35

Букет 97г из серии "Памяти Ван Гога"

***

Людей, в основном, не нужно атаковать, в чем-то убеждать – сами они гораздо лучше развалятся – от скуки, настолько банально то, чем они занимаются, что утверждать хотят, да некому, кругом в том же убежденные (да, в жизни я ни левых, ни правых не встречал!)

Вид мой - видео такое. Его больше слушают, цветное, а радио иначе как между делом видеть не хотят. Хладнокровие у себя  особенно приятно наблюдать, оно – в герои…

Думаете даром, от папы с мамой, вид кайфовый мне достался? – нет, приходится много думать, своим духовным развитьем заниматься, на природу выезжать – от лицезрения природы особый блеск в глазах и всякие в высшей степени образованные дамы на него удовлетворительно склонны западать, потому как и на работе, и дома  заперты в комнатах, и там лишь как мебель мужиков могут выбирать… (П.С.: не потянул я вид кайфовый, судя по всему – но самому-то наплевать. Кроме того, что немцу в кайф, то русскому если не смерть, то совершенно не близко, не понятно…)

А вообще, Бог вмешался в блуд Адама с Евой и для Себя у них ребеночка украл и им же на воспитание подкинул. Но воспитания, опять же, нету никакого и «ах, не могу Я с вами поселиться» – Бог сказал. «Лишь на секунды». Вставит Еве или, там, Марии - и тикать…

Да, любовь выглядит, конечно, деревянно, когда нет понимания в глазах. Подходят и трогают тела, потом губами лижут губы – все это деревянно, поэтому утилитарно начинают раздеваться и под одеялом хоронить себя. Без понимания недоступны высокого класса разговоры и слово с делом соединяется почти как пятилетний план…

Может ли жить человек в лесах, если его общество отвергло? Если его общество отвергло, то даже джунгли городские казаться темным лесом будут… Конечно, можно жить в лесах, уже ещё как жили. Только бессильных, глупых лес отвергнет, а больше никаких, так что я бы даже посоветовал ему ещё отвергнуть злых…

Сижу в лесу и, подышав тем самым воздухом, что вызывает блеск в глазах, на который бабы западают, чтобы не одичать, принимаюсь книжечки читать – они меня не отвергают,  если только я… К примеру, книжка про короля французского, а так же королеву – какой же был дремучий человек – с удовлетворением скажу – а королева просто ****ь… Правильно, что в лес таковских не пускают. И книжечки такие не читают. А ведь книжечек так много и они столь упоительны, что это просто как вагон курительной травы или с вином цистерна. Плевать поэтому, что меня в город не пускают…

Воспоминанья, кстати, - те же книги. Как дух над жизнью пролетаю и вижу даже то, чего не видел и тогда. Потом зеваю – это вместо нервов – и снова делаю дела, потому как, когда компьютер есть и спутниковая связь, ты и в лесу со всеми связан – с их отчужденным и бескнижным миром…


***

Место под солнцем… Да нет у них никаких мест под солнцем, есть лишь просто места…

Но т-с-с-с, молчи об этом. Росток зеленый попытался себя хотя бы в гайку превратить – гайку под электрическим или наркотическим током. А для всех стрекоз ещё Крыловым объявлена вечная зима…

Объявил он её,  и его завалило снегом. Обледенелый Крылов ловит стрекоз, каменный Павлов – собак, что около мочатся, а медный всадник – людей, чтобы  не признаваться, что у него отсутствующая болит голова. Ну, и страна. В этих условиях консерваторию назовем мы «пупы земли», завод – «двигателем прогресса и регресса», а хулигана – «маэстро», чтобы внезапно с нашего Марса  на луну не сбежать, ведь там всё же теплее…

***

На своей нации все тихо сходят с ума. Т.е. в мирное время – тихо, а в войну – громко. Мирные, карающие даже за драку, существа, всю историю на национальной почве сходили с ума и убивали друг друга, хотя оплакивали только родных сына, мужа и отца…

Коллектив – их идея навсегда и они бы победили, но ум у личностей делится на число членов коллектива. Т.е. если отдельную личность необходимой техникой и рациональной стратегией снабдить, то в  коллективе его сильнее никто не будет никогда… (И вообще, ослы, больше двух-трех не собираться! Тогда и кайф от коллективности уже, и ум еще сравнительно на месте…)

***

Рано, в 4 утра, заметил в холодных, темных сенях кастрюли с литературой и что на полках в комнатах – еда, причем всё почему-то пироги и бутерброды и, чтобы не остыла, крышечкой прикрытая лапша. Морковка, правда, тоже есть. Тушеная морковка. И перчик. Так, будем жить. И  ведь не портится, потому как космическая, в общем-то, еда. Чтобы выжить в космосе, многое приходится менять, всё там непривычно и вилкою не пользуются, чтобы первым не пролить космическую кровь. Пусть так и будет, пусть хотя бы космонавты не узнают, какая у меня дома дичь и за кастрюлями походы. Жизнь наша парадоксами полна, потому что кто-то простотой своей за ночь до краев её наполнил, на космический мороз в сени вынеся еду и наложив ее повсюду столько, что никаких полок не хватает, придется, разве, книги убирать…

***

Не нужно восхищаться этой цивилизацией, потому что ещё не реализованы все способности человека. Поезд создан, и он едет, но человеку на перроне скучно, пусто, а  в поезде он только жрет яйца и глядит в окно…

И литературе рано поклоняться. Писанье слов есть не нелепое занятье,  если только  человек от них меняется – чего не наблюдается, потому как он, чему ни попадя,  всё так же поклоняется…

Подумаешь, тыщу лет что-то существует – тыща лет не миллион, известно, что были времена, когда иначе люди жили, пока, где тыщу лет назад, где две, явились эти смельчаки и всё как надо и не надо изменили…

***

Мне с мужем плохо, с любовником неплохо, а хорошо мне может быть лишь с тем, кого люблю, но отгоняю, потому что… потому. Причем, возможно, что плохое я люблю, гладиаторов борьбу, где у меня пила, а у него на вилку похожий трезубец. Ну, а любовник – это модно…; не плохо и - опять-таки - борьба, как меня хороший уверяет, хотя я его тем более люблю за то, что он меня с насмешкою беспечной отпускает…

***

Объективность в рамках хайдеггеро-гадамеровского круга это лояльность к дереву столба. Он, его, конечно, допускает, но ведь у столба уже традиции большие – куда там дереву – и он его шлифует и шлифует, не желая существования ада и огня, для чего и благоустраивает все нехорошие места и, в частности, с помощью столбов туда и электричество проводит, надеясь у столбов прослыть за благодетеля и главного столпа…

***

Вместе публикуются друзья, но есть и то, что отталкиваются одинаковые, то бишь одноименные заряды, потому как им места не хватает. Я же лишь по ветру свои тексты кину и жизнь сама их, как магнитом, в журналы, книжки засосёт, чтобы дружно в жизни в первый раз ужаснулись самые разные товарищи в компании…

***

Позволить бы почитать себе, подумать, но книги, мысли так многочисленны, длинны, что ты после замечаешь, что думаешь о том лишь, как ничего не успеваешь…

Кстати, это самая обычная ошибка мысли – если делать, то все дела рассасываются как-то и ты даже их выдумываешь, не в силах будучи пока остановиться…

Но лучше думать качественно и больше ничего не делать,  чем менее качественно делать… - особенно когда такого уже наделано полно. Приучит тебя к качественности мысль, а после на этом уровне и в делах на полную разгонишься…

***
 
Я высокий с виду, но внутри-то вообще как жираф плюс Эйфелева башня и, значит, нехорошо, что  рост свой утаил. Почти зловеще выгляжу, маячу, почти неприятно высматриваю что-то на земле. Мутант проклятый, до самоубийства непонятно почему не доведенный, призрак, потому что пусто наверху, где не дойдет никак к нему, что люди-то внизу и, если талдычишь в уши каждому о том, что наверху, то неужели не понятно, что слышать это не очень-то приятно…

***

 «Писание помогает мысли, актуализирует её» – да, но тоже действие имеет разговор. Люди бумаги хуже?! Они и лучше и хуже, они волна, а не ровная поверхность и у меня начинается рвота, морская болезнь и я спешу отдохнуть на любящей сушу и строгость бумаге…

Пора уже, конечно, опытным стать моряком, хотя, думаю, пожизненна любовь и к деньгам, и к бумаге. Она как фотобумага позволяет увидеть, что внутри  экспонировалось на  души моей пленке…

Волна всё смывает и верх парадоксальности – писать на волне; не тонуть, а писать нечто в себе, всё видеть в воде и даже руки подводно успевать пожимать, и улыбаться, и плакать в воде, понимая, что ее я несколько сильнее, весомей и тверже…

***

Слушаю мягкого Баха, задумчив… «Жесткости у меня достаточно, ты за нее не беспокойся»…

В кино было «хык-хык» – и, вроде, как орешки, но нет пластичности, художественных каких-то озарений и я теперь ногой откидываю камешки, пытаюсь все куда-нибудь подальше запинуть…

Вдоль стены идем и, как все, по разные стороны стены, воображая, что перестук наш по стене не морзянка, как у всех, а самая возвышенная музыка…

***

«Автосервис. Прекрасно попал. Повезло. Сказка, а не бизнес. Платишь «крыше» и почти что всё. И уже репутация есть. И сразу вера в Бога проклюнулась! Столько денег, что можно немного пошвыряться и на добрые дела. Быть благодетелем приятно, и весьма. Опять же, всех учить приходится…» – боги его карбюратор и жена…

«Бог всех простил. Поставь на место карбюратор. Сегодня что у нас на ужин? Помолимся. Бензин как вздорожал. Боже всемогущий. По химии уроки сделал? Даст Бог, куплю ещё квартиру – дети же растут. Ваш карбюратор надо заменить. Слово Божие боговдохновенно. Сегодня что у нас на ужин? Жена, нас Бог благословляет. Карбюратор всемогущий. Да, у вас ручка отскочила, Господи, помилуй…»

А другой «по-бырому» лекции по филологии читает. Мол, такие тут у нас дела на данном историческом этапе – а за порогом ждут его дела другие, дом, машина и жена…

А я всё неподвижен. Всё думаю чего-то и это уже зловещие дела… Или нет? – у меня тоже жена с машиной в перспективе дома и двора…

***

При той системе жизни, что сложилась у тебя, ты будешь избиваем каждые два дня кем-то, кто внутри тебя. В нашем городе почти у всех такая вот система. А в городе уровнем пониже и требования ниже, там их почти не бьют, похоже, но зато и держат только за деревья,  и в дома, которые так много строят, сами же они попасть не могут, а нас в них избивают – и так, что кажется, что всё внутри тебя сгорело и нового Бога ради удобрением стало. Лежим и сексом  маемся, как странным сном, не видные друг другу,  и с криком прозреваем слепоту деревьев, ударившись о твердую поверхность…

***

В новой квартире, ради которой мы так много хлопотали, ночью вдруг сектора электрического света встали, в основном, у окон,  лишние, возможно, отсекая кубометры. Это зрелище краями отразилось в полусфере глаза, сидевшего с ногами на кровати; свет был как стекло, им можно было порезать себе пальцы…

Стал думать глаз, с ногами сидевший на кровати, что антипода боли нет, что только боль дает толчок, на пике в радость выпинывает нас –  радость есть трансформированная боль и не иначе…

