Пока она не позвонила мне в дверь

«С ума сойти, я не был тут с тех пор, как мне исполнилось 11», – думал я про себя, отворяя расписные железные ворота. Этот дом, как и многие такие, ничуть не изменился, только с годами потемнел, зарос виноградной лозой, и окна немного помутнели. Дома как будто стареют вместе со своими хозяевами, на них появляются: морщинные трещины, на кирпичах тёмные пятна, проходит несколько лет, и дом уже словно теряет свою резвость и вспыльчивость, становится спокойным, размеренным, как и жизнь в нём. Вот и здесь всё также.
Так сколько я сказал? Ах, да, с11 лет я тут не был. Что ж, сегодня мне 37 и я приехал в прошлое погостить. Когда вот так идёшь по дорожке, которую твой отец выкладывал собственными руками, невольно вспоминается всё детство, и ты задерживаешься на каждом квадратном сантиметре, оглядываясь по сторонам, вспоминая всё, что было связано с этим двором, когда ты был маленьким. Ну, вот опять. Именно в такие моменты своей жизни ты твёрдо уверен в том, что ты никто иной как среднестатистический житель Франции (в моём случае, в вашем, это может быть Испания, Англия, Финляндия или Россия, в общем страна, которая считается вашей родной ). Да, да, именно такой, у которого его жизненные ценности схожи с ещё миллионом таки же как он, среднестатистическими жителями Франции. Это что-то вроде таких мыслей, как «О, Боже, ведь здесь я, когда был маленький, ехал на велосипеде и помял папин газон, а он потом за ухо тянул меня домой и в наказание запер велик на месяц в гараже» или что-то вроде «ах, вот в эту дырку в живой изгороди я наблюдал за миссис Лувье, когда она поливала свои розы». В общем, пока я проходил по папиной дорожке из мелких камушков, вся моя жизнь до сегодняшнего момента пролетела у меня в голове.
С тех пор как мои родители умерли, здесь никто не жил. Дом пустовал лет 5 и, если бы теперь от моей младшей сестры Полетт не ушёл муж, я уверен, он пустовал бы до сих пор. Точнее муж Полетт оказался редкостным мерзавцем с большими связями. Такие люди опасны в самой большей степени, скажу я вам. Поэтому теперь, после того, как бракоразводный процесс подошёл к концу, моя любимая сестра осталась на улице, причём не одна, а с ребёнком. Вы, наверное, думаете, почему же я, любящий братец, не помог единственной сестре. Что ж, вопрос вполне уместен, и ответ на него прост и ужасен: я даже не подумал ей помочь. Я к своим 37 годам научился жить только в своё удовольствие. Баловать себя всем: квартирами, едой, девушками. И, о да, я конечно как все такие люди типа меня совсем не думал о своей семье. Когда умерли наши мама с папой, а это случилось в один и тот же год, я, естественно, запил. Моя фирма вполне могла постоять за себя, наши акции росли в цене, мои заместители работали слаженно и точно, чуть ли не как часы, так что я мог себе позволить упиться своим горем в прямом и переносном смыслах. В тот год моя сестра как раз отдала своего сына Эди в школу. Она одна организовала похороны, поминальный вечер. Сама разослала всем приглашения, кому-то позвонила. Она плакала и плакала, а я пил и пил. На поминках вообще устроил нечто невообразимое. Мне от этого должно быть стыдно, и мне сейчас действительно стыдно. Так вот, все теперь, наверное, поняли, что я за человек и отказались читать всё это дальше. Так что следующая часть этого рассказа будет известна гораздо более узкому кругу людей, чем предыдущая.
Так вот, мы остались без родителей. Полетт с мужем растили ребёнка, обустраивали и так уже обустроенную квартиру, а я пил, курил и занимался всякими грязными делишками. После несколько-месячного запоя я вернулся на работу в моём любимом малиновом костюме, принял последние соболезнования и включился в дела. Вообще-то, для меня до сих пор секрет, как моя Полетт терпела меня все эти годы. Ведь я с самого детства был к ней не очень доброжелателен. Видимо, тут опять среднестатистический француз во мне даёт о себе знать: я был любимчиком в семье и усиливал это своё превосходство ссорами с моей сестрой. Странно в нашей обычной семье то, что младшего ребёнка всегда считали виноватым. Я и сам сейчас не понимаю, почему. С течением времени я начал понимать, что я не встречал более благородного и одновременно неудачливого человека, чем моя Полетт. Однако, с того самого времени, как она вышла замуж (а это было в её 21 год) и съехала от нас с родителями, она стала постоянно приглашать меня в гости, кормила всякими вкусностями, иногда я приходил к ним домой в стельку пьяным, а она только молча расстилала диван в гостиной и укладывала меня спать. «Она святая!» – подумал я. Да, к своему стыду, я подумал об этом только сейчас, пока шёл по папиной дорожке из мелких камушков. В общем, они жили с мужем душа в душу, и у них родился Эди. С мужем Полетт повезло, по крайней мере, так думали все до недавнего времени. И я так думал, потому что имел к моей сестре отношения ничуть не больше, чем все её соседи по дому. С мужем Полетт повезло, пока его инвестиционная компания не стала одной из самых преуспевающих в городе. Казалось бы: деньги, званые ужины, платья, бриллианты. Моей сестрёнке, чья кожа была чуть темнее блокнотного листа бумаги и глаза, чуть голубее воды из под крана, такое и присниться не могло. Они родили ребёнка, они были самыми заботливыми родителями.
