Поездка в Рязань

Поздним вечером, вернувшись из поездки, открыла фотоальбом Евгения Каширина, и словно переместилась в другую эпоху. Передо мной страница за страницей возвращалось из прошлого время, оживало в работах неизвестного мне рязанского  Мастера.
Знакомые, милые лица, простые, родные. Они жили на страницах, говорили друг другу и мне. Смеялись, грустили, любили, трудились, скорбели о Родине. И – уходили.
Советское время… Как недавно это было, и как с тех пор всё изменилось – другая эпоха, другая страна, другие мы.
В  своих снимках Каширин не учительствует, никому ничего не доказывает, в них нет нарочитости. Он останавливает мгновения, наблюдая за происходящим не издалека и не свысока, а участвуя, живя в каждом снимке.
Этот человек думал и чувствовал созвучно со мной и за несколько минут или – снимков стал мне близким. Дал не только исчерпывающий урок фотографии, но и помог отыскать то, что ищу в своих поездках по России – дух утраченной Родины и исчезающие черты  незабвенных русских людей.  Фотоальбом Евгения Каширина стал завершающим аккордом рязанского путешествия, заключив его ощущением полноты.

Выша

Путешествие в Рязанскую область не первое, начали мы в этот раз с его моей подругой Еленой с паломничества в Вышу. Вышинский Свято-Успенский монастырь в процессе реставрации – работы идут полным ходом. Мы приехали одновременно с автобусом паломников из Краснодарского края,  точнее, паломниц - мужчин среди них было: раз-два и обчёлся.
Во время короткой очереди у свечного ящика паломницы успели рассказать Елене всё – и откуда приехали, и где были – где только не были! Как намучились в автобусе, и что теперь у них спор – ехать дальше или возвращаться домой. Елене все всё рассказывают, я – слушаю.
Старенькая монахиня принимает записки и тоже слушает, отвечает и головой качает. Начинается служба, говорит: всё, повернулись, повернулись!
Для паломниц была служба, потом - елеопомазание, ну и мы как раз успели. Сначала – мужчины, потом монахини, потом все остальные.
Приложились к раке с мощами преподобного Феофана Затворника, иконам, и пошли бродить по территории монастыря. В части помещений, в кельях всё ещё находится психлечебница. Сидят на лавочках у крылечек худенькие, как тени, страдальцы и персонал в халатах. Летний тёплый вечер располагает к беседам – разговаривают. 
Облупившиеся стены, башни, колоколенки. На козырьках и у порогов лежат коты и кошки, бегают котята – их отсюда не гонят. Что-то неуловимо советское сквозит во всей обстановке. Чего здесь больше, чего жальче теперь – этого монашеского пристанища для душевнобольных, той ли давней, подвижнической монашеской жизни?
Проехали по Выше, по селу: довольно оживлённо, дачники. Как сказал Елене привратник, летом здесь жизнь бьёт ключом, не то, что зимой… Старинные домики, старинные ворота и калитки. Носится на новеньком мопеде девочка в голубом бальном платье. Чинно идут умные и добрые коровы, слушают своего пастуха.
За речкой Вышей – деревенька, тоже тоже дачники: латают дома, строят новые (не коттеджи, обычные дома, деревянные, маленькие) молодёжь «тусуется» на мотоциклах и иномарках. Жив ли тот дедушка, что четыре года назад рассказывал нам про местное бытие?
В сосновом бору, как в храме в торжественной тишине стоят колоннады величественных сосен. С трагичным шумом качаются вершины, словно где-то далеко большой хор поёт заупокойную молитву. Под ногами пружинит толстый ковёр золотистой лоснящейся хвои и хрустят бесчисленные шишки.
На Быковой горе, в монашеском пристанище идёт мирная жизнь. Домики, палисадники, сады. В окне маленькой церковки светятся огоньки -  горят у алтаря свечи. Бежит навстречу машине собака, повиливая хвостом, мужичок несёт вёдра с водой, остановился разговаривать с девчонками. Одна из них хохочет – её корова смешит, домой зовёт.

Деревни

По берегам Цны раскинулись деревни, в осоке веером лежат лодки, стоят с удочками рыбаки.
Едем через Шацк в сторону Свято-Николо-Чернеевского монастыря. Свернули не туда, проехали по колдобинам около 5 км,  пока не догадались, что заблудились. Отыскиваем верную дорогу, темнеет. Едем через сёла, где ходят группками мальчики, девочки, мужички пьяные. Встаём на ночлег у заброшенного дома.
Ранним утром гонят коров, кричит на пастуха тётка. Петух запел. Вышел из-за соседнего забора человек, сердито смотрит в нашу сторону: кто такие?
Ночью шёл дождь, и сырое утро хмурится - не хочется, да и некуда в такую рань ехать.
Досыпаем и, перед отъездом прогуливаемся по деревне. У  домов стоят машины с московскими номерами, дома деревянные и добротные кирпичные, купеческой постройки, с наличниками и ставнями, похожие и разные. То – безоконные, заросшие бурьяном и кустарником, то нарядные, покрашенные, с аккуратным палисадничком, опоясанным плетнём, с берёзами и золотыми шарами под окнами. 
Эта деревня стоит у подножия высокой горы – может, это не гора, а остаток огромной крепостной стены древнего города? Нет, гора всё-таки - при подъёме сбоку виден песчаный срез.
Наверху трактора убирают солому, всё большое поле в овсяных рулетах. Через серые облака пробиваются солнечные лучи, и это поле со стогами становится золотым, радостным. Вокруг в мокрой траве загораются огоньки. И охватывает счастливое, безмятежное настроение. 
Справа открывается широкий вид в долину Цны, издали в голубоватой дымке видны маковки Свято-Никольского монастыря. Мы спускаемся вниз на дорогу, что ведёт к нему.  Сначала умываемся, завтракаем, потом по плитам подъезжаем к воротам и входим в храм.  В нём полно народа.  Заканчивается воскресная служба, причастие. Вместе со всеми идём ко кресту, и к батюшке за благословением в обратный путь.
Долго бродим по монастырю, по деревне - тихо, тепло - солнышко уже припекает, на клумбах цветы пахнут осенью.  В деревенских палисадниках  стоят золотые шары, георгины, флоксы. Пасутся телята, щиплют листья козлята, греются на солнышке гуси.
В местном магазинчике хороший ржаной хлеб, ноздреватый, душистый - шацкой пекарни. И кефир здесь тоже хороший.
В Казачьей слободке покупаем мёд. Елена торгуется, ей уступают. Продавцы – бабушка Катя, и её внучка. Бабушка уверяет, что мёд отличный (точно, превосходный мёд), внучка смотрит на неё с нежностью и говорит, что у неё два помощника – четырёхлетний сын и 86-летняя бабушка.

Города

В Сапожок! Это маленький старинный город с Лениным в центре. И с Никольским храмом. Без особых достопримечательностей, кроме священника. Старенький 96-летний священник, отец Иоанн, говорят нам, человек большой духовной силы. Раньше даже отчитывал  бесноватых.
Из Сапожка заезжаем в скит Сергия Радонежского -  на подворье московского Свято-Данилова монастыря. Красивые места – луга, река, синий лес на горе. На подворье растёт молодой сад со сливами, яблонями, клумбами. Зелёный коврик постриженной травы, густые ели. Новые деревянные рубленые дома, часовенка – кое-где ещё идут строительные работы. Входим под звон колокола в деревянную церковь. Монахи собираются на вечернюю службу. Один из них, стоя у свечного ящика, рассказывает Елене о житье-бытье в скиту. Я слушаю.

Долгая дорога вызывает думы и размышления, уносит временное и наносное, неважное, раскрывает главное, заставляя издалека, со стороны взглянуть на жизнь, может быть, что-то в ней понять и переосмыслить. В дороге разговоры обо всём и обо всех. Почему-то чаще всего вспоминались истории, как обманывают,  делятся и судятся между собой родственники, самые близкие люди. Такими распрями завалены в России суды – люди рвут горло друг другу из-за сарая, из-за клочка земли сживают со света.
Летят навстречу бесконечные просторы, среди которых населённых пунктов – жалкие горсточки. Большая русская земля… Кому она достанется?

В Рязань приезжаем к вечеру, под дождь. Гуляем по городу – старые дома несут в себе уютный дух неповторимого времени – в каждом завитке кружевной резьбы, в колоннах театра, в облупившейся краске фасадов, в покосившихся калитках, в старых, увешанных тяжёлыми гроздьями рябинах.
Оказываемся у знаменитого на всю страну десантного училища - у входа стоят курсанты, прощаются после свидания с близкими. В том, как они прогуливаются по городу под руку с девушками, тоже есть что-то уже утраченное, ностальгическое… Чувствуют, что ими любуются прохожие, прячут улыбки.
Дождь кончается, когда подходим к Кремлю. Красивейший вид с набережной открывается на храмы, на пристань. Идут реставрационные работы, многое уже сделано, могучие стены побелены, купола покрыты позолотой и сияют через весь город. На территории растут столетние липы с густыми кронами, трава пострижена, чистота и порядок. Всюду влюблённые парочки - ходят за ручку, сидят над обрывом на ограде, стоят, обнявшись в укромных уголках парков.
В монастыре две старинные гостиницы с любопытными надписями, на одной: для знати; на другой (что на задворках): для черни.
С противоположной стороны набережной высится розовый с позолотой многоглавый  храм, рядом с ним под берёзами – большой памятник Сергею Есенину.

Константиново.

Ещё одна ночь в машине,  и утром мы в Константиново.

…Вижу сад в голубых накрапах,
Тихо август прилёг ко плетню.
Держат липы в зелёных лапах
Птичий гомон и щебетню…

…И ещё вижу храм, где крестили поэта, крохотную часовенку над берегом, лесенку вниз, Оку со складчатыми, невиданно изрезанными берегами. Простор и покой.
В самой сердцевине этого покоя вдруг возникает заноза,  в которой - тоска, как-то связанная с далёким шумом трассы. Этот шум бередит, беспокоит – и начинают казаться нарисованными,  бутафорными не только бедный есенинский домик с плетнём и овином, но и река, и просторы. Там, у дороги, втридорога продают «рязанскую» глиняную посуду, сделанную не в Рязани, и «рязанские» помидоры, которые подвозят азербайджанцы…
В Константиново, в сувенирной лавке покупаю фотоальбом Евгения Каширина.

Коломна.

Припарковываемся у большой каменной лестницы в центре города среди магазинов. Запираю дверцы, пикаю сигнализацией, оглядываю машину – всё в порядке. Мимоходом замечаю на себе пристальный взгляд из соседней машины.  Отходим, Елена говорит: видела, какая там рожа сидит? Уставился! Да, точно, неприятная рожа…
Старый пряничный город церквями, просторными площадями и дремотными улицами, богатыми купеческими и резными деревянными домами, бархатными зелёными полянами убаюкивает, очаровывает сказочностью. Ах, благодать! Подходим к женскому монастырю, и вдруг стукает сердце: зря оставила в машине рюкзак с документами и кофр. И Елена останавливается и говорит с тревогой: пошли скорей обратно. Я мысленно молюсь: Матушка Заступница, не допусти!  И сразу становится спокойно: всё будет нормально.
В Свято-Троицком Голутвинском монастыре красота. В церквях - благолепие, порядок. Как игрушечная, купаленка. Цветов вокруг, цветников! В иконной лавке чудесно пахнет кофе, в ней установлен кофейный автомат. Сёстры молодые, симпатичные,  приветливые.
Над предосенним городом синее-синее небо, за рекой виден Богородице-Рождественский Бобренёв монастырь. Сидят с кружками темноликие и бородатые пропойцы, похожие на домовых,  побираются…
Между пряничных домиков втиснулись особняки новой знати, замаскировавшись архитектурными изысками «под старину» и заборами.
Справа за нарядной площадью тянется ряд неприглядных многоквартирных домов. Убогие трёхэтажные постройки советско-барачного типа прилепились одна к другой, и чуть не до крыш прикрыты длинным забором… Жильё для черни?
И опять начинает бередить, ныть заноза, вспоминаются пустующие поля, опустевшие сёла и райцентры, разорённые  заводы… Всплывает заплёванный, плесневелый подъезд, осыпавшееся крылечко, сырая и нищая конура…

Возвращаемся, подходим к машине, у Елены глаза расширяются, смотрю по направлению её взгляда – раскрыта передняя дверца. Замерло сердце. Вижу через окно, что вещи на месте… Прикасаюсь к двери, срабатывает сигнализация, оглашая округу воплем. Это она спугнула вора? Знаю, Кто его спугнул…
Мне урок – никогда не оставлять в машине ценных вещей.

Чтобы не стоять в огромных пробках, категорически не показанных моей машине, едем в объезд по бетонке. Но здесь свои пробки – на железнодорожных переездах. По сорок минут стоим среди дымящих фур, продвигаясь по метру. В два ряда выстраивается очередь из желающих проехать без очереди. Один, бедолага,  съехал в кювет и теперь просит вытащить – желающих нет.  Очередной ловкач на красной спортивной иномарке пытается просунуть сбоку передо мной свой нос. Умник, я из-за таких как ты, должна здесь вечность стоять? Не пропускаю, а он лезет, прям требует. Чуть зеркало не зацепил. Давай-давай, теранись об меня своим лакированным боком. Психует и бросается вперёд, к кому-то ещё.  Там пропустили. А зря.  Попустительство развращает.
Бархатной августовской ночью приехали в Истру, разгрузили Елену около её дома, меня у подъезда встретила дочь…