Новогодняя городская сказочка

***
- Эй, крошка, не хочешь у меня отсосать? – крикнул ей в самое ухо здоровый амбал в джинсах на ковбойских кривых ногах, в черной куртке и шерстяной шапке, делающей его лицо плоским и бессмысленным. Схватил за руку.
Саша дернулась, вывернулась, откатилась от него, на глаза навернулись привычные слезы. Она и правда почувствовала себя крошкой – белой хлебной крошкой. Если ее до сих пор не сунули торопливо и жадно в рот, не съели, то только потому, что она была очень маленькой и незаметной.
Вокруг было темно, и в этой темноте рос из бесснежной зимы прямоугольный город, моргая неоновыми глазками. Матерясь, поругиваясь, огрызаясь, торопились куда-то одинаковые мрачные тени. Если вдруг где-то в толпе сверкала улыбка, била по зрачкам, резала глаза, на всех лицах одновременно появлялось выражение, разное: от шока до презрения. На улыбнувшегося смотрели подозрительно, с опаской, как на больного, от которого не знаешь, чего ожидать. Улыбка гасла и пропадала, падала на глазное дно.
Саша не улыбалась. Ее лицо было напряженным, она шла быстрой аккуратной походкой, стараясь никого не задеть, ни до кого не дотронуться. В этом городе было объявлено военное положение, но знаков отличия своих от чужих никому не выдали. Всегда был риск напороться на противника и проиграть – неожиданно и глупо.
Саша попыталась сесть в маршрутку. Спросила у водителя вежливо, есть ли сдача с тысячи. Подумала – наверняка нет, но вдруг. Водитель бросился в атаку – на девушку автоматной очередью посыпалась тысяча слов, раня, обижая, унижая. Скрывая подступившие слезы, она молча вышла из салона на обнаженный асфальтовый холод. Без снега казалось, что и зима на стороне противника. Еще одно неожиданное поражение – Саша была слабым бойцом.
Сквозь слезы она заставила себя улыбнуться. Водитель в этот момент посмотрел на нее сквозь загаженное стекло маршрутки. Дернулся. Несколько людей вокруг отпрянули, отвернулись. Стало легче. Пристроив сумку поудобнее на тощем плече, Саша решительно двинулась пешком. Полчаса по морозу – и она дома.

***
Дойти до дома без неприятностей можно. Но исключать реальность не следует. Пока идешь вдоль дороги, рядом нет-нет да остановится машина. Водитель будет настойчиво предлагать подвезти. Разговаривать нельзя. Даже мотать головой, отказываясь, нежелательно. Для того, чтобы не подумали, что она игнорирует – это тоже может вызвать реакцию – Саша всегда втыкала в уши плеер. Белый проводок тянулся от головы к карману слева, слева же шло шоссе. Шла Саша вдоль шоссе, затыкая уши.
Плеер можно было не включать, даже лучше было не включать – можно было пропустить что-то важное. У нее так однажды едва не отняли сумку. Не слышала, что говорили какие-то здоровые мужики, перегородившие ей дорогу. Потеряла бдительность. Так под звуки музыки и начала орать, вырывая сумку, ладони сделались каменными, не отпускали. Ведь там ключи. Ночь на улице – билось в ней – ночь на улице она не переживет. Метро уже было закрыто. Повезло, отпустили. Бежала тогда и слушала музыку, по лицу стекали слезы и ноты…
На шоссе главное не отвечать. Жаться к противоположной стороне, чтобы не достали. Но там всегда люди, от них, конечно, никакой поддержки, но их количество, их наличие как будто гарантирует безопасность. Самое страшное начинается, когда ныряешь во дворы.
Фонари не дают света, только удлиняют тени. То тут, то там – люди группками. Мужики в этих одинаковых шапках, черных куртках, с кривыми ковбойскими ногами. Саша всегда искала взглядом пары и людей с собаками. Девушки и собаки тоже были ненадежной, но все же гарантией. Здесь плеер уже не нужен, только мешает – сердце и так бьется слишком громко, руки трясутся…
Так и влетала в квартиру, прижималась спиной к закрытой двери. Слава богу, в безопасности. Хотя и в подъезде бывали подставы. То пакет с мусором подсунут под дверь – Саша отшвыривала его ногой подальше, к лестнице, то шприцы на половичке валяются – ну их туда же, разумеется. Главное, не трогать, не поднимать.

