ивент

Я люблю троллейбусы, их близкую к совершенству форму параллелограмма с усиками. Троллейбусы приносят спокойствие, они умиротворяют и учат о людях. Умиротворенное жужжание, которое они издают при езде, способно было бы усыпить, если бы не постоянное движение людей внутри.
Движение музыки в наушниках, движение фраз развязных девушек или подвыпивших женщин сорока лет, которым терять больше нечего, посему можно позволить себе быть громкими. Движение пьяных людей, желающих узнать последние новости об уважении; и как противопоставление — движение трезвых, не желающих показаться одиночками и смеющихся и гогочущих. Движение страницами книг, или, если отказало воображение, зрачками в окно, пассажиров, которым не столь повезло с компанией. Это все не дает разрешить себе уснуть, отвлечься. Потому что, хотите или нет, а вокруг клокочет жизнь.
Ежедневно в общественный транспорт садятся тысячи людей, со своими проблемами — одни из них влюблены, другие разбиты, третьи уставши, почему бы не найтись тем, которые были бы давно мертвы?

Рядом со мной присел мужчина в яркой гавайской рубашке и настолько же выделяющихся на общем фоне бриджах. Я заметил его краем глаза и начал поглядывать на него украдкой, потому что за окном на земле плотным слоем лежал снег, листва с деревьев давно осыпалась и была под ним же.
— Я так и не могу привыкнуть к тому, как быстро меняется погода. Только я приспособлюсь к лету, как начинается зима. Только надену теплый френч, как на улице уж середина лета, — словно оправдывался передо мной он.
Получив повод посмотреть на него, я повернулся. Он был стар, белая короткая борода на лице, не слишком короткие седые волосы, этот взгляд…
Меня шибануло догадкой:
— Вы же...!
— Да ну что вы, я не Эрнест.
— Вы так на него похожи!
— Бросьте. Как ваше поколение может представлять меня? По «островам в океане»? С клубничным дайкири? Со свежесмешанным мартини, во время фиесты? Прошла, должно быть, тысяча лет и если бы я вдруг и был им, я бы из принципа давно перестал им быть.
— Да и хер с ним.
Барабанные перепонки лопнули и в троллейбусе стало непривычно тихо. Может, каждый нашел себе по мысли, о которой стоило подумать и глядел в окно, на пролетающий мимо мир, чувствуя, что каждая проходящая секунда уже никогда не повторится, но ничего нельзя сделать. Можно только сидеть, считать их и ужасаться тому, что так спокойно относишься к тому, как жизнь по кусочкам отслаивается.
Мы с Эрнестом сидели рядом, между нами был зазор между сиденьями и целая вечность его жизни, его смерти и моей жизни, но почему-то от этого не бросало в дрожь. Не было отвращения или неудобства.
— Секунды, как сифилис…
Мне захотелось докончить мысль за него, но я промолчал, не зная, чем покрыть его козыри.
— Почему «как сифилис»?
— Они отбирают у нас самое дорогое.
— Давайте-ка я тоже попробую: секунды, как коллекторы…
— Кто?
— «Коллекторы».
— Кто такие «коллекторы»?
— Ну, так сейчас называют людей, которые выбивают долги.
— Ах, долги, неплохо. Но слово нужно другое.
Мы замолчали и смотрели в окно, на пеплом сгоревшей бумаги падающий снег и мне вдруг стало очень интересно узнать, сколько километров снега в общей сумме покрыло Землю за всю историю ее существования. Один из тех дурацких вопросов, на который не найти ответа, но который способен засесть в голове надолго.
— Вы знаете, я могу видеть будущее, — тронул меня за плечо Хем.
— Потрясающе, — задумчиво ответил ему я, думая все еще о своем. — Подождите, что?
— Я могу видеть будущее, — повторил Эрнест.
— Расскажите.
Он улыбнулся, подумал немного и указал на женщину за окном, которая, укутавшись в капюшон куртки, отвоевывала у снега право сделать новый шаг вперед.
— Вот та женщина. Она идет домой. Придя домой, она переоденется в сухое, заварит себе крепкий чай и будет смотреть по телевизору вечернюю крикливую передачу.
— «Ток-шоу».
— Очень интересно, вы уже второй раз учите меня говорить по-английски, вместо русского, несмотря на то, что ваш родной язык русский, а мой — английский.
— Мильпардон.
Он рассмеялся.
— Или вот еще: этот троллейбус проедет восемь остановок и приедет на кольцо. Все пассажиры к тому времени выйдут. Водитель, не смотря на снег, прогуляется пару минут снаружи — для разминки ног и профилактики геморроя, и выкурит сигарету. А потом, поедет по обратному маршруту, но уже в парк.
— Это, по-вашему, умение видеть будущее?
— Если бы хотя бы каждый второй научился так же смотреть в свое будущее и будущее людей, его окружающих, мир был другим.
— Мир был бы другим, если бы что угодно изменилось. Если бы люди вместо «я тебя люблю», говорили друг другу «транзистор», мир был бы другим. Если бы люди использовали бумажные пакеты вместо целлофановых, мир был бы другим.
— Отчего вы не хотите дать возможность старому, мертвому человеку немного помечтать? Хотите, я посмотрю в ваше будущее? Вы выйдете на следующей остановке, и пойдете домой.
— Эм-м, нет, сегодня я посижу еще немного со стариком, за воображаемым клубничным дайкири до его остановки, а потом прогуляюсь под снегом до дома.
— Хорошо, тогда выйду я.
Он встал и вышел под снег, а троллейбус, умиротворенно жужжа, поехал дальше.
— Фак, — тихо произнес я, и приготовился выходить на следующей остановке.