***

Сейчас мне уже важно, что за стеною слева – труженик, а за стеною справа – рэкетир и что в газете колхозник, бизнесмен и карьерный художник. Я, Дмитрий Несусветный, понял, что  тоже питаюсь, нуждаюсь и в ванне купаюсь, когда уже время ушло и, как самоубийца теперь, ко всем добытчикам денег за холодной стеной прикасаюсь. Все так безнадежно для слабеньких нервов моих, что хоть анонимно живи; хоть ляг и подумай самые прекрасные перед голодной смертью мысли свои. Хорошо ещё, что продуктов полный подвал запасли. Я ещё и жениться хочу. Мне вообще хорошо и на виду анонимом и, как отшельнику, невидимой личностью. Классно суров этот жизненный климат. На черном фоне особенно ценишь фантазии, радости и удачи колхоз-бизнес-художника, большие,  как трактор у труженика и револьвер рэкетиров…

***

Мир отвратителен и хочется бомбить его, но надо строить садик. И я сначала удержаться не могу и бомблю его, бомблю, а после строю садик. В отвратительном климате выросли лишь лук да кислые яблоки, и я с досады присоединяю садик к миру и бомблю, бомблю их, а потом со всеми эскадрильями южней переселяюсь и твержу себе в полете, что буду только строить садик…

***

Он сел на трамвай, а мы остались. В руках авоська и в трамвае тесно, как в авоське, а нам темно и нас ветра сдувают. Ему прекрасно. Чудненькая, кстати, у него маманька. Кругом авоськи, а она к столу нас приглашает. И всем прекрасно…

Помолчу, правда, что этот праздник означает. Рывок в праздник, чисто по-русски – примерно, как та же самая революция, «рабы не мы»…

***

Если не выходит картина или с женщиной отношения, то лучше  отложи, не долбись, возможно, что ты уже так устал, что потерял вкус и ничего не соображаешь. А  потом всё переменится, и ты и она, люди регулярно в чем-то меняются – и всё в 5 минут сойдется, получится до самого последнего конца… (П.С.: сейчас бы я написал в другой манере, без изысков и  иносказаний, типа, сколько за раз дрочишь, столько времени рисунок и  рисуй. Хотя уже не так уверен, что на часы размазывать – маразм…)

«А ты читал такого-то? До самого конца?» – спрашивала, и это просто возмутительно, не знать, насколько же много книг на свете и какая времени нехватка их читать. Да, просто не знает, потому что сама очень мало читала и только по верхам, по обложкам прошлась, смышлено кумекая, что их не стоит читать, тогда как я в книжное море погружался всерьез и надолго, и видел там огромные страны и корабли, и самые разные рыбы, что рот разевали, но, если их не прочтешь, ничего сказать не могли…

***

Вот пчельник и вот какая в нем тишина,  и вот какие в нем посиделки, какими громкими кажутся звуки после той тишины, что, как лес, и сейчас никуда не ушла… Я к тому, что самые лучшие сказки, видимо, прячутся в самых укромных и дальних местах, и дороги туда всегда полем сначала, а потом через лес, а в лесу у дорожки развилки и три поворота, про которые тебе вряд ли хоть кто-то сказал,  если даже бывал и про пчельник, где сказки, слыхал. Где нам выбраться в сказку, когда и до поля-то надо автобусом ехать, а до автобуса трамваем, а до трамвая пешочком топать надо, а чтобы из дома выйти и потопать, от всех делов как-то избавиться придется и от всех сомнительных удовольствий оторваться, и всё это так трудно, что я только в книжке про пчельник прочел, но не сказку, а так за 5 лет его и не представил ни разу…

Сначала родитель умер в один день, а потом и дочурка любимая – в один день! Ну, что это такое?!! Как жить после этого?!! Бывает, и от искры возгорится пламя и от занозы полыхнет души пожар, но  такое?!! Как это понимать?! Вчера шутил родитель, а сегодня падает и лекарь бестолковый говорит «ничего не можем понимать». Вчера дочурка смеялась, а сегодня целый день кричит, и я кричу, и лекарь бестолковый.…  Ну, как всё это понимать? Ну, как, допустим, мне после этого лежать и, кроме Библии, книжечки читать? Видать, давно у вас  не умирали и вы ещё не знаете, что, если не ради отвлечения, совсем там нечего читать. Потому что только смерть жива, живее всех живых, но наблюдает покамест лишь дальние, укромные места, родственников, но троюродных, я их даже не видел никогда, а иначе разве бы ерничал, как последний  дурачок…


***

Что значит «действовать наилучшим образом в данной ситуации»? – быть может, сейчас надо говорить или звонить, или писать, или думать, или воевать. Воины воюют, но, может быть, напрасно слишком мало пишут, а звонарь звонит, но, кто знает, не думанье ли было оптимальным в данной ситуации, в которой я как раз теряю мысль и под киношку боевую засыпаю…

Все воюют на работе, дома, а я пишу. Сейчас не нужно никому, но когда-нибудь будет цениться как руно золотое. За сатанизмы, атеизмы-католицизмы и маразмы навоюют кукиш с маслом и станет им известно, что нормальные слова, повсюду дорогие, словно руно золотое, бесплатно в Колхиде раздают, вот только это пароль и псевдоним и нужно прожить три дня в любви и мире, чтобы догадаться, где находится такое…

Переслащенные квартиры им награда за войну. Торты глазам с утра до вечера и животу кошмары снятся каждый день. Не понимают, что такое разнообразие, потому что эгоисты, а гармонию разнообразного, потому что гармония есть синоним мира, а не войн, которыми они за квартиры переслащенные воюют…

На войне все зрители портятся, страдают, и я только тем спасаюсь, что испорченность в оригинальность превращаю, а страдания – допустим, в глубину. До трубы ее, бочку прежнюю,  повышу  и до рельефности – оригинальность личности, изрытой взрывами снарядов…

***

Я по настроению как пыльное окошко – к примеру, жены любимой нет, чтобы  оживиться мне и то окошко протереть. Или ей сначала протереть, а уже мне потом любить её и даже оживиться…

Хорошо быть оживленным-то, словно на морозе целый день намаявшись, приходишь, краснощекий и со всем великолепием себя чувствуешь в кровати. А тут? Вялый, серый, желтый, пылью покрытый пялишься в пустую темноту, потом понимаешь, что не думается и не знаешь вообще, куда деваться и тех из дев девать, что очень уж ленивы…

Нет, сейчас не плохо, уж я-то знаю, как выглядит плохое. С утра, под солнце, музыку, картины, хотелось всех любить – был даже и такой период. Потом взглянул, правда, в пыльное окошко…

***

 «Ничего не делаю»?! – а глаз-то протираю?! А ступнею шевелю?! А холодную ладошку теплой грею?! Весь в тонкостях, которые как раз писателю нужны, причем и это не предел, раз можно описать как мне писалась буква «у» не в слове «буква», а в слове, вот, «нужны», но только тихо, ой – зуб заболел, скотина…

Сам-то я жить не желаю, надоело топорщиться, но кто-то во мне регулярно желает жить – я уж по опыту знаю. Казалось бы, я желаю лежать, и ему никто не мешает лежать, так нет же, воскресает – зная, что я этого чуда спокойно не могу перенесть и всегда начинаю топорщиться…

***

Религия – это феодальная вотчина, деление на уделы и страны, а атеизм и христианство окончательны и универсальны, но в христианстве высококачественно не отчаяние, а радость…

 Их радости – низкопробный Брайтон-Бич, пьянки-гулянки, немудреный китч. Стишки про снежинки и – но это уже идеал – в загадки игра. Только зарплата не 1000 баксов, а 100. Пытался быть с ними серьезным, но им, как обувь в обувном магазине, пора *** примерять, потому как в красивых трусиках «ши-ирока-а ****а моя родная»…

Нигде, кстати, работать не хочу, пока мне не будут платить 1000 баксов. Только мучиться и время терять. Я уже конвертируемо рисую и пишу. Пока  лучше порисую, попишу. Не даром же я всю молодость библии читал, а теперь научился соединять Бога и *** с пользою для Бога, потому что создаются необходимые напряжение и текстов новизна, а разрушаются фарисейство и фальшивость…

***

И сказки существуют – съезди за город в хорошую погоду – и мечтать нетрудно – вся душа человека, как земля, покрылась бы плодовыми деревьями, цветами, если бы не было отравы за каждым фиговым листком. Все же номер первый контрмер – сказать, что сказки существуют и помечтать нетрудно за грушей и цветком…

***

Тянет на спокойствие. Пострелял врагов и снова тянет на спокойствие. Поволновался и снова полностью спокоен. Рисую, а сам спокоен. Общаюсь с девушками, однако  сам спокоен. Не решил ещё вопрос, но уже спокоен. Сел и сразу от спокойствия заснул с открытым ртом. Буду жить ещё сто лет, и в нашей местности за это время не случится ни одной войны из тех, где мирных жителей как врагов желают убивать, потому что я буду полностью спокоен…

***

Что-то хорошее всё время прячется в тебе, теряется в тебе, забывается в тебе, из-за плохого всему хорошему в тебе вечно места не хватает. И трудно об отсутствующем думать, трудно определить, чего же не хватает,  если даже честность и желание подумать всё ещё присутствуют в тебе, по крайней мере, ты им имя дал такое – тому, что, кажется, присутствует в тебе, желает спрятаться, но пока ещё присутствует в тебе…

***

Имена полагаются только в центре города живущим, а у тех, кто на окраине, в районах спальных – уже только номера. Хотя какая разница, как спать – под именем или под номером, а днем, небось, и центральные в конторы ходют, где у всех  нас фамилии и нужды, и семья…

А дальше за околицей и вовсе – мужик да баба, то бишь мы с тобой, Маруся. Номер двадцать третия моя, но я тебя вовек не позабуду…


***

Зачем я буду из-за тебя нервничать или из-за вас нервничать, зачем мне волноваться, душевно тратиться, шапокляки стандартные?! Я хочу бесполезного ничего не делать, отдыхать душой, даже вес набрать, мне ничего вашего не нужно, проще купить, а при «ты – мне, я – тебе» с моим и вашим характерами вечно я переплачиваю. Духовности, писательства, художественности хочу, но в саду и крепости и если я вам любопытен, вы больше мои книги читайте.  Что теперь мне, к примеру, «вдохновения», «нежные улыбки», какие-то красоты – кругом война, трава, свинарник, климат северный и лучше жить по существу, а все лютики и розы за оградой приберечь. Вдохновение всегда со мной, но я теперь и вдохновляюсь аккуратно и со смыслом, потому что со мной и обыкновенные нервишки. А так, что же – с удовольствием желаю себя в арабской Испании представить и вообще везде, где издали, так кажется, что там сплошные розы. Поэтому не опасаюсь, что станет нечего писать, и девушки любить не будут – дудки, будет и любиться и писаться, будет в другом роде необычайной проза…

***

Гребет под себя без достаточных оснований. Раньше бы в смущении смотрел на такую наглость-простоту, мол, чего там, пусть берет, пусть поруководит, раз хочется, а мне пачкаться не хочется, разбираться, дурак он или сволочь, жалеть нужно убогих… стоп, сейчас я жестко говорю: «оставь всё, сволочь» и «пошел он в жопу», а после безмятежно что-то разрешаю и чувствую, что чист как стеклышко…

Всё, хочу греться, а не ругаться. Наработался, наругался, теперь  размечтаться хочу. Тело благоухает, кровь летит, и ты мечтательно даже все случившиеся  драки вспоминаешь. Тело ноет и благоухает, с девушкой в обнимку пребывает, потом руку для удара по кому-то поднимает и тут же засыпает, но снится мне кошмар, а ведь уверен был, что чист как стеклышко…

***

Подросла и отдалась, кому хотела, кто достаточно понравился, чтобы захотелось, раз подросла и уже подруга многократно отдавалась, но ей ещё сильней хотелось, такая ****ь, но это между нами… А тогда она ещё совсем маленькая была и он напрасно ползал на корячках и ей снимал штанишки, и попочку осматривал, и касался самой главной гениталии…

Вчера вечером она, значит, отдалась, сегодня утром она планирует узнать, что такое член сосать, а он уже исправился, он ничего не знает, в нем от тишины экзистенция такая, что, говорит, вообще забыл, что такое гениталия, не очень-то, мол, было интересно,  да и похмелье у меня…

***

Атеист совсем не понимает, какие узлы Троица сплетает. Вся его надежда, что напьется, заштампованный, пропагандой вдолбленный разум потеряет и тогда у него вдохновение прорвется и он хотя бы с вдохновением из пункта А в пункт Б мимо всех семи небес слетает… (В виде компенсации зато технические узлы он гораздо лучше понимает.)

