Майский лес

Лес пахнет ландышами…
Последний день мая, лес наполнен обильной сочной растительностью - листвой, травами, кустарниками. Папоротником, который разворачивает клубочки своих верхушек, напоминая то ли тропические заросли, то ли павлиньи хвосты.
Воздух в лесу ароматен, свеж и почти плотен, тягуч – не надышишься, не напьёшься.
Лужайки белых и голубых цветов, фиалки.  Птичьи трели перекликаются со звоном колоколов недальнего монастыря,  кажутся сказкой, островком рая, спустившимся с небес.
Белые берёзовые стволы лоснятся от соков, выглядят упругими, атласная кора светится. Светлые высокие своды зовут ввысь, зачаровывают, не отпускают взгляда. По этим белым стволам земное переходит в небесное, и мнится – сейчас вот-вот откроется какая-то великая вечная тайна…
Этот лес всегда преподносит какой-нибудь особый сюрприз - в июле и августе на полянах в нём растёт земляника, густо гудит шмель, и так хорошо лежать на траве, смотреть в синее небо. И даже кошка, привезённая из дома, валяется рядом на спине, трется щеками о траву и мурлычет. В начале сентября у леса есть несколько крепких боровичков, подосиновики и подберёзовики. В октябре ранним утром солнце выпустит сквозь стволы несколько лучей, и лес, весь в инее,  засияет золотом и серебром, как тронный зал. В тёплый день в ноябре среди мелкого дождя так хорошо запахнет грибами и хвоей, что вспомнится детство и настроение станет хорошим-хорошим. Зимой, среди сугробов и синих теней в тишине вдруг вздрогнет ветка и обдаст сияющей снежной пылью, и обрадует и развеселит. В марте, когда ещё пощипывает морозец, и маленькие ёлки сидят матрёшками в глухих сугробах, сверху  вдруг горячо припечёт солнышко, зазвенит синица и услышишь капель, как первую весть о весне.
 У  майского леса есть своя радость – ландыши. Ковром под ногами – боязно наступить. Ну, разве это не чудо – рядок белых маленьких бубенчиков с изящной резьбой по краям чуть подрагивает на стеблях и издаёт чарующий аромат на всю округу…

Весна

В этом году удивительная весна: как-то особенно обильно цветут яблони – все в крупных бело-розовых комках душистых цветов. Вишни окутаны белым кружевным дымом и кажутся облаками, спустившимися на землю.
В этом году у моей дочери наступила весна – ей в мае исполнилось 16 лет. И совсем особенными стали её глаза, по которым я узнала свою дочь в роддоме, когда её принесли впервые - она распахнула их, и синим светом наполнилась комната. На улице на неё оглядываются молодые мужчины, дома в вазах появились её букеты, кто-то провожает до подъезда, кто-то заговаривает в электричке.
…Этому высокому пареньку 20 лет, он не знает, что я вижу, как он напряжённо всматривается в сторону клироса, откуда звучит её голос. Он, как струна, отзывается на этот звук. После литургии он ждёт, когда она выйдет. У него розовеет лицо, прерывается голос, когда он с ней здоровается. Он теряется и не знает, что сказать и почти молча идёт провожать её до ограды.
Меня никто не видит, меня нет, моё бытие закончилось и есть только их бытие, которое наблюдаю, стараясь ничем не задеть этой весны и в то же время быть рядом.
Сначала я боялась, что она влюбится – слишком уж он мужественно красив. А теперь мне жаль его – она уже говорит, что с ним не о чем говорить. Я знаю почему: он не может говорить.
И мне немного грустно, потому, что эта весна пройдёт. И останется лёгкое, как вишнёвое облако, воспоминание – счастливое и чуть печальное.


