друг или больше?

Группа людей толпилась в кружок в пустом классе. Кто-то сел на стулья, кто-то повалился на беспорядочно сбитые парты, скинув тяжелые сумки на соседние. Все они окружали одного человека, пытавшегося отдалиться от них как можно дальше. Он сидел, скрестив руки, и смотрел на всех, не мигая. Глаза были покрасневшими, но казалось, они не видят никого. На лице читалась ненависть и отчаяние.
Когда-то все эти люди были отличной кампанией, все были на редкость дружны, и ценили друг друга за индивидуальность. Но потом этот человек стал немного грубее, немного громче, чуточку бестактным. Потом он стал все чаще над кем-нибудь посмеиваться, потом стал открыто высмеивать кого-то одного, шутки становились все больше несмешными и совсем неприятными, а самое главное – никому даже в голову не приходило останавливать его. Все думали, это ерунда, это пройдет. Ну, подурачится и перестанет – парень-то он хороший. И никто не обращал внимания. А вот теперь, он сделал одну глупость – одну совершенно глупую вещь, за которую может попасть всем, хоть и виноват в этом только он. Всем грозило влететь по полной, и тут-то все сорвались. Все стали припоминать ему всё, что от него так долго терпели. Все обозлились на него, всё вдруг стало против него…. Они заставили его придти сюда, и каждый по очереди высказывался, иногда приходилось прикрикивать, чтобы не перебивали, многих настойчиво просили сбавить тон. Обстановка была ужасной. Связанный тупыми чувствами, он смотрел сквозь всех абсолютно пустыми глазами, лицо было перекошено обидой и ненавистью. Было видно, что он из последних сил держится, чтобы только… молчать. В этот момент он казался таким маленьким. Все говорили о нем, о его странных поступках, но так, будто они договариваются между собой, совсем не обращая на него внимания. Мне стало не по себе.
И вот теперь, когда все как будто «договорились», что он виноват, когда все потихоньку успокоились и, казалось, стали немного счастливее (я заметила, что разговор у них получался непринужденней, тише, и мне даже мельком показалась чья-то улыбка), я не выдержала. Что-то меня дернуло, я до сих пор не понимаю, что.

-- Да отвяжитесь вы от парня, что пристали?...

Я сказала это спокойным, отчужденным и даже измученным тоном, но получилось это резко, поэтому повисла ошарашенная тишина. Возможно, все были счастливы, потому что, наконец, пришли к единогласному выводу и совсем не ожидали такого… да еще так… и от меня! Я понимала, что зря я так выступила, что зря я все усугубляю, и возможно, мне придется пожалеть за свои слова, но раз уж начала – надо продолжить. И так все время отмалчивалась.

-- Ну, совершил человек оплошность, каждый так может. И я совершала ошибки, и если бы мне их не прощали, я не знаю, что бы со мной было.

По недавно успокоившейся толпе побежал шумок, и я, испугавшись, что в нарастающей панике, забудут, о чем я только что говорила, я  заставила себя прибавить голос:

-- Каждый иногда хочет бросить вызов окружающим, это то же самое, что прочувствовать изнутри панк-рок и перенять его агрессивные ноты. Но бывает, как заедает пластинку, так и заедает человека на какой-нибудь ерунде. И она не отвязывается до тех пор, пока не изменится настроение, а оно как назло не меняется!!!

Я сама не заметила, что говорила уже так эмоционально, что буквально расставляла ударение на каждое слово.

-- Ребята, ну хватит! Хватит его во всем винить. Вы только и делаете, что обвиняете его, и совсем забыли, как нам было хорошо вместе. Вспомните.… Вспомните, как мы смеялись, когда он что-то нам рассказывал, вспомните, как мы называли его монстром, да с таким уважением, что будь я на его месте, у меня бы глаза слезились. ;  Вы помните, как мы дружили? Помните, как нам было весело? Почему вы не простите его? Парень то он хороший.

Видимо я слишком чувственно все это говорила, потому что, произнеся последнюю фразу, я почувствовала, как от усталости у меня закрываются веки. Я страшно вымоталась. На тяжелом дыхании, сказав еще несколько доводов не бросать его, сказав, что не нужно отворачиваться от него, ведь что бы он не делал, он не этого хотел, я встала, чтобы уйти. Но двое в один голос выкрикнули: «А чего же он хотел?»
-- Не знаю!

Мой быстрый ответ, наверное, звучал как усталое «Отстаньте!». Постояв немного и собравшись с мыслями, я прошептала: «Я думаю, спокойствия…»
Удивительно было, что стояла тишина. Я не ожидала бы, чтобы меня вообще хоть кто-то слушал, а слушают меня все, и еще так внимательно. Я поняла, что договариваю сейчас, что хотела – и ухожу! Я побывала в центре внимания, мне хватит. Я старалась не смотреть в его сторону, пыталась играть по правилам большинства, но я все же заметила, что его взгляд перестал смотреть куда-то в пустоту, он стал живым, и более того, он смотрел на меня. Его грудь вздымалась все чаще, а на лице все отчетливее проступала обида. Но на сей раз, она переплеталась с каким-то другим чувством, совсем не похожим на злость.  Почувствовав в себе немного уверенности, я посмотрела каждому в глаза:

-- Я считаю, он хотел спокойствия, спокойствия вот здесь (я похлопала ладонью у сердца). У него в душе все кипело, бурлило, и понятное дело, выплескивалось наружу. У каждого бывают проблемы, но не каждый справляется с ними тихо и безболезненно.  И мы все знаем, что это такое, и каждый из нас может понять его. А вы даже шанс ему дать не хотите…

И с этими словами я медленно ушла.
Я не могла больше говорить. С каждым словом мне становилось неловко. Неловко за то, что всех заставила чувствовать себя неловко. А ведь по сути-то они правы – он виноват и он сделал много лишнего. А я его так слезно оправдывала, почему? Просто, наверное, я слишком прониклась его состоянием, и остро чувствовала его непонимание, его боль, несправедливые обвинения.
Я страшно вымоталась.  Я безвольно сползла по стене неподалеку от нашего кабинета и прикрыла глаза.
Я знала, он хороший парень. И я уверена, все остальные тоже это знают, просто их ослепила его последняя выходка. Когда-то, совсем недавно, мне показалось, что он симпатизирует мне. Мне было приятно так думать, но я быстро выкинула это из головы – видеть его в качестве хорошего друга мне было важнее. Наверное, убеждение – сильная вещь. А сейчас я сидела в коридоре и растерянно думала,  почему же я так яро бросилась его защищать? Ведь я признаю, что он во многом не прав. Неужели это просто сильное желание помочь ему? А может быть…
Я встрепенулась, встала и направилась к кабинету этажом ниже, где я оставила свои вещи. Занятия давно закончились, был поздний вечер. В актовом зале кто-то репетировал, и если до нашего кабинета долетали обрывки песен, то здесь было так тихо, что казалось, будто нет никого, и остались только мы. Я скидала свои вещи в сумку, закинула на плечо, и увидела, что осталась еще одна сумка. Его сумка. Сердце стукнуло не в такт, я не хотела его встретить, мне до сих пор было неловко. Ну, зачем же мы так? Заставив его придти, мы разговаривали о нем, делая вид, что его не существует. И если он пройдет мимо, не заметив меня, что ж – справедливо, но неприятно, поэтому я хотела уйти.
Выйдя в коридор, я увидела, как он идет к этому кабинету. У него изменился вид. Он не был злым, он был обычным. Будто все закончилось, будто все замечательно. Но он шел мимо. И вот, когда уже он должен был пройти мимо…
Ну что опять меня дернуло!
Я схватила его руку. Не сильно, просто взяла его за руку, но от этого он остановился, не отнимая своей руки.
Я не знала, что сказать, я вообще не знала, что лучше сделать. Может вообще стоит сначала извиниться?
Я с сочувствующим лицом начала говорить о том, что он как был нашим другом, так и остается, и что они это знают. И что если скоро разрешится это дело, то все станет таким как прежде, никто и не вспомнит. Я говорила про что-то еще, я уже не помню, про что. А он терпеливо ждал, пока я все скажу, заглядывая мне в глаза, и даже два раза с чем-то согласился. Потом повисла пауза, он продолжал смотреть мне в глаза. Мы оба хотели что-то сказать. Первой была я, с тяжелым вздохом выпалила:
--Все будет в порядке…
--Я знаю.
Вот этого я никак не ожидала! Чтобы вечный скептик согласился с тем, что все будет в порядке?! Я была поражена.
Он улыбнулся, увидев, что я не могу скрыть удивления, и повторил:
--Все будет в порядке.
После этого он придвинулся ко мне и поцеловал в щеку… у самого рта… в уголок, где была слабая улыбка. Он развернулся и направился к кабинету за своими вещами. И когда захлопнулась за ним дверь, я поняла, что стою как дура, до сих пор сжимая в руке воздух, и оцепенело смотрю на дверь. И я бросилась бежать, пока эта дверь снова не открылась.

Через несколько дней вся наша кампания была вместе. Мы разговаривали, обсуждали темы уроков. Конечно, многие были напряжены, особенно он, но было видно, что все идет на поправку, что все снова довольны. Ребята мне потом сказали, что он написал докладную, в которой во всем сознается, и теперь никому больше ничего не грозит. Ему, конечно, чиркнули выговор, но на самом деле это ерунда. А потом, он вызвался меня проводить. Когда мы шли к моему дому, он говорил, что я во многом ему помогла, что я вообще молодец, я смогла его изменить. Он сказал, что много думал над моими словами, и что ему очень нравится мое мировоззрение, и что мы с ним  очень похожи.

В общем, я стала с ним встречаться.
А наша кампания сразу все узнала, видимо он не стал ничего скрывать. Один сказал:
--Еще бы, как же с такой не встречаться, когда ее слова даже камень растопить могут! =)

Ничего себе, я впервые слышу такое от своего друга…