1002-ая Ночь Шехеразады -

в свете исторического моментума.
________________________________________

Взъерепенивалось раннее забубенное малороссийское утро. Два тракториста в просторных голубых майках и в валенках на босу ногу сидели на крыльце и, попивая портяшок, вслух читали промасленную книжку неизвестного автора под названием «Сказки тысячи и одной ночи». Солнце с толстой задницей, громко пукая и икая с перепоя, медленно заползало по стремянке на белёсое небо. Начинался новый счастливый малороссийский день.

- Э, а я штота тут непаымаю, Грыгорий. – сказал один тракторист другому, отхлебнув из горл'а. – Тут, знаишь, штота нето палучаица.
- А што не то, Палуаныч? – возразил другой – Памоему так все впорядку: зубчатую ось заменили, карданные лебёдки заменили, шестеричные дюймовки заменили, теперь вот, отдыхаем, пьем портвейн и читаем культурную литературную книжку, такшто ты, давай, не отвлекайся, Палуаныч, ты главное, читай!
- Да не, ты сам-то посматри. Вот девица-то та, ну Шихризада ихняя, вот здеся они пишут, што мол, царь-то тот, как она ему все те тыщща одну сказки-то порассказала, стало быть, так он ее, мол, не лишил ее принадлежности или всё-таки лишил?
- Канешна лишил! А дитяти у них откудова по-твоему проявились? Из зоосада? Ты читай, Павианыч, ты о принаделжностях не думай сичас, ты вот, читай, и всё. Накатим?
- Накатим! А усётаки я непаымаю, ну как это они усётаки там все устроили...
- Ах, зубило тебе в ноздрю! Ну чесслово, Павианыч, ну што ты заладил «непаымаю, непаымаю». Орангутанг ты, чесслово, хотя и хороший культурный человек и достойный труженик, э, села. Ты читать-то будешь, спрашиваю?
- Читать-та я канешно завсегда пожалуста, но знаишь...
- Ааааааа, штоб тебя комбаин переехал, мил человек! Ты вот исчо вкуси от плода, а после уж прошу тибя, читай, а с Шихризадой мы этава, мы потом с ней разберемся, угу?
- Угу.
- Ну вот и чудненько. Вот и читай, Палуаныч, а то уж очень хочица узнать, как у них там всё это разрешилось в той их самой Индии азиатской.

Тогда Палуаныч основательно хлебнул из горл'а, качнулся, сплюнул и прокашлявшись, начал читать: 

Ше – хе – ра – за – да за энта время родила от царя трёх дитятей мужеского полу, а ведь точно, Грыгорий, родила! Ишь ты, быстро у них там все, однако, делается! Ну так вот, и когда она кончила энтот свой рассказ, она поднялась на ноги и, по – це – ло - вав землю, сказала, однако, это зачем же ей землю-то было целовать? Эт непорядок, Грыгорий, ведь туда могли и плюнуть и вобсче, собачки там разные, обезьянки, нет, это не хорошо, это даже как-то некультурно, ну ладно, читаю дальше, ага... целовав землю, сказала: «О царь... погоди-ка, надо бы ещё портяшка накатить, а то в горле пересохло, ага, вот так, вот типерь можно и читать, значит-с ага, царь времени, единый в веках и сто – ле – ти – ях, я – твоя рабыня, ишь ты, какие речи повела, вначале все шуры-муры, сказки-пересказки, а типерь на тебе, я, говорить, твоя, говорить, рабыня, интерееееесный получается кульбит, ну-ну, посмотрим, што-то она исчо ему напоёт, и вот уже тыщща ночей плюс одна ночь, как я передаю тебе рассказы о прежде бывших людях и на – зи – да – ни – я древних. А вот это правильно! Вот это ты хорошо сказала, Шихризадочка! Так держать! А про рабынь там всяких, это ты лучше сразу выкинь из головы. Не то времечко теперь. То есть, рабы не мы, мы не рабы, сама понимаешь. Ну так вот, на – зи - ... короче, про древних. Ага. А потом и говорит, есть ли у меня право перед твоим величеством, штоб я могла пожелать от тебя желание? Хм, однако хитро завернула, а? Пожелать, мол, твоим желанием. Мать твою ети, а Шехризада-то бабёнка не промах! Огого! Вот у меня тоже была Машка Вертиплюхина, так тоже как иной раз завернет, так и незнаишь, с какой стороны ее и понимать! Ну-ну, посмотрим-ка, што ей на это ответил царь-то ейхный, стало быть.

