Дыхание

Раньше, в самом начале, я был безликим семенем или просто дыханием далекого Бога, и рисунки моих листьев не оформились, а узлы и морщины моей коры еще не были руслами рек из дождя и теплой росы. Мне не дано познать и запомнить ни одной из бесконечных степеней моего родства, и никто ничего не расскажет о свете, который коснулся меня впервые.
Теплые сухие ветры смахивали и подбрасывали уютную земную пыль надо мной, и черные кроты ходили вокруг своими дорогами, но мне суждено было жить и пить дожди, и тянуться к солнцу, а солнце тащило меня к себе, завязывая все в те же пыльные ветры стебель, вызревающий в ствол.
Когда я стал юным, мои тонкие ветви пели тихие песни над низкой синеватой травой, песни, понятные только мне. А спустя время, уже окрепшие, мои ветви с чем-то сплетались. То ли во мне запуталось перекати-поле… То ли у меня были братья…
Однажды в моей жизни появились твои теплые руки. И я пронес все едва уловимые касания твоих пальцев через каждый свой шелест, через тысячи дней полета ленивого облака надо мной.
Десять твоих пальцев… они перебрали меня, как струны. Твое дыхание было таким горячим и влажным, что мои грубые поры открылись. И крошечным пожаром проскользнула по моей проторенной коре твоя крупная соленая слеза, спустилась в самый низ и ушла глубоко в землю.
А солнце лучами и бликами перепутало твои плакучие волосы и мою кудрявую крону, и помолодевший ветер ронял на тебя мои росы…
Потом ты ушла и больше никогда не вернулась. А я встречал с памятью о тебе каждый восток солнца, и в любой миг из всех моих маетных дней после тебя каждая мельчайшая частица моего вещества мечтала стать серым пеплом под твоими пальцами, твоим дыханием и твоей слезой.
И я, никогда ни до, ни после не знавший тебя, ничего не понимающий в твоей судьбе и ничего о ней не ведающий, не помышляющий даже о том, что в мире был, а может быть даже есть кто-то, кто мог бы узнать и произносить твое имя и слышать твой голос, брать тебя за руку и касаться твоих волос, знать о твоей грусти и твоей радости, делить с тобой кров и творить детей, – я, впитав своей грубой корой ничтожный набросок чуда твоего существа, взрастил себя твоим домом, возвышенным и прекрасным, как старинный, задумчивый и глубокий вечерний лес молчаливых деревьев под россыпью серебряных звезд и медлительным перистым облаком, заслонившим луну.
И мне не нужно иных тепла и грез, кроме одной мечты, будто однажды ты придешь в мой лес, завернувшись теплым ветром, с лучами солнца, перепутанными в волосах, и твои пальцы снова переберут меня, как струны, и ты услышишь, как живы и выросли во мне твое дыхание и твоя слеза.