История его рождения

Поезд остановился на станции с романтичным цветочным названием. Стоянка длилась всего три минуты, и выходящие пассажиры, а их было всего трое – семейная пара с девочкой лет семи – поспешили на выход. На перроне их встречал суровый сержант морской пехоты. Поздоровавшись, он без лишних слов взял чемоданы, и пригласил людей в стоявший неподалёку «уазик». Женщина осмотрелась: в высоких снежных сугробах утопал похожий на мазанку, выбеленный домик, освещённый зеленоватым светом одинокого фонаря. За домиком начинался мрак. Не было видно ни единого огонька.
«Уазик» ходко подпрыгивал на ухабах, и казалось удивительным, как в этой снежной декабрьской мгле водитель различает дорогу. Через полчаса женщина увидела, наконец, долгожданные огни. Но ожидания не оправдались: это был всего лишь КПП со шлагбаумом. Проверка документов. Снова белая дорога. И вот он – закрытый гарнизон. Суровый сержант неожиданно повернулся к ней и с улыбкой  спросил:
- Знаете, как коренные жители зовут это место?
- Нет, - она настороженно посмотрела на него.
- Долина смерти.
На утро женщина проснулась с ощущением потери. Муж убежал на службу, дочка спала в своей комнате. Там, в другой жизни, у неё не могло быть отдельной комнаты, а теперь есть. Может быть, хотя бы ради этого стоило приехать сюда.
Надо было распаковывать вещи, готовить завтрак… Женщина посмотрела в окно и увидела полуразрушенный четырёхэтажный дом. Он стоял прямо напротив, хищно зияя проёмами чёрных окон. За ним были ещё дома, тоже полуразрушенные, были и вполне жилые. Вдалеке  виднелись белые сопки с торчащими стволами поломанных бурых лиственниц. А над всем этим – тяжёлое серое небо, дарившее скудный свет и холодный навязчивый снег.
Снег шёл две недели без перерыва, снег был повсюду, снег был в душе. Они с дочкой ходили смотреть на него. Сначала он казался мягким и завораживающим, а потом вдруг стал жёстким, с чёрствой коркой, которая вероломно ломалась, стеклянно хрупая под ногами. Кое-где сугробы были высотой с девочку, и женщина пугалась, что та увязнет, а мама не сможет вызволить её из холодного плена, потому что мальчик внутри неё был слишком тяжёлым.
Мальчик рвался на свет, бил ножками её внутренности и, наверное, тоже хотел посмотреть на снег. «Потерпи, малыш, скоро уже», - шептала женщина, поглаживая свой живот. Но мальчик был нетерпеливым и всё равно продолжал топать.
 Новый год прошёл с телевизором. Муж, вернувшись около десяти, через час уже спал, уткнувшись лицом в угол дивана. В полночь она выпила глоток шампанского, укрыла мужа одеялом и долго тупо смотрела, как развесёлые артисты пытаются её рассмешить.
В первый день нового года мужа срочно вызвали на службу. Она подумала, что теперь так будет каждый день, и ей надо привыкать. Это ещё ничего, вон у подводников жёны месяцами мужей не видят. Но она не станет требовать внимания и закатывать скандалы, как в кино. Она такой не будет, она будет хорошей, понимающей женой. И потом, ребёнок родится только через три недели, и тогда мужу, наверное, дадут отпуск.
Жизнь была вполне сносной. С маленькими событиями, вроде покупки с рук пианино для дочки или долгожданной поездки в райцентр за занавесками на кухню. Она упросила его показать ей море. Море – это так прекрасно! И до него рукой подать – всего сорок минут езды… Глядя на укрытый льдом берег, мутный серый горизонт, изъеденные волнами причудливые коряги, которыми был усыпан весь пляж, и белесые валуны, навсегда застывшие в сером песке, она подумала, что море, оказывается, бывает страшным и совсем чужим, как часть иного мира.
Однажды муж пришёл домой со свёртком.
- Что это? – спросила она.
- Медвежатина.
- Откуда?
- Шатун забрёл на полигон, а там как раз стрельбы начались, ну и подстрелили мишку. Полковник распорядился раздать мясо офицерам.
- И что с ним делать?
- Сказали, надо варить десять часов, а потом – на котлеты. Говорят, оно очень полезное. Особенно для беременных.
Даже после десяти часов готовки чёрный кусок медвежьей плоти не стал мягче. Тошнотворный запах вызвал приступ позднего токсикоза, и мясо, несмотря на его целебные свойства, пришлось отдать соседской собаке.
В другой раз муж принёс мешок варёных крабов. До этого она таких огромных особей видела только по телевизору. Дочка спросила, что это за красные чудовища. Чудовища оказались весьма приятными и нежными на вкус.

