Русский version V

*И дабы воспрепятствовать
 всей этой мерзости,
 я создал оппозиционный рассказ.
 Просто подумать.
 Просто русским.


                * * *
- Ты обещаешь, что отпустишь меня домой? – спросила Катя и подняла густые брови. На её идеально бледном лице нагло красовались два воспалённых прыща, что выдавало её половое созревание.
- Ты обещаешь? – переспросила она вкрадчиво.
Держать зло близко-близко, ближе, чем добродетель, пожалуй, это свойственно только русским.   
И я говорю, что обещаю.
Я говорю:
- Да.
Мы вместе порылись в шкафах и ящиках. Катя, казалось, совсем успокоилась, и её слёзы высохли, оставив красные пятна на нежной коже.
- Давно это у тебя началось? – спросил я, вытаскивая из залежей старых книг и журналов блестящий мешочек для подарков с изображением снегурочки. Когда-то, лет в девять, я был рад содержимому этого пакета. Или не рад. В детстве, не все подарки доставляют удовольствие; это сейчас они хотя бы приятны.
- Впервые в двенадцать лет, - сказала Катя.
- А сейчас тебе…
- А сейчас мне четырнадцать.
Она бросает пренебрежительный взгляд в мою сторону, потом берет ножницы и начинает резать блестящие пакетики на мелкие квадратики.
- Моя мама, - говорит Катя, - Она сказала мне тогда: "Не волнуйся, это, ни какое не повреждение. Твоя боль в области живота вполне естественна – просто отмирание непригодных яйцеклеток. Таков женский организм. И не волнуйся ты так насчёт простыней! – Мы их легко отстираем".
Мы режем упаковочную бумагу. Мы режем подарочные пакеты прошлого, получая маленькие цветные квадратики, переливающиеся на свету.
- Скажи, Саш, а ты не пошутил? Ты действительно хочешь это сделать? – спросила Катя, стряхивая на газету со вспотевшей руки прилипшие блёстки.
- Конечно, - коротко заявляю я, - Сегодня тридцать первое декабря, и я хочу чего-то особенного.
Катя тянется за очередной подарочной упаковкой, и я вижу коричневое пятно на её бежевых трусиках. Заметив мой взгляд, она говорит:
- Ты понимаешь, что я буду вынуждена обратится в милицию?
- Конечно.
Она говорит:
- Ты обещал…
Она говорит:
- Ты обещал, что отпустишь меня!
- Конечно.
Катя снимает трусики и говорит:
- Наверное, нам уже хватит этих блестяшек…
Она шепчет:
- Мои родители, должно быть, волнуются. А мой папа, - она располагается в кресле и раздвигает ноги, - Он тебя убьет, прежде чем появится милиция.
- Конечно, - в очередной раз говорю я, с запланированной монотонностью, и ссыпаю себе в руку нарезанные квадратики блестящей бумаги и целлофана.
За верёвочку, я медленно вынимаю тампон из Катиной вагины. Я не знаю, растянута её плева или порвана, но факт остаётся фактом: она пользуется тампонами.
- Мой папа, - шепчет Катя, не открывая глаз, - Он будет убивать тебя медленно.
Я беру щепотку резаного блеска.
Она продолжает:
- Моли Бога, чтобы милиция явилась раньше.
Я вталкиваю в Катину дырочку наше праздничное конфетти.
Она шепчет:
- Моли Бога, чтобы тебя не застрелили в зале суда.
Пальцами, я впихиваю блестящие квадратики глубже и глубже.
Катя шепчет:
- А если ты останешься жив, то до конца своих дней тебе будет больно.
Я распечатываю тампон, беру его в рот, и, изрядно пропитав слюной, ввожу Кате.
Она шепчет:
- Но мне будет жаль тебя.
Я смотрю ей в глаза. Её ноги широко расставлены в стороны, а лицо и шея покрыты красными пятнами.
- Ты просто болен, - шепчет Катя, - И это грустно.
Особенность русского: держать друзей у самого сердца, а злодеев держать ещё ближе.
И я, резким движением, выдергиваю тампон из Кати. О моё лицо ударяется несколько тёплых капель. В это время с улицы доносятся выстрелы и взрывы – новогодний салют, обещанный этому городу администрацией.
- Теперь я могу идти? – говорит Катя.
- Да, но когда я выйду из тюрьмы, или когда ты умрешь… То есть при нашей встрече здесь или в потустороннем мире… В общем, ты должна мне пообещать…
- Что? – говорит Катя, одевая трусики.
- Что мы с тобой устроим настоящий фейерверк, и мы будем взрывать настоящие хлопушки!
- Обещаю, - сказала Катя, набирая какой-то номер на сотовом.
И я уверен, что это не номер её отца.