***

«Знаешь, мне запах герани сумасшедше нравится! …А как мы гуляли тогда, помнишь?! Класс, настоящее сумасшествие!» – эко, его прорвало, настроение сумасшедшее под музыку славную и перспективу забавную, где, впрочем, тоже надо быть настороже…

*** 

Жизнь её сжала, сдавила – тупая учеба, а также безденежье или работа и отсутствие напрочь интересных людей – и стоит она, как в скалах зажатая, не может ни раздвинуть пространство, ни выбраться, и поет  арию в узком столпе солнечного света,  расходует свет на арию, после чего каменеет от холода, за что её утешают тем, что, к примеру, причисляют к лику святых и ставят в церковную нишу, где многие ещё поют в узких столпах солнечного света, а остальные уже с каменной умильностью смотрят на свои потолки, т.е. небо…

***

Взяла там себе справку… или направление… или путевку выписала… попросила знакомого и он замолвил словечко… или вписала себя в ведомость… в бухгалтерии спросила… или секретарь передал… подвернулось и успела…- в общем, не помню, она мне объяснила, но я не разобрал, как она сказала, только факт тот, что теперь она получила возможность устроиться на вторую работу…

Да, это моя жена; похоже, все же любит меня и устраивается на вторую работу. Похоже, мы с ней спелись, и её  от некоторых ограниченностей я всё-таки избавил. Правда, и сам поступился принципами, - опасаюсь, напрасно – зато уже в Москву переселились, знакомых – море, есть даже и такие, что, замолвь словечко, и мы  в Нью-Йорк уедем, пробороздив самый настоящий океан. А ведь познакомились в самой захудалой луже, где пыжились как чистые лягушки – особенно, она, конечно, эта самая, покамест мне верная жена…

***

Обученный художник мной уподобляется заводу, он всё делает шикарно, но безлико, как машина делает машину…

Аналогично и с обученными юмористами, к примеру. Все сферы забиты потоками  шикарных мыльниц; какие-то просто водопады, которые я вчуже наблюдаю. Отжим воды давно пора производить…  (П.С.: у племянника Лешки в любимцах весьма неказистый заяц – при том, что шикарных игрушек полно – и даже мне самому иные из них много больше этого зайца понравились…)


***

Разговаривал любезно, но приказ был уже подписан. Перегруппировка сил шла полным ходом, все штабы работали, особое задание выполняла специальная диверсионная группа. Да, разговаривал любезно с ней, но распоряжение о прекращении любви состоялось, и я даже  успел отправить  его к секретарю для печати…

***

Полезные знакомства могут совершаться на волейболах, кришнаитских сборищах, хорах,  рок-фестивалях, сейшнах, наркопосиделках и в клубах, турпоходах, лит. объединениях, а не только на свадьбах, днях рождениях или юбилеях. Но ты всегда должен понимать, что если хочешь что-то взять, то должен и отдать. Если хочешь девушку и секса, обязательно что-то должен ей отдать. Должен думать, стоит ли тебе туда переться. Получил ли ты уже с помощью знакомств выгодную работу, с которой можно что-то взять и людям предложить. Иначе очень придется постараться. И о том подумай, что в коллективе каждый себя опустошает, чтобы единицу целого лишь вкупе составлять. Себя он больше расслабляет и больше потребляет, а так собою представляет лишь руку правую иль ногу левую или волосок на подбородке и делает шикарно только штампы, которые выгодно потом на что-то обменяет…

***

Тем большей подлинностью – а значит и долговечностью – шикарные штуки обладают, чем с большей бедностью и слабостью мирился в жизни их творец-производитель.

В геройской молодости безвестность собственная представлялась мне самым страшным сном, что сбывается тем больше, чем беспокойней с ним пытаешься бороться…

А клипы я сильно ненавижу – всё в них разбивается, потому что меняется каждую секунду. Блестит, допустим, каждая секунда и с ней бы – с каждой – часами двигаться теперь горизонтально, и даже текстики писать – про чей-то сумасшедший взгляд и взыскующие позы – так нет же, кто читать-то будет – они посмотрят на тебя, но сорвутся дальше, в следующую  бессмысленную, но шикарную секунду… (П.С.: Кроме того, я их просто никогда не понимал – как техническое описание иное. Быть может, туповат, не успевал; да и в теме не был никогда… Но сейчас, мне кажется, они уже не процветают, сколько можно поз и взглядов, и махания руками и ногами…)

Мир, сушу населивший, так огромен, что каждую секунду производит океан и этот океан, как океан из тонущих, столкнувшись, лодок, сигналы SOS всем посылает, мол, лично моя лодка желает быть поверхностью, а не глубиною океанской, но вокруг таких сигналов – океан…

***

Поворот, и вижу из легкого белого металла будущего огромный шатер, а сбоку две фигуры атлетов в белом, что синхронно-ритмично метлами ту же дорогу метут и дорога эта теперь тоже белого цвета. Ещё поворот по дороге вдоль того же шатра и балюстрады с выпуклыми по античному ножками и видишь две другие фигуры, которые уже столь же театрально и медленно копья метают. А внизу, под обрывом, до горизонта рассыпан, как кубики, несущественный город…

Наверх по спирали дорога идет и, значит, очень много ещё впереди поворотов. Ужасно устанешь, пока сюда доберешься, но кто же в состоянии упустить такой высоты барыши и ты, ошалев, проводишь встречу с партнером в какой-то кабинке, причем, не садясь, не здороваясь. Молча дергаешь себя за портфель, где дела…   на сколько миллионов, не помню и портфель мог бы быть из крокодиловой кожи, для чего какой-то лукавый торговец и лавку открыл, возомнив себя дальновидным. А ещё в этой лавке бардак, и когда пришлось мне туда по делу зайти, сразу же в глаза бросилось, что девка с парнем, к примеру, вроде бы трахались прямо на стуле, но что дальше было не помню, потому что темно и полно поворотов…

Сном мы лечим раны свои и болезни. Представляем курорт, санаторий, с отличным персоналом лечебницу, сказку, самое лучшее место, поем колыбельные песни и нежно всей пятернею по ране ведем, а потом на пальцы плюем и смазываем раны слюною. Нам только и нужно – предлог, чтобы устроить рай человеку. Почти любой силы смерть мы в сон превращаем, и, если на него даже бомба упала, мы просто молимся, чтобы построился замок…

Правда, есть и такие, что хвастаться любят, мол, жизнью рискуем, и, как будто всерьез умирают, но ведь было б чему умирать в человеке, а то, очень часто случается, что атлеты веником только мусор после них подметают, чтобы было что  сбросить  на несущественный город…

***

Тело у тебя шикарное, секс – любого поэта мечта, но понятий твоих алгоритмы на порядок ниже моих, а ведь только революции эти ритмы меняют, на что не всегда, не у всех хватит сил, или же эволюции длительные, на что не у всех, не всегда в жизни хватает временного пространства. Не хочешь же ты, чтобы я ночью лежал, а днем даже ходил по тебе… (П.С.: размечтался – она любит сверху…)

Да, настроена, так сказать, против, и сомкнуто держит рот, душу и ноги, но шансы и щелки везде и всегда, и я их как рыбу в реке еще нахожу, хотя и отравлены реки, потому что она человек и всегда забывается, а после, блаженствуя, одухотворенно всем улыбается…

***

Он стал тверже и холоднее, но девушки за это ещё крепче, горячее любят, как кисель вроде бы отнюдь не молочную реку его облегают, видимо, зная, что все же есть молоко в трубе на дне реки, куда они тоже, как русалки, ныряют. Но там про меня им  сообщают вчерашние сведения, что умен де, да безоружен, а где вооружен, там перед женскою чарою и чаркой мужской, считай, беззащитен, и, значит, безвреден…


***

Я здесь,  там, я в разных ситуациях, как, к примеру, и картошка – она и в супе,  и в винегрете, и много где еще; и везде себя, в общем-то, по-разному  ведешь, потому что, к примеру, и от лука разные советы слышишь – у сырого они острее и грубее, чем у пассированного – и не везде мимо тебя мясо врагов кусками проплывает. Помню, раз, лежу и грибочки-деточки к грудям моим сразу всем десятком прилегают, но только самый главный враг уселся рядом и водку-матушку по полной потребляет,  и беспрерывно ситуацию меняет…

Впрочем, бывает, что меняешь всё – лицо, жену, детей, машины и дома, а вот одежду тогда как раз и не меняешь, чтобы не забыть, что ты есть ты, а я есть я. Менять одежду надо, когда ты людей вокруг так часто не меняешь, а когда меняешь, то нет проблем – пусть носится мундирная она, раз тебя в ней мама родила. Она, кстати, далеко и, не говоря уж про лицо, тоже не раз себе мужей, детей меняла, а так же и дома, но недавно видели её, по слухам, в одном капустнике забавном или винегрете…


***

Вечная молодость – это когда ты умрешь молодым, а тебя бальзамируют, потому что ты умер геройски…

Правда, любую идею можно опошлить и вот уже любовную парочку по собственной просьбе бальзамируют прямо во время её немудреных занятий…

***

Кто же привил любовь нам к вещам и делам? Так и чувствуешь теперь, как кружат вокруг они, образцы и фанатики дела, как подстегивают и наставляют наставники. И от особого рода вещей к лучшему не меняется ничего в человеке – так же как от спаривания особых пород обезьян. С нашим-то знанием, да к тем деревьям вернуться бы, вместо которых теперь лес небоскребов растет! Говорят, что, может быть, спасет нас любовь, но ведь на любовниц деньги нужны и вот уже снова дело – хозяин, а вещь как хозяйка…

***

Кому что, а ему лишь бы убить рулевого. Про то, что врезаться можем, совсем почему-то не думает. Да и рулевой – человек ничего, ещё можно ехать и ехать, и только потом себя осторожней вести и со всем, что не так, и с ним и с тобой, разбираться. Нет, ему лишь бы ударить, лишь бы с ног сбить, чтобы спасти, когда под низкий мост заезжали… (плавный поворот на 180 градусов, сначала меня обманули в этом кино. Распереживался я, стал сетовать письменно, а потом не захотелось уже свои слова убивать, да и в пронырливости  себя представилась возможность проверить, мол, проеду ли под этим низким мостом…)

***

Тебя зовут… и дается тебе много имен, просто множество. Ты и Ваня, ты и Сергей, ты и Олег или Игорь, извините, ошибся или забыл или, собака, с кем-то другим тебя, его и себя перепутал. Ладно, это неважно, поедем спокойненько далее. В общем, допустим, ты просто осел, распространенное имя, и тебя куда-то ведут или зовут, или с горячего недавно согнали, и ты тащишься и понемногу имя свое вспоминаешь, а потом другого им называешь и долдонишь чего-то, и почти пространство пустое в том укоряешь, что, мол, зачем ты меня обзываешь. А потом какой-то пустяк у себя в кармане находишь и розой его величаешь, и пирожочком-дружочком, и серым волчищем и только потом уже – варежкой новой. Да, идешь себе и в зубах твоих варежки, и с  их помощью всего, что есть, ты имен с ведро собираешь, а потом как пустые бутылки на копейки меняешь, а уж копейки на буквы, которыми ты  всех царей поминаешь…