Однажды Полетт уехала к родителям на выходные и взяла с собой Эди (заметьте, я, с того момента, как съехал от родителей, т.е. с моих 28 лет, ни разу не был у них, я им иногда звонил, иногда они сами приезжали), когда она приехала обратно, она поняла, что она, как и я, всего лишь среднестатистическая жительница Франции, потому что, зайдя в квартиру, она обнаружила прелестную девушку без имени и без одежды на их кухне, которая заботливо варила кофе на двоих. Эди плакал, когда мама с папой ссорились. Он такого в жизни не слышал. Не долго думая, Полетт уехала обратно к родителям, но вскоре позвонила своему мужу и мне и сказала, что папа умер. Что ей одной не справиться, оказалось, что я хуже этого подонка,  потому что даже он протянул ей руку помощи. После похорон Полетт вернулась к мужу. Они теперь регулярно ездили к маме, брали с собой Эди. Вскоре бабушки не стало, они подозревали, как мне рассказала Полетт, что она покончила жизнь самоубийством, потому что ничто не предвещало беду, только вот мама всегда считала себя обузой. Я уже говорил, что я  был любимчиком в семье, так вот, мои родители оставили нам с сестрой всего поровну, хотя, как вы понимаете, мне это было не за что. В общем, что было дальше, вы помните.
Шли годы, я вёл многозначительные переговоры, назначал деловые встречи, развлекался с девочками и пил разную дрянь. Так всё и шло, пока однажды Полетт не позвонила мне в дверь. Странно, но в тот вечер я был один. Руки у неё тряслись, глаза припухли, она держала Эди за руку. Тогда я забеспокоился. Хотя, ответ у меня был готов: «если сегодня переночевать, то пожалуйста, но завтра я буду очень занят». Мозгов хватило, чтобы промолчать. Она  выпила воды и рассказала, что муж избил Эди.
Когда мы вернулись с кухни, восьмилетний Эди смотрел телевизор. Я впервые в жизни уложил Полетт спать в своей гостиной.
С того вечера мы стали иногда созваниваться, Полетт развелась с мужем и уехала жить в родительский дом. Увиделись мы через 10 месяцев. Она зашла ко мне, мы сели на кухне, она достала из пакета бутылку виски, а из кармана плаща – сигареты.
– Я не знал, что ты куришь.
– А что ты вообще обо мне знал? – спросила Полетт, подняв на меня глаза, в которых уже дрожали слёзы.
Я достал стаканы для виски и налил немного ей и себе.
– Что-то случилось? – неуверенно проговорил я.
– Нет, просто решила зайти к единственному родному брату поболтать! – усмехнулась она и я понял, что она уже нетрезва, – у нас же такая дружная семья, мы всегда друг другу помогаем, вместе устраиваем вечеринки, барбекю, правда, Жан? Да я бы никогда не пришла к тебе, если бы моя жизнь не превратилась в сущий кошмар, если бы во мне осталось хоть чуточку силы, если бы хоть кто-то из родственников был бы жив. Зачем мне к тебе приходить без надобности? Ведь ты же никогда ничего для меня не делал, ты палец о палец не ударил. А я, что я? Я только и думала «какой бы он ни был, он же твой брат». Так вот, я устала, Жан, устала от этой жизни, которая свалилась на меня, которую я тащу на себе все эти годы. Все эти трагедии, а тебя как будто всё это и не касается вовсе. 
Я молча пил виски и слушал её, не осмеливаясь взглянуть ей в глаза не столько из-за того, что она мне говорила, сколько из-за того, как она вела себя. Я видел в ней себя. Я не прерывал её, весь поток прошлых несчастий лился на меня, словно заставляя меня переживать всё, что когда-то не хотел переживать. Я слушал и слушал, а она говорила и говорила. И тут я поднял глаза и увидел, что она уже вовсю рыдает, Полетт подняла голову и кинулась мне на шею. Её стоны и всхлипы не прекращались долго, а я даже не мог ничего сказать, только легонько поглаживал её по спине.
