Детство, часть 3

  Витька не сидел на месте, он всегда был в состоянии поиска, он то мастерил самоходную машину из игрушечного пластмассового танка на плоских батарейках и хотел назвать её ШАВИВА, то был одержим идеей отстроить заново своё фамильное гнездо – Шаханов-хутор, то планировал разбогатеть и прикупить лет через десять Шаху – шестерку. Мы были одногодки, ровесники и сезонные друзья. Было такое явление в детстве. В городе одни друзья, а в деревне другие. И все настоящие.

  Витька был моим другом, без вариантов. Думаю, что именно он был одной из основных, наравне со свободой, лесом, рыбалкой и всяким таким, причин, по которым я с радостью стремился в Зайчики. Конечно, там еще жила двоюродная сестра, за которой я ходил в детсад, пугал деревянной змеёй и защищал от хулиганистого Вовки Крюкова, но это сестра. А Витька…. С ним было интересно. Он всегда был ниже меня ростом, как уже я сказал раньше, малость суетлив, кудряв, как Ленин на октябрятском значке и мог в любое время дня и ночи провести чем угодно на любой плоской поверхности две абсолютно прямые параллельные линии… Сейчас вот я совершенно не могу вспомнить, какого цвета были Витькины глаза, но хочется думать, что карие, потому что я до сих пор считаю, что человеческая особь мужского полу с карими глазами более тонко, творчески и душевно организована, нежели все иные прочие, поскольку сам такой. А серо-голубо- и, не приведи господь, зеленоглазые да еще блондины - малодушны, безнравственно-разболтаны, неблагородны, эгоистичны, чаще нашего ковыряются в носу, курят, пьют и больше нравятся девчонкам и потому презираемы.

  Нет, Витька не мог быть блондином с голубыми глазами. Он не считал меня городским хлюпиком. Он делился своими секретами, заказывал мне плоские батарейки на следующее лето и постоянно генерировал идеи. В зависимости от возраста, идеи эти становились все более опасными и «могли плохо кончиться», но проносило.

  Мы приезжали в Зайчики, и, как правило, весть об этом практически моментально разносилась по всему поселку. Не потому, что все с нетерпением ждали меня или моих родителей, а потому, что просто ждали. Ждали любого приезжего. Чужого родственника, чужих внуков. Население поселка в летние месяцы увеличивалось раза в три. Но все равно, рады были всем и каждому.

  Как правило, я навещал Витьку первым. Он жил в центре поселка, рядом со школой. Его мама, Нелли Викторовна, была директором и преподавателем математики в поселковой восьмилетке, она была из поселковой интеллигенции, вернее, она являла собой эту самую поселковую интеллигенцию, а отца не было – его давным-давно убило в лесу сосной, на вырубке. Юлька, сестра Витьки, мной не воспринималась, потому что была много старше, возможно, закончила школу и даже планировала выйти замуж или что-то еще в этом роде. К примеру, слетать на Луну.

  Вся деревенская детвора так или иначе рассекала по поселку на разнообразного вида и покроя велосипедах. Обладание таковым автоматически зачисляло счастливца в некое велосипедное братство, выделяло из общей массы и даже наделяло некими привилегиями. Велики были именно разнообразные. Часто случается, что дети доламывают то, что не смогли сломать в своем детстве родители, но здесь было все наоборот. Старые велосипеды послевоенного производства, ржавые, битые, с гнутыми рамами и колесами восстанавливались из пепла, красились, если новый хозяин обладал некими зачатками любви к прекрасному, обвешивались катафотинами. Катафоты считались шиком особенным и были в цене наравне с тонкой разноцветной проволокой, которой переплетались спицы в колесах. Добыть эти предметы шика было делом не простым, и порой, для того, чтобы стать счастливым обладателем катафотины, приходилось банальным образом тырить её у товарища. Сначала у меня был маленький велосипед «Мишутка», к задней оси которого были прикреплены два дополнительных колесика, которые впоследствии, когда я стал уверенно держать себя в вертикальном положении, ушли в историю. Счастливым обладателем «Школьника» или «Орленка» я так и не стал, но случилось даже лучше – у меня появился «Салют-М». Это была машина! «Салют» был пошло-красным, тяжеленным и складным. Звонок на руле, передний тормоз и всякое такое прилагалось, само собой. Везли его в деревню на своем горбе, засовывали на верхнюю полку в вагоне, сдавали в камеру хранения в аэропорту… Но это потом все было, а сперва велика у меня не было.
 