***

Как нормального человека, меня всегда тянуло к веселью, но люди, что нормальность свою потеряли, давно, дьяволы, всё настолько испортили, что уже не очень-то повеселишься на трезвую голову, а я не хотел просто так погибать, и быть безалаберным. И вот почему  создал сначала могучую и страшную свою философию. Это министерство обороны мое и создано оно, чтобы всех ненормальных пугать, а на врагов, если таковые имеются, накладывать упреждающе ответные, с полной загрузкой удары. Жаль, конечно, что больше я пока ничего не построил, но теперь в планах моих в министерских стенах сидеть и, чтобы быстрей прямо внутри расширяться, над тем из всех орудий только смеяться, что не знают они, смеяться ли им шуткам моим или на ругань ругаться, потому что теперь-то точно надо, как костыли, сдавать запои свои…

***

Сейчас всё очень шустро, иногда и глазом моргнуть не успеешь, как у тебя все денежки, к примеру, какие-то приблудные курочки склевали. Я уж не говорю про ту зону, где дела, меня уже не раз там обували, раздевали очень шустрые и  быстрые ребята. Я, правда, тоже быстроту люблю. Иного уже по два, по три раза обойдешь, а он, валенок, всё тащится и ничего пока не понимает, и, может быть, до смерти не поймет, какие приключаются заковыристые и длинные дела. Иногда мне кажется, что скоро и в гробу люди будут шебуршиться, вытаскивать не только бомбы и приказы, но и впрямую жениться, разводиться и, раз ты моргнуть не успеваешь, обделывать свои самые неотложные и неуспетые дела…


***

Кто не смог ничего сотворить, те в народ превратились. Народ - это сброд, толпа или сборище попугаев, обезьян, подражателей. Но считают народом себя христианским. Задача личности уничтожить народ, разщепить его на единицы отдельные, каждой из которых Бог потом в Своем райском саду предложит совершенно конкретное древо растить…


***

Их освети, эти фантомы и исчезнут они, только мерещится, что они существуют в ночи. Просто луна не справляется с освещением ночи, нужно солнце второе, причем почему-то рядом, в груди…

И вот в командировку направлено зеленое солнце второе, потом красное солнце второе и даже черное солнце второе. Луну отфутболили,  и теперь все с солнцами ходят в бывшей ночи, ходят и спят и про меня говорят, что только у меня оно золотое…

***

«Распространено выражение «веселый огонь», а по мне это всё равно, что «веселый палач»» – «Не голодал ты, вот и курицу, наверно, жалеешь; не мерз, вот и больно смотреть как огонь поленья сжигает. Да и в семье у тебя не убивали никого, чтобы мог быть понят палач» – «Но моя ль в том вина, что я тепличен и многословен, что книжной консервой питаюсь, вместо живого общения? Зато в консервах моих добротный продукт, а не вонючее и жесткое мясо мелких и диких животных. Наши предки, Европа, долгое время в варварстве мыкались, но потом всю свою звериную силу на благополучие пустили и вот мы покоимся в старости»…

***

Диктует: «В диком реве бури и треске горевшего огня…» (известный писатель, но я его не назову, потому что, вероятно, существуют сотни писателей, что по сотне раз так начинали фразу). Представил? Рев и треск! Огонь и буря! Нет, ты только рев представил, а тут всё вместе, рев мешается с треском из печурки под носом! Достаточно жутко, а? А ведь когда ты эти книги без меня на диване читаешь и уж сыт фразами, то лишь чахоточный рев и слабенький треск представляешь, да и то на мгновенье, потому что за схемой сюжета следишь и думаешь, какой там на кухне варится ужин…

Всё трудно представить, например, «таинственный шепот». Даже шепот не так просто представить, потому что все громким голосом свои слова говорят, и то их не слушаешь. А с таинственностью и вовсе чудовищные просто существуют проблемы, в поисках тайны все стены я облазил уже и даже все потолки,  и на стене вниманье мое задержала лишь картинка одна небольшая, двое сидели на ней без огня и без бури и явно что-то шептали друг другу в своей темноте…

***

Хочешь знать, плохой он человек или хороший? Не знаю, своеобразный экземпляр. Или типичный, но у меня таких знакомых нет. Все своеобразные. Почему бы, как говорится, и нет? В определенных смыслах процветает. Вообще, кто плохой? Для этого надо что-то сделать эдакое. Скорее всего, будет тебя и желать, и любить, а что на работе он, допустим, фашист, то это тебя мало касается и надо только волю не давать настроению…

***

Биллион прекрасных книг, миллион великолепных фильмов, музык часов неизвестное число, картин вагоны, города и страны… - а я один и как мне все это потребить, хотя по отдельности доступно?! Как с книгою расстаться, прочитав из миллиона классных фраз её лишь двадцать? Сказать ей, прощай, милый друг, сажусь на поезд, еду в город N. смотреть картины, доколе свидимся? Запасся, кстати, на дорогу и музыкой, и сыром, а тут и езды-то – два часа… И хотелось бы собственным творчеством заняться, но ведь не пропадать  добру – и новый фильм вчера я тоже просмотрел. Так, пишу что-то только  на ходу и не помню даже и того, что ещё вчера с меня упало, скапало в общий океан, в котором половодье, буря и, значит, ты напрасно воду мутишь и производишь кислое вино…

***

Палачи на садовом участке. Ну, не совсем палачи, но все же. Садовые участки, чтобы отдохнуть, больше всего нужны палачам. Я был подростком и уж в саду-то мне заведомо рисовались идиллии. Вот, думал, какие славные два старикана теперь уж на пенсии, один лысый, солидный, а другой небольшой и седой. Как они дружат друг с другом, как обстоятельно малину сейчас обрезает один и забор поправляет другой…

Порядок любят все палачи; они, собственно, только беспорядки карают, увольняют, с глаз долой убирают хозяйской рукой. В Германии были не только фашисты, но и честность такая, что двери в дом преспокойно держались открытыми…

В чем схожесть с нашими – газеты читают. Человек же былинка, а газета – это завод, где выращивают трактор концепции, что в светлом будущем всех обеспечит садовым участком и большие выплатит пенсии…

***

Я бы сказал, но не дадут ведь продолжить, а сразу станут заливать и затаптывать то, что сказал. Но не дадут  продолжить, потому что духовно все дикари и в споре не столько способны выяснить истину, сколько подраться. Не понимают они, что слово, как и тело, преступно заливать и затаптывать, духовные войны свирепствуют и просто молчание на этом фоне уже мир и интеллигентность большая – так я сказал, в спешке от волнения немного напутав, но не дают мне исправиться и дальше продолжить…
***

Я есть ты, ты есть я, я с тобой, ты во мне, я в тебе, ты за мной, я в тебе за тобой, ты в себе за собой и за мной, всё хорошо, на каждом шагу полный контакт, хотя и перемена позиции, так что, например, лицо твое над ботинком моим, а нога моя над твоим левым плечом. Но потом случилось у нас разногласие, а разногласие породило затмение, и я послал тебя в магазин, а ты отказался и от меня отделился и я увидел тебя со спины, чего не было, даже когда я не в себе был за тобой, что, кстати, только ради нашей с тобой дружбы случалось...

В общем, вышел я во двор один-одинешенек и вижу, что и в доме напротив в окнах теперь одни силуэты, как будто все со спины и вижу, что все одиноки, отдельны, но не сдаюсь, словно дворовое дерево и себе говорю: «я есть ты»…

***

Что у нас в стране есть? Немного попсы, недурственной, хотя и колхозной, немного философов сентиментальных с гитарой, чего-то ещё… – всем этим  страну не согреть, так у нас даже руководство по-прежнему  будет сплошные колхозники, вот и работай на них, проектируй дома и машины, чтобы были не хуже, чем там, где тепло. Нет, стоят, конечно, у нас и дома, и машины, но стылость вокруг, зима, темнота, тишина и лишь псы по всей стране лают долго, словно на тысячи километров эстафету несут…

***

Проходя, услышал, что будто бы крыса по пакету сейчас прошуршала. Чтобы проверить, повторил движенье свое и убедился, что, задевая пакет, способен шуршать по нему,  словно крыса, что, собственно, мелочь, но я предпочитаю отдельно семечки грызть и из под чего, кстати, там валялись пакеты…

***

Может показаться, что некоторые приемы мои для писателя слишком просты, но ведь и музыка без барабанов жила, в виде, как сейчас очевидно, засахаренном. Теперь же миллиарды стучат кулаками, колесами, и не так уж не правы с моей точки зрения, потому что одним достается сахар, а другим только жара и морозы, ну, а я везде побывал...

Они стрелу пускают непрямо, чтобы не видеть, кого она там, за углом укокошила, на кого её дьявол пошлет. Говорю вам: лукавы, потому что вслед своим стрелам лучше прямо смотреть. Я мечтаю ни в кого не попасть, но чтобы стрелы мои всюду, как птицы, свистели и пели, заставляя коллег  по стрельбе прямо к цели бежать…

***

Не пускали нас карьеры хрычи, сунешься к ним, так  поучений не оберешься, а толку-то шиш…; так, когда мы организовали своё, просто и нагло, и стало у нас получаться, к нам же полезли, старые жопы, причем опять же учить, на первые только места. Даже не знаешь, смеяться иль злиться этой вере в нерушимый порядок, в брюки и пиджаки… С другой стороны, кстати, толстомордые рвачи в джинсах лезут, тоже всезнайки… Поэтому ладно, хватит, пусть и с пользой для дела, но я с тобой заболтался, меня ждут такие мячи…

***

Сейчас не 14-ый век, но почему бы и нет? Какой-нибудь ибн Фаратх (я забыл и  мало читал, из балды фамилия взята – хотя, похоже, что есть и были Фаратхи – потому что мне местный Аллах мало времени оставляет для вспоминания, чтения) предпринимал в Багдад путешествие в 14-ом веке, чтоб заниматься. И была весна и качественно, солидно он занимался, хотя как можно заниматься хоть чем-то в океане песчинке, но ладно… – может,  и мне  богословием снова заняться? Стоит только век подождать и настоящей дождаться весны…

__

 Чтобы сковородку на плиту оттащить, схватить бы её без опаски рукою, хотя, возможно, она ещё не остыла. Ведь старый, очень старый друг мне она, всю жизнь с ней, с неё, то есть, а с друзьями иногда не грех вести  себя бесцеремонно. Не должен друг меня обжигать! Наступи ногой на все свои обстоятельства голодные и настроения черные,  а друга не обжигай!

И с кипятком чайник хочется выронить. Тоже друг, но надоело носить 30 лет от плиты да на стол после жареного, мог бы и сам уже дать мне чаю попить и не превращать нашу дружбу в рутину. И тоже не обжигай меня, не обжигай! Может, я и отскочу, как ошпаренный, но ты не обжигай меня, не обжигай!

