Эксцентрик

Сценарий недокументального фильма по мотивам жизни и творчества Венедикта Ерофеева










Действующие лица:

Диктор (или голос диктора)
Чтец (или голос чтеца)
Венедикт Ерофеев
Раиса Лазаревна
Борис Сорокин
Юлия Рунова
Секретарь комсомола
Неизвестный
      Прохоров
      Алеха
Витя
Михалыч
Коля
Еще два члена комиссии
Блондинки
Прохожие
 
Черный экран. Титры: «В 18-19-летнем возрасте, когда при мне говорили неинтересное, я говорил: "О, какой вздор! Стоит ли говорить!". И мне говорили: "Ну, а если так, что же все-таки не вздор?" И я наедине с собой говорил: "О! Не знаю, но есть!". Вот с этого все начинается».

***
Карта России. Зуммируется город Кировск. Можно показать и сам город Кировск с окрестностями, желательно те места, о которых идет речь в тексте. Затем от Кировска начинает тянуться на юг красная стрелка до самой Москвы

Г о л о с  д и к т о р а. 24 октября 1938 в семье Василия Васильевича Ерофеева — начальника железнодорожной станции Чупа Кировской (ныне — Октябрьской) железной дороги и домохозяйки Анны Андреевны Ерофеевой родился шестой ребенок — сын Венедикт. В конце июля 1941 приказом по Кандалакшской дистанции пути В.В. Ерофеева переводят дежурным на станцию Хибины Кировской железной дороги. Семья Ерофеевых в товарном вагоне со всем скарбом и живностью переезжает из Чупы на станцию Хибины. Ерофеевы заняли две большие комнаты в станционном доме, в другой половине дома находилось служебное помещение отца. 5 июля 1945 во время дежурства Василия Ерофеева одна из платформ с песком в карьере сходит с рельсов. Ерофеева арестовывают с подозрением на преднамеренное вредительство.  В станционном доме Ерофеевых производится обыск, ищут улики — переписку с заграницей. И, хотя ничего компрометирующего не находят, его объявляют вредителем и перевозят в Петрозаводск, где предъявляют обвинение по ст. 58 УК РСФСР 1926 года. Приговаривают к пяти годам лишения свободы с последующим поражением в правах на три года. В апреле 1947 у девятилетнего Венедикта начинается цинга, и он попадает в больницу. Следом за ним на больничных койках оказываются брат Борис и сестра Нина. В конце апреля еще одна сестра Венедикта Тамара получает письмо от Нины. Она пишет, что они долго голодали, и теперь все трое лежат в больнице. Маме, жене врага народа, продовольственные карточки не положены. Отчаявшись и не желая жить на иждивенческие пособия детей, мать Анна Андреевна Ерофеева уезжает искать работу в Москву. В начале мая 1947 сестра Тамара приезжает, чтобы забрать из больницы братьев. Благодаря содействию секретаря Кировского горкома ВЛКСМ и сотрудницы гороно детей удается устроить в Кировский детский дом. 5 июня 1947 Борис и Венедикт Ерофеевы поступают в детский дом № 3. Шесть лет Ерофеевы провели в детском доме. Учатся братья в семилетней школе № 6. Летом 1951 в Кировск из мест лишения свободы возвращается отец Венедикта, В.В. Ерофеев. Это уже совсем другой человек. Тюрьма и туберкулез сделали свое черное дело. Старый знакомый Василия Васильевича предлагает ему работу в пригороде Кировска на железнодорожной ветке "23-го километра", обслуживающей апатитовый рудник. Здесь же, на стройдворе, в двухэтажном бараке Ерофеев получает и жилье. 7 июня 1953 Венедикт Ерофеев покидает детский дом под расписку отца и возвращается в семью. Впятером они ютятся в маленькой комнате. 24 июня 1955 проходит выпускной вечер в школе, которую Венедикт окончил с золотой медалью. Состоялось торжественное вручение аттестата о среднем образовании. 1 июля 1955 для поступления в МГУ Венедикт с матерью уезжает из Кировска в Москву.

***
Показывается МГУ, можно сделать клип из кадров старой и современной съемок

Г о л о с  д и к т о р а. Итак, Венедикт Ерофеев поступил в МГУ. Но на втором курсе во время зимней сессии был отчислен за академическую неуспеваемость и пропуски занятий без уважительной причины. Любопытно, что предыдущие две сессии были сданы им исключительно на пятерки.

***
Черный экран. Титры: «Он мечтал быть вечным студентом, а стал русским писателем».

В едином клипе смешаны съемки четырех российских ВУЗов – МГУ им. Ломоносова, Орехово-Зуевского педагогического института, Владимирского педагогического института им. Лебедева-Полянского и Коломенского педагогического института

Г о л о с  д и к т о р а. Позже Ерофеев стал переходить из одного пединститута в другой. Ему нравилось вращаться в студенческой среде, где он мог блеснуть знаниями перед студентами и преподавателями. Владимир Муравьев вспоминал: "Переходил Ерофеев из института в институт оттого, что ему негде было жить. Он вообще мечтал весь век учиться, быть школьником или сидеть с книжечкой в библиотеке. Он всю жизнь читал, читал очень много. Мог месяцами просиживать в Исторической библиотеке, а восприимчивость у него была великолепная".

***
Июль 1961-го года. Владимирский педагогический институт им. Лебедева-Полянского. Небольшая аудитория. За столом – приемная комиссия в составе декана филологического факультета Раисы Лазаревны и еще двоих. Входит Венедикт Ерофеев. Тянет билет. Ему достаются следующие вопросы: «1. Синтаксические конструкции в прямой речи и связанная с ней пунктуация. 2. Критика 1860-х гг. о романе Н. Г. Чернышевского "Что делать?"»

Р а и с а  Л а з а р е в н а.  Вам, судя по вашему сочинению о Маяковском, которое все мы расценили по самому высшему баллу, – вам, наверное, и не надо готовиться к ответу. Присаживайтесь.

