Жизнь на окраине Прод. 15

 БЕГОМ  В  ШКОЛУ…


     Свобода. Значение этого слова начинаешь понимать лишь тогда, когда сверху донизу пронизан, опутан обязательствами, связан обещаниями, долгом перед собой и другими.
     В детстве даже затяжная болезнь не смогла убить во мне неосознанного стремления вырваться на свободу.  Встанешь пораньше утром, поел, попил и за дверь.  А за ней: друзья, свои маленькие радости, победы, поражения...   Но всему наступает конец. И моя свобода закончилась.


     Каждую осень кто-то из детей из нашего или соседних по переулку дворов становился школьником. И начинались рассказы о невыполнимо трудных домашних заданиях, плохих учителях, двойках и единицах, о стоянии в углу, о вызовах родителей в школу.  Я, словно губка, впитывала на протяжении многих лет все эти россказни.  И с ужасом ожидала приближения своего часа.
     При своей невероятной чувствительности и испуганному отношению к внешнему миру, тому, что находился за пределами двора и переулка, меня вряд ли ожидала приятная встреча со школой: чужой территорией, незнакомыми детьми.  А если добавить, что в ту пору считалось наилучшим для первоклассника полное отсутствие знаний, то картина вырисовывается ещё более мрачная.


     Моя старшая сестра, будучи отличницей, её фотография красовалась на школьной Доске Почёта, тоже пугала меня страшными историями.
Сестра лукавила. Первой её учительницей была милейшая старушка -   умная, понятливая женщина.  Как говорится, на всё нужно счастье. Мне не повезло, но, наверное,  даже в таком невезении есть свой смысл, хотя отыскать его сложно.
     Я из тех людей, которые, когда им совсем уж плохо, замыкаются в себе, белеют лицом и ни словечка о помощи  не сорвётся  с посиневших губ, ни слезинки не прольётся из покрасневших от бессонницы глаз.
     Почти весь август я промолчала. Ложилась, вставала, гуляла, играла с соседскими детьми, но это был другой человек – загнанный жизненными обстоятельствами в кромешную темень. Мама старалась вывести меня из этого состояния. Она обещала во время уроков находиться в коридоре рядом с классной комнатой. Своё слово мама сдержала.  Убеждала в том, что нельзя всему из того, что детвора наговорила, верить, и что школа рядышком с родным домом. Ничего не помогало, я стремительно погружалась в отчаяние. Но нельзя убежать, спрятаться от того, что необходимо пережить.
В ночь перед первым сентября я начала задыхаться, появился жар, но меня это не спасло. Утром в новой школьной форме, которая показалась мне очень чесучой, с огромным портфелем в сопровождении многочисленной родни и двухлетнего двоюродного брата, умудрившего по пути в школу упасть с горки и разбить в кровь колени, я отправилась к очагу знаний. Братишку по настоянию всё тех же родственников усадили рядом со мной за парту, сделав этот ужасающий день ещё более невыносимым.
     После первого урока по настоянию учительницы брата увели, но его рёв ещё долго звучал в моих ушах.  Мне было очень жаль малыша, потому что я его любила. На втором уроке нас повели знакомиться со школой. Необходимо было идти тихо, не шуметь, громко не разговаривать, чтобы не мешать остальным школьникам учиться. Моя первая учительница, Нина Александровна, высокого роста дама в тёмно-синем платье с белой гофрированной вставкой у горла, объясняла нам, что все мы теперь ученики первого «Б» класса, что урок начинается и заканчивается звонком, рассказала и о переменках между уроками, о поведении в школе и вне, и ещё о многом другом.

     Вернувшись в класс, она выдала каждому из нас по тетрадному листочку и велела нарисовать на нём что-нибудь по своему выбору. Когда мы вырастим, сказала учительница, нам вернут наши рисунки. Действительно, через десять лет на выпускном вечере я увидела своё творчество. Плохо помню, но, кажется, там были изображены треугольники, домики.  Значит, я не была в тот первый свой учебный день совсем уж пропащей!
     Перед школой меня все учили, как обратиться к учительнице, если хочешь покинуть класс. Я знала, что надо согнуть правую руку в локте и держать её поднятой до тех пор, пока тебя не заметят. Нина Александровна меня не замечала. И случилось то, что и должно было случиться. А ведь она была предупреждена: девочка не здорова, она не сможет сдерживаться два, три часа подряд…


     Я помню, как меня, огорченную, раздавленную, мама уговаривала забыть обо всём, что произошло. Уверяла, что одноклассники ничего не успели заметить, потому что она быстро увела меня домой. И с кем не бывает! Но я сгорала от стыда, когда смотрела на белые гольфы. Постыдно закончился первый мой школьный день. В последующие три недели я молчала. И ни на один из многочисленных вопросов учительницы не ответила.
     Мальчик Вася, высокий увалень с крупными яркими веснушками на лице, сидел со мной за одной партой. И почему-то всё время толкал меня локтем в бок. Не знаю, чего желал. Этот мальчик оказался ещё тем, как говорила моя бабушка, фруктом. Если он замечал наличие у меня денег, то предлагал оставить их на парте во время переменки.  Объяснял, что после перерыва денег станет больше. Меня они не интересовали, но было занятно, как же происходит увеличение.  Дежурные выгоняли всех из класса. А деньги всегда исчезали!
     Вася любил меня обманывать. Его, вероятно, это забавляло. Однажды на тетрадной обложке он нарисовал талоны, по которым можно было бы обедать целую неделю в школьной столовой. И я, поверив ему, отправилась в столовую, где мне всё доходчиво объяснили…
     Не помню, когда и как Вася исчез из моей жизни. Но память о нём осталась. Возможно, именно он и преподал мне первый в жизни урок - нельзя верить всему тому, что тебе говорят. Но не поняла я этого ни тогда, ни много позже. Наивность неизлечима…
     Мама волновалась из-за того, что я не участвую на уроке так активно, как это делали другие дети. Они вскакивали с парт, тянули руки, выкрикивали. Нина Александровна была строга и шума не терпела. И очень часто обращалась именно ко мне. А я молчала.
Мама, как человек, который всегда принимает решение сам, надумала забрать меня из школы: пусть посидит дочка годок дома, окрепнет. Учительница её не поддержала. Сказала, что необходимо обождать.
     Из школы меня не забрали, но появлялась я там редко и потому успокоилась. Меня больше страшили врачи и бесконечная череда больниц.
     Нина Александровна так же мало значила для меня, как и я для неё. Мама каждую неделю ходила к ней за уроками, и сама занималась со мной. И качество знаний соответствовало маминому уровню. Сколько слёз пролила я над упражнениями с делением дробей - не счесть. Но это приучало к самостоятельности и умению полагаться только на себя. Так жила и моя мама.
     В те же времена возникла тяга к чтению.  И мама, и бабушка читали мне книжки, как могли. Но наступил такой момент, когда я уже не могла терпеливо и покорно ожидать прочтения того или иного сложного слова или предложения. Начинала поправлять и подгонять чтиц. Они обижались, ведь работы по дому было полным-полно, а тут ещё слушательница недовольная, неблагодарная.
    У соседей мама брала подшивки журнала «Весёлые картинки», и я часами разглядывала, читала и перечитывала забавные истории, происходившие с героями. Так начался мой путь к тому, что впоследствии стало страстью всей жизни – к чтению!










* Я сижу в первом ряду перед Ниной Александровной. Вася - третий справа.


http://www.proza.ru/2009/11/02/915