***
Дома хорошо. Саша приходила, гладила кошек, кормила их. Переодевалась в старенькие джинсы и футболку, грела чай. Включала компьютер и тихонько читала что-нибудь, писала кому-нибудь письма. Считала удачей, если никто не позвонил ни в дверь, ни по телефону. Трубку брала иногда, дверь никогда не открывала.
В момент, когда раздавался этот резкий звонок, на нее снова накатывал волнами страх. Бывало так страшно, что она выключала везде свет, сидела тихо, не шевелясь. Звонок мог раздаться в любое время – хоть в шесть утра, хоть в два часа ночи.
Главное не открывать. Если открыть, можно снова проиграть, а на ее счету давно больше поражений, чем побед. На ее счету только песенки да стишочки, ни мещанского счастья, ни мужа с детьми.
Если открыть, там может оказаться соседка. Или мент. Или теточка с Библией. В любом случае ничего хорошего. Могут засудить за то, что держит кошек. Или за то, что у нее дома есть гитара, на которой, впрочем, она давно уже не играет. Лучше вести себя тихо. Но само ее присутствие в доме бросает на нее тень. Подозрение. И не слишком здесь чисто. И книг слишком много. Плохая девочка, плати деньги или я всё про тебя расскажу.
Так сидишь тихо за компьютером, благодаришь каждое мгновение за тишину. За окном город вырастает все выше, все длиннее становятся тени. Машины зоркими глазами выхватывают из темноты ее окно – тогда комната на секунду становится светлой, от одной стены до другой – и снова прыгает в темноту. Но проезжает следующая машина, и Саша понимает, что единственный способ приблизить утро – это лечь спать.
Спать тоже страшно и опасно. В снах бывает еще хуже – они могут испортить настроение так же сильно, как живые люди. Но сны тем и отличаются от людей, что они ненастоящие. Саша просыпается несколько раз за ночь. Иногда садится на постели, включает свет и читает – чтобы снова заснуть или просто убить время. Иногда печатает что-то на компьютере – дневники или стихи. Что угодно, лишь бы заснуть или просто убить время. Что угодно.
Потом наступает утро. Саша разбита, но надо вставать, одеваться и выходить из дома. Этот момент, когда покидаешь враждебный дом, всегда самый лучший. Немного страшно начинать еще один день своей жизни, ведь она знает, что снова проиграет где-нибудь кому-нибудь – в троллейбусе, в метро, на работе. Но утром дворы перестают быть опасными, а еще, даже зимой, иногда бывает солнце. Бывает светло.
В такие дни хорошо видно, кто на твоей стороне, а кто на враждебной. Своих меньше, намного меньше, но в солнечные дни они не боятся улыбаться. Не боятся даже смотреть в небо и улыбаться. Такие дни бывают редко, но они внезапно напоминают, что где-то наверное есть другие города, не такие прямоугольные, и там живут не тени, а настоящие люди. Саша идет по дороге к остановке и мечтает о таинственном городе, где дома не похожи друг на друга, где можно свободно читать книги и улыбаться.
И когда она садится в троллейбус, то смело достает из сумки книгу. Не такую, какие читают местные жители-тени, а настоящую. Толстую, в твердой обложке. Волшебную. Правдивую. Глубокую. Люди вокруг косятся подозрительно, но молчат. Саша знает, что это ей аукнется позже. Ее накажут за дерзость. И еще за то, что она надела этот яркий красный шарф.