Мммм, ага, вот, здеся! Нашёл! Ты мне больше, Грыгорий, портвейна не давай, знаишь, а то у меня буквы ейхние арабские перед глазами растекаются. Так вот, стало быть, и царь сказал ей: «Пожелай, получишь, о Шехеразада», что меня весьма удивляет, Грыгорий, ибо как можно заранее знать, што взбредет в голову девице? Однако, царь он на то и царь, штоп вот эдак сразу, мол, говори, а уж я позвоню, куды следует. Это хорошо. За это, пожалуй, не грех и выпить, а? Или нет, подожду. Или усётаки выпить, а? Грыгорий? Тогда не дожидаясь ответа от Грыгория, который тихо поблёвывал под левое тракторное колесо, Палуаныч приложился к горловине бутылки и, потом, откинувшись, качнулся, сплюнул, вытер рукавом рот, снова качнулся, снова сплюнул и продолжил:

И тогда она кликнула нянек и ев – ну – хов и сказала, нет, погодите, а кто же это такие ев – ну – хи, а? Это которые без причимндалов, да? У, бедняги! Жаль мне их, Грыгорий, вот те хрест, как жаль! Но, видно, у каждого своя судьба, кому, знаишь, жить с причимндалом, а кому, извини-подвинься, стало быть, без, и сказала им: «Принесите моих детей». Ага, начинается! Вот тут-то и начнется свистопляска, брат Грыгорий. Только держись. Да ты открывай вторую-то бутыль, не робей! Грыгорий, который уже вылез из под тракторного колеса, мерно раскачиваясь достал из-за голенища валенка вторую бутыль портвейна, и отбив ей горлышко гаечным ключом, протянул Палуанычу. Палуаныч отхлебнул, крякнул, качнулся, снова качнылся, вытер рукавом рот, сплюнул, снова сплюнул и продолжил:

Ииии, ээээ... и он... он... он-ни паспеш-шно пппринесли йиииих, и было йиииих трое, айн, цвай, драй с.. с.. с.. ссссыновей, один'з'которых ходил, друг... друг... гой ползал, а третий сосал эм. Мнда... Мгм, сосал грудь. Тоисть ага, паааымаю. И когда их принесли, значить, Шшш -шехрззззада взяла их и поставила... мнда, поставила перед царём и, поцеловав землю, нет, ну што это опять такое, все эти целования зем... зем - ли, паркету и вобсче! Миня просто злость бе... беррррёт, Грыгорий, што это у них там за порядки такие, штоп девицы пол целовали в общественных местах?! Ну ладно, продолжу, но токмо из уважения к тибе, Грыгорий, токмо из уважения к тибе! Ага... целовав.. землю... тьфу! и с.. с.. и сказала: «О царь времени энта твои сыновья и я стало быть желаю от тебя штоп ты... штоп ты ага нашёл штоп ты стало быть освободил миня от убиения ради энтих вот дитятей. Еслижи ты миня убьёшь, энти дети останутся стало быть без матери и не найдут стало быть женсчины которая хорошо их воспитает!» Ишь, а ведь верно, ведь хорошо она энта всё придумала, Шихризада-то наша! Ну, пасмотрим, пасмотрим, што ей на это скажет-энда, царь-вот. Э! Э! Грыгорий. Я видь уж читать не могу, знаишь. Давай-ка ты типерь почитаешь, а отдохну тут среди роз и прочих злаков, а? Грыгорий?! А, лежит, пентюх, вот разобрало молодца. Ну ладно, а я вот сичас-ка пригублю-ка я винца, да посмотрю, чем у них там закончится вся ейхние энта пантомимия.

- Да ты полежи, отдохни, Павел Иваныч, - вдруг раздался голос откуда-то с северо-запада.
- Агм? - проглотил слюну Палуаныч, тракторист.
- А ты кто такое? - испуганно оглядываясь по сторонам, хрипло выцедил слова Палуаныч, тракторист.
- Да ведь я и есть Шехеразада, милок, та самая я и есть! - голос уже прозвучал где-то в районе желудка Палуаныча, тракториста. Тогда, трясясь своим немускулистым и слегка сопрелым телом, он обвел глазами местность, а потом, не узрев ничего, задрал голову и оп-ля! увидел на крыше трактора девицу неопределенного возраста: она была полупрозрачна и полугола.
- Агх! - воскликнул Палуаныч, тракторист. - Шихризадочка! Деточка! Пипеточка!! А видь я тебя ждаааааал. Да, ждал и над.. над.. надеялся, выпьешь портяшку-то с дорожки? - с этими словами Палуаныч запустил руку за голенище валенка и выудил оттуда бутыль портвейна.
- А что, друже, выпью! Почему не выпить?! - засмеялась Шехеразада, отчего по степи прокатился маленький смерч, накренив здание силосной башни.
- Э, девуня, ты тово, ты энта, полегче, знаешь... - присев с перепугу прошептал Палуаныч, тракторист опять же.
- Да ты не бойся, Павел Иваныч, это ведь я только так - для плезиру. Ну давай, книжку-то. Впрочем, что это я? Я тебе наизусть все расскажу, идёт?
- Ага, - прошептал Палуаныч вставая на карачки: так, на всякий случай. - Идёт. Валяй. Рассказывай!
- Ну, слушай, друже. - С этими словами Шехеразада перемахнула с крыши трактора на бочку с соляркой и сладким голосом повела такие речи:      

