Исповедь в облаках. В соавторстве с А. Михеевым

(по мотивам передачи «Оперативная сводка» и библейской притчи)





Авиарейс Нью-Йорк – Чикаго. Самолёт перевозит заключённых из тюрьмы Sing Sing в чикагскую Joliet Correctional Facility. На борту лайнера находятся: пилоты (первый и второй), два заключенных, два охранника, одна из которых женщина, и судмедэксперт.
— Да уж, Ларри, — сказала женщина-охранник своему коллеге. – Подкинули нам работёнки на выходные.
— Да ладно, Фрэн, это не самое ужасное, что могло с нами случиться...
Ларри – пожилой мужчина предпенсионного возраста, слегка седой и полноватый.
— В семидесятых я вообще не знал, что такое выходные.
— Ну! Хватит строить из себя старпёра! — засмеялась Фрэн, обнажая белые зубы.
Самолёт слегка качнуло. – Ох уж эта скука зелёная! Расскажите хоть, за что сидите? — она повернула голову, обрамлённую пышной рыжей шевелюрой, к заключенным. Один из них молча отвернулся к окну, а другой поднял глаза и заговорил.
— Я – безвинно осуждённый.
Фрэн снова засмеялась своим заливистым смехом:
— Все вы тут без вины виноватые!
— Всё, что я совершил, я совершил ради науки.

1.
Заключённый №1

Дэвид Голдберг, 1972-го года рождения. Осуждён за три преднамеренных убийства. Подозрение в совершении убийства пало на Голдберга после того, как его соседи были доставлены в приёмное отделение городской больницы с признаками сильнейшего отравления. Супружеская пара Стивенсонов и их четырёхлетний сын проживали на одной лестничной площадке с Голдбергом, и в новогоднюю ночь Дэвид зашёл к ним в гости и предложил главе семейства выпить. Жена возмутилась, и Голдберг, озлобившись, пошёл домой. Впоследствии Стивенсоны почувствовали боли в области живота, затем началась неукротимая рвота, головокружение – и их доставили в больницу. Врачи провели множество проб, но найти, чем же отравились Стивенсоны, не смогли. Ребёнок Стивенсонов умер, не приходя в сознание.
Полиция заинтересовалась таинственным соседом, порылась в досье и обнаружила несколько очень подозрительных фактов из его жизни. В возрасте двадцати пяти лет его уволили с работы за то, что пытался отравить слезоточивым газом нескольких сотрудников.
В двадцать восемь он женился, в семье родилась дочь, и, казалось бы, о неприятном инциденте можно было забыть. Однако через два года при невыясненных обстоятельствах умирает жена Голдберга. Расследование ничего не дало полиции: следствие зашло в тупик, потому что выяснить причину смерти мисс Голдберг не удалось. И снова самого Голдберга на несколько лет оставляют в покое…
В семилетнем возрасте внезапно умирает дочь Голдберга – вновь абсолютно неразъяснённой смертью. Несколько дней её рвало, и семейный доктор поставил диагноз – «кишечная инфекция». Девочке стало временно лучше, но через несколько дней состояние резко ухудшилось, и она умерла.
Все жалели Голдберга. Все сочувствовали ему. Соболезновали несчастному молодому мужчине, потерявшему жену и дочь. Не видели скрытую за искусственными слёзами самодовольную улыбку. Не видели в заплаканных глазах сладкого самодовольства «гения».
Только после истории со Стивенсонами полиция заинтересовалась Голдбергом. Стивенсоны заплатили огромные деньги, чтобы установить причину смерти сына. Заплатили за экспертизу на самые редкие яды, существующие в природе. И что же выяснилось? Ребёнок был отравлен таллием, редчайшим ядом, который невозможно купить почти что нигде. И это ещё не всё, что выяснила полиция. Симптомы умирающих жены и дочери Голдберга полностью совпадали с симптомами отравленных Стивенсонов!

— Всё, что я совершил, я совершил ради науки, — сказал Голдберг. — Я не любил жену, я любил науку. И я изменил жене с ней.
— Ну дочь-то, дочь? — удивлённо спросила Фрэн. — Неужели вы и её совсем не любили?!
— У меня было мало подопытных. Мне нужно было исследовать таллий. Дочь… она такой же человек, как и все другие. Правда, на редкость здоровый организм! Первая доза яда не убила её. Она умерла только после взрослой дозы…