Ерофеев садится

Р а и с а  Л а з а р е в н а.  Кем вы сейчас работаете? тяжело ли вам?
Е р о ф е е в. Не слишком, хоть работа из самых беспрестижных и препаскуднейших – грузчик на главном цементном складе.
Р а и с а  Л а з а р е в н а. Вы каждый день в цементе?
Е р о ф е е в. Да, каждый день в цементе.
Р а и с а  Л а з а р е в н а. А почему вы поступаете на заочное отделение? Вот мы все, и сидящие здесь, и некоторые отсутствующие, решили единогласно: вам место в стационаре, мы все убеждены, что экзамены у вас пройдут без единого "хор", об этом не беспокойтесь, да вы вроде и не беспокоитесь. Честное слово, плюйте на ваш цемент, идите к нам на стационар. Мы обещаем вам самую почётную стипендию института, стипендию имени Лебедева-Полянского. Вы прирождённый филолог. Мы обеспечим вас научной работой. Вы сможете публиковаться в наших "Учёных записках" с тем, чтобы подкрепить себя материально. Всё-таки вам двадцать два, у вас есть определённая сумма определённых потребностей.
Е р о ф е е в. Да, да, да, вот эта сумма у меня, пожалуй, есть.

Члены комиссии ободряюще улыбаются

Е р о ф е е в. Так будет ко мне хоть какой-нибудь пустяшный вопрос, ну, хоть о литературных критиках 60-х гг.?
Р а и с а  Л а з а р е в н а. Будет. Так. Кто, по вашему разумению, оценил роман Николая Гавриловича самым точным образом?
Е р о ф е е в. По-моему, Аскоченский и чуть-чуть Скабичевский. Все остальные валяли дурака более или менее, от Афанасия Фета до Боткина.
Д р у г о й  ч л е н  к о м и с с и и. Позвольте, но как вам может нравиться мнение Аскоченского, злостного ретрограда тех времён?
Р а и с а  Л а з а р е в н а. О, на сегодня достаточно. Я, с согласия сидящего перед нами уникального абитуриента, считаю его зачисленным на дневное отделение под номером один, поскольку экзамены на дневное отделение ещё не начались. У вас осталась история и - Sprechen Sie Deutsch? Ну, это для вас безделки. Уже с 1-го сентября мы должны становиться друзьями.

Комиссия сердечно прощается с бывшим абитуриентом

Г о л о с  д и к т о р а. Ерофеев с первых же дней окунулся в учебу. Он написал несколько статей для "Ученых записок Владимирского пединститута" о творчестве норвежских писателей Генрике Ибсене, Бьёрнстьерне Бьёрнсоне, Кнуте Гамсуне, но все они были отвергнуты на том основании, что "методологически никуда не годятся". Нестандартный взгляд студента на творчество этих писателей не мог импонировать преподавателям, он подрывал устоявшееся мнение. Потом начались пропуски занятий (несмотря на пропуски, учился Ерофеев только на "отлично") и выпивки.

***
4 декабря 1959 года. Комната в общежитии Орехово-Зуевского педагогического института. Именно здесь и сейчас Ерофеев знакомится с девушкой, к которой испытывал нежные чувства до конца своих дней. Простой деревянный стол. На столе алкоголь и скромная закуска. За столом Борис Сорокин, Юлия Рунова и Венедикт Ерофеев. Буквально после каждой реплики рюмки наливаются по-новому

Е р о ф е е в. Ну да, конечно, я вполне с вами согласен... И удои,  и  удои  повысятся непременно! Еще бы –  не  повысились  удои!..  Ну,  уж,  а  это,  пожалуйста, бросьте... Где она может помещаться, эта задняя нога... И почему  именно у Кагановича задняя нога! Чорт побери, если бы вы заявили,  что  у  Энвера Ходжи два х_я, я бы не стал возражать вам, как-никак принадлежность к албанской нации – веский аргумент. Но... у Кагановича – задняя нога! Это уже слишком!..
С о р о к и н. Да! Вы говорите, у Кагановича – задняя нога...  Но где же гарантия того, что у Шепилова  есть  кадык? или что у Шепилова не три, а четыре кадыка? И потом – 56 млн тонн чугуна сверх плана в первый же год шестой пятилетки – это что? Задняя нога?!.. А новогодний бал в Кремле? А отставка Идена! А Низами! А удои!  Чорт  побери, удои! О которых вы с таким жаром распространялись! возможно ли  все  это при наличии у Кагановича задней ноги!..
Р у н о в а (Ерофееву). Молодой человек! Как вам не стыдно!
Е р о ф е е в. Что вам собственно от меня надо? Я же вам кажется  убедительно доказал, что ваши рассуждения насквозь нелояльны...