Утро

Выходной. Утро. В комнате тихо. Ма-а-ам! На родительской постели никого нет. В окно видно, как качаются деревья. Качаются, качаются, перебирают листьями… Занавеска тоже чуть качается.
Можно сбегать на горшок и опять полежать. Задранная вверх нога похожа на лошадку. Другая тоже. Ты чего толкаешься? А ты чего? Я тебя сейчас укушу! И я тебя! Опять подрались, ну-ка, быстро ложитесь! Вот руки, они никогда не дерутся. Ссадина на локте. Боли-и-ит… Это я на асфальте «звезданулась» - папа сказал. А так - руки, как руки, ни на что не похожи. Вот живот похож на арбуз, если его разрезать, будет, как в огурце. А, может, и нет – там булькает, может, что-то есть. Говорят, кишки…
Интересно, где брат? Они, что забыли про меня? Ма-а-ам! На кухню нельзя выходить, я там соседям мешаюсь.
Умыться надо. Эта зубная паста сладкая, не щиплется и пахнет апельсином. Брат однажды съел пол тюбика. Мне не нравится.
Доброе утро, мам! Папа с братом уехали на велосипеде. Без на-а-ас?! А брат тоже манную кашу ел, тоже по самые краешки? И сыр?
Мама садится шить. Я выхожу в коридор. Длинный коридор с тёплыми солнечными полосами на полу и столбами света, в которых пляшут пылинки. Там стоит сосед Серёжка и что-то невыразимо прекрасное держит перед собой  в вытянутой руке. Оно зажато у него кончиками пальцев и сияет так, что больно глазам. Серёжка нашёл на улице серёжку и теперь держит её за дужку и любуется на свету. Серёжка трепещет и переливается радугой и светится на весь коридор, исчерченный солнечными полосами и лучами. Конечно, мне немедленно захотелось её себе. Но Серёжка сказал «Не могу!» Конечно, он потом её потерял или обменял на какую-нибудь ерунду. А мне она долго, всё оставшееся детство грезилась в мечтах – как сокровище, как сияющее чудо света.

Страхи

На этой фотографии мне около 2,5 лет, на мне соломенная шляпка с красными ягодами, пухлые коленки напряжены, рот растянут в обе стороны, и показывает оба ещё неполные ряда зубов. Я реву. Мне очень страшно.
Это первое лето, которое помню. Мы гуляли с отцом на лугу. Может быть, в тот день я начала чувствовать красоту. И различать травы. Помню их сочную зелень, терпкий дух пёрышек молодого тысячелистника. Помню запах своей соломенной шляпки и ощущение радости от вида её ярких ягод.
И тот страх, почти ужас, тоже помню. Не знаю почему, но я вдруг испугалась огромного пространства, которое оказалось вокруг, когда отец отошёл на несколько шагов, чтоб меня сфотографировать. Увидела себя в этом пространстве, как в громадной чаше, на древнем берегу, от которого давно, несколько столетий назад отступила вода, и он стал пологим, зарос травами. Далеко внизу текла Истра, там где-то был ДОМ. Вверху  справа шла улица с деревянными домами.  Слева, тоже далеко, проходила железная дорога. Я любила смотреть, как тянутся составы, далёкий стук колёс успокаивал, убаюкивал, как и мерный гул самолёта, под который я засыпала, лёжа на улице в коляске. Но теперь мне стало тревожно. Надо мной, перекрывая все дали, простиралось небо – низкое, с серыми резко очерченными облаками… Чего я так испугалась? Может, это был страх одиночества во вселенной, который проснулся во мне при виде этих просторов...  Родители говорили, что я потом ещё долго боялась оставаться в том месте одна.
Были у меня и другие страхи – я боялась, когда открывали большой чёрный зонт, и приходила в ужас от резинового мяча – тоже большого и чёрного. А ещё я боялась ездить на велосипеде – отец, как ни бился, так и не научил меня этому в детстве. Но, это уже был не страх, а трусость или чрезмерная осторожность. Все эти страхи и разные другие не раз приходилось преодолевать в течение всей прожитой жизни.