Тут царь, почесав за ухом, призадумался на минут эдак восемь, а потом сказал: «Детей мы направим по банковской линии, мнда. Женсчин же у меня, сама понимаешь, полный гарем, так что опять же это не вопрос. Но клянусь Аллахом, Шехеразада, что уже завтра утром твоя голова будет украшать мою спальню! Я дам ее заспиртовать, не волнуйся, в этом деле мои лабазники достигли небывалого мастерства. Я б, конечно, мог тебя помиловать, но, понимаешь, голуба, не то время, обстановка не та. Обстановка в мире крайне напряженная! Время очень напряженное. Не то время, не та обстановка! И потом, что подумают соседи? что скажут поданные?? Поэтому ты уж не серчай не меня, если что, угу? А сказки твои мне понравились. Самое честное султанское, что понравились!  Теперь же я призываю Аллаха в свидетели, что я освобожу тебя от всего, что может тебе повредить, а именно, пардон, голова твоя и есть то, что тебе сможет повредить больше всего. А сказки мне твои понравились, чесслово!».

С этими словами, Шехеразада, натурально, упала в обморок, а царь потянувшись и похрустев костями, взмахнул платком, и стоявший все это время за портьерой его личный секьюритэ, вышел с изящной секирой в руках, аккуратно приподнял Шехеразаду за волосы и одним профессиональным движением, лишил её самого главного еёного излишества, то есть головы.
 
Аллах Акбар!
................................................

Ну что, Павел Иваныч, каково? - раздалось уже в самой-самой вышине. - Так и Грыгорию передай, что бяка-царь меня тово... понял?

Ага, понял. Как не понять! - раскачиваясь, как над пропастью, над лужей солярки, промычал Палуаныч. Мндаааа, чиво тока в мире не напроисходить! - охая и могутно вздыхая, с большииииим усилем Палуаныч собрал вместе атомы и молекулы своего тела, и встав на ноги, посмотрел в родную малороссийскую белёсую вышину. Вот, к примеру, ты, Шихразада... Мнда, бедовая ты баба, а усёравно я тибя полюбил! Да вот и царь твой тоже ничиво сибе. Не дурак.

- Эй, Грыгорий, давай-ка, поднимайся, я тут тако-ооооо-эээээ видел! - и Палуаныч стал дергать друга, тоже, кстати, тракториста, за майку. - Вставай, Грыгорий, вставай!
- А? шо? зачем?? - вздрыгнул Грыгорий, тоже тракторист, вертя жёлтыми зрачками по сторонам.
- Грыгорий, да видь Шихразада сама сюда прылетала! Вот те хрест!
- Ы? Ыгы... прылетала, - просипел Грыгорий и фиолетовыми губами прилип к горлышку бутыля.   
- Эх, Грыгорий, Грыгорий. Ворона ты. Заблудшее ты животное, ишак ты нехороший, вот ты што такое ты! Ну ладныть, давай-ка, выпьем по последней да поедем трудицца на благо, э, труда, яволь. Унгедихт. Вон Аглафья Пална с коровою-то своей-то ужо выползла на променанд, ишь-ты... ишь-ты... Да ты пасматри, не, ты тока пасмотрииииии на ниё, Грыгорий - видь баба-то... баба-то без неглиже! псссссс... и не стесняицца!! Эй, Пална, ты бы хоть срам-то, срам-то свой срамотище лопухом прикрыла или вона, возьми хоть карданный вал! Тоже мне, Мулен Руж... тьфу... Мнда, Грыгорий, одно слово:

СЕ - ЛО!   

И два друга-тракториста и любителя восточной экзотики, отплёвываясь, кряхтя и мотаясь из стороны в сторону, как шаровары Тараса Бульбы на верёвке в штормовую погоду, вскарабкались на своих облупленных железных лошадок и медленно покатили навстречу своему, без сомнения, счастливому будущему.


Fin.

===============================================

Послесловие Мули Бальзак:

Намедни я тут перечитала «Сказки Тысячи и Одной Ночи» и растроилась. То есть вначале я обрадовалась, что вот все так прекрасно закончилось – вы ведь помните, царь по имени Шахрияр, как бы переродившись под влиянием 1001-ой услышанных сказок, наградил-таки Шехерезаду жизнью. Шехеразада же за это время умудрилась одарить царя Шахрияра тремя отпрысками мужеского пола, причем один из них еще был совсем грудным младенцем – на что, естественно, мудрая Шехеразада и давила в последнюю 1001-ую ночь. Так вот, все это, конечно, прекрасно и мило, но, увы, не соотвествует историческому моментуму. Вы должны понять, что султан Шахрияр был стильным человеком, или попросту у мужчины был  с т и л ь. Еще бы! Разве это не стильно после каждой ночи освобождать свою любимую от такого ненужного, по сути, предмета, как голова?! И потом, в свете всем известного пристрастия честных мусульман отрезать, отсекать, отрубать людям головы с поводом и, кстати, совершенно без повода, я подумала... Одним словом, погоревав по-своему, по-девически, я решила взять на себя труд и восстановить истину. Надеюсь, мне это удалось.