Друзья, называются. Нет, в жизни друзей никаких. Кто мне помог, кроме брата? Холодно приходится жить, зато адекватно…

***

Я не дьявол, потому что с неба не падал. На резиновом жгуте сносно спустился. Сначала спускаться совсем не хотел и летал себе на гигантских качелях над миром, резвился, но потом побили меня и раз и другой, и я немного смирился. Так налетался, что совсем растерялся. После полета всё застигает врасплох…

Волноваться не стоит, крутого в жизни нет ничего. Всюду самоуверенность использует эффект новизны, да и только. Не дает присмотреться. Хана им, если присмотришься. Хотя все профессионалы, по сути, скромны и круты в сфере своих интересов. Да, держат шар хрустальный в руках, но вокруг-то ещё целая жизнь и в ней у них одни недостатки, которые нужно использовать, так что волноваться не стоит…

***

Родина – прекрасный повод для того, чтобы не думать о себе. И литература  тоже. Лучше отыскать родину в себе. Надо жить, ситуациям душу предлагая, под влиянием жизни превращаться всё в иное и в иное и потому снова думать о себе. До всех достану, отыщу в себе, но только во вторую очередь. Собраться бы всем и на этот раз прилюдно подумать о себе. Чтобы не фальшивить, пусть о себе мне скажет каждый. Чтобы каждого понять, я стану думать о себе. Всё – роли, все – без родины артисты, если я не вижу мысли о себе…

После 20-летних стараний у меня по-прежнему болит голова, и я вижу её так, что она тыква сушеная. Это важней для меня, чем война в Чечне, всего 5-летняя. В душе разлад у меня, разочарование в людях, что только воевать и способны,  и это я сообщаю себе. Рука уже сама пишет вторую страницу, по квартирной родине медленно движется в поисках истины, приставив оружие к виску каждой буквы, что старательно сообщает себе, из-за собственной неотчетливости не желая даже 5-дневных  проблем…

***

После такой ночи даже носки убежали. Правда, это новые носки, не прирученные, на пробу прочности у брата взятые. Ладно, неважно, встаю с чугунной головой, голые ноги не дома на пушистый ковер опускаю, поэтому глядеть на интерьер не охота. Хотя, когда в квартиру попроще случится попасть, иной раз приятно, что красиво вокруг. Сиди, угощайся. Но не для жизни квартира, как весь этот мир не для жизни. В ней можно только вечером журнальчик листать – помимо телевизора, ужина, болтовни и любовных действий, историй. Текст в ней только такой и напишешь. Они оставляют только приличные крупные вещи, а у нас даже дрянь не выкидывается и вроде бы вписывается в общий контекст. Надо бы всё-таки выкинуть что-то, но пока здесь ещё сутки сиди, угощайся и любовью с ней без носков занимайся…

***

В глазах у всякого животного – хотя бы взять нашего кота – в глазах та же самая картина, что у нас, не мутное, серое стекло, не лубок, донельзя упрощенный, даже ещё лучше видят иногда, и всё отличие только в том, что в человека ещё вставлены слова – из-за них его сознание работает иначе, иначе ходит он, иначе он живет и беспрестанно те слова увековечивает даже на бумаге…

Отдельным вещам и действиям противопоставлены отдельные слова,  и отдельным словам – отдельные предметы. Составляем вместе и предметы, и слова. Одинаково припрятываем что-то. Для совершенства нам нужны универсальные предметы, действия, слова, над дробным миром возникновение нового чего-то…

(Последнее – не слова, а всего лишь указатель. Указатели нужны, потому как, хотя мы и не звери, но слова, что Бог пристроил в нас, пока нам не понять, не сделать полностью своими)

***

Вперед-то вперед, но ходит за мной по пятам один большой Недостаток. Потом вдохновение сменяется выдохновением, потому что, оказывается, за мною ходил уже другой большой Недостаток. Я  был бы идеал, если бы знал, как теперь, что надо чуять спиной то, что не видишь глазами. Впрочем, что толку, что чуешь, надо идти, ничего не исправишь спиной, сделать спину можно лишь телевизором, а не глазами и в этом всегда будет большой Недостаток…

Громкий кассетника звук, оглушая, заставляет меня опасаться, что как раз сейчас я чего-то не слышу, не вижу и, значит, чьи-то слова пропущу или кому-то дверь не открою. Нет, чтобы отдаться потоку – всё время держишь руку на пульсе,  боишься, что выскочит из розетки твой спинной телевизор, если даже мысленно вперед с места сорваться…

И без кассетника достаточно страшные звуки отовсюду несутся, так что пишешь всё больше лишь потому, чтобы убедиться: все недостатки твои под контролем, держишь руку на пульсе и бьется этот таинственный пульс, как в телевизоре костер на дороге…

Я  был бы миллионером, а не только великий писатель, если бы не был у меня за спиной Недостаток. И не говорите мне, что Недостаток большой уже сама мысль о подобном. Я же вел бы иначе себя, чем обычный богатый, который с деньгами как ракета улетает в пустое пространство, чтобы и в космосе банально искать телевизор. Я бы помочь себе кому-то позволил, т.е. получал и дарил секретную, никому не понятную радость. Христианство без денег невозможно, пока миллионер – телевизор. Не смогу я крикнуть «люблю» никому, кроме брата, если распнут меня вниз головой, хотя, видимо, это мой большой Недостаток…

***

Убило его, попал под машину, автобус номер сорок девятый, дорогу плохо посыпали. Мне пришлось напрячь член и произвести другого ребенка, что делать, а потом выращивать его при том, что корма дорогие. Замаялся, в общем, с этой скотиной, что всё равно же после ушла, себе по вкусу корову нашла.  Так износился, что просто в хлам превратился, а пришлось устроиться в дворники и посыпать дороги вместо того, чтобы самому в помойку свалиться, где я бы  затих и молился…

***

Сделали, сука, и быстрей в машину набились, все в ватниках, я с краю едва уместился и хочу, ****ь, дверь закрыть, а там что-то ***во, щель, дует, ****ь, я ж потный, сука, раз, раз – никак, то ли ватник мешает, мужики, подожмемся, тут дверь – ****ь её в рот, дует, сука, а вот, всё, ****ец, тепло и блаженство, поехали…

Всё было заебись, летал просто, но тут опять с грузом выхожу в коридор, а он там чего-то к стене отвернулся, на настроение мое не отвечает, злобится душою и темнеет, и уверяет, что я ему в прошлый заход руки отдавил.  Я виду не подал и всё летал с грузами, но внутренне расстроился, конечно, потому что  и не видел, что  кого-то задавил, может, он сам и виноват, не я его рукам хозяин, но ведь злобится, сука, хреновый работник, мастер только настроение испортить, может, еще будем разбираться опосля…

***

Далекая река и, представь, я рыбачу на ней. Далекое поле и я по делам иду по нему. Справа ещё роща была и где-то здесь небольшое болото. Представь, глушь, до ближайшей деревни-то десять км, вечереет уже, и везде фантастика дикая, воздух в поле густой и рыбы полно, иду через поле с рыбалки, десять км, и в душе пьянство такое, что мне непонятно, как, будучи грамотным, можно искусством или богатством хоть неделю одну заниматься в отрыве, считай, от всего…

***

Вдохновение от помощи кому-то «за бесплатно». Физический труд, вроде бы низкооплачиваемый, но тоже вдохновение дарующий. Таково и настоящее искусство. Не исчерпать и не объяснить профессионализму, деньгам вдохновения и радости - хотя если свалятся деньги за вдохновение мое, я бы больше ещё вдохновился, потому что считал, что свалились они «за бесплатно»…

Что я пишу? – дневник, да ещё деревенский и мальчиково-слюнявый, пусть и вобравший в себя достижения поэзии, прозы, а так же религиозных практик и философских наук. Всё это мелкая пыль, пока она носится ветром из задниц прохожих и не может нигде закрепиться, кроме избушки без ножек, но с двойной головой. Нет, надо классные рассказы писать. Закурить сигарету, прищуриться, что-то там высмотреть в воздухе, в дыме, как в битве – с её предысторией, а также последствиями – и написать такой несусветно длинный и классный рассказ, что даже с ревматизмом моим будет легко уже где угодно с ним появиться…

***

«Может, он и не понятен, и в чем-то даже опасен, но ведь оригинален и редок, а разнообразие фауны предполагает сохранение всех, а не уничтожение каких-либо видов животных. Пусть и такое животное не задавленным, не отстреленным, не загнанным в угол обитает на нашей планете!» – да, но животное это, с виду вроде бы совсем не саблезубый тигр, на самом деле настоящую революцию задумало, к примеру, отпиливания рогов у носорогов и переучивание волков на овец-санитаров леса и сотрудников вневедомственной, но чисто городской охраны. С врагами же, с не перековавшимися поступало коварно и строго, ямы рыло, караулило в засадах, рвало на части зубами, протыкало рогами, копытом било между глаз и даже из самодельного лука стрелять себе приказало научиться, хотя и боялось, что это расслабит его и среди зверей сделает слишком заметным,  заведя, в итоге,  в дебри грамотности, знаний и чтений не черной, а красной, про фауну книги и библии…

***

От неудовлетворенности все капризы и заносчивость звезд: мол, вот же она, слава, а мне почему-то хреново, наслаждаться что-то всё время мешает, например, тараканы-поклонники. А у меня поклонников нет, шума тоже, талант, безмятежность, дела и фантазии до самых последних, населенных фантастикой звезд, в том числе и о том, что  я тоже буду еще знаменит…

Объявить себя не только взрослым, но даже и старым теперь не боюсь. Ограниченность это и страх – так держаться за молодость. Повзрослею, постарею, быть может, умру, но потом опять повзрослею и даже помолодею в погоду хорошую, весною на солнышке, когда воздух – плюс пять, потом даже в детство впаду,  и все это будет такая экзотика, такой жизненный опыт широкий, что и девушки будут любить даже с седой бородою, и для целого мира волхвов стану самой настоящей не спадающей с неба звездою…


***

Не нравятся ему гости. Улыбается им сквозь нервные стрессы. Пуглив, как олень. У них дружба только с рогами его и к тому же сейчас период попыток  исправиться, себе вегетарианскую диету назначить. Как альпинисты, на стенку полезут. С трудом, но всё ещё держатся. Эти гости даже помогают немного расслабиться. Хотя и не просекают, что мне не нравятся гости, что со взрослым базарят и к тому же – «звездою»…

Жить с людьми мафиозно, веселиться исступленно, а потом опять сосредоточенно работать и даже молиться… Мешают над собою работать? - и это к радости повод, к веселым мафиозным разборкам…

Приснилось, что одна из прежних пассий моих, стерильная девочка, которую я даже пальцем не трогал, за пару месяцев разлуки дважды замужем побывала и стала крутая-крутая, клевая-клевая, потому как первым мужем её был 62-летний крутой мафиозник, причем он и сейчас её осаждает и донимает, а она храбро от него и камарильи его отбивается, и указывает на мужа второго, еврея, невзрачного и проходного, не менее старика непонятного и, значит, крутого. Я ошалел от того, что она так раскрутилась, уже и не знаю, впишусь ли, распишемся…

***

Она говорит мне в трубку, говорит, про свой поход в Карелию в 10-ый раз тростит, желает казаться интересной, а того не знает, что моя трубка-то летает и что я сам летаю, наблюдая этот говорящий самолет и всех забот-то что вовремя надо приземлиться и на подозрительный вопрос «ты слушаешь меня?» сказать «угу, конечно» – тут же снова устремляясь прочь от информационной эры в собственных интересов виртуально голубые небеса…

***

Какая разница, раньше какой-нибудь Вознесенский голову морочил, потом – какой-нибудь БГ, сейчас – ещё кто-то. Пройдет время и появится другой, и тоже будет голову морочить. Попробуй, возникни, возрази, как псами на тебя накинется охрана, да и сам очередной оракул тебе чего-то крикнет злое. Служат, суки, какой-то фараонской красоте…

«А мы-то люди простые, вот и не распознали Наших Заморочек врага. Думали, что это лишь шутка, когда он, как зверь, лютневую   «научи нас дышать под водой» у БГ похулил. И даже у дочери нашей, что в возраст пришедши, сработал любовный инстинкт, когда она подсчитала возможную вражью зарплату. Теперь-то ей открыли глаза, и она успешно влюбилась в другого, в быка и успешно с ним производит крольчат, как ей охраной было приказано…»

