Политические Фрагмент

Поезд плавно набирал ход. За окном опять поплыли поля, покрытые ржавой пожухлой травой, скудно припорошенные снегом и неприглядно обрамлённые по краям редким серым кустарником, небогатыми невысокими лесополосами.
«Да, негусто снега в этом году, - почему-то грустно вздохнув, подумал Иван Михайлович. – А пора бы, конец ноября как-никак… И в купе никто не подсел. Не очень-то люди путешествуют поздней осенью да зимой, куда в эту пору ехать?..»
Михалыч ехал один от самой Самары. Скучно. Он был общительным человеком, любил весёлые компании. Ну, пусть не полное купе – хоть кто-нибудь занял бы полку напротив, и то за разговором ехать было бы гораздо веселее…
На подъезде к Свердловску надеждам Михалыча суждено было оправдаться: в купе, опираясь на палочку, вошёл невысокий пожилой мужчина, седой, с глубокими залысинами, открывавшими широкий крутолобый череп.
- Здорово, сосед! – весело поприветствовал он Михалыча, буквально впившись в него глубоко посаженными маленькими, цепкими глазками. Вероятно оставшись довольным увиденным, вновь прибывший широко добродушно улыбнулся: «Будем знакомиться, али как?..»
- А чего ж не познакомиться?.. – охотно согласился Михалыч. – Мы добрым людям завсегда рады. – Иван Михайлович.
Попутчик ему понравился с первого взгляда, и не потому вовсе, что истосковался по собеседникам, просто понравился и всё. Добрый человек – определил Михалыч.
- Ну а меня Семёном кличут, - представился в ответ попутчик и поправился. – Семёном Петровичем… Куда путь держим?..
- Тобольские мы, там проживаем, туда и катим.
- Ну, а мне до Сургута пилить, - вошедший поднял свободную нижнюю полку, пристроил видавший виды кожаный чемоданишко, поставил к окну яркий полиэтиленовый пакет, расписанный разноцветными надписями на иностранном языке. Или языках, кто ж его разберёт?..
Слово за слово, вскоре мужчины оживлённо болтали как старые знакомые, и на столе незатейливо нарисовалась вынутая из красочного пакета бутылка водки, которую тут же живописно окружили полбуханки чёрного хлеба, свежие огурцы и помидоры, расстелился-развернулся восхитительно пахнущий свёрток, в котором оказалась предусмотрительно нарезанная тонкими кусочками копчёная колбаска. Новые знакомые щедро плеснули в стаканы, взятые у проводницы, выпили за знакомство, закусили. Михалыч сразу раскраснелся, глаза весело заблестели.
«Вот это другое дело, - радостно промелькнула мысль. – А то всё один да один. Как в гробу!.. Скукотища!..»
Говорили обо всём, живо и неожиданно перескакивая с одной темы на другую: о детях, о внуках, об экономическом положении в отчизне и политической ситуации в других странах, да и какая разница, о чём говорить, когда позади пол-литра, и, способствуя  продолжению беседы, на столе появилась новая бесшабашная подружка, один взгляд на которую вселяет уверенность, что жизнь прекрасна?..
- А ты, Михалыч, где сидел?.. – вдруг ни с того ни с сего, оборвав себя же на полуфразе, поинтересовался Петрович.
Иван Михайлович, несмотря на выпитое, слегка смутился. Даже протрезвел немного сразу же.
- Как догадался, не спрашиваю, - немного помявшись, ответил он. – Скорее, по наколке, что на левой руке. «Магадан». Да, было дело. Да только чего уж об этом?.. Дело старое. Хотя и забыть невозможно. Частенько по ночам – нет-нет да и привидится чего-нибудь из тех лет…
- Да ладно, Михалыч, не тушуйся!.. – подбодрил собеседника Семён. – Меня ведь эта чаша тоже не минула. Десять лет оттрубил на Кольском. А за что, спроси меня!.. За правду, Михалыч, за неё!..
Петрович наполнил стаканы на треть, намахнул горькой, не дожидаясь товарища.
- Чего ж такого натворил?.. – полюбопытствовал Иван, поднял свой стакан, залпом опустошил, чуть подался вперёд, вглядываясь Семёну в глаза, будто пытаясь отыскать-разглядеть в них что-то.
- А ничего не натворил!.. – повысил голос Петрович. – В те годы и творить ничего не надо было – ворота лагерей завсегда гостеприимно распахнуты! На вход, а вот в обратную сторону – далеко не для всех. Сколько народу полегло, сколько судеб, жизней загублено!..
Петрович сокрушённо покачал головой, уткнувшись помутневшим взглядом в стол, помолчал немного, потом поднял голову, серьёзно посмотрел на Михалыча и продолжил:
- Политический я, Иван. А всего-то и совершил грехов супротив Родины – правду-матку рассказал про житьё наше под немцем. Я ведь на фронт не попал – инвалид с детства. С тех пор как с лошади упал на всём скаку и охромел на одну ногу. Пришло время – признали негодным к строевой, остался в своём селе…
www.litres.ru/lev-nikolaevich-leontev/brachnyy-kontrakt/