В ту ночь она долго не ложилась в надежде, что глаза сами начнут слипаться, и можно будет сразу уснуть, а не ждать, когда пройдёт ненавистная изжога, мучавшая её бессонными ночами. Муж купил ей абрикосов. Абрикосы – это большая редкость. И пусть они в компоте, зато это абрикосы! Проглотив сладкую мякоть с жёсткой шершавой шкуркой, она вдруг почувствовала, что умирает. Как будто в спину вонзили острый нож. Нож не давал ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни сесть, ни лечь. Можно было лишь прислониться к стене и часто-часто дышать. Как сквозь туман она слышала, что муж куда-то звонит, кому-то кричит, успокаивает проснувшуюся дочь. Потом он отвёл жену в лазарет.
- Давление двести сорок… Мы ничего сделать не можем. Вам нужно в районную больницу, - услышала она разговор мужа с фельдшером. Палата наполнялась людьми в белых халатах.
«Откуда среди ночи взялись все эти люди?» - думала она. Задыхаясь от боли, она всматривалась в их лица, но никто из них не глядел на неё,  как будто не она должна вот-вот родить, и не её ребёнок находится в смертельной опасности; как будто они собрались здесь только для того, чтобы молча и напряжённо обмениваться взглядами.
Потом была «скорая», которая подпрыгивала и мчалась, сминая стылую позёмку. Машина то и дело застревала в снежных заносах, и люди выходили и толкали её, смачно матерясь. Теперь снег показал своё истинное лицо – он стал врагом. Она чувствовала себя пленницей, сбегающей от злого волшебника, который расставил на дороге белые ловушки.
Потом были носилки, яркий свет и снова палата. Катетер. Больно! Опять какие-то люди, они что-то спрашивают, громко переговариваются между собой, как будто речь не о ней, а о другом, чужом человеке. Наконец, один из них обращается к ней:
- Через час на вертолёте прилетит бригада врачей из города. У нас тут одна двойню должна родить, и тебя заодно посмотрят. Держись. Поняла?
- Да.
«Я продержусь. Тут люди двоих сразу рожают, а я что – хуже?»
Прошёл мучительный час невыносимой, неизбывной боли.
- Ты как себя чувствуешь? Лучше? Врачи приехали. Они тебя заберут в город. Полетишь на вертолёте.
- А двойня?
- Родила уже.
«Так быстро? Надо же… Что? Как на вертолёте?! А дочка? А муж?» Но задать вопрос уже некому. Люди больше не подходят, потому что решение принято, и его никто не будет менять.
Появились городские врачи. Весёлые, молодые. Её погрузили на носилки, укрыли одеялами и понесли. Среди мелькания чужих лиц она увидела его!
- Меня увозят! – пожаловалась она мужу, надеясь, что он что-то изменит.
- Я знаю, ты не волнуйся, рожай спокойно, а я приеду. Слышишь, я приеду!
Люк вертолёта закрылся. Рокот мотора и винтов превратился в громкий гул. Весёлый молодой врач подмигнул и надел ей наушники.
- Ты поспи. Через час-полтора прилетим.
Она не знала, что когда вертолёт взлетел, седовласый пожилой доктор похлопал её мужа по плечу и сказал:
- Везучий ты, капитан.


Вертолёт приземлился, когда над городом начал заниматься рассвет. Снова «скорая». Так странно было видеть мелькающие в окне яркие вывески магазинов, и людей, спешащих по своим делам. Снова носилки, лестница, палата, укол.
Очнулась она в полутьме от ритмичных звуков: тук-тук, тук-тук. Нож в спине исчез. Подошла миловидная женщина:
 - Как ты себя чувствуешь?
- Хорошо. А что это стучит?
- Это сердце твоего ребёнка. Мы подключили аппарат.
- С ним всё в порядке?
- Да, сама послушай.
Тук-тук. Тук-тук.
- Звуки правильные, ритмичные.
«И правда, какие правильные звуки! Надо же, он ещё не родился, а я слышу его сердечко! Маленький мой, держись, ты молодец».
- Вы будете делать кесарево?
Врач улыбнулась.
- Нет. Сама родишь. Мы тебе сделаем анестезию. Больно не будет.


Великая вещь – анестезия. Но и она не может заглушить все ощущения.
- Тужься! Тужься!
Нарастающая тупая боль.
Нечеловеческое напряжение.
Утробный плеск.
- Ах! – и чувство невероятного облегчения накрывает с головой, а потом сменяется тревогой:
- Почему он не кричит? Почему он не кричит?!
Врачи молчат, им некогда отвечать на глупые вопросы.
Проходит минута… Другая.
- Почему он не кричит?!
И тут ангельской песней звучит его слабый голос, похожий на кашель. А потом кашель превращается в звонкий возмущённый крик маленького человечка, которого глубокой январской ночью вынули из тёплого и надёжного укрытия и заставили дышать холодным, чужим воздухом. Теперь этот воздух будет с ним всегда.
- Мальчик. По пять пальцев на руках, по пять пальцев на ногах…, - слышит она голос врача.
Она протягивает руки к своему, такому долгожданному ребёнку, и врач кладёт его ей на грудь. Она видит крошечную головку с чёрными слипшимися волосиками, искажённое криком красное личико, маленькие ручки с цыплячьими пальцами; и, смаргивая слёзы немыслимого счастья, говорит лишь:
- Маленький…

А потом были бесконечные капельницы, уколы, осмотры, консилиумы. Чужая кровь, чужая плазма. Сколько её влили, одному богу ведомо. Спасибо вам, доноры! Операция, потом другая. Под наркозом ей привиделись бескрайние русские горки: летишь по ним, и нет выхода. Выхода нет. А потом неожиданная остановка, яркий свет в глаза. Усталые лица врачей. Всё будет хорошо…

 Снег, наконец, начал таять.
В Долину смерти пришла весна… И не беда, что на дворе – уже конец апреля, и что надоевший снег сменился затяжным дождём и туманом, который спускается с сопок, как белое мохнатое чудовище и приносит с собой промозглый холод. Дождь будет идти до конца июля, а потом наступит Лето. Лето продлится три недели и сменится дивной осенью. Осень в этих местах прекрасна.
Она вышла на прогулку, гордо демонстрируя своё чадо, которое сопело в коляске, как и положено младенцам. Этот комочек жизни, давшийся так недёшево, мирно спал под колыбельную весенней капели и, конечно, не ведал, как она рада, что бледно-голубое небо отражается в лужах, а скупое северное солнце вдруг расщедрилось на яркие весёлые блики.
Женщина катала коляску, и её глаза, её походка говорили сонному миру одну простую мысль: в Долине смерти зародилась новая жизнь.