В молодости, известно, томление у всех в нашем свободном под охраной шикарном бараке. Лечение проповедуется комплексно, прописывается длительный курс заморочек, а также спортивные и любовные игры, и ящики с картинками, звуками. И требуют знания бесконечно длинного списка предков великих, кто и как из них голову нам заморочил…

КГБ и ЦРУ отменили, потому что последние сто лет, слава Богу, все были как крольчата ручные и потому, когда сознательный граждан во мне обнаружил врага, выяснилось, что некуда ему обратиться, что охрану уже зверски занимает только национальный вопрос, а все остальное так заморочено, что ничего не докажешь, в чем, кстати, и сам враг  убедился, когда в собрания граждан он 1200 раз заявился…

***

Мир и души, этим миром производимые есть большая помойка, минимум 100 лет, со времен Достоевского и Толстого не чищенная. Всё розочки, тюльчик, всё денежки, политика и искусство нашу помойку украшают, мало им двух мировых войн,  происшедших вследствие неуспешности подобных лечений, опять тот же сон и перелома не видно…

Ах, искусство должно существовать без «великих имен», ведь это они, не ведая стыда, наградили нас смесью роз и банок из под импортного пива и  почему-то решили, что спорить неприлично,  не то, что воевать и убивать…

***

Что делать, она была перевозбужденная,  и до угла её пришлось мне проводить. Перевозбужденная, преданно в глаза смотрела мне, что твоя собачка, но отчасти это, конечно, было бесовское лукавство игровое. Зато и теплый человечий блеск в глаза заглядывал, стоило  самому в них заглянуть. Я не знал, как быть, был безразличен, поплевывал шелухой семечек, на неё поглядывал, прикидывал, как бы её  успокоить, и до дому отправить, чтобы почище, чем Фрида - К. у Кафки  не мешала мне разгуливать по Деревне местной и раздумывать о Замке…

Весь мир уже ожил, приблизился, замаячил вдали – хотя бы благодаря Интернету - дела лежат и слева, и справа, и сзади, но всё пока ещё не готово, многое делать пока не с руки, тянут резину разные службы у Замка, нет допусков, пропусков или денег, а приятели частенько слишком лукавы, ведь служат Ему же. Вот почему так тянется время – сейчас, например, тишина, братом ненужно, от скуки мои листаются старые записи, а мною медленно, строчка за строчкой читается францева книга – целый замок можно построить, пока прочитаешь только ее…

Что-то должно двигаться – или тело, или мыслительный процесс. Мы, конечно, уменьшаемся вместе  с уменьшением скоростей, но исчезаем только при полной остановке. Мир так и создан, чтобы всех сориентировать, направить или же стереть, остановить. Такие специально дуют ветры всюду, где не проложены их убийственно однозначные дороги…

***

Кассеты с музыкой как карты тасую, как обоймы,  и на форзацы внимательно смотрю – какую же поставить, как не ошибиться в этот час с другом, что будет петь мне, музыкалить, причем по духу, а не мимо и не супротив, как то обычно у тех моих друзей заводится, что и книги не читают, и музыку слушают не ту…

Прямой контакт с землей, как в детстве, где, например, через забор ты перелазишь, а вот уж повзрослел и поздней летней ночью с приятелем и девушкой идешь,  и шумит листва с травой, а не их болтовня…  о компьютере и сидироме? Ума не приложу, не вспомню, о чем тогда можно было говорить…

***

В зрелости полностью дозрею, а в старости кому-то на зиму доставят урожай. Сейчас детей моих сюда бы. Их вероятное  самомнение по поводу гениальности своей в полной рост теперь понятно мне и, как с собой, я с ними совладаю…

***

Хорошо  пишут, но – без поворотов; по школьному послушные, они не понимают, как это – свою волю проявить. А сколько поворотов, столько и миров; топчутся в предбаннике все вместе, и я на верхней полочке в одиночку открываю третьи страны и седьмые небеса…

Творческая воля – вот что должно нам быть разрешено. Пока максимум  разрешенного есть наблюдение всеобщего абсурда с желательной констатацией его воплями и сплошным в толпе на месте поворотом…

Поел кое-как и так же пообщался с приятелем. Мог бы  проявить фантазию, например, добавить два яйца, и настоящую беседу приятелю пожарить. Всё недосуг мне  бабочек ловить, мелких курочек доить, потому что мечтаю построить большие самолеты. А мог бы их запрячь хоть тыщу штук и по делишкам в третьи страны тоже полететь на время от завтрака и до с приятелем обеда…

***

С одной стороны наша элита Бруклин сплошной или Брайтон - и кое-кто и вправду уже говорит по-английски - а с другой – Византия, кладбищенская наследница так называемых «великих культурных традиций». Сплошной сыр и сплошной сюр, потому что каждая точка в сыре простреливается. Пошлы, как Бруклин и самолюбивы, как Византия. В тебя тут каждый пошло влюбится, но и каждый потом самолюбиво откажется. Или сначала откажется, потом  влюбится и, наконец, снова, к счастью, откажется, потому что любовь на кладбище – это чума. Не на что там мне, одиночке рассчитывать. Все как альпинисты на гору карьеры карабкаются, что высока как Вавилонская башня, и выдалбливают себе в её склонах пещеры удобные, иногда пятикомнатные, на непостижимой для меня высоте и даже в банки заходят после всех хитросплетений в банке паучьей. В общем, что-то другое нужно придумывать мне. Поискать бы, к примеру, границу между ложно освещенной элитой и темным народом и найти население границы, и устроить опрос, выясняя, кто и что из них полагает и чем занимается в неоднозначности своей и как относится к моей…

***

И телом долго никуда не выходил, и мыслью от людей далеко отъехал – и уже поминутно мерещится-кажется, что куда-то в глухомань забрался, в сибирские леса, в избушку с дровами и лежанкой, что уж забыли здесь меня. И  значения не имеет, что  сплю под флагом с подкладкой, а  демонстрирую себя как раз с одеялом, ведь  иначе мне и не спится, и из леса выбираться не хочется, и лучше на ночь прелестные книжки читать. В одной из них слышится звон нового мига, но следом зверям Зоологического сада волокут трупы расстрелянных, а гвозди и стекло продаются только в муке или хлебе. В другой хирургам можно прочесть похвалу – мол, с душой работают, перерабатывают, не мелочатся ребята. Видимо, влюблены в кровь, в спасение жизней посредством сшиваний или  разрезов, хотя это если уже и написано, но ещё не прочитано мной. Прочитано же, что можно на 40% прибавить зарплату таким молодцам, вот только в бухгалтерии надо со всем разобраться, выявляя жирок посредством опять же разрезов, сшиваний.  Попутно ещё о трудной зиме умирающего ракового больного размышляешь, а ведь раньше вместе пили коньяк – он пристрастил – и это было прекрасной приправой к знакомству. Да, как хлеб, хорошая книга, с ней и без флага легко засыпаешь, чувствуешь, что, переработав, тем не менее, с пользой время на лежанке провел. Поэтому в секрете имя  автора её сохраняю, ничего полезного бесплатно не хочу говорить,  этой  зимой даже  пишется плохо, потому что урезана, расстреляна и зверюшкам подброшена моя небольшая по меркам сибирского леса зарплата…

***

«Чем пить, лучше бы с упоением книжки читал» – «Какая мне польза от книжек?» – «А какая польза от танцев, от пенья, чурбан? Какая польза от праздников»… - бесполезные с алкашом разговоры. Он мне сам сто раз сказал – «бесполезные». Хотя сам потом разговорился немного. И книжки он, оказывается, читал вот только что, три дня запоем, но это был  научно-фантастический мрак. А без пьянки он – волк, самый умный мужик, не признающий ничего, кроме случки и пользы…

Впрочем, хочется тоже, как бесполезные, прекратить все разговоры. И даже хочется все хуже и хуже писать. Хватит уже, написался, всё понял, не пью и с упоеньем по три часа с алкашами беседую. Пора кончать рисоваться. Да, всё хуже пора рисовать. Буквально со следующей фразы попробую. Мол, не зря был солен океан – он кончился поносной Америкой. Нет, чепуха. Что-то не пьется и хуже не пишется; пытался шататься и дребезжать голосом, как пьяный, но только стал похож на трамвай…

Меня на вдохновенье теперь беспричинно вряд ли пробьет, ведь я должен узнать, что от прежних моих вдохновений  стало кому-то слегка хорошо, причем чисто в человеческом плане, а  не через призму литературного зрения, словно через призму бутылки, этикеткой на которой Достоевского даты рожденья и смерти, как мне алкаш и сказал, что не возбуждает его сия этикетка. Ох, хоть бы на жену и детей, и работу возбудило его! – но для меня, хотя писательство есть хорошо оплачиваемое словесное пьянство, это будет: «всего лишь»…

***

Рай – это чувства от оргазма и выше…

Рай –  сплошная дрочильня на небе и сплошной сперматозоидный дождь на земле, в попытке зачатия нового бога?! Кстати, дожди, как и пробирка – непорочное вроде зачатье?! Всё стало понятным, после того как Мария, чтобы ноги раздвинуть, на уши встала…

***

Все говорят, все пишут, я говорю, я пишу, а потом «бац» – и нету никого и в наступившей благоговейной тишине я говорю, что разве то возможно, что б уцелели лишь мои писанина и слова и в доказательство неизданной потрясаю книгой…

Все пишут, я говорю, а потом «бац» и я во главе армии, и всех писак, выявленных в ней, про искусство разговорной речи потрясаю книгой…

***

В ванной опуская голову в специальную воду, ты из неё поднимаешь, как песчаная отмель, длинные волосы и в специфически авангардное и волновое приходишь отчаяние оттого, что в жизни  твоей океане акулы как дьяволы и лишь островками такие виднеются ракурсы, что в гриме, раскраске под индейца и негра даже по ящику можно тебя показать, причем не только в передаче про барабанно-гитарную музыку, но и «В мире животных», конечно, за право смежной программе, Сенкевичу, с познавательной,  так сказать, целью посетить твои острова послезавтра, сразу после принятия душа и ванны…

В людях зародилась неудержимая тяга к превращенью в зверей – в говорящих, но мирных, как антилопа или же рычащих, молчащих и сильных, но тоже способных согласиться выступить в передаче «В мире животных» – и поэтому для них заготовили клетки те, кто был в разуме полном и контакте с зоопарком, а так же заводом, но после и их та же участь постигла. Последний доктор сидел в окружении клеток, как в клетке, и, остужая себя, поминутно голову свою опускал в специальную воду и всё равно то рычал, то мяукал, на несколько ярдов окрест воодушевляя на барабанно-гитарную музыку сидевших там обезьян…

***

Я рисовал, а он на компьютере щелкал, когда они вошли и около нас попарно пристроились. И вот уже внезапный сеанс беседы дружеской в двух экземплярах, один сидит в моей комнате, другой в смежной, и вежливо со многим соглашаться приходится, хотя слышишь лишь мусор, который хочется отправить на улицу. В итоге, настроенье испортилось. Зато стало писаться. Все же подумал, что можно свихнуться и надо срочно на лыжах кататься, но ограничился тем, что включил электронную музыку. Потом, уже в сумерках, во двор всё же выскочил, почти не надеясь на чудо, о котором вещал, не желая трудиться, мой напарник в сеансе, но птицы, простые вороны пели как своеобразная электронная музыка, а окно – это место для буквы, дом – для слова, для имени девушки или другого, с чем тоже у нас пока ещё не случились сеансы…