2.
Заключённый №2

Майк Кёрн, 1966-го года рождения.
— А вот я не безвинно осуждённый… Я знаю, что виновен, и отсижу столько, сколько мне положено! —  с сарказмом глядя на коллегу по камере, произнёс он. — Дело в том, что… Я люблю девушек. Я очень люблю девушек и вкус крови. Я не могу донести до вас этого, ибо не чувствовавший того, что довелось почувствовать мне, никогда не поймёт меня. Моя первая любовь… Тина… Она была очаровательной юной леди. Я любил её, о боже, как я её любил… Вы не поймёте! Ведь вы её не любили. Я хотел жениться на ней. Я думал о ней каждую секунду… И знаете… Она этого не ценила. Я предложил ей жить вместе, и она переехала ко мне. Как она была прекрасна! Я не спал ночами. Я смотрел, как свет проезжающих за окном машин играет на её лице. Я мог смотреть на это часами…
Однажды я вернулся домой и увидел, что в моей кровати на ней пыхтит огромный парень. Я присмотрелся – это оказался баскетболист из нашего колледжа. О господи, я всё понял. Я понял, почему она спрашивала меня, не хочу ли я в сборную колледжа по баскетболу. Почему её глаза так сверкали иногда вечерами, когда я подрабатывал заправщиком. Я побежал на кухню и схватил нож. Когда я вернулся в комнату, баскетболиста уже не было. А Тина прижалась к стене, укрывшись одеялом, и плакала.
— Майк, — причитала она. — Ну, прости!..
Я бросил нож, боясь, что убью её, если ещё раз прокручу в голове всё, что увидел. Вы не поймёте, но я действительно испугался за своё душевное состояние. Я бросил нож и ударил Тину по лицу. Кулаком… Я не помню, куда пришёлся удар, но немного придя в себя, я обнаружил, что губы Тины разбиты, кровь струйкой стекает по подбородку. Это так завело меня… Тина, ещё тёплая после баскетболиста. Её тёплая кровь на подбородке. Я схватил её и начал слизывать кровь с её подбородка… Вы не поймёте. Вы же никогда не пробовали её крови… Я не оставлял её в покое до утра. Это была самая лучшая ночь в моей жизни, и я совсем не помню, чтобы она сопротивлялась, хотя впоследствии она и говорила, что всю ночь пыталась вырваться.
А потом у меня было много «Тин». Я искал её в каждой девушке. Я привозил их домой. Они все были очень милыми и улыбчивыми. Но им всем почему-то не нравилось, когда я разбивал им губы и пил кровь. Все они кричали и грозились заявить в полицию. И мне приходилось избавляться от них. После нескольких ударов по голове они были такими покорными… И крови было гораздо больше, чем можно выпить из разбитых губ…

— Как же ты попался? — спросил охранник.
— Я – мусульманин.
— Не понял…
— Я – мусульманин. А моя последняя жертва была очень хитрой. Когда я разбил ей губы и начал насиловать её, она сориентировалась. Она попросила меня во имя Аллаха не убивать её. Я не мог… Не мог отказать кому-то, кто просит меня во имя Аллаха. Убить человека одной со мной веры. Я не знаю, откуда она догадалась о моей принадлежности… Я отпустил её, а через несколько часов явились полицейские – и вот я здесь.
Но я виноват. Перед всеми ними, мёртвыми. Перед их родителями. Перед Аллахом. Впрочем, вам не понять, как можно променять вкус крови и девушки на рай.

Охранник натянул на лицо маску отвращения. Весь его вид указывал на то, как ему омерзителен этот недоделанный Дракула. Отвернулся и стал смотреть в окно. Что же, может, и его совесть не была так уж чиста?..