Пауза

Е р о ф е е в. Вот вы говорите: разочаровываться, интуиция,  предчувствие,  тревога, симпатия, стремление и  пр.  и  пр. – так ведь это  же одна видимость, комбинация звуков, а понятий – нет... вернее, в  психике-то нет таких моментов. Я хочу сказать – не просто "нет" – а "не  было  бы",  если какому-нибудь первобытному дурню не посчастливилось бы так удачно подставить одну букву к другой – и не получить что-нибудь вроде "стремление"...
Р у н о в а. Ничего я такого не говорила…
Е р о ф е е в. Но все это я к чему говорю? Да дело в том просто, что эти-то комбинации звуков и действуют на меня, вызывая определенные эмоции... Ну, сами посудите, если бы я не знал слова "разочарование" и не знал бы, что после "р" (непременно "р"!) следует "а" (а не "и" и ничто другое) и т. д. – разве же могла бы прийти мне в голову мысль когда-нибудь и в чем-нибудь "разочаровываться"...
С о р о к и н. Точно! Ведь признайтесь – у вас, конечно же, часто бывает эдакое неуловимое настроение, даже не "неуловимое", а "несказанное". Да нет, не "несказанное"... ну да чорт с ним; одним словом признайтесь, вы часто заявляете, что у вас настроение, не находящее, так сказать, выражения словесного... А вот я вам не верю! Не верю – и все! Где у вас гарантия того, что ваше настроение действительно "не  находящее выражения словесного" – если оно не находит словесного выражения! Потом – само выражение: "не находящее словесного выражения" – это просто отказ от словесного выражения вашего настроения, но никак не его выражение! Значит – нет! Нет у вас ничего! И быть не может! Все эти дамы вашего возраста имеют обыкновение хвастаться эмоциональной неуловимостью! Ваше хвастовство – зауряднейшая стыдливость!.. Вы даже себе самой боитесь признаться, что так или иначе, все ваши эмоции, как сдобные баранки, нанизаны на  чешуйчатый член какого-нибудь стремительного сына Кавказа!..
Р у н о в а. А как же… я не знаю там, симпатии какие-нибудь?
Е р о ф е е в. Вы, кажется, что-то говорили о симпатиях? Да, да, я с вами совершенно солидарен! Обязательно! Обязательно – противоестественность! В самом естестве человека заложена жажда противоестественности, и ваши эти пресловутые "симпатии" – ярчайшее тому доказательство! Обычнейший пример – вы  никогда (никогда!) – не почувствуете настоящего, убедительного влечения к мощному звероподобному самцу... потому что сами вы с гордостию осознаете выдающийся (до крайности!) характер ваших гениталий... Точно так же – здоровенному самцу гораздо более по вкусу создания легкие, хрупкие, если угодно: прозрачные, миниатюрные... И он в то же время с чрезвычайным раздражением взирает на переполненные до отказа бюстгальтеры. Половому удовлетворению предпочитается половое упрямство. Это чисто человеческое; это оригинальничанье мыслящих...
С о р о к и н. Мыслящих! Именно – мыслящих! Потому что даже симпатизирует человек половым органом с примесью разума! Но уж никак не левым предсердием  и  не правым желудочком!
Р у н о в а. А кровь-то? Жар в крови…
С о р о к и н. Что? Жар в крови!? Ну да, собственно, есть и жар. Никто не отрицает, что жар действительно имеет место, но не будете же вы мне возражать, если я замечу, что ваш пресловутый жар вызывается движением  бешено несущихся курьеров – от разума к половому органу и от полового органа к разуму! И ваше сердце (не обижайтесь, прошу вас!) ваше сердце – банальнейший постоялый двор, в котором вышеупомянутые курьеры имеют обыкновение инсценировать пьяный дебош и богохульствовать...
Е р о ф е е в. Вот! Вы не верите, что любите. Вы просто убеждаете себя, что любите! Человек не может любить, он может только хотеть любить того или иного человека – и в зависимости от размера охоты – убедить себя в том, что он действительно любит данного человека! Вот вы совершенно убеждены, что вы его любите. Но представьте себе – вы попадаете под трамвай, обрушиваетесь с небоскреба  или  выигрываете 100000 рублей по облигации государственного 3%-ного внутреннего выигрышного займа! Как бы вы меня не уверяли, но в данный момент вам такое же дело до него и его эмоций, как моему мизинцу на левой ноге до эволюции звука "и" в древневерхненемецком наречии! Потому что у вас нет, нет времени убеждать себя в том, что вы любите его!

С началом последней реплики начинается постепенное затемнение, все громче и громче слышится какая-нибудь кичливая разудалая музыка. С наступлением темноты музыка быстро начинает стихать, становится слышен чей-то голос. Хотелось бы, чтобы создалось впечатление, что эта реплика имеет отношение к прежней беседе

Г о л о с. …считаете себя этаким потерянным человеком?

Вспыхивает свет, действие происходит в какой-то казенной комнате, действующих лиц всего двое – Ерофеев и некий господин в скромном сером костюме, секретарь комитета комсомола