***

«Видимо, всю зиму пишет, даже куртка не заношена. Молчит, ходит, под музыку обдумывает строчки, уютно – выйду за него замуж» - мелькнула у неё эта мысль, но, к счастью, почти сразу пропала, и я в конце зимы хожу, черт знает, о чем думаю, а попутно и себя утешаю: «обычное дело, что за зиму в призрак  превратился и чуточку даже помешанный. Эксцентричный и очень миленький призрак, в одном лице и жена, и писатель, хотя, конечно, после просмотра  Ходоровского вижу, что надо и опаснее быть, чему, впрочем, призрачно-кисельное мое состояние совсем не помеха, потому что призрак может  в киселе затаиться, и, питаясь, сильней укрепиться…»

Так я подумал и по комнатам хожу себе далее. А сны на мне гроздьями просто повисли, я и хожу, чтобы не впасть в преждевременный сон.  И к ним изредка приходил свои тексты читать и, не поднимая головы, их читал, озабоченный, думая о чем-то своем. Т.е. конкретно я о деве опасно  подумал, той, у которой вместо куртки чертова шуба, да и та уже очень заношена – слишком уж явно мне виделось, что уже  никогда спать мы не будем вдвоем…

***

Писатели – описатели, воздыхатели, приписатели и ящеры домов, где редакции или издательства, а я не такой, гораздо более интересная личность, хотя и не умею, я чую, толком писать и не собираюсь учиться, потому что личность тем более, чем меньше учебы…

Я буду сидеть, поджав ноги, черной фигурой и внезапно писать, как стрелять. Жена не нужна, а подруга, если будет сидеть, поджав ноги, то светлой фигурой. В ее присутствии слово «занятие» было бы, как ноги, поганое…


***

Просмотрев – не до конца – фильм Гринуэя, забеспокоился, что пора бы снова превратиться в «металиста», но уж такой я слабый червячок. Хотя, возможно, это только пара заморочек плюс вечерняя усталость. Без крутизны никому век воли не видать в искусстве и эта крутизна, что твоя стена теперь иль дерево, поэтому ползи червем слабый человек, вернувшись из похода в магазин, где, если не считать машин, такая тишина и полная безвестность, что хочется и отравить, и отравиться – Гринуэем - и в большей мере превратиться в «металиста»…

Смотрю кино – уже совсем другое, «Андрей Рублев» – и мрачно чувствую, что мои собственные тексты разве что под брюхом у коня. Какие-нибудь ветки в кадре, к примеру, можно было бы замечательно осмыслить, пока я тупо тут исследую советские и, максимум, антисоветские сюжеты. Где они, кстати, тексты? Спать пора, засиделся за кино, а надо ещё пару текстов на бумагу палкой кинуть. Запропастились что-то. Так. Здесь одеяло в складках, здесь гора, а здесь уже в кальсонах мои ноги. А, вот они – в долине белоснежной, боковой. Ну, правильно, только с великой мыслью забывшись, я мог их сунуть не в горы, а под ноги…

Достаточно трудно взять и выйти на творческую стезю в этот непонятный вечер. Стимулов стало не хватать. Ах, поактивней бы вокруг светился чужой творческий продукт, какие-нибудь, к примеру, особенные фильмы…

Мой компаньон тоже оказался дьяволом. Давно известно, что деньги превращают в дьявола, а книги, фильмы только следуют в фарватере производимых ими превращений. К примеру, дядя мой меня всё время уверял, что ада избегнуть невозможно, но лучше быть хорошо поджаренным рагу в аду, чем коркой пригорелой и даже навязался в компаньоны, чтобы после моей смерти снять про то на моем примере самое интересное для дьяволов кино, а до нее долить на сковородку масла…

(От послушания истине невозможно будет уклониться, когда я просто-напросто всем её сделаю понятной)

***

Сказав себе «ты мне надоел, исчезни», теперь я в новый отправился поход – абзац из книжки Гельдерлина почитать – где сразу на войнушку напоролся. Его отряд по команде совершал различные маневры и пропаганда сразу всё представила как гимн ловкости, радости и света, но вот в сомкнутом строю странно же они одной рукой синхронно шевелили, похоже было, что это его братства механизм заело, он оконфузился на принципе «один за всех и все за одного» и я, являясь, сказал ему: «в орехах Греции исчезни»…

«Каким героем стал – теперь и Бог предать забвенью не посмеет!» Дрянной мальчишка и Греции рекламная хлопушка, восторженный предатель и драчун. В наш век за этим всем я вижу только дорогие,  модные товары. Его прельстил, увлек мраморный Геракл, в руке которого, ныне, кажется, отбитой, вещает говорящий попугай…

***

Не везет ей с любовью к любителям Достоевского – казалось бы, классик, как и Толстой, Пушкин, Лермонтов, сам стихи пишет, так надо же – на неё набросился буквально с топором, когда семейно уже немало жили. Конечно же, развод, он пьет и самоубийством, к сожалению, кончает, так нет же, история совсем ещё не кончилась: опять любитель Достоевского - высокий, стройный, сам и пишет, и поет – и вроде тихий в этот раз, но вы бы почитали что про нее он написал, ведь это не слабее, чем ударить топором, причем он не злорадствуя так её ударил, а просто, как любитель Достоевского, привык общаться с топором, когда кругом такие вроде нимфы или аполлоны, но уже в подругах, например, совсем колхозные дела, незнание не только Ходоровского, но и Достоевского совсем, отсутствие даже маленьких претензий…

***
 
Живу на первом этаже и ощущение такое, словно к помосту приделали квартиру. Т.е. я пока здесь готовлю выступление, хотя  пока безлюдно и скамейки ещё  не расставлены. В нужный час всё распахнется, я пожертвую квартирою своей и мебель всю сгребу со сцены! (П.С.: уже ведь знал, что сносят. Так старые самолеты, перестав летать, один раз в жизни снимаются в кино…)

***

После ряда сексуальных революций Венерочки античный идеал, наконец, осуществился – ходить нагими стали  бабы, мужики и даже зима теперь их не очень-то смущала; как мрамор, их мороз совсем не брал. И на базаре голышами, и в трамвае, и на работе и в очередях. И на съездах голыми, и в армии, и в спорте. Голы все, начиная с короля…

Коммунизм не построили только потому, что раздеться позабыли…

Эрекция теперь никого совершенно не смущает…

Всю жизнь предельно упростили…

Да, осталась армия, но что в ней? – только маршировка. Ученые остались, но голышом они способны выдумать лишь ещё один презерватив. Спортсмены пикируются на членах. На съездах отменяют телевизор, потому что порнуху теперь незачем смотреть. Вообще, поняв, что они красивые животные, как звери, почти что всё на свете люди отменили, но возвращаются не в лес, они свои теплые атомные станции как мухи облепили, а во время сбора урожая пытаются себя заставить забраться на комбайн и своих коровок кличут, хотя вокруг уже только хищники одетые и всякие черные животные с тех пор как автоматы на заводах химии свой 500-летний срок  отработали на славу…


***

Пять часов раздумий – и даже заболела голова – считай, огромная такая простыня – но что написано на ней? – почти что ничего, один лишь текстик небольшой. Какая же огромная не заработана мною простыня…

Так что извольте напечатать тексты,  отоварить раздумья мои. Если по справедливости, думаю, что был бы завален товаром. Представь, кругом ковры и дорогие покрывала, или, вернее, сути жизни раскрывала - а то, что с текстами они, а не с узорами, особым смехом греет мою душу…

А у людей дела – такие же простыни, но на них не тексты, но стройки и готовые машины, и дома. Как только спится им? – чтобы можно было спать, скорей им нужно этот дом нарисовать. Нарисовать всю жизнь свою и только после спать, как у меня с простыни обратной стороны выходит, где я рисую, не пишу…

Вообще, я курочка и Золотые Яйца, а всякие там гости как петухи, что регулярно мнут меня. Да, гостят обычно болтуны, и я представил, на чем они обычно спят – на шелухе от семечек…


***

Писать можно всякому, всегда и надо лишь найти положение, в котором твое состояние себя будет чувствовать удобно и тему, которая его же не может не интересовать. Почти все положения неудобны, а темы неинтересны и, как видите, на эту тему мне лежа в полпятого утра удалось совсем немного написать…

Мне вообще прекрасно пишется, когда уже были и непонятные раздумья, и чуткий сон, и в третьей фазе голова плывет немного неконкретно – тогда она мне не препятствует писать и вспоминать, как снилось рисованье самых разных новых тем, хотя и не желает все же встать, а положенье лежа для рисованья неудобно, так что пришлось попробовать писать…

***

Кучи золота продавали на рынке, который был расположен на вершине. Какой-то клад, как раз, Али баба нашел или какого-то купца, как раз, ограбили – мне просто повезло, но я все равно глазам своим не очень-то поверил. Подумал, что подделка, что эти перстни – барахло…

На всех вершинах были или рынки, или же один отдельный продавец, потому что острый пик и больше там с лотком, с весами никому не поместиться. Конечно, так за едой ходить не очень-то удобно; карабкайся по круче – а он зовет тебя, зовет, подбадривает и, чтобы помочь, сбегает вниз и за руку берет, или же толкает в спину,  и сразу, но уже немного запыхавшись, сообщает, какой у него свежий и ветром обдуваемый товар – недавно завезли – а также какую даль ты видишь с высоты, какая тут охота, когда ты можешь за прилавком притаиться. А мимо то и дело пробегают молодые козы, ведь всё равно они редко покупают, а на соседскую вершину у них уже просто сил не хватит сегодня забираться - или же сопротивляться, когда ты пригрозишь, что сбросишь сучку с высоты…

Хотя сейчас уже другие времена и на вершинах соблюдаются стандарты, и, значит, построены комфортабельные, хотя и небольшие магазины. Да и важнее плоскогорные вершины, где среди мрачных скал, пещер зловещих и каменных ущелий расположилось много продавцов. Броди себе средь почему-то вечных сумерек, смотри на арбалеты, копья, пушки и как, не мигая,  на тебя смотрит в феске и при сабле сказочный какой-то мамелюк. Кати тележку, книжку закрывай, орлом за угол подлетай и покупной отборный рис на костре разогревай в пустой консервной банке, а после себе на чай у соседа обменяй вот это описанье рынка…

***

У телевизора щелкаю каналы и брату говорю:  если женишься на этой, то будешь смотреть «Ералаш» и «Маски-шоу», а если на той, то все же «КВН». А вот сериалы с обеими придется смотреть; все эти «Роберто, мы пойдем сегодня к маме»…

***

«У него был странный псевдоним, типа «Джима» или «Генри»  и определенная любовь к словечку «неплохо», отчего, собственно, он и был ничего так писателем…» - отрывок из рассказа про писателя Оливье Генри для журнала «Эсквайр», если мне удастся женить на себе переводчицу  и для журнала «Знамя», если там  сменится странная  редакция…

***

Годами спокойно никуда не вылазить, доделывая старые дела…

У них, Божественного мира оккупантов, всего лишь воробей в руке, причем довольно дешевы сегодня воробьи и тот же магнитофон или бутылка водки чирикают и у меня в руке…

Поэтому пока оставим спор и дома заведем инкубатор журавлиный. Они должны вылететь огромным косяком, выглядеть крупней, чем самолеты, и пролетом через Бельгию и прочие развитые страны, которые все покроют покрывалы, мне с ними ещё до самой Африки лететь…

***

Текут реки, плывут озера, пролетают лужи, как небесные оконца и, как живые, пробегают всякие ручьи. С реки видно, что на берегу доктор в белом колпаке, простукивая, обследует больного, оголенного по пояс, а с озера – что Машка с васильком гуляет по траве. Дальше больше: рыбак рыбачит на земле, уверяя, что сюда придет из озера вода, вот только больно уж крючок его огромный. Лодку, как по тропке, два пацана спускают по ручью – неведомо куда, так что возможно, что её все же придется ставить на колеса. Но вот опять вода: спасая книгу, мужик за озером погнался, быстрей того поплыл, но видит вдруг очередь к целебному ручью, мол, с тех пор, как в нем  мальчишки пробежались, глаза у них – небесные оконца. Однако, тут же, мать её, приехала река, народ вальнул и хлынул ливень, и рыба вся, использовав моменты, решила полетать и в лодке покататься, и в сапогах по лужам проскакать, и от застрявшей косточки мясной крючком у доктора до свадьбы с Машкой полечиться…