3.
Охранник

Ларри Макклин, немолодой обрюзгший мужчина, не всегда был таким толстым. Начинал он свою карьеру подтянутым офицером, участвовал во многих задержаниях, был полон здорового молодого оптимизма и видел в своём будущем самые радужные перспективы.
Однако одно увлечение, развившееся у 25-летнего полицейского, смешало карты Таро его судьбы и согнуло лестницу в небо в бараний рог.
Ларри полюбил ужасы и мистику. Не просто полюбил, а полюбил до безумия, до исступлённого фанатизма. Живя один в съёмной квартире, он мог беспрепятственно запираться в своей комнате, гасить свет, зажигать свечи и смотреть ужастики так долго, как захочет. Или же читать Лавкрафта, Кинга, По, Шелли и прочих до самого утра, настолько входя в образ героев, примеряя мысленно их шкуру на себя, чтобы постепенно потерять грань, отделяющую реальность от снов и выдумки.
В какой-то момент, в полном согласии с законом диалектики, определяющим переход количественных изменений в качественные, почерпнутые из просмотренных фильмов и прочитанных книг эмоции трансформировались в сознании в нечто другое… Приняли характер стимула к некой неопределённой пока, но столь желаемой им деятельности. Какой, Ларри и сам не знал сначала. Бесцельно бродил он с ножом в кармане по улицам города – конечно, в штатском – смотрел вокруг и не видел абсолютно ничего за завесой своего помешательства; парил в мистических фантазиях. Он уже слышал голоса, и голоса эти не советовали ничего хорошего, но в то же время не следовать им он не мог. Он начал жить двойной жизнью подлинного оборотня в погонах. С девяти утра до пяти вечера он участвовал в борьбе с миром преступности, с девяти вечера до пяти утра он сам был частью этого мира. И быть его частью казалось неземным счастьем. Это давало то, чего не было у его сопливых коллег – ветер, кровь, свободу.
Разные социальные роли успешно сочетались в искажённом и больном душевном мире. Какое-то время Ларри не ощущал себя ущербным, наоборот – сверхнормальным. Это все вокруг казались недоделанными людьми, недопиленными папой Карло брусьями, годными лишь на дилдо. А он жил полной жизнью, дыша полной грудью, делая то, что должен – днём, и то, что хотел – ночью.
Нет, Ларри не был убийцей, грабителем или маньяком. Он был просто… Резаком. Так прозвали его газетчики.
Хорошо зная город благодаря основной работе, он знал и то, где можно вылавливать бродящих тинейджеров. Ночью. По одному.
Нет, не чтобы убить. Ему не было это интересно – слишком прозаично. Он делал так…
…Майк шёл от Стэна домой. Они провафлили с ним до двух, а ведь завтра в колледж!.. Долбанная приставка… Знакомый квартал, знакомый район, но всё же надо быть настороже… Шаги за спиной, хм… Ускоряющиеся?!
Рука схватила за ворот, нож сверкнул в свете фонаря и оставил вечный знак на щеке подростка. Крик разорвал тишину ночи, его эхом подхватила глупая ворона, но рука, отпустив ворот, зажала рот.
Резак был молчалив, когда резал. Руки, ноги, лица – везде нужно было поставить свой знак, а это требовало усилий и сосредоточенности. Он был слишком занят, чтобы говорить.
Через полгода число ребят, чьи конечности и лица были обезображены таинственными знаками, прообразы которых были рождены больным сознанием маньяка, снова вызвало качественные изменения – Ларри просто не мог больше скрываться. Его вычислили ребята из его же отдела. Дело Резака было довольно громким, звучало резко, и только зачастившиеся «арабские» теракты позволили деньгам заставить молчать и газетчиков, и правосудие.
Денег друзей-знакомых хватило только-только на то, чтобы Ларри избежал тюрьмы и в модной клинике полностью вылечился от зачатков шизофрении. Тюрьмы полностью он не избежал – всё же попал туда, хоть и по другую сторону стальных прутьев.
Тогда-то он и налёг на пиво, отрастил брюшко и обрюзг.


4.
Самолёт

Самолёт качнуло. Пятеро в салоне удивлённо посмотрели в сторону кабины пилотов. Раздался громкий хлопок, и самолёт стал издавать какой-то нервный гул. Затем провалился куда то вниз. Стал трястись, как огромная курица, клюющая зерно. В иллюминаторах проплывал чёрный дым. Из кабины пилотов послышались крики.
— Господи, что же это? — с ужасом вскричала Фрэн, глотая слова из-за тряски. С полок посыпались бумажные полотенца.
С ужасом на лице один из пилотов выскочил из кабины.
— Спасательные жилеты! Срочно! — взревел он.
Пятеро продолжали ошарашено смотреть на него.
— Да что же вы сидите?! Оба двигателя отказали! Одновременно! Мы падаем… В море!
Ужас тенью покатился по лицам пассажиров. Все они любили жить… Никто не хотел быть проглоченным пучиной моря.
— Господи, ну за что же, за что? — слёзы выступили на глазах Фрэн.

5.
Охранница


Фрэн работала в полиции недолго. Но ей нравилось. Это помогало ей забыть о многих неприятных происшествиях своей жизни.
Когда Фрэн было семнадцать, родители её погибли. Ужасная автокатастрофа, и девочка оказалась совсем одна. Ей пришлось бросить учёбу и начать работать, потому что на пособие по потере родителей было невозможно прожить. Работа официанткой была очень напряжённой с психологической точки зрения, и, чтобы как-то разгрузить себя эмоционально, чтобы забыть о прикосновении цепких пальцев клиентов, на которые нельзя было отвечать хамством, забыть об их шлепках и пошлостях, Фрэн начала выпивать. Потом курить травку. Её компания была не из лучших, моральные и нравственные ценности привить было некому, и вскоре Фрэн заметила, что поправляется и её тошнит по утрам. Она отправилась к врачу, и ей сообщили самое ужасное, что могло произойти с ней в тот и без того сложный период. Она беременна.
Она сказала об этом предполагаемому отцу ребёнка, и тотчас лишилась единственной отрады – своей компании. Её парень был лидером, главарём, и ему не были нужны проблемы. Ему не нужна была жена, он любил выпивку, травку и свободную любовь. Фрэн очень боялась потