По дороге домой-3

                ПО ДОРОГЕ ДОМОЙ-3


     Весь ноябрь я  на работу проплавала. То есть Вышеградский тоннель закрыли на ремонт – впервые после 1986 года – и все обыватели с Моджан имели право на бесплатную поездку «парником» от остановки Подольская водарня до остановки Витонь. Это всего семь минут по воде, но пока «парник» пришвартуется, пока из него выйдут все пассажиры, пока все пассажиры войдут, пока «парник» отшвартуется – в общем, все пятнадцать минут уходят. Да еще если он отшвартуется аккурат, как ты выбежишь на пристань, так жди другого «парника», а это еще как минимум минут десять.
     «Парника» (парома) было обыкновенно два – «Висла» и «Одра». В часы пик я пару раз нарывалась на плавучий ресторан с каким-то незапоминаемым итальянским названием, а так – все «Одра» и «Висла», причем, «Одра» была чистенькой, опрятной и женской – там и в баре под палубой  действительно работала девушка, а «Висла» была насквозь пропитана двумя полупьяными матросами, которые не утруждали себя уборкой бара, а подавали напитки прямо из двери, и вход в бар перекрывал стол, на котором, на единственной комфорке  маленькой плитки, всегда кипел чайник, а по лавкам валялись телогрейки. Я успевала выпить сважак.* И причем, сважак по-матросски мне нравился больше. Он был адресней и слаще. Они варили его для себя.
     Сначала мимо проплывал Чешский яхтклуб. Тогда, когда мы ехали мимо него в трамвае – он казался в чем душа держится, весь из старых почерневших досок, перекосившийся и облупленный. Вдруг из реки он оказался стройным, готическим и воздушным. Потом сам тоннель вышеградский – это и не тоннель вовсе, а скала, вот в скале тоннель, а на скале такая полуразрушенная башня, да и не башня вовсе, а как бы маленький каменный скотный двор, по крайней мере, со стороны реки у него есть арочное отверстие, и из этого отверстия, по скале, прорублен путь вниз. Чтобы можно было сбрасывать не то, чтобы нечистоты, а, например, узников, ладно, трупы узников. Если бы это были нечистоты -  путь вниз был бы гладким, за четыреста-то лет.  Может, и прав мой Гоголь, - некоторым туристам  за очень большие деньги до сих пор показывают тайны вышеградских катакомб. Ты, мама, хватанула, сказала Наташа, когда я однажды поделилась с ней своими наблюдениями. А я, кроме сважака, ничего.

     В общем, в один из дней, когда я опоздала на «Вислу» и дожидалась «Одры» на причале – мне позвонил Тарасов.
     - Я пять ночей не спал, - сказал он, - Я пять ночей сочинял тебе письмо. Я писал и комкал листы. Писал и комкал. Это было необыкновенно для меня, это было непрофессионально, это было мучительно. Но я все-таки написал тебе  письмо.
     - Молодец, - сказала я.
     - Поскольку в моем издательстве метранпаж заболела, я пошел, по старой памяти, в газету «Тюменская правда», ее я тоже считаю своей, я там пятнадцать лет проработал. Я попросил редактора – Ларису – чтоб  она попросила своих девчонок, чтоб они набрали  мой текст и отослали тебе, на тот е-мейл, который ты мне оставила. Но, поскольку Лариса женщина любопытная, мне пришлось показать ей твой текст, а она в него вцепилась.
     - Что-о? – поразилась я, - У тебя рояль был в кустах?!
     - Но я ж-то писал «встречку», там из моего текста ничего нельзя было понять, не прочитав твой текст.
     - Это не текст, Женя, - простонала я, - Это рассказ!
     - Какой же это рассказ, любимая, когда там стоят подлинные наши фамилии?
     - Фамилии подлинные, а все остальное – литература. Это я уже научилась так отвечать.
     - Какая же это литература, когда там каждое слово – правда?
     - Это художественная правда, Женечка. В действительности все было не так.
     - Как же не так, когда я – сам участник описываемых событий? Ты даже довольно точно меня цитируешь.
     - Я придумала за тебя твои слова, а теперь они кажутся тебе твоими!
     - Ну и что, - помолчав, ответил Тарасов, - главное, Лариса хочет, чтоб все это было опубликовано под рубрикой «Одиночество вдвоем». Она предлагает нам вести такую рубрику у нее в газете.
     - В «Тюменской правде»?! – не поверила я.
     - Как ты не понимаешь, Ирина,  ведь я готовлю твое появление на тюменской земле!!
     - Понимаю, - сказала я, - Ты, Женька, гений.

     Тут подплыла чистенькая «Одра» и чистенькая официантка отпустила мне глянцевый сважак.  На тюменской земле хочется появиться, аж жуть.

     Потому что здесь, на земле чешской, вовсю разбушевался мировой финансовый кризис. Правительство об этом, конечно, помалкивает, но вот продавцы картинок как барометры – коль в Праге перестали продаваться картинки, значит, в мире упала температура. Я ж еще когда восклицала – чтоб продавались картины, нам нужен мир во всем мире!  Нам нужно, чтобы не было голодных, не было раздетых, не было обиженных и озлобленных,  не было некрасивых и нелюбимых. Нам нужно, чтоб всегда было солнце, чтоб всегда было небо,  чтоб всегда была мама, ну, и мы заодно. А что же теперь получается?!
     За ноябрь я от силы заработала тысяч двеннадцать. Это при том, что за квартиру надо заплатить четыре с половиной тысячи, за социалку со здравоткой три, и каждую пятницу выдавать Франте тысячу триста крон на «накуп»**. Да еще двадцать шестого ноября должен был быть готов мой заграничный паспорт, за которым нужно идти в консульский отдел, предварительно оплатив квитанцию на три с половиной тысячи. Я не пошла, у меня денег не было. Вообще. И я же еще  курю.
     - Ирина, ведь Вы такая красивая женщина, почему Вы пьете?! – спросила меня  товарка, пани Марцела, торгующая кашемировыми шалями иногда буквально напротив. Спросила год назад, я только недавно ответ придумала: « Потому что я курю».
     Это еще как минимум стовка*** в день. Права Люся – брось курить, вот тебе и три тысячи в месяц. Но, интересно, откуда? Если я ни три, ни тысячу, ни даже стовку вот уже неделю не зарабатываю?!
     - Ира, - говорит Саша Серебряный, - Надо что-то делать, и делать немедленно, а не то мы подохнем.
     Саша –  мой друг, неординарный художник, но этого никто не хочет признать, потому что он протеже Люси, а Люсю художники не любят, потому что она отбирает у них хлеб. Сашу признал Женя, мой приятель, да что там, мой земляк, да еще выпускник УПИ, ныне галерист, у него вся несущая стена в галерее Серебряным увешана – там Сашка мистический, белый и красный, и такой как бы острый, просто шикарный. Год назад  Женя продавал небольшие холсты Серебряного по сорок тысяч крон за холст. Нынче баста. Вот уже два месяца!
     - Ну, что же делать, Саша?! Я себе уже всю голову переломала. Поверишь, сплю – и во сне картинками торгую!
     - Выживет только тот, у кого есть собственное место и собственная, что называется, продукция. На сегодняшний день такую позицию занимает  на Гавелаке только Елинков, сын Елинковой. Значок тоже мутит, но у него коллекции нет. Объединившись – мы будем вторыми, понимаешь?  У тебя место, у меня «продукция». Станем компаньонами! И как-нибудь переживем эту страшную зиму.
     - Сашка, я однажды уже была компаньонкой с Маришкой.
     - Это был детский сад. Сейчас речь идет о том, переживем мы эту страшную зиму или нет. Я помню, я знаю о Холакосте,  у меня там, может, деды погибли, но еще же не война, всего лишь зима страшная.
     А зима, действительно, страшная.