  Но у Витьки был велик, оставшийся в наследство от сестры. Велик был такой же большой, как и бывшая хозяйка, и назывался «Сура». Передвигаться на нем можно было только под рамой, и так было из года в год. Создавалось впечатление, что велик рос вместе с нами. Его огромные колеса приводились в движение здоровенной звездочкой, которую приходилось проворачивать нашими маленькими короткими ножками. Катались по очереди – один маялся под дудкой, а второй изо всех сил бежал рядом. После получаса катания таким макаром с непривычки болело все, что могло болеть, штанины были измочалены цепью, носки сандалий сбиты о камни, а на ребрах под мышкою появлялся здоровенный синяк. Позже, когда все же манная каша и парное молоко с пряниками сделали свое дело и у нас получилось взгромоздиться на «Суру» более естественным способом, синяки перекочевали из подмышки в междупопное пространство. Сбоку это смотрелось ужасно, крутящий педали выглядел так, словно был частью какого-то страшно неисправного червячного механизма, он, вцепившись в руль с облезлой никелировкой, как калека, переваливался на педалях справа налево, справа налево, справа налево… Но скорость передвижения была замечательной, бегущему рядом приходилось шевелить ногами, чтобы не отстать. И так мы наматывали по деревне многие километры в день. Усталости не было, синяки презирались как нечто вроде девчачьих бантиков и розовых сандалий.
 
  Если в деревне с нами был отец, то можно было попытаться уговорить его пройтись по его местным знакомым и где-нибудь да выпросить на время какой-нибудь плохонький, колченогий велик, заклеить дырявые камеры, подтянуть цепь и получить возможность участвовать в езде по деревне наравне со всеми.

  Когда же наконец наличие велосипеда стало как бы само собой разумеющимся и многие пацаны в Зайчиках начали видеть во сне, что не я,  а они рассекают по чудесным лужам на пошло-красном «Салюте», тогда-то и начались нормальные покатушки. Мы с Витькой носились по деревне, по окрестностям, ездили на рыбалку на лесные речушки, катали безлошадную пацанву ( я на багажнике, Витька на дудке) и все-то в нашей жизни было просто замечательно. Со временем передний тормоз с «Салюта» был загадочным образом похищен, но взамен ему появился велосипедный фонарик. Не знаю как сейчас, но тогда подобные устройства вешались на переднюю вилку, к боковой поверхности шины прижималось ребристое колесико привода «динамо-машины» и закрепленный на руле анемичный фонарик начинал неравномерно подсвечивать впередилежащий участок дороги. Впрочем, он скоро сломался.

  Не помню, у кого появилась идея скататься на великах до Рослятино, но факт есть факт. Сейчас мне не приходит на ум ни единой причины, которая могла бы меня подвигнуть на подобное дело, но так то ж сейчас. А тогда, в далеком 198каком-то было возможно все. К нам присоединились еще человек пять таких же как мы голодранцев и весёлою толпой наше разнокалиберное, спонтанно сформировавшееся велообразование, презрев запреты и всевозможные опасности, медведей, густой лес, непогоду и грядущее наказание, отправилось в путь. Предстоящие двадцать километров по песчаной грунтовке не казались нам чем-то заслуживающим предварительной подготовки и четкого планирования, разработки стратегии передвижения и планов отхода на исходные позиции. Первые километры пролетели незаметно, можно сказать, промелькнули и растаяли в тумане. На пятом, оживленно переговариваясь, мы поняли, что спешить не стоит, после десятого с упрямо насупленными рожицами поднимались в гору, толкая велики перед собой и загребая сухой рыхлый песок сандалетами. Еще через три мы были похожи на зверски уставших 6ти-7ми-8ми летних пацанов, угрюмо шмыгающих носами, упрямо крутящих педали и старающихся непредсказуемостью своих кривулей, выписываемых по дороге, напоминать элементарные частицы, участвующие в беспорядочном броуновском движении.

