыном?
      - Да, там есть детский сад и школа.
      - Хочу.
      Через две недели, оформив медицинские справки и остальные немного-
численные документы, оба улетели в неизвестный им доселе город Баренцбург.
Об окончательном развале Советского Союза они узнали там, но это уже другая
история.
      Любимый мой читатель. Я, конечно, ещё вернусь, то есть мы обяза-
тельно где-то встретимся на страницах новой книги. Понимаю, что история
получилась грустной, но ведь не мы выбираем её, а она нас. Хотя я уверен в
том, что человек может вершить историю, если он не один. Давайте послу-
шаем по этому поводу замечательное "Слово", сказанное хорошими людьми. В
народе успели окрестить это "Слово" плачем Ярославны.   
      
      СЛОВО К НАРОДУ
      
      Дорогие россияне! Граждане СССР!
      Соотечественники!
      Случилось огромное небывалое горе. Родина, страна наша, государство
великое, данные нам в сбережение историей, природой, славными предками,
гибнут, ломаются, погружаются во тьму и небытие. И эта гибель происходит
при нашем молчании, попустительстве и согласии. Неужели окаменели наши
сердца и души, и нет ни в ком из нас мощи, отваги, любви к Отечеству, что дви-
гала нашими дедами и отцами, положившими жизнь за Родину на полях брани и
в мрачных застенках, в великих трудах и борениях, сложившими из молитв, тя-
гот и откровений державу, для коих Родина, государство были высшими святы-
нями жизни?
      Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые правители,
умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами,
глумясь над нашими верованиями, пользуясь нашей наивностью, захватили
власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут
на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от
будущего, обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесиль-
ных соседей? Как случилось, что мы на своих оглушающих митингах, в своем
раздражении и нетерпении, истосковавшись по переменам, желая для страны
процветания, допустили к власти не любящих эту страну, раболепствующих пе-
ред заморскими покровителями, там, за морем, ищущих совета и благослове-
ния?
      Братья, поздно мы просыпаемся, поздно замечаем беду, когда дом наш
уже горит с четырёх углов, когда тушить его приходится не водой, а своими
слезами и кровью. Неужели допустим вторично за этот век гражданский раздор
и войну, снова кинем себя в жестокие, не нами запущенные жернова, где пере-
трутся кости народа, переломится становой хребет России?
      Обращаемся к вам со словами предельной ответственности, обращаемся
к представителям всех профессий и сословий,  всех идеологий и верований, всех
партий и движений, для коих различия наши – ничто перед нашей общей бедой
и болью, перед общей любовью к Родине, которую видим единой, неделимой,
сплотившей братские народы в могучее государство, без которого нет нам бы-
тия под солнцем.
      Очнёмся, опомнимся, встанем и стар, и млад за страну. Скажем "Нет!"
губителям и захватчикам. Положим предел нашему отступлению на последнем
рубеже сопротивления.
      Мы начинаем всенародное движение, призывая в наши ряды тех, кто
распознал страшную напасть, случившуюся со страной.
      Мы зовём к себе рабочий люд, которому нынешние фарисеи обещали
изобилие и заработки, а теперь изгоняют с заводов и шахт, обрекают на голод,
бесправие, на унылое стояние в очередях за пособием, ломтем хлеба, за мило-
стыней богачей и хозяев.
      Мы зовём к себе трудолюбивых крестьян, измотанных невежественной
властью, чьи нынешние судьбы решают вчерашние разрушители деревень и
творцы утопических программ, навязывая хлеборобу кабальный обмен, обрекая
на запустение пашню, на истребление уцелевших, кормящих страну хозяйств.
      Мы взываем к инженерам, чьим талантом, умом и руками были созданы
уникальная техническая цивилизация, мощная индустрия, обеспечившая благо-
получие и защиту народа, позволившие Родине взлететь в космос. Техника, ко-
торая, устав работать, нуждалась в модернизации и обновлении, за шесть лет
безделья и разглагольствований остановилась и рухнула, и теперь мы – страна
остановленных предприятий, умолкнувшей энергетики, исчезнувших товаров,
растерянных, обнищавших инженеров, отлучённых от творчества.
      Мы взываем к учёным, достойно продвигавшим развитие отечественной
науки, изумлявшим мир плодами своих трудов, накопившим в лабораториях и
институтах открытия для следующего рывка в двадцать первый век, где мы на-
деялись на достойное место в человеческой цивилизации. Вместо этого демаго-
ги и злоумышленники разоряют драгоценные накопления, рассыпают коллекти-
вы исследований, ядерных технологий, новейшей химии, обрекая лучшие умы
на прозябание, на бегство из родных пределов в преуспевающие страны, где их
талант станет питать не своё, а чужое развитие.
      Мы устремляем свой голос к армии, снискавшей уважение человечества
за самоотверженный подвиг спасения Европы от гитлеровской чумы, к армии,
унаследовавшей лучшие качества русского, советского воинства и противо-
стоящей агрессивным силам. Нелёгкие времена переживают наши защитники.
Не вина армии, что она вынуждена поспешно покидать зарубежные гарнизоны,
быть объектом беспардонных политический спекуляций, подвергаться постоян-
ным атакам лжи и очернительства безответственных политиканов. Но никому
не удастся превратить Вооружённые Силы в аморфную массу, разложить из-
нутри, предать осквернению. Мы убеждены, что воины армии и флота, верные
своему долгу, не допустят братоубийственной войны, разрушения Отечества,
выступят надёжным гарантом безопасности и оплотом всех здоровых сил обще-
ства.
      Мы устремляем свой голос к художникам и писателям, по крохам созда-
вавшим культуру на развалинах разгромленной классики, добывавшим для на-
рода образы красоты и добра, ожидавшим в будущем расцвета искусств, а об-
ретших нищету, низведение творчества до жалкого фарса на потеху коммерсан-
тов и богачей, когда народ, отлучённый от духа, лишённый идеала, управляе-
мый безнравственными лукавцами, выводится из истории, превращается в де-
шёвую рабочую силу для иностранных фабрикантов.   
       Мы обращаемся к Православной церкви, прошедшей Голгофу, медленно
после всех избиений встающей из гроба. Она, чей духовный свет сиял в русской
истории даже во времена мрака, сегодня, – ещё неокрепшая, терзается распря-
ми, ущемляется в епархиях и приходах, не находит достойной опоры в сильной
державной власти. Пусть она услышит взывающий к спасению глас народа.
      Мы обращаемся к мусульманам, буддистам, протестантам, верующим
всех направлений, для которых вера есть синоним красоты, добра и истины; на
них сегодня наступают жестокость, уродство и ложь, губящие душу живую.
      Мы обращаемся к партиям, большим и малым, к либералам и монархи-
стам, к централистам и земцам, к певцам национальной идеи. Мы обращаемся к
партии – коммунистической, которая несёт всю ответственность не только за
победы и провалы предшествующих семидесяти лет, но и за шесть последних
трагических, в которые компартия сначала ввела страну, а потом отказалась от
власти, отдав эту власть легкомысленным и неумелым парламентариям, рассо-
рившим нас друг с другом, наплодившим тысячи мертворождённых законов, из
коих живы лишь те, что отдают народ в кабалу, делят на части измученное тело
страны. Коммунисты, чью партию разрушают их собственные вожди, побросав
партбилеты, один за другим мчатся в лагерь противника – предают, изменяют,
требуют для недавних товарищей виселицы, – пусть коммунисты услышат наш
зов!
      Молодёжь, наша надежда и цвет, которую растлевают, отдав в услуже-
ние ложным кумирам, обрекают на безделье, бездарность, наркотики и пре-
ступность.
      Старики, наша мудрость и гордость, безотказные труженики и неустан-
ные кормильцы, получившие в удел нищенство и надругание над прожитым,
осквернение печатным и телевизионным варевом тех, кто добивается умерщв-
ления памяти, противопоставления поколений.
      Молодые ветераны, воины-интернационалисты, проявившие самоотвер-
женность и гуманизм, высокие нравственные качества, но поставленные в по-
ложение без вины виноватых.
      Женщины, отказывающие себе в высшем природном праве – продлевать
в потомстве род из-за страха плодить нищету, пополнять солдатами армию гра-
жданской войны, пугающиеся своей любви и своего материнства...
      Все, кто ни есть в городах и селениях, в степях и лесах, у кромки вели-
ких, омывающих страну океанов – очнёмся, встанем для единения и отпора гу-
бителям Родины!
      Начнём с этой минуты путь ко спасению государства. Создадим народ-
но-патриотическое движение, где каждый, обладая своей волей и влиянием, со-
единится во имя высшей цели – спасения Отчизны.
      Сплотимся же,
      чтобы остановить цепную реакцию гибельного распада государства, эко-
номики, личности;
      чтобы содействовать укреплению советской власти, превращению её в
подлинно народную, а не в кормушку для алчущих нуворишей, готовых рас-
продать всё и вся ради своих ненасытных аппетитов;
      чтобы не дать разбушеваться занимающемуся пожару межнациональной
розни и гражданской войны.
      Не пожалеем сил для осуществления таких реформ, которые способны
преодолеть невыносимое отчуждение человека от власти труда, собственности,
культуры, создать ему достойные условия жизни и самовыражения. Окажем
энергичную поддержку прогрессивным новациям, нацеленным на то, чтобы
продвигать наше общество вперёд, достигнуть современных высот научно-
технического прогресса, раскрепостить умы и энергию людей, чтобы каждый
мог жить по труду, совести и справедливости. И мы будем выступать против
таких проектов, которые тащат страну назад, во мрак средневековья, туда, где
культ денег, силы, жестокости, похоти.
      Наше движение – для тех, кому чужд разрушительный зуд, кто горит же-
ланием созидать, обустраивать наш общий дом, чтобы жили в нём дружно,
уютно и счастливо каждый народ, большой и малый, каждый человек, и стар, и
млад.
      Не время тешить себя иллюзиями, беспечно надеясь на прозорливость
новоявленных мессий, с лёгкостью необыкновенной сулящих нам то одну, то
другую панацею от всех бед. Пора отряхнуть оцепенение, сообща и всенародно
искать выход из нынешнего тупика. Среди россиян есть государственные мужи,
готовые повести страну в неунизительное суверенное будущее. Есть знатоки
экономики, способные восстановить производство. Есть мыслители, творцы ду-
ха, прозревающие общенародный идеал.
      Советский Союз – наш дом и оплот, построенный великими усилиями
всех народов и наций, спасший нас от позора и рабства в годины чёрных наше-
ствий! Россия – единственная, ненаглядная! – она взывает о помощи.
      
      Юрий БОНДАРЕВ, Юрий БЛОХИН, Валентин ВАРЕННИКОВ. Эдуард
ВОЛОДИН, Борис ГРОМОВ, Геннадий ЗЮГАНОВ, Людмила ЗЫКИНА, Вяче-
слав КЛЫКОВ, Александр ПРОХАНОВ, Валентин РАСПУТИН, Василий СТА-
РОДУБЦЕВ, Александр ТИЗЯКОВ.
      
      Этот плач был услышан, однако далеко не всеми. Да и чем мог помочь
плачь? Тут нужен был клич. И, конечно, он будет. Когда?  Вот вопрос. Родился
ли тот, кто сумеет ответить или сам кликнуть?