С того момента, как они с Эди приходили ко мне переночевать, мальчик почти перестал говорить. Это произошло постепенно. С каждым днём он говорил всё меньше и меньше, сейчас его слова свелись к минимуму. Полетт отдала все деньги докторам, чтобы те вылечили его, но они сказали, что на ребёнке сказалась «неблагоприятная ситуация в семье».
– В какой семье? – вскрикнула Полетт, – у нас нет никакой семьи. Нас все бросили, выкинули, как ненужный хлам.
Эди прописали таблетки и спокойствие, каждую неделю они ходили в больницу на обследование, но никаких изменений не наблюдалось. Если раньше Эди большую часть времени молчал, то теперь у него были приступы, когда он начинал не говорить, а кричать. Мальчик всегда кричал одно и то же: «я знаю, папа, я плохо сделал. Только не надо! Не бей меня, папочка!» Иногда это случалось по несколько раз за ночь. Полетт перестала спать. На лекарства и больницу уходили большие деньги, бывший муж никак не помогал. Однажды она купила себе виски.
– Но, знаешь, Жан, один раз, когда я сидела у себя на кухне, пила, курила и плакала над каким-то старым фильмом, я вспомнила «какой бы он ни был, он же мой брат». И вот я здесь. Я схожу с ума, Жан. Моей жизни больше нет, есть только несколько десятков часов от сна до сна. Когда я переехала в дом родителей, я мечтала начать всё заново. Прожить свою жизнь ради своего Эди, ради того, чтобы он был во много раз счастливее меня. И теперь…сам понимаешь. Я живу ради него, хотя доктора говорят, что он далеко не всегда воспринимает мою заботу. На его прошлый день рождения, когда ему исполнялось 10, я испекла отличный торт, почти как такой, как пекла нам мама…
– Вишнёвый? – на секунду прервал её я.
– Да, да, вишнёвый. Так вот, я его испекла и 10 свечек, знаешь, таких разноцветных. Я позвала Эди на кухню, зажгла свечки и стала петь песенку про «С днём рождения тебя!», и тут он как начнёт кричать, вскочил со стула, забился в угол и кричит «папа, только не бей, только маму не трогай». А я, понимаешь, совсем одна, я смотрю на него, а сама рыдаю в три ручья. Я села с ним рядом на пол, прижала к себе, и он уснул. Как младенец. Я положила его спать и в тот день решила поехать к тебе.
– Но ведь его день рождения был уже 2 месяца назад, почему ты так долго?
– О, ты помнишь, когда день рождения у моего сына, я польщена. В ту ночь я пошла на кухню, выпить воды, когда я зашла, увидела Эди, который сидел на полу, душил себя руками и шептал: «папа, только не бей, только не надо». Скорая приехала быстро, мы поехали в клинику. Эди положили на обследование, через пару дней мне сказали, что моего сына никогда уже не сделать настоящим человеком. Я отказывалась верить в это, я и сейчас стараюсь верить в чудо. Они сказали, что его психическое расстройство возникло вследствие его ссор с отцом, возможно, из-за частых ударов в голову. Агрессией он пытается защитить себя, мне предложили отдать его в детдом, но я, конечно, не согласилась, я накричала на всех врачей и забрала Эди домой, хотя они настаивали на то, чтобы он прошёл курс лечения, чтобы стать менее агрессивным. Дома мы читали сказки, ели мороженое, я водила Эди в парк. Но приступы всё не прекращались. И однажды утром я нашла его, залезающим на подоконник в своей комнате, он опять говорил что-то об отце. Я отвезла его в больницу. Врачи назначили ему месячный курс лечения. Сейчас он там. А я, наконец, нашла время приехать.
Всё, что я услышал от сестры в тот день, было для меня немыслимой жизнью, которая никогда не была мне известна, Я не знал, что сказать, посоветовать, потому что у меня в жизни ничего такого не было. У меня в жизни вообще ничего не было, ничего такого, что можно было бы назвать жизнью. Руки мои затряслись, Ия только и смог выдавить:
– Чем я могу вам помочь? Я всё сделаю.
– Я думала, ты не способен на такие слова. Спасибо. Я просто хотела попросить тебя, чтобы ты иногда приезжал к нам, потому что одна я не справлюсь. Мне иногда просто необходимо общаться с кем-то.
– Может, вы переедете ко мне? Тут многовато место для одного. А так вы за городом, ездить сюда далеко, а здесь можно погулять.