  После того, как проехали кладбище, я сдался. Как мне тогда показалось, этого никто не заметил. Все просто продолжали давить на педали, видимо их влекла вперед некая сила, которая на меня уже не действовала. До Рослятино оставалось километра четыре, но это меня уже не касалось, это были не мои четыре километра. Я просто остановился, сказал себе - хватит, уронил велик на дорогу и, доковыляв до обочины, с наслаждением улегся на спину в пыльную июльскую траву под сень придорожных сосен, со стволами, забрызганными грязью из близлежащей лужи. Я лежал и смотрел в небо. Небо, как это часто бывает, смотрело на меня. Хочется думать, что оно не тупо пялилось на землю, не различая на ней мелкую такую букашку – меня, нестриженного, уставшего, в грязных шортах без карманов, а именно смотрело на меня, на мой путь, на мою судьбу, на то, что меня ждет и всякое такое… Подобный бред рождается в моем мозгу сейчас, двадцать пять лет спустя, а тогда бреда не было, мыслей не было, было небо – непостижимо огромное, невозможно синее и даже, возможно, местами голубое (много раз обещал себе запомнить разницу между голубым и синим. Кот Базилио и Лиса Алиса, помнится мне, пели про голубое небо, а вот В. Сюткин настаивал, что небо синее-синее, ну, Бог им всем судья).

  А потом я, наверное подсознательно стремясь чем-нибудь этаким закрепить важность момента, наелся колокольчиков. Обычных, полевых или, ежели желаете, луговых, вездесущих синих колокольчиков. Хотите верьте, хотите нет – отличная вещь!

  Еще спустя некоторое время пришло понимание неоднозначности момента. Нужно было добираться до дома. Дорогу я прекрасно знал, но одна только мысль о том, что нужно преодолеть те же 15 километров в обратном направлении заставляла меня жалеть себя, такого разнесчастного, до такой степени, что я, оборзев вконец, набрался смелости и остановил проезжавшую мимо бортовую машину, везущую компанию развеселых, розовощеких, крайне сексапильных, матерых доярок возрастом от двадцати до семидесяти лет. Ой как я врал, что меня какие-то незнакомые пацаны с собой утащили, хорошо, что велик не отобрали, да тут вот и бросили!
 
  Доярки, утирая слезы, смотрели в мои бесстыжие глазки и встревожено оглядывали мелькавшие мимо кусты – нет ли там этих пацанов.

  - Наверно то были Васильевские шолопаи, знаем таких, драть их надоть ремнем по сракам, ноныча они все такие, непутёвыя да бестолковыя, што девки, што парни. Давеча чиплят-то вывела из сарайки-то, гляжу – идуть от бани-то от соседской, пьянущщи оба как матросы, рожи-то бесстыжи, Толька соседский, так ему-то что - весь в отца, сколько раз его, окаянного, из борозды мать-то за волосья выволакивала, так с им-то ведь и медичкин Юрик, а тот бают, в технукуме на одни пятерки да четверки учится. Нет бы по девкам шастать, так ведь в угол, как медвиди сядут, да и жрут водку-то, а девки, как дуры тож парами сидят возле клуба, губищща помадой малюют да срамотьё всякое напяливают, а парням-то белоё подавай, красным-то этак не упьёсси, а водка-то ноныча не та, не та... мож врал Палыч-то, с радиоузла, а мож и не врал, что водку щас уже из сосновых да еловых опилок гонют. Вот парни-то и жрут, а потом вон тонут под лавой-то, того дни-то вон достали родимого, он уж опух весь, утоп, а бутылку не выпустил, так и прибило, возле Исад то, а то и драку затеют, где жрут, там и подеруться, ладно бы за девки какой, так за железяку какую от моточикла. А девкам-то то и остается, что до городских бегать, те-то не пьющщи, да не курящщи. Ты вот, пацан, на нашей-то, деревенской поженишься? Вот подрасти годков еще на десяток, да опять с лисапетом нас на дороге встречай, ой не прогадаешь ! – и тетки весело засмеялись.

  Ну, короче, довезли меня до Зайчиков целого и невредимого, возле магазина ссадили вместе с великом и я уже своим ходом добрался до дома. А пацаны вернулись много позже, уже ближе к вечеру.
………

  Несколько лет спустя на смену велосипедам пришли мотоциклы. У Витьки в гараже стоял старый отцовский Иж-Планета, не тот, оранжевый или красный, а старый, синего цвета, крайне устрашающего вида, большой и тяжелый. Мне же сначала пришлось гонять на «Макаке» взятой на прокат у Сашки Куваева. У самого Сашки была «Ява», он за ней в Питер ездил и был теперь первый парень на деревне, хоть и крепко пьющий. У дядьки Аркаши, Сашкиного отца, в хозяйстве за тяжелую артиллерию был «Днепр» с коляской, поэтому куваевская «Макака» стала моим первым моторизированным транспортным средством. Нормальный такой мотик, тоже пошло-красный, как и «Салют», резвый и легкий. Очень проходимый, что немаловажно для сельской местности.

  Ну и вот. Ну и пересели мы с Витькой на мотики. Его Иж чего-то не особенно ездил, поэтому гоняли на куваевском. А на следующий год мои родители и сестра Витьки, не сговариваясь, подарили нам по новой «Макаке». Это были «Мински» особенной комплектации, сельского варианта, с задранным вверх передним крылом и поднятым вверх же глушителем, об который отлично можно было обжечь голую ногу . Мало того, что трусы придумали тормоза. Так они еще укомплектовали наши мотики ограничителем скорости – иглой, вставленной куда-то там в карбюратор, перекрывавшей какой-нибудь жиклер, не иначе. Посему Минск мог ехать по ровной поверхности не быстрее 85-90 км в час. А хотелось-то быстрее.. К тому времени из Рослятино до станции Юза проложили бетонку – две полосы бетонных плит, как раз в колею для МАЗов, КамАЗов и всего остального такого прочего. Ну а для мотоцикла это было просто праздник какой-то! Мы мчались параллельно друг другу по лентам бетона, шмели и оводы врезались в наши гулкие лбы, Макаки верещали на предельных оборотах, ветер размазывал слезы и сопли по щекам! А еще у нас были мотоциклетные шлемы, тоже красные, с защитными стеклами, большие и нелепые, но они добавляли нам уверенности в собственной неуязвимости. Теперь места рыбалки находились на большем удалении от деревни, чем раньше, за грибами можно было ездить за 30 километров и возить с собой пассажиров, прыгать на трамплинах и, держа передний тормоз и завалив Макаку на один бок, газуя что есть силы, рисовать задним колесом круги на песчаных дорогах, поднимая облака пыли и собирая, как казалось мне, восхищенные взгляды деревенских девчат. Но как раз не пьющщи да не курящщи были им совершенно не интересны и только мнооого лет спустя я узнал в чем та было дело, оказалось, что женщины любят подонков, т.к. лишь они оставляют здоровых потомков. Впрочем, об этом где-то там, впереди...

  Практически одновременно, но из различных источников мы узнали, что корпус стартера бензопилы «Дружба» сделан из чудо-сплава магния с чем-то еще таким, что ежели этот корпус пошоркать напильником, полученный порошок, хитрым образом смешанный с селитрой и марганцовкой, замотанный в тугой кулек, оборудованный запалом из спичечных головок, взорвать, то грому и дыму будет огого сколько! Чем мы и занимались. Распилив все стартера, которые мы нашли в Витькином гараже, мы неплохо провели лето.

  Кстати, в Рослятино я-таки попал своим ходом, на мотике. Это было намного проще и быстрее, чем на велике. И машину с доярками я не встретил, может быть потому, что десяти лет еще не прошло.

  Потом Витька поступил в техникум, а я остался в 11й класс и больше мы никогда не виделись. Он женился, вот и все, что я о нем знал. Такие вот сезонные друзья.

  Несколько лет назад Витька умер, его машина сбила. В 2005м я был на Зайчиковском кладбище, но могилу не нашел. Говорят, не там искал.


"Что ж, скоро ветер окрепнет и мы
Навсегда оттолкнемся от тверди.
Мы ворвемся на гребне волны
В ледяное сияние смерти...

Плачь, мы уходим отсюда, плачь,
Небеса в ледяной круговерти,
Только ветер, сияние, плачь,
Ничего нет прекраснее смерти!

С.Калугин"