Не проповедую чернуху

Я вытекаю синими чернилами на шершавое лицо терпеливой бумаги, отдавая ей весь негатив. Вот мои следы, которые теперь доступны тебе, читатель. А ведь как модно было в такой манере общаться с читателем в далекие века. Подумать только…
--


Я слышал, как кто-то сказал, что потерял перчатку на остановке. Мы толкались в потном автобусе и считали время по очереди до 19. Я ехал в прошлое, кто-то к жене, а Марина – к маме.


Я никогда не видел одинокие трубы, дымящие в новогоднее небо. Их всегда была парочка: они тянулись кверху, сближаясь, все выше поднимаясь кучистыми серыми клубами. Если прислушаться, можно различить их торопливый шепот среди тихого касания о дно упавших в коробки моей памяти снежинок.


Моя мать порвала голосовые связки, пытаясь придумать мне благозвучное имя. Тысячи страниц словарей и сотни мнений прохожих, прежде чем я стал Сукиным Сыном. И мне нравится, как звучит!


А в это время в небо уже устремились мои исландские молитвы, которые я нараспев и наспех произносил украдкой. Мы слишком подробно представляем себе жизнь других, посторонних, тогда как наша собственная видится нам под таким искаженным углом, что ее даже и не стыдно доверить другу, опираясь на уже третий бокал и чувствуя уезжающую из-под ног землю. Где моя совесть? Вот и в этот раз я легко расстаюсь с самыми пошлыми историями своей жизни, найдя собеседника в этой пятидесятилетней даме. Странно, но она понимает, что это: «Я найду твой путь, все будет хорошо. Ты – моя единственная любовь».


Я содрогаюсь от мысли о том, что снова надо ехать домой. Не осталось не пройденных мной улиц в этом дремучем городе. Ни одной не переспавшей со мной крыши, ни одной не приютившей меня подворотни. Привет, Сэм, наливай!


Я не проповедую чернуху, я живу ей. Кто-то еще планирует меня спасать? Кто-то еще хочет позвонить мне?