Е р о ф е е в. Извините, я, слава богу, никогда не считал себя "потерянным", хотя бы потому, что это слишком скучно и... не ново.
С е к р е т а р ь. А вы бросьте рисоваться, Ерофеев... Говорите со мной как с  рядовым комсомольцем. Вы не думайте, что я получил какое-то указание свыше – специально вас перевоспитывать. Меня просто заинтересовали ваши пространные речи в красном уголке. Вы даже пытались там, кажется, защищать фашизм или что-то в этом роде... Серьезно вам советую, Ерофеев, – бросьте вы  все  это. Ведь...
Е р о ф е е в. Позвольте, позвольте! Во-первых, никакой речи о защите фашизма не было в красном уголке, всего-навсего был спор о советской литературе...
С е к р е т а р ь. Ну?
Е р о ф е е в. Ну и... наша уважаемая библиотекарша в ответ на мой запрос достать мне что-нибудь Марины Цветаевой, Бальмонта или Фета – высказала гениальную мысль: уничтожить всех этих авторов и запрудить полки советских библиотек исключительно советской литературой... При этом она пыталась мне доказать, что "Первая любовь" Константина Симонова выше всего, что было создано всеми тремя поэтами, вместе взятыми...
С е к р е т а р ь. Вы, конечно, возмутились.
Е р о ф е е в. Я не возмутился. Я просто процитировал ей Маринетти о  поджигателях с почерневшими пальцами, которые зажгут полки библиотек...  Библиотекарша общенародно обвинила меня в фашистских наклонностях. А я просто-напросто запел "Не искушай меня без нужды возвратом нежности твоей"...
С е к р е т а р ь. Послушайте, Ерофеев, вы не можете мне сказать, за что вы питаете такую ненависть к советской литературе? Ведь я не первый раз встречаю подобно настроенных молодых людей... Я думаю, это просто от незнания жизни.
Е р о ф е е в. Да, наверное, от этого.
С е к р е т а р ь. И, вы понимаете, Ерофеев, – вот вы, наверное, еще не служили в армии? – ну что ж, будете служить. И там вы поймете, что значит жизнь. Настоящая жизнь. И вы представляете, вы служите во флоте, ваша девушка далеко от вас, вы в открытом  море... И вот вся эта дружная, сплоченная семья матросов запевает песню о девушке, которая ждет возвращения матроса, – ну, одним словом, простую советскую песню – ведь вы с удовольствием подпоете... Уверяю вас – если вы попадете в хороший  коллектив, вы сделаетесь гораздо проще. Гораздо проще...
Е р о ф е е в. Не думаю... По крайней мере, мой, извините, духовный мир никогда не сузится до размеров того мирка, которым живут эти ваши любящие матросы.
С е к р е т а р ь. Гм... "любящие"? Узкий мирок? Вы, наверное, никогда не были любящим?
Е р о ф е е в. Наверное.
С е к р е т а р ь. Почему «наверное»?
Е р о ф е е в. Так... Видите  ли, я вообще не собирался касаться интимных вопросов...
С е к р е т а р ь. Ну, ладно... Хе-хе-хе... Вы комсомолец, Ерофеев?
Е р о ф е е в. Да... комсомолец.
С е к р е т а р ь. Авангард молодежи?
Е р о ф е е в. Видите ли, я давно поступал в комсомол и... немножко  запамятовал,  как там написано в уставе – авангард или арьергард...
С е к р е т а р ь. Вы мило шутите, Ерофеев...
Е р о ф е е в. Да, я с детства шутник.
С е к р е т а р ь. Очень жаль... очень жаль... А вы не знаете, по какому поводу я спросил вас – комсомолец вы или нет?
Е р о ф е е в. Откровенно говоря... теряюсь в догадках.
С е к р е т а р ь. Гм... "Теряетесь в догадках"... А ведь догадаться, Ерофеев, не слишком трудно... Знаете, что я вам скажу, – вы никогда не собьете с правильного пути нашу молодежь! И, пожалуйста, бросьте всю эту вашу... пропаганду.
Е р о ф е е в. О боже! Какую пропаганду?!
С е к р е т а р ь. Какой же вы милый и невинный ребенок все-таки! Вы даже не знаете, о чем идет речь! "Теряетесь в догадках"! Знаете что, Ерофеев, бросьте кривляться! Поймите ту простую истину, что вы стараетесь переделать на свой лад людей, которые прошли суровую жизненную школу и которые, откровенно вам скажу, смеются и над вами, и над той чепухой, которую вы проповедуете. Смеются и...
Е р о ф е е в. Извиняюсь, но если я говорю чепуху, и все смеются над этой чепухой, так почему же вы так встревожены? Ведь вы, я надеюсь, тоже прошли суровую жизненную школу?
С е к р е т а р ь. Я не встревожен, Ерофеев. Я тоже смеюсь. Но это не простой смех. Когда я вижу здорового, восемнадцатилетнего парня, который, вместо того чтобы со всей молодежью страны бороться за наше общее, кровное дело, только тем и занимается, что хлещет водку и проповедует какое-то человеконенавистничество – мне становится даже страшно! Да! Страшно! За таких, извиняюсь, скотов, которые даже не стоят этого!
Е р о ф е е в. Чего "этого"?
С е к р е т а р ь. Да! которые даже не стоят этого! Вы знаете, что мой отец вот таких вот, как вы, в сорок первом году расстреливал сотнями, как собак расстреливал?! Эти...
Е р о ф е е в. Вы весь в папу, товарищ секретарь.
С е к р е т а р ь. А вы не издевайтесь надо мной!! Не издевайтесь! Слышите!? Издеваться вы можете над уличными девками! Да! Издеваться вы можете над уличными девками! А пока вы в кабинете секретаря комсомола!
Е р о ф е е в. Извините, может, вы мне позволите избавить вас от своего присутствия?
С е к р е т а р ь. Я вас не задерживаю – пожалуйста! Но, говорю вам последний раз – еще одно замечание, и вас не будет ни в комсомоле, ни в тресте. Я сам лично поставлю этот вопрос на комсомольское собрание!
Е р о ф е е в. Гм... Заранее вам благодарен.
С е к р е т а р ь. Не стоит благодарности! Идите!! И заодно опохмелитесь! От вас водкой разит на версту...
Е р о ф е е в. А я бы вам посоветовал сходить в уборную, товарищ секретарь. Воздух мне что-то не нравится... в вашем кабинете.

***
Коллаж из съемок представителей представленных ниже профессий

Г о л о с  д и к т о р а. С тех пор, то есть с 1963 года, работал в разных качествах и почти повсеместно: подсобником каменщика на строительстве Черемушек (Москва), истопником-кочегаром (Владимир), дежурным отделения милиции (Орехово-Зуево), приемщиком винной посуды (Москва), бурильщиком в геологической партии (Украина), стрелком военизированной охраны (Москва), библиотекарем (Брянск), коллектором в геофизической экспедиции (Заполярье), заведующим цементным складом на строительстве шоссе Москва-Пекин (Дзержинск, Горьковской области), и даже грузчиком продовольственного магазина (Коломна).

Кабак советских времен. Двое сидят за столиком, выпивают. Один из них – Ерофеев. Беседуют за бутылкой водки. Фоном служит музыка шестидесятых: «Увезу тебя я в тундру» Кола-Бельды, «Королева красоты» Магомаева, «Наш сосед» Эдиты Пьехи, «У моря, у синего моря» Штоколова, «Черный кот» Миансаровой и другие

Н е и з в е с т н ы й. Я тебя не понимаю... Или ты просто дурак, или ты человек,  упавший с луны. Другого объяснения нет. Или, может, ты просто пьяный...
Е р о ф е е в. Кстати, я совершенно трезв... Нальем?..
Н е и з в е с т н ы й. Давай...
Е р о ф е е в. Тэк, не торопясь, начнем сначала... Во-первых, ты сказал: я тебя не понимаю, – ты, наверное, дурак. Но ведь не только умный не может понять дурака, а чаще как раз наоборот, дурак не может понять умного. Так что этот вопрос спорный, и мы его отодвинем...
Н е и з в е с т н ы й. Давай говорить просто.
Е р о ф е е в. Давай просто. Мне все равно.
Н е и з в е с т н ы й. Кгхм... Ты любишь... Родину?
Е р о ф е е в. Мдэс... Стоило ли, право, делать умное лицо и произносить "кгхм"...
Н е и з в е с т н ы й. А все-таки...
Е р о ф е е в. И "все-таки" не могу ответить... У меня, например, свое понятие "любить" и свое понятие "Родина"... Может быть, для меня выражение "любить" имеет то же значение, что для вас "ненавидеть", так что ни "да", ни "нет" вам не дадут ничего...
Н е и з в е с т н ы й. Гм... Это я не понимаю... Мы же условились говорить просто...
Е р о ф е е в. Так я и говорю просто. Проще некуда...
Н е и з в е с т н ы й. Предположим, для меня "любить Родину" это значит "желать ей блага"...
Е р о ф е е в. Чудесно... Теперь представьте себе: я тоже говорю: желаю ей блага. Но для меня, может быть, благо – поголовное истребление всего населения нашей, извините, Родины. А для вас совсем другое... Для вас "желать" – значит "стремиться к достижению", а для меня – "отворачиваться" от того, что мне нравится...
Н е и з в е с т н ы й. Ну, у тебя тогда нечеловеческие понятия обо всем...
Е р о ф е е в. Ты хочешь сказать: "не мои"?
Н е и з в е с т н ы й. Ну, раз "не человеческие", значит, в том числе и "не мои". Да и зачем придавать каждому слову свое значение? Возьми ты самое простое слово: "бежать". Ведь ты же не придашь ему никакого своего значения...
Е р о ф е е в. Нет, конечно... Потому что "бежать" не имеет  никакого  отношения  к духовной стороне человека... так же, как "солнце", "баклажан", "ЦК", "денатурат" и так  далее... Эти вещи можно понимать, но не чувствовать. К тому же смысл всех этих понятий неизменный и точно зафиксирован в словаре.
Н е и з в е с т н ы й. Но ведь в словаре-то давно уже зафиксирован смысл и всех этих ваших... духовных слов. Возьмет любой человек словарь, и ему совершенно ясно, какое правильное значение имеет слово, ну хотя бы, "желать"...
Е р о ф е е в. Гм... В таком случае, пусть этот ваш "любой человек" сначала справится в словаре, что такое "общепризнанное" и что такое "индивидуум"...
Н е и з в е с т н ы й. Хе-хе-хе-хе... Остроумно, конечно... Но все-таки... у всех уже укоренилось издавна одно общее понятие "желать". Я, например, лично первый раз встречаю человека, который еще пытается втискивать какое-то другое значение в это слово...
Е р о ф е е в. Ну, тогда вы сами попутно справьтесь в словаре, что такое "укоренившееся" и что такое "искоренять"...
Н е и з в е с т н ы й. Черт побери, неужели тебе еще не надоел "словарь"...  Вот я еще чем хотел поинтересоваться... Ты говоришь, что у тебя свое собственное понятие о слове, например, "любить", "ненавидеть" и так далее... А вот ты почему-то путаешь эти понятия, пусть даже они будут и твои собственные... Ты вот говоришь, что "может быть, для меня любить – то же, что ненавидеть" и так далее...
Е р о ф е е в. Ну, во-первых, я совсем не так выражался... И потом – что же здесь особенного? Ты никогда точно не определишь слова, которое выражает какую-нибудь "отрасль" твоего душевного. Каждое определение потребует у тебя слов, которые тоже нуждаются в определении... И, в конце концов, все окажется неопределенным и невыразимым... А то, что две неопределенные вещи путаются, так в этом нет ничего удивительного...
Н е и з в е с т н ы й. Ну, так с таким же успехом могут путаться и все твои эти "обычные" слова, их тоже надо опре...
Е р о ф е е в. А что ж, они и в самом деле путаются... Вот я, например, перечислил четыре совершенно обычных слова... У вас, наверное, путаются понятия "ЦК" и "солнце". А у меня, например, "ЦК" и "баклажан"...
Н е и з в е с т н ы й. Хе-хе-хе-хе...
Е р о ф е е в. А что? Спутать их очень легко... И то, и другое "невкусно без хлеба"; и то, и другое немного дороже ливерной колбасы, притом, обе эти вещи своей внешностью напоминают что-то такое...
Н е и з в е с т н ы й. О-ах-ха-ха-ха!!
Е р о ф е е в. Потом! Я, например, путаю "ЦК" с "денатуратом" – и то, и другое имеет синеватый оттенок, затем – оба они существуют, могут существовать и сохранять свою целость только в твердой и надежной упаковке. Вы, вероятно, знаете, что это за "упаковка"... Далее, обе эти вещи распространяют смрадное благоухание. И, в довершение всего, при поднесении зажженной спички легко вспыхивают и "горят мутным коптящим пламенем"... А? Как вы думаете?
Н е и з в е с т н ы й. Все это, конечно, очень хорошо... Но я-то, вообще, никак не думаю...
Е р о ф е е в. Чудно, чудно! Я всегда безумно любил людей, которые "никак не думают".
Н е и з в е с т н ы й. Да?! А может быть, вы, как всегда, втискиваете в слово "люблю" свое значение "ненавидеть"? Ха-ха-ха!
Е р о ф е е в. Нет, почему... Я вынужден пока "втискивать" в это слово общепризнанный смысл... Я, как и все грузчики, слишком благоразумен...
Н е и з в е с т н ы й. Что-о-о?!! Вы - грузчик??!!!

***
Черный экран. Титры: «Да ведь мы ничего, по существу, не делаем. Мы передаем каждый день сигналы точного времени».

Г о л о с  д и к т о р а. Бывали у Ерофеева и откровенно "творческие" дни. Так он, можно полагать, писал незабвенную поэму "Москва-Петушки".

Комната общежития Ремстройтреста. Полусвет. Ерофеев лежит на кровати спиной к нам. Далее Ерофеев в точности повторяет все действия, о которых повествует чтец