     Я не удержалась и написала  Эдди:
     «  Я читала рассказ в четверг, перед Союзом русскоязычных писателей в Чешской Республике, со сцены Дома науки и культуры при Посольстве РФ,  и было на этот раз человек сорок,  а не шестнадцать, как еще недавно, и – как ты любишь -  была в черном декольте и обтягивающей серой шерстяной юбке. Мне больше всех хлопали. Я лучше всех читала. Потом ко мне подходили люди и говорили искренне -  Вы будете знаменитой – одни,  и – Вы должны принять предложение – другие. Это было трогательно. Но забылось через два дня. Что мне слава – мне нужны деньги, как воздух. А их нет. Никто сейчас не интересуется картинками. Еле-еле пивом и раками. Целую.»

     Эдди будет моим биографом. Он ответил:
     « Пиво, раки и живопись – суть два слоя отрицания реальности. А реальность сейчас такова, что ее нельзя не отрицать. Но пиво и раки куда более востребованы,  потому что как инструмент,  они проще, понятнее и по руке куда как более многим.  Ирин, ты чем сейчас занимаешься? Все тем же на том же Гавелаке? Или?»

    О, Гавелак!!
     Бланка утверждает, что существует один-единственный Бог, и это – Бог Гавелака. Она даже научила меня произносить «Пан божечку Гавелака»,  или нет, «Панбичек Гавелака», не надоела ли я вам своим Гавелаком, мои любезные читатели, и тебе, один из любимых трех, как когда-то надоедала кожаным диваном ?! Вот-де, дорога домой! Этак еще лет лесять ходить будем. Но нет.
 
Тарасов решил спросить разрешения у Горлова и Авдеева, можно ли их фамилии оставить в моем рассказе.
     Горлов написал мне:
     « Вокруг рассказа происходят невероятные события. Тарасов завел рубрику, спрашивает, можно ли оставить мою фамилию в тексте, не повредит ли это моей репутации, я говорю, напротив, буду испытывать гордость и превосходство. И даже требую у автора (у тебя то есть) в предисловии указать, что я настоящий, живой, работаю в «Российской газете», и указать мой телефон, чтобы давать автографы, да поить Тарасова пивом, поскольку он приложил руку к тому, чтобы сделать меня знаменитым.
     Кожушко требует у Авдеева рассказ почитать,  Костенко тоже, Авдеев всем отказывает, говорит, не положено, но попросил Тарасова изъять его фамилию из текста. Одним словом, ажиотаж, очередь, аплодисменты, и, наверное, скандалы».

     - По крайней мере, Горлов понимает, что это рассказ, и рассказ хороший, потому что
в нем присутствует «торжество жизни, хоть и немного надуманное, но таков жанр, уж извините»,  а Тарасов нет, - печально сказала я Маришке (мы теперь на летучках видимся только по понедельникам, и Маришка пьет кофе).
     - Ира, вспомни, сколько мы боролись с  твоей необычайной манерой  использовать наши подлинные имена!  Как мы нехотя привыкали быть твоими персонажами, и ничего, привыкли же! И они привыкнут. Просто ты им дай образчик. Или даже несколько, сама же говорила – из одной одну картинку не продать, такое доказывал только Костя Никольский.
     - Тарасов мне написал письмо, а потом решил опубликовать мой рассказ и свое письмо, как комментарий к нему, под рубрикой «Одиночество вдвоем» в газете «Тюменская правда»!!
     - Вот и отлично. Сначала рассказ в газете, потом повесть в журнале. Есть же у них там какие-нибудь журналы?!
     - Мне показалось, что Горлов надо мной насмехается.
     - Формально ты не получила отказа. Он тоже подставился. Как ты и Тарасов. Ну, Тарасов-то понятно.
     - А что тебе непонятно с Горловым?!


     Тарасов звонит поздно ночью и  сопит в телефон минуты две драгоценного времени, кит гренландский, но, наконец, произносит:
     -  Я оставлю только твою и свою фамилию. Остальных по именам. Толик. Сережка. Лена. Миша.
     Я тоже соплю. Таков жанр, уж извините. Но, наконец, произношу:
     - Тарасов, я тебе уже говорила, что ты – гений?


     *      - горячее вино со специями
     **    - необходимые продукты на неделю
      *** - сто крон чешских

    
                Ирина Беспалова,
                Декабрь 2008, Прага