***
Скоро Новый год. Белая хлебная крошка катится по улицам города и по тоннелям метро. Черные глаза смотрят на нее гадко и однозначно. Крошка-Сашка выходит на остановку раньше, чтобы выскользнуть из масляной черной лужи, но ощущение мерзости меткой отпечатывается на лбу. Она старается забыть, пытается думать о чем-нибудь очень хорошем.
Вспоминает:

Там лап ленивых плавное движенье
Рождает страшный тишины раскат,
Но вот одна из кошек, взяв мишенью
Блуждающий по ней тревожно взгляд,

Его вбирает в свой огромный глаз, -
И взгляд, затянутый в водоворот
Зрачка, захлебываясь и кружась,
Ко дну навстречу гибели идет,

Когда притворно спящий глаз, на миг
Открывшись, вновь смыкается поспешно,
Чтоб жертву в недрах утопить своих:

Вот так соборов окна-розы встарь,
Взяв сердце чье-нибудь из тьмы кромешной,
Его бросали богу на алтарь. (1)

Ей становится тепло. Она старается никому не смотреть в глаза – кто знает, на какой алтарь будет брошено ее сердце. Пока что ей достаточно видеть девочек в ярких шарфах и мальчиков с небрежными челками – их, наверное, побивают в темных дворах, они возвращаются домой осторожно, пригнув головы, быстрым бесшумным шагом. Таким лучше жить недалеко от метро. Возвращаются домой, греют руки о теплую клавиатуру ноутбука, пишут стихи, полные отчаяния, запираются в ванных и режут вены. А потом вырастают, отрезают челки, и их уже не отличить от остальных. В униформе – джинсы, куртки, шапки. Мечтая о любви, хватают девушек за руки и предлагают отсосать. А потом  мечты забываются, и остается только тень. Может, все же не из них получаются эти тени? Может, эти мальчики просто растворяются? Или уходят в другие города – те самые, где нет ни одного похожего дома…

***
Круг замыкается, снова наступает вечер. О наступлении вечера Саша понимает по тому, как пустеют комнаты, и она остается одна за своим компьютером. Так сложно оторваться от этого одиночества. Она перечитывает стихи и уговаривает себя встать. Но в пустом офисе так хорошо, так тихо и безлюдно. Где-то за тонкой перегородкой стучат клавиши – кто-то еще такой же одинокий и полуночный сидит там. Они не мешают друг другу, даже не пытаются заговорить.
В конце концов, Саша уговаривает себя встать, выключить компьютер и надеть пальто. Спуститься вниз по темной лестнице, кивнуть охраннику и выйти в ночь. И снова ехать в метро через весь город, и снова ускользать от взглядов, уворачиваться от рук, катиться белой крошкой по темным дворам, запираться в квартире, бороться со своим страхом… Сколько может продолжаться такая жизнь?
Но кошка смотрит желтыми глазами в ее глаза, трогает мягкой серой лапой ее лицо. Кот лежит, подставив ее ладоням рыжий живот. И ей снова становится тепло. Если есть где-то другие города, те, в которых никто не судит, то вся жизнь там должна состоять из таких мгновений. Как было бы здорово жить без этого страха, думает Саша, как было бы здорово.
Но звонит телефон, и она – еще обмякшая, вся в мечтах и теплых кошках – берет трубку.

***
Так Саша узнала, что проиграла. Ей казалось, что она проиграла всей этой жизни разом. Она потеряла свое последнее убежище от этого черного-черного мира – свою тихую пыльную квартиру. Звонки, звонки, звонки. Бумаги, письма. Бытовая осада. Плохая девочка, плати деньги или я всё про тебя расскажу. Уже рассказала. У меня везде свои люди, а ты одна и ты чмо. Ты читаешь, и у тебя кошки. Где кошки – там грязь, грязь и вонь. Ты испортила мой идеально белый потолок. Я не отстану от тебя, дурочка, плати мне деньги или я подам на тебя в суд…
Она не может найти слов, чтобы ответить на хамство. Она не знает, как отреагировать на цепкие приставучие взгляды и тем более руки. И когда в следующий раз из ее пальцев будут вырывать сумку, - ее единственное оружие, крик, не поможет. Она залила соседку, которая давно ждала повода, чтобы доказать ей, какое она ничтожество. Соседка вдруг выросла до размеров ведьмы Урсулы в мультике про русалочку, нависла над ней и ее пыльным убежищем…
Всю ночь до самого утра она гоняла эти мысли, они бегали по кругу, как медведи  на велосипедах в цирке, а потом…