Г о л о с  ч т е ц а. Лежа в постели, выкурить 2 папиросы и поразмыслить одновременно, достойна ли протекшая ночь занесения в отроческие мои "Записки". Если  все-таки достойна – выкурить третью папиросу.
Затем подняться с постели и послать заходящему солнцу воздушный поцелуй; дождаться ответного выражения чувств и, если такового не последует, выкурить четвертую папиросу.
С наступлением сумерек позволить себе легкий завтрак: 500г жигулевского пива, 250г черного хлеба и 2 папиросы (по пятницам: 250г водки, литр пива и, добавочно к хлебу, рыбный деликатес). В продолжение завтрака следить за потемнением неба, размышлять о формах правления, дышать равномерно.
Последующие три часа затратить на усвоение иностранного языка, в перерывах стричь ногти, по одному ногтю в каждый перерыв.
По окончании занятий повернуться лицом к северо-западу и несколько раз улыбнуться. Выпить 500г пива, лечь в постель; лежать полчаса с закрытыми глазами (по пятницам один глаз дозволяется приоткрыть). Думать при этом о судьбах какой-нибудь нации, например, испанской, и находить в современной жизни ее симптомы упадка.
Встав с постели, пройтись по засыпающей столице; каждой встречной блондинке говорить "спасибо" и стараться при этом удержать слезы; на поворотах икать и думать о ничтожном: о запахе рыбных консервов, о тщеславии Карла IX, о вирусном гриппе, о невмешательстве и т.д. Одним словом, казаться на людях человеком корректным и при грудных младенцах не сморкаться.
Придя домой, позволить себе до полуночи умственный отдых и скромный обед: 500г пива и 450г жареных макарон (по пятницам – 150г водки, 500г пива и, добавочно к макаронам, рыбный деликатес). Закончив обед, пожалеть кого-нибудь и внимательно на что-нибудь посмотреть.
Четыре послеобеденных часа заполнить литературным творчеством и систематизированием человеческих знаний. По возможности воздерживаться от собственных мнений, которые мешают нормальному протеканию пищеварительного процесса.
Ночные занятия сопровождать умыванием и закончить элегическим возгласом, вроде: "Какие вы все голубенькие!" или просто: "Маминька!"
Наступление рассвета встречать обязательно разутым, чисто вымытым и лежащим на полу. Так, чтобы первые утренние лучи падали под углом 45 градусов к плоскости моего затылка. Поднявшись затем, отряхнуться и послать восходящему солнцу воздушный поцелуй (по пятницам – добавочно к поцелую, рыбный деликатес).
Не дожидаясь выражения ответных чувств, углубиться в дебри своего мировоззрения, подвергнуть тщательному анализу свои отношения ко всем нравственным категориям: от стыдливости до насморка включительно. Затем обуться и выйти к ужину.
Ужин должен быть строго диэтическим, и выходить к нему необходимо в нагрудной салфеточке и с ваткой в ушах. Ужин – своеобразная кульминация суточного режима, поэтому в продолжение его следует держаться правил приличия: смотреть на все с проницательностью и живот не почесывать.
Закончив ужин, вынуть ваточку из ушей и тщательно проутюжить салфеточку (по пятницам ваточку из ушей следует вынимать при потушенном свете).
Приготовления ко сну начинать непосредственно после ужина.
Встав навытяжку перед постелью, пропеть тоненьким голосом моцартовскую колыбельную – и уже после этого раздеваться. Ложиться следует так, чтобы затылок, ноги, живот и нервная система были вверху, а все остальное – внизу (по пятницам ноги должны быть внизу).
Засыпая, воздерживаться от размышлений и от будущих сновидений ожидать достойности.

***
Черный экран. Титры: «Мало ли от чего могут дрожать руки – от любви к Отечеству, например».

Коллаж из съемок Курского вокзала в Москве, ж/д станции Петушки, электричек, убегающих вдаль железных дорог. Последний кадр – обложка одного из изданий поэмы «Москва-Петушки», на которой изображена часть ж/д полотна, горлышко разбитой зеленой бутылки, большая красивая ромашка. Показ коллажа сопровождается чтением текста

Г о л о с  д и к т о р а. И вновь Веничка проснется на рассвете в незнакомом подъезде на сороковой ступеньке, если считать снизу… И вновь заторопится на электричку, в 8 часов 16 минут отправляющуюся из четвертого тупика на Курском вокзале… И вновь немедленно выпьет на перегоне «Серп и Молот – Карачарово»… И вновь в вагоне рекой польются алкогольные напитки и подозрительно умные беседы «простых советских пьяниц»… И вновь читатель будет ошарашен невероятным сочетанием жигулевского пива и "резоля для очистки волос от перхоти" в коктейле спиртосодержащем и не менее невероятным сочетанием Иисуса Христа, Достоевского, Ленина, Мусоргского, Герцена, Сартра, Вагнера (и пр., и пр.) в коктейле разговорном… И не иссякнуть оба этих коктейля, пока в России не прекратят пить и читать Венедикта Ерофеева, а и то, и другое в обозримом будущем представляется совершенно невероятным.

***
Документальная хроника с творческого вечера Ерофеева, посвященного 50-летию писателя

Г о л о с  д и к т о р а. "Москва – Петушки"... К своему детищу Венедикт Ерофеев относился с неким изумленным недоумением. Что, де, за диковину он сотворил, коей все восхищаются? В доме у него только и толков было: в какой стране вышло очередное издание, на каком языке, какие главы читали на зарубежных волнах. С какой-то детской непосредственностью Веня подсовывал печатные отзывы, доходившие иногда из-за кордона, где автора “Москвы – Петушков” анализировали в одном ряду с Рабле, Стерном, Свифтом. При этом он искоса поглядывал: каков эффект?
Однако высокие оценки и отклики, долетавшие из-за рубежа, надо полагать, не могли полностью утолить авторское самолюбие. Он был снедаем одним желанием: услышать глас народа, удостовериться, что его “трагические листы” и на родине будут восприняты соответственно.
И такие времена пришли. Первым, на рубеже 88—89-го годов решился на публикацию опальной повести (правда, выборочно) специфический журнал под названием “Трезвость и культура”. Редакция просила читателей присылать письма с отзывами, обещая по окончании организовать на страницах журнала обсуждение. Ожидания оказались напрасными. Ничего не появилось. По-видимому, трезвенники были оскорблены подобной “похабщиной”, а пьяницы ее просто-напросто не прочли...
Зато с интеллигентным читателем у Венички наметилось вроде бы полное совпадение взглядов. Точнее, с люмпенизированным полуинтеллигентом, обретшим наконец-то рупор для своих переживаний, чаяний и амбиций. Отныне он, совслужащий, инженер, работник умственного труда, не просто тривиально страдал с перепоя, но, преодолевая дурноту, бормотал под нос сакраментальное: “О, тщета! О, эфемерность! О, самое бессильное и позорное время в жизни моего народа – время от рассвета до открытия магазинов!” Право, это как-то возвышало и облагораживало. И он, де, не лыком шит, не пальцем делан! И ему, черт подери, не чужды взлеты в высшие сферы и падения в бездны. Не прочь пофиздоболить за бутылкой хереса или, допустим, альб-де-десерт: ставил ли тайный советник Иоганн фон Гете ноги в шампанское, когда писал свою нетленку? Или, скажем, чем отличается твердый шанкр от мягкого. Как это тонко!..

***
Съемка Московской психиатрической клинической больницы им. Н.А. Алексеева

Г о л о с  д и к т о р а. Не стоит и говорить, что пьянство до добра не доводит. Из воспоминаний современников: "25 декабря 1979 на рождество Ерофеев с белой горячкой попадает в 4 отделение клиники Кащенко", "1982, конец июля – Ерофеев лечится от алкоголизма в одной из московских клиник", "11-30 января 1983 Ерофеев находится на лечении в подмосковном пансионате на берегу Пахры по поводу алкогольной интоксикации", "летом 1983 в белой горячке Ерофеева привозят из Петербурга в Москву, а затем он был помещен в 31 отделение психиатрической больницы им. Кащенко", "В июле 1985 Ерофеев снова находится на лечении от алкоголизма в клинике Кащенко", "6 июня 1986 происходит загадочное водворение Ерофеева в психиатрическую больницу", "2-18 апреля 1985 Ерофеев лежит в Кащенко. К пасхе 14 апреля Венедикт заканчивает 3-й и 4-й акты "Вальпургиевой ночи". 16 апреля он ставит последнюю точку в 5-м акте своей пьесы. Менее чем за 20 дней он заканчивает работу над пьесой "Вальпургиева ночь или шаги командора. Трагедия в 5-ти актах".

***
Больничная палата. Жесткие кровати и облупленные тумбочки. На одной из тумбочек здоровая баклага со спиртом. Ерофеев, Прохоров, Алеха, Витя, Михалыч, Коля.

Е р о ф е е в. Однако!.. Там, там веселятся совсем иначе. Ну, что же… Мы подкидыши, и пока еще не найденыши. Но их окружают сплетни, а нас – легенды. Мы игровые, они документальные. Они дельные, а мы беспредельные. Они бывалый народ. Мы народ небывалый. Они лающие, мы пылающие. У них позывы…
П р о х о р о в. А у нас порывы, само собой… Верно говоришь! У них жизнь-жестянка, а у нас – житие! У нас во как поют! а у них – какие-нибудь там Ротару и Кобзоны… А я бы эту прекрасную Софию Ротару утопил бы – вот только не знаю, где лучше, в говне или проруби. А прекрасного Иосифа Кобзона за чекушку продал бы в Египет… Хо-хо! только и делов! (Сепаратно выпивают по совсем махонькой. Остальные, томительно облизываясь, стоят в стороне).
П р о х о р о в. И вообще – в России пора приступать к коренной ломке всего самого коренного!.. Улицы я уже переименовал, эстрадных вокалистов утопил. Теперь уже пора бы…
Е р о ф е е в. Да, да. Теперь уже пора бы менять этикетки. А то ну, что это за преснятина? «Юбилейная», «Стрелецкая», «Столичная»… Когда я это вижу, у меня с души воротит. Водяра должна быть, как слеза, и все ее подвиды должны называться слезно. Допустим так: «Девичья Горючая», пять рублей двадцать копеек, «Мужская Скупая» – семь рублей. «Беспризорная Мутная» – четыре семьдесят. «Преступная Ненатуральная» – четыре двадцать. «Вдовья Безутешная» тоже не очень дорого: четыре сорок. «Сиротская Горькая» – шесть рублей. Ну и так далее. Но только прежде чем ломать Россию на глазах изумленного человечества, надо бы вначале ее просветить…
П р о х о р о в. Вот-вот. Наша запущенность во всех отраслях знания… подумать страшно! Я, например, у очень многих спрашивал: сколько все-таки граней в граненом стакане? Ведь у каждого советского стакана одинаковое количество граней. И представь себе – никто не знает. Из ста сорока пяти опрошенных только один ответил правильно, и то невзначай. Пока не поздно, я думаю, не начать ли в России эпоху Просвещения?…
Е р о ф е е в. Так мы ее уже начали. Пока – в пределах третьей палаты. А там, смотришь… Ну, чем был наш народ до нас? Вялый демонизм, унылое сумасбродство. Бесшабашность, сотканная из зевот. Ни в ком – никакого благородия, никакого степенства, ни малейшего превосходительства. А уж о высочестве, тем более о величестве, и говорить не приходится. Когда я, будучи на воле, глядел на наших русских, я бывал иногда так переполнен скорбью, что с трудом втискивался в автобус…
П р о х о р о в (патетически). Я тоже. Я считаю, что мы немножко недоделаны и недоношены. Но в нас есть заколдованность. Я чувствую это по себе, а сегодня ночью особенно…
Е р о ф е е в. Ничего, ничего. Доносим, расколдуем, доделаем. А если в ком есть еще полузадушенность и недоразвитость – так это тоже легко поправимо…
 
   Тем временем Алеха, Витя, Коля, и Михалыч медленно приближаются к двум мыслителям и смотрят на них с разной степенью обожания
 
П р о х о р о в. Алеха?!
А л е х а. Мы все тут.
П р о х о р о в. И хорошо, что все.
Е р о ф е е в. Вот именно. Там, на вонючем Западе, там тоже все только и делают, что стоят в очередях за бесплатной похлебкою. Ватикан им выдает похлебку или еще кто – не знаю, но они глядят при этом в сторону России и думают… О чем же они там думают, я тоже не знаю, – но как бы то ни было, мы должны быть постоянно начеку и готовить себя к подвигу! А вы готовите себя к подвигу?
В и т я. Еще как готовим!
Е р о ф е е в. Ну, вот и прекрасно. (Обносит напитком всех поочередно. Продолжает при этом) В сущности, мне их жалко. Мы с вами сейчас тоже тремся в очереди – но ведь не за жалкой ватиканской похлебкой, а за предметом высшей категории! Это тоже надо понимать!… И потом – они разобщены: у каждого свой трепет, свое урчанье в животе. У нас – один трепет и одно урчанье!
А л е х а. Ура!
П р о х о р о в. Это ты к чему, дурак, крикнул «ура»?
А л е х а. А потому, что они разобщены. И мы их передушим, как котенков.
П р о х о р о в. Как ты думаешь, Гуревич: передушим?
Е р о ф е е в. Да душить-то пока зачем? Так уж сразу и душить! Миротворнее нас – нет среди народов. Но если они и дальше будут сомневаться в этом, то в самом ближайшем будущем они и впрямь поплатятся за свое недоверие к нашему миролюбию. Ведь им, живоглотам, ни до чего нет дела, кроме самих себя. Ну, вот Моцартова колыбельная: «Спи, моя радость, усни»… «Кто-то вздохнул за стеной – что нам за дело, родной? Глазки скорее сомкни…» И так далее. Им, фрицам, значит, наплевать на чужую беду, ни малейшего сочувствия чужому вздоху. «Спи, моя радость»… Нет, мы не таковы. Чужая беда – это и наша беда. Нам есть дело до любого вздоха, и спать нам некогда. Мы уже достигли в этом такой неусыпности и полномочности, что можем лишить кого угодно не только вздоха, тяжелого вздоха за стеной, – но и вообще вдоха и выдоха. Нам ли смыкать глаза!
П р о х о р о в. Я понял так, что все-таки душить. Только вот не знаю, с кого начать. Наверное, все-таки с фрицев.
Е р о ф е е в. Помилосердствуй, Прохоров! Каких еще фрицев? Для того чтобы фриц не дышал, нам не понадобится даже качнуть левой ногой. Да фриц уже, по существу, и не дышит!
В и т я. Я бы голландцев наказал за их летучесть…
М и х а л ы ч. Тогда уж и жидов за их вечность…
П р о х о р о в. Тссс!… Я предлагаю, Ерофеев, лишить Адмирала следующей порции напитка. И заодно разжаловать его в юнги. За вульгаризм…
Е р о ф е е в. Мы, пожалуй, так и сделаем.
А л е х а. А меня вот лично интересуют Британские острова.
Е р о ф е е в. Ну, с Британией нечего и сюсюкать. Уже Геродот не верил в ее существование. А почему мы должны быть лучше или хуже Геродота? Надо, чтобы все достоверно убедились, что ее в самом деле не существует, – а для этого приложить одно, самое незначительное усилие…
П р о х о р о в. А янки в это время пусть чуточек потрепещут. Пусть у них будут поганые, бессонные ночи, нечего с ними гудбайничать…
К о л я. Но вот… если мне прикажут душить скандинавов… так за что мне их душить? Они ведь такие белокурые-белокурые, такие нивчемневиноватые…
Е р о ф е е в. Ты ошибаешься, Коля. Их надо пропесочить для начала за то, что своих зловонных викингов и конунгов они считают пращурами наших великих князей. И потом – за Квислинга и вообще за то, что они мореплаватели…
П р о х о р о в (подхватывает). И за то, что они вольно разгуливают по обоим, нашим, исконно русским полосам. Стервецы они, а никакие не мореплаватели… К ногтю! – я так считаю…
М и х а л ы ч. До скорой встречи, дорогие товарищи моряки! А бескозырку передайте Настеньке. Все.

***
Съемка онкологического центра на Каширском шоссе, возможно включение съемок позднего Ерофеева

Г о л о с  д и к т о р а. Но был от алкоголя и другой вред, кроме белой горячки. Под новый 1985 год Венедикт Ерофеев с окровавленным лицом и горлом появляется на квартире у своей старой знакомой Юлии Руновой. 2 октября 1985 Ерофееву ставят диагноз – плоскоклеточный ороговевающий рак гортани с метастазами в лимфатические узлы. Затем была произведена первая неудачная операция на горле. Анестезиологи не смогли подобрать необходимую степень наркоза, и Венедикта резали почти по живому. В апреле 1986 Ерофееву предлагают пройти лечение в Парижском онкологическом центре, но власти не выпускают писателя заграницу, так как обнаруживают 4-месячный пробел в его трудовой деятельности. 25 мая 1988 Венедикту Ерофееву делают вторую операцию на горле, тоже неудачную – во время операции был задет нерв. Вспоминает Юлия Рунова: "Я подняла трубку, алекаю, алекаю, а оттуда: тук-тук-тук-тук. Спрашиваю: "Ерофеев, это ты?" — "Тук". Один стук у нас обозначал "да". Два стука "нет". И тут я вспомнила, что сегодня ведь ровно 30 лет со дня нашего первого разговора в 22-й комнате орехово-зуевского общежития. Вот как время-то пролетело. А он все помнил и звонил мне из Абрамцево, с соседней дачи, где был телефон. Целый час мы с ним то молчали минутами, то я о чем-то его спрашивала, а он мне стуками вспоминал из своей "Благой вести" "...и — оба мы, как водится, испускали сладостное дыхание, и нам обоим плотоядно мигали звезды...". Я тогда еще не знала, что это будет наше последнее с ним общение". 11 мая 1990 года Венедикта Васильевича Ерофеева не стало.

***
Черный экран. Титры:

«О н и  в о н з и л и  м н е  с в о е  ш и л о  в  с а м о е  г о р л о…».

***
Черный экран. Титры: «И вообще: что значит "последнее слово". Мы живем в мире, где следует произносить слова так, будто они – последние. Остальные слова – не в счет».

Памятник Венедикту Ерофееву в Москве

Г о л о с  д и к т о р а. Конечно, он сам себя разрушил. Ну, что ж – он так считал, что жизнь – это саморазрушение, самосгорание. Это цена свободы. И не надо воспринимать Ерофеева как разнесчастного алкоголика, жертву гримас советской действительности. Не был он жертвой. Он был в советской действительности, как рыба в воде. Он по природе своей был очень бездомным человеком, не любил ритуалы, их пошлость, обыденность, автоматизм, потому что настоящая игра – это нарушение автоматизма…







К О Н Е Ц








В работе использованы материалы из записных книжек
Венедикта Ерофеева,
Владимира Муравьева,
Юлии Руновой;
из произведений Венедикта Ерофеева
«Записки психопата»,
«Вальпургиева ночь или шаги командора»,
«Краткой автобиографии»;
из статьи Анатолия Иванова «Как стеклышко»
из статьи Евгения Шталя «Владимирские страницы Венедикта Ерофеева».






Заслуга автора – исключительно в компиляции найденных отрывков…