***

Два видения – в первом были стены, такие седые от пыли, словно это мертвец, что сто лет не схоронен, а в другом было хуже, но живописней – развалины, и в проломе угадывались свет и море. В чехлах из пыли или в саване из света все мы, сломанные морем? (П.С.: видения не помню уже, но всё же важно, что мелькал  свет в конце  моего загробного туннеля. Не так, чтобы всё, Бог меня оставил…)

***

У Вовки с компом разбираться получается. Продаю ему свое тело для хозяйственных забот и взамен, в придачу к своей, получаю и его голову, делая более сложную  позицию доступной…


***

Опять: иду я и прямо на дороге вдруг замок мне мерещится во мне. (Причем и вне, казалось бы, такие башни высятся; плюс сильная метель).  Играю возле замка на лужайке, рядом дети, лето… (Потом, правда, санитары подъезжают и в больничку забирают, и я расстроился, и детям, а также мамам и друзьям, с укоризной говорю, мол, зачем же вы секрет про замок разгласили, ведь ясно же, что найдется феодал, который  вызовет машину…)


***

Очень сильно увлекался я БГ, но потом он мне фальшивым и наивным показался. К другим артистам перешел, увлекся музыкой довольно умной, но, конечно, слишком мрачной, а теперь вот и вовсе чем-либо увлекаться перестал – по крайней мере, дольше, чем крутится кассета. И, наконец, вчера мне снится сон: в нем тот БГ был снова как  отец родной. Беседовали с ним чисто по душам, и я заботливо касался его щеки небритой, а потом проснулся и спросил себя: а почему б и нет, но вспомнил, что в последний раз он телеинтервью давал в маразме. С такой оттопыренной губой был, ну, вылитый писатель Солоухин, что давно уже помре, но который раньше, чем давным-давно  вроде тоже был в фаворе; точнее, им увлекалась мать моя, но по причине детства, хоть я его читать не стал, на меня все же что-то перешло…

***

Женщина оккупирует твой штырь, и, если он тверд, ты расслабляешься, как от алкоголя на диване, говоришь «хочу, хочу тебя, дорогая» и часы летят, и ты, как кофе, пьешь её нежные уста. Вы всё ещё возитесь, мусолите и гладите эту любовную тему, а потом, глядишь,  у тебя опять встал окаянный и можно начинать всё сначала, только, конечно, уже она едет верхом, а ты до горячей поры лишь чтением Кафки слегка развлекаешься, желая в нужный момент оргазм подсечь без особых усилий…
 
Благодарно говорила мне, что она уже всё понимает, и на днях соберется с духом, чтобы начать сначала Кафкины книги, а потом и мои тексты читать, но извините, она уже в чем мать родила с прейскурантом и кофе в руках возвращается и придется мне пока ничего не писать этим штырем, потому что другой уже в её нежных руках в третий раз напрягается…


***

 «Ты куда убежал?!» – на заднюю парту он убежал, чтобы в сторонке покуда свои делишки обделывать. А вот я и сам ухожу. – «А ты куда убегаешь?!» – да вот её не трахать, а провожать ухожу, и чего, в самом деле, тут стесняться чистоты отношений, но уж все застеснялись и почти не глядят, словно я трахать её увожу…

«Тогда надо трахаться!» – таки увидела предлог и напала на любимую тему. – «Нет, не надо!» – восклицаю с мольбой, потому что так достало, что ты только трахаешь, надо – не надо, и никто уж не верит, что ты просто так ей с улыбкой сказал «я тебя провожу»…

В принципе, у меня ощущение, что люди вообще не хотят по-умному жить и царит беспросветная лажа. Жить приходится в отстающей, второсортной стране, где кое-как работает почти всё – и литература не исключение. Таланта много, знаний мало, гордости много, юмора мало, ****ства много, любви мало…


***

Снайпер, круг, с которого надо сойти, а он крутится быстро, и розовая вода, дождь розовый, что хлещет потоком на интересную сцену,  объединяются так: снайпер решает, что, вероятно, ему надо стрелять, чтобы сойти, на площадке он в три погибели скорчился, а потом и вовсе залег под потоком. Не понимая, откуда так много воды,  мечтает о тех временах, когда в сухую погоду из репродукторов розовый музон изливался потоком, потом стреляет в будку, в которой карусельщик укрылся, но, похоже, что та бронирована. А на большие расстояния в такой дождь бесполезно стрелять, потому что пуля отсыреть успевает и превратиться в конфетку. Кстати, в противоположном секторе смутно слышен гул голосов и надо бы добраться туда,  и всех их проверить на предмет вины за такое вращенье. К ним легко подъехать с той стороны, где сам круг  на них нападает, но ведь они примутся от него убегать и розовым телом под розовым ливнем в прятки играть. Можно попробовать по мобильнику до ребят дозвониться, но в ливень у них  столько дел и хлопот, что то же самое выходит вращенье. Ведь их жены ведрами пьют эту  попсовую воду,  они же и  кран наверху отвинтили. От нее их до безобразия пучит, и они жаб, кошек и лисиц поминутно рожают, после чего желают сексуального спирта и аукают всех мужиков, близлежащих под ливнем, и хорошо, если получится так, что самым ближним из них с бивнем муж оказался. Да и чем бы приятели могли затормозить колесо? Обдираясь, руками? Надеясь на ликвидацию ливнем горения трущихся рук? Положил сам длинную доску, перпендикулярно к касательной к кругу и, была не была, пошел вдаль по этой закрепленной доске… - нет уж, хватит подобной поэзии, лучше  по ней поползти…

***      

Есть признаки, что мои бывшие пассии ко мне возвращаются. Подмигнула одна, объявив, что она – невеста свободная (а сама с приятелем моим, у которого, к тому же, денег и силы не меряно), заявила другая, что всё больше во мне человечности (она замужем, но похоже, что теперь вновь вакантно место любовника), да и третьей мало, мало правого одного сапога, нужен второй правый или с бочка какой-нибудь левый или третья нога… - перечень  продолжать до бесконечности можно, но вы уж чувствуете, что радость у меня небольшая. С осторожностью сунем руки и ноги свои в эти дебри, без любви и без веры, не желая превращения, к примеру, в  котлеты…
Вообще, во мне утомлен командор, утомлен комиссар – есть помощник, а помощницы нету. Бумаги, как мишени, ровными очередями всюду прострелены, но нет лесам и бумажным заводам конца и надо строить ещё один оружейный...


***

Всё дальше заходил заговор молчания обо всем, слова и связанная с ними тематика отмирали целыми группами и подвидами. У людей осталось совсем мало не связанных с бытовухой разговоров. Одна часть из них взяла себе фамилию Тараторкин, а другая превратилась в бессловесных негров. Третьи выторговали себе право пользоваться устаревшими словами, но их в отместку загнали в резервации. Также разрешаются и рифмы – это когда совпадают окончания, например, у слов четвертого и девятого и так тоже можно говорить, правда, перескакивая с пятого на десятое, каковой прыгучестью, впрочем, принято гордиться, ведь от нее и до улета близко. Все мы если не национал-социалисты и коммунисты, то недалеко от них отстоящие партии в отношении правды и духа…

***

Есть Большая Петля между тем, что видят и что выражают глаза…

Не гладкое лицо у меня и больные или тупые глаза, как это обычно бывает, а, скорее, напротив,  лицо очень проблемное, но ведь оно занято тем, что добывает здоровье и веселье глазам…

***

Компьютер как Замок Кафки, т.е. наша планета в миниатюре, за его стенами спрятано бесчисленное множество контор и твоя задача добиться от них своей сотни разрешений, устроить им свою тысячу согласований…

Конторы с кирпичными, а не пластмассовыми стенками напоминают мне крайне устарелые, буквально древнеримские ЭВМ. То ли дело наше будущее: в принципе, даже кто-то один может легко и приятно проконтролировать всё население, а значит и легко заставить его принять приятные ему форму и цвет («будешь зеленый в положении лежа», «будешь красный и орать «физкульт-привет!»» «будешь делать вид, что тебя нет»), чем население тоже будет довольно, избавившись от нервотрепок очередей и хождений в древнеримские те ЭВМ, которые их ещё и не такое просили исполнить, кроме азбуки ничего не давая взамен…

***

Прохлаждалась голова, и потому заклинило её, она оказалась не готова, когда мысли, как буря, снова налетели. В принципе, этот клин есть перегруз и полная шиза, крыша ебнулась, когда опора наебнулась, хотя пыталась, сука, улететь, и всё спасенье в том, что всё-таки не полностью потеряны слова, способен ты себе простейшую команду дать, шепнуть одно-единственное слово «отдыхай». И вот хожу и бормочу: «заклинило, так заклинило…», потом это же для бодрости пою, потом включаю музыкальный аппарат, потом чай пью и чувствую, что уже способен поболтать о том, что прохлаждалась голова…

***

Продал-купил страну для перемены обстановки. Сравнил национальный валовый продукт и всё, я переехал вместе со своей страной, вот только в голове моей до ужаса смешались все слова и буквы…

Открыл, что можно на двух ногах ходить и всё-таки читать те книжки, что задом наперед написаны, т.е. для тех, кто ходит на голове и, соответственно,  имеет другую точку зрения – их надо лишь перевернуть – но вот с чем у меня проблема получилась: в иные конторы не могу войти, ведь те ковры, что в них, конечно, не для ног, для головы,  и йог-вахтер стоит в дверях и внутрь меня ногами не пускает и тему идеалистического главенства материализма с жаром развивает…

***

Пришел к ним, открыл глаза и вижу, что там смерть; тогда закрыл – тут жизнь. Пришлось, однако, их опять открыть, устать так долго умирать, потом идти обратно… Пришел домой и от усталости закрыл глаза, но там увидел смерть; тогда открыл – тут жизнь…

***

Все «измы» придумали авангардисты, они думают, что если всё разложить по полочкам, то им станет легче, и теперь всюду решетками полочки. В конце концов, они же выдумали и слово «авангардизм», и слово «постмодернизм» – хотя последнее и «анти-изм»…

***

На пять копеек любви своей ты хотела купить непочатый батон такой дорогой колбасы…

***

Работы, которые я породил, говорят мне теперь: «а ведь мы твои дети и мы  убьем тебя, если ты не доведешь нас до совершенства». Поэтому бьюсь, убиваюсь теперь… (П.С.: тысячи деток и на всех шрамы и раны – ну и папаша…)

***

Работа, работа, глухая стена, но, к сожалению, больше ничего не интересует меня. К тому же – очень устал. Странен, конечно, этот настрой на одни лишь дела, ведь, по сути, тебя не интересуют чужие дела; даже фильмы, к примеру; по крайней мере, те, что тебя интересовали вчера, словно за их делами не люди стоят и усталость…

***

Ум мой силен, потому что от изнурительных забот лицемерья свободен…

Выгребаю против правил течения и поэтому оригинальна даже самая примитивная и скучная картинка моя или запись. Вот и решил, что можно уже оригинальность забросить и оставить в работе одно совершенство, т.е. покой, но наткнулся на кризис, и чуть было мертвым – успев пожениться – не поплыл по теченью. Понял теперь, что оригинальность всё равно, что ходкость и маневренность лодки, к тому же названье у ней – «Одинокий Анти-гомик, а также Анти-наркоман и Анти-алкоголик»…