***
…Саша стояла на последнем этаже своего многоэтажного прямоугольного дома. Окно на лестнице было открыто. Можно было прыгнуть прямо отсюда. Но тут довольно тепло, тело еще чувствует себя, сердце бьется, Саша слышала, как бьется ее сердце.
Покончить разом со всем этим, надо, надо с этим покончить. С этими кривоногими мужиками, с толпами, с тенями, вздрагивающими от намека на улыбку, с соседками, которые ненавидят ее… Она попала сюда по ошибке. Ее здесь вообще не должно быть.
Лестница была грязной, кругом валялись окурки. На подоконнике кто-то оставил книгу – на измятой мягкой обложке, словно выдавленный тиснением, коричневел незавершенный круг от стакана. Холод налетал из окна, набрасывался, заставлял дрожать.
"Надо, чтобы было еще холоднее, - подумала Саша, - мне надо выйти на крышу".
Короткая лестница на чердак. Страшно. И на крышу – не заперто. Удивительно. Неужели впервые за долгое время повезло?
Почему-то это пробудило в девушке новое чувство – такого она еще не испытывала. Она медленно подходила к краю крыши – под ней расстилался однообразный, весь в прямоугольниках, район города. Темноту тщетно пытались развеять слабые огонечки – окна, фонари. Без толку – в этой темноте даже не было понятно, насколько здесь высоко –  от этого казалось, что шагнуть вниз очень просто. Наконец-то в жизни Саши появилось действие, не вызывающее проблем. Просто шагнуть туда, вниз, и все закончится…
Но это появившееся незнакомое чувство нарастало. Мешало этому последнему Сашиному шагу. Что это за ощущение, что это, что это? – пыталась она понять.
Она вдруг увидела, как в окне дома напротив зажглась гирлянда на елке. Ах да, декабрь. Скоро новый год. А это ощущение, это странное чувство – надежда. Не просто надежда, а надежда на чудо.
Саша зажмурилась, подошла еще ближе к краю, открыла глаза и посмотрела вниз. Если сейчас же не произойдет чудо, она упадет туда. Точно упадет, рухнет, не в силах больше выносить эту жизнь, полную теней и унижений. Теплые слезы болезненно вспарывали замерзшее лицо, надежда билась в ней, как пойманная в клетку из пальцев бабочка – пожалуйста, пожалуйста, именно сейчас мне так нужно это чудо, какое-нибудь чудо, что-нибудь стоящее, что-нибудь… Что-то, ради чего можно было бы остаться в живых, нужно было бы остаться живой…

***
…Музыка. Чистые голоса в грязноватой записи, старомодные голоса из старого кино…
Une vie d’amour
Que l’on s’etait juree
Et que le temps a desarticulee
Jour apres jour
Blesse mes pensees. (2)

Музыка появилась рядом, прямо здесь на крыше. В этот же момент Саша заметила, что вокруг стало намного светлее – темнота сменилась сумерками, но не мрачным туманным безвременьем, в котором проплывали мимо все последние дни и недели. В этих светлеющих сумерках прямо перед ней – о боже – вставало солнце. С высоты семнадцатиэтажного дома, стоя на крыше, под голоса Матье и Азнавура, их самой прекрасной песни, Саша видела, как встает над этим черным городом солнце. Нежно-голубое небо в перышках и завитках облаков было похоже на мрамор – казалось, можно дотронуться до него рукой и ощутить холод камня.
- Надеюсь, ты не собираешься прыгать? – услышала Саша рядом испуганный мужской голос. Вздрогнула, почти потеряла равновесие – солнце и ровные ряды домов напротив качнулись, вздрогнули вместе с ней, но крепкая рука, схватившая ее намертво под локоть, не позволила упасть. Она обернулась, потрясенная всем этим – музыкой, солнцем, светом…
- Пойдем отсюда, - молодой человек в потертом кожаном плаще с капюшоном, похожий на странника из каких-то затерянных сказаний, без колебаний увел ее с крыши, забыв там свой маленький видавший виды кассетник, продолжавший с хрустом проигрывать старые французские песни.