– Нет, Жан, – она немного потупила взгляд, вздохнула и, снова подняв голову, продолжила, – нам с Эди там удобно, мы гуляем с ним в парке, иногда я вожу его на озеро, там есть лебеди. Его выписывают в этот четверг, может, приедешь на выходных?
– Конечно, приеду. А сейчас давай спать.
Она согласилась, и это был второй раз, когда Полетт спала у меня в гостиной. А я всю ночь пролежал без сна, всё думая, осмысливая всё, что я когда-то делал, осмысливая всё, что когда-то, возможно, сделаю. Я заснул, когда начало светать, именно в тот момент я решил, что моя сестра должна быть счастливее меня.

Что ж, и вот я здесь, иду по дорожке, который выложил наш папа собственными руками. Здесь даже как будто до сих пор пахнет чайными розами, которые мама выращивала сама и не доверяла ни одному садовнику даже касаться их. Да, моё избалованное детство проходило тут. На крыльце стояло старое кресло, в котором сидела Полетт. Она читала что-то, а рядом с ней на ступеньках сидел Эди, он вертел в руках что-то похожее на кубик-рубик. Она с улыбкой посмотрела на меня:
– О, Эди, познакомься, это твой дядя, дядя Жан. Он жил в другом городе очень много лет и вот, наконец, приехал навестить нас. Поздоровайся, Эди.
– Здрасте, – сухо проговорил Эди.
Столько безразличия в голосе я не слышал даже у самого хладнокровного убийцы в американском кино.
– Я смотрю, ты к нам надолго, – сказала Полетт, глядя на мой чемоданчик с вещами, когда мы уже заходили домой.
– Думаю, дней на 5.
– Замечательно, пойдём скорее обедать.
Мы вошли в столовую и я понял, что этот дом умер вместе с родителями. Вещи стояли на тех же местах, что и много лет назад. Длинный обеденный стол обветшал, краска на нём облупилась, а стулья вокруг стола были все в пыли. Мы сели обедать. Полетт всегда чудесно готовила, так все говорили, но я в тот день впервые понял это сам.
– Ты потрясающе готовишь, – сказал я.
– Спасибо, – покраснела Полетт. Тут вдруг Эди начал вставать из-за стола, – Эди, ты куда? Ты же совсем ничего не съел.
Но мальчики глаз не поднял на неё. Он ушёл в соседнюю комнату, а Полетт заплакала и пошла мыть посуду. В таких ситуациях не знаешь, что делать, говорить, даже не знаешь, как вздохнуть правильно. И я решил помолчать какое-то время, пока он успокоится. Я составил оставшуюся посуду в раковину и закурил. Полетт села рядом и тоже подожгла сигарету. Я курил, а она смотрела, как тлеет её сигарета. И тут я подумал, ведь так было и в жизни: я вдыхал жизнь, каждый день сгорал у меня как очередная выкуренная сигарета, а моя сестра лишь наблюдала, а потом выкидывала окурок или целую пепельницу. И так всегда.
– Знаешь, я вот так смотрю на тебя и поражаюсь, как ты можешь так жить. Точнее, раньше я была поражена и раздосадована этим, почему же тогда сейчас я так хочу прожить хоть один день как ты, не задумываясь о том, что будет завтра, не задумываясь ни о ком, просто прожить день.
– Так, наверное, всегда бывает. Может, я сейчас был бы рад, если бы у меня была семья. Ну, там…ребёнок, – только после последнего слова я понял, насколько зря это было сказано. Полетт посмотрела на меня, нет, она не посмотрела, она почти проткнула меня взглядом. Это было очень больно.
– Ты бы не вынес этого, – строго произнесла она и отвернулась к окну. Твоя жизнь слишком узка, в неё не поместится никому, кроме тебя самого. – Её рука с сигаретой мелко затряслась, я встал со стула, обнял её за плечи.
– Я растяну её, чтобы ты и Эди смогли в неё вместиться.
Тут она заплакала с новой силой, только теперь это было как вздох облегчения. И я вздохнул вместе с ней. Потом мы выпили по стаканчику и пошли в соседнюю комнату, где сидел на полу Эди и собирал какие-то конструкторные корабли. Когда я прикоснулся к одному из его творений, он со всей силы ударил меня по руке, от неожиданности я даже вскрикнул. Полетт поругала его, а сама улыбалась. Она рассказала мне потом, что мальчик не проявлял никаких эмоций уже давно, а теперь хотя бы ненависть. С того дня Эди постоянно злился на меня, я каждый раз брал его игрушки или что-то ещё, чтобы расшевелить его.
Через несколько лет я снова понял, что жизнь меня балует: я ни разу не увидел приступов Эди. Некоторые гвоорят: «Я готов был всё отдать, лишь бы всё стало хорошо». Так вот, я – отдал.