В деревне

               
               
                Ольге.

Я вчера приехала из Рязани. Где-то там родился мой дед – Иван Ефимович Воробьев. Нет на карте Рязанской области  района, уроженцем которого он назван в  «похоронке»… Может, переименован район, может, ошибка.
    Мы гостили в деревне Тархань. Дивное, древнее и тихое место. Над этой Тарханью холмы, а вокруг такие просторы! Смотришь вдаль, и  невозможно оторвать взгляда – до такой степени все вокруг широкое, родное, виденное и знаемое когда-то давным-давно. Генетической ли памятью вызываемое из таинственных глубин сознания, души? Почему так щемит сердце, почему отзывается такой болью – слышит зов Родины? Зов крови, той, что течет во мне, неизвестных мне моих близких, требующих любви и памяти? Может быть… Никто не сможет объяснить этого.
  Над Тарханью - село Чернеево, а еще выше Высокое – гуляют невозмутимые утки, куры, гуси с выводком – гусятами, похожими на цветущие ивовые почки. Собаки, которые ни на кого не лают и ластятся, как коты. А о котах нечего и говорить – их здесь балуют, как детей.
    Жителей не видать – праздник; в огородах, наверное. Живут здесь в, основном, старики. Старые фотографии хранят лица такие красивые. И старики, даже самые древние здесь красивы; и дети. Тонкие правильные черты, глаза прекрасные. Порода!
    Высокое на высоком холме.  Сзади, за его плетнями, открывается немыслимой красоты вид. Начало холодного мая, и холмы покрыты крохотной травой с пятнышками гусиного лука. Внизу на ярком зеленом бархате пасется табун. Дальше, на сколько хватает глаз – золотятся широкие  луга или степи.  Ивняк, леса еще совсем светлые, пастельные. Верхушки чуть лиловые, красноватые.  Движутся серебристой рябью реки, а в противоположную сторону -  отражают небо сияющей синевой. Главная река – Цна. Название, будто птица какая крикнула. 
    А птиц здесь! Жаворонки, цапли, аисты, журавли, ласточки, соловьи, кукушки. Все это звучит, поет в мае, справляет праздник весны, любви, возрождающейся жизни. Смотришь, застыл в синеве хищник, высматривает добычу – ястреб? Коршун?
    Далеко внизу -  Свято-Николо-Чернеевский мужской монастырь, основанный в 1573 году иеромонахом Матфеем. Довелось познакомиться с его настоятелем  игуменом Феофаном.  Поговорить с одним из монахов, который сказал, что в обители  монахов и послушников – всего восемь человек, прихожан обычно не более двадцати. Но за все -  слава Богу – нет суеты, можно жить тихо, молитвенно. (Правда, в наших церквях народу – не пробьешься, исповедь часто общая, толкотня, трудно выбрать уголок, чтоб  помолиться, не задевая локтями  соседей, чтоб услышать проповедь. Но за все – слава Богу – жива церковь и множится.)   
    Больше всего тронули сердце березовые рощи. Говорят: там-то оставил человек частицу души. Вот уж воистину! Все стоят перед глазами эти чудесные белые рощи.  Вдоль шоссе, празднично оплетая его кружевной легкой тенью: светлые – светлые, насквозь просматриваемые, с позлащенными солнцем вершинами.  Как соборы какие дивные, нерукотворные. Среди полей, пересекая их полупрозрачными косыми грядами. И целыми лесами, в глубине смешиваясь порой с соснами.
     И рвется обратно душа, будто что-то там не доделала, забыла, и все тоскует, не хочет забыть. Вернуться б туда и пойти по лесу в чудесной светлоте, куда глаза глядят, внимать птицам и тишине, вдыхать чистый березовый дух.
     Видела я эвкалиптовые и апельсиновые рощи, и рэд-вуды (розоводревесные леса в Калифорнии), и японские садики, и крымские парки – все хорошо, все творение Божие, а прекраснее березовых рощ нет ничего.         Света такого, высоты, чистоты нет нигде. Сохранить бы, уберечь… Вот и тоскует сердце и рвется обратно.
        …Здесь-то, под Истрой, ничего уже не осталось.