***
- Похоже, сегодня будет первый солнечный день за всю эту зиму, - проговорил он с нервным смешком, усаживая гостью на стул в кухне. – Чаю?
Саша смотрела на него молча покрасневшими слезящимися глазами.
- Наверное, лучше чего-нибудь покрепче… - Сообразил парень и полез в один из настенных шкафов.
В кухне было не слишком чисто, кругом валялись подушки, книги, стояли то тут, то там брошенные немытые чашки, а от переполненной пепельницы валил густой табачный аромат – не сигаретный, самокруточный терпкий запах. Саша почувствовала, как начинает успокаиваться. Глубоко вздохнула пару раз, приняла из рук парня маленькую стопочку коньяка, залпом выпила. Полегчало. Она прокрутила назад события этой ночи, потом весь этот черный декабрь, приведший ее на крышу этим утром. Вспомнила, как молилась сама не зная кому, чтобы дал ей надежду, дал ей то, ради чего стоит жить. И ответ на это – музыка. Потом солнце. И наконец – человек, живой и настоящий, который испугался за нее, который теперь хочет ее согреть.
- Как ты оказался на крыше? – спросила она вдруг.
Парень удивленно покосился на нее.
- Хотел задать тебе такой же вопрос. – Усмехнулся. – Вообще-то я почти каждое утро прихожу туда, у меня есть ключи. Вчера вот забыл запереть… Блин, если бы ты прыгнула, никогда бы себе не простил. Ты правда собиралась?
Саша вздохнула, уже совершенно спокойно, глубоко.
- Правда. Спасибо, что включил эту песню. Давно ее не слышала.
- Да ладно тебе, ее крутят везде, где ни попадя.
- Ну, может, не замечала. Не воспринимала…
- Как и другие хорошие стороны жизни, судя по раскрытым мною твоим намерениям, - снова улыбнулся парень. – Как тебя зовут?
- Саша.
- Дима. Очень приятно.
- И мне.
Они улыбались друг другу.

***
Снова проспав работу, Саша бежала по заледеневшей улице, оскальзываясь, но все же удерживая равновесие.
"Блин, блин, блин, опять влетит, только бы начальница опоздала еще больше, но нет, не сегодня – она так делает, только когда я прихожу вовремя, блин…"
Саша летела, как белая птица, в своей коротенькой белой шубке, ни следа не осталось от хлебной крошки, безропотно катящейся по обеденному столу. Она летела, не замечая людей-теней, не замечая смачных, смазанных презрением и желанием взглядов клонированных мужчин в черных куртках и шапках, не замечала ворчания бабушек, ничего не замечала.
Над ее прямоугольным городом из одинаковых домов каждый день вставало другое, разное солнце – и этого было достаточно, чтобы замечать теперь и кое-что еще. Например, что в ее подъезде есть не только соседка, которая ненавидит кошек, но и сосед, который их обожает. Что ряды клонированных людей-теней теснят девочки в смешных шапочках и с ямочками на щеках, что на улицах не только крадут сумки, но и без повода дарят цветы.
Город в городе открылся ей после той бессонной ночи, а еще она вдруг заметила, что скоро новый год. А это повод одеться потеплее, взять бутылку вина и вместе с Димой увидеть с крыши семнадцатиэтажного безликого дома, как последний день этого темного декабря тонет в свете поднимающегося солнца, первого январского солнышка. Саша точно знала, что в этот момент фраза, которую они обязательно произнесут, глядя друг другу в глаза, будет означать гораздо больше, чем просто начало нового года.
А пока она бежала на работу и напевала про себя, и слова вылетали из нее в клубах горячего пара:
- Вечная любовь, верны мы были ей…

--------------------
(1) Райнер Мария Рильке. Окно – роза. Перевод К.П. Богатырев.
(2) Charles Aznavour, Mireille Mathieu – песня Une Vie d’Amour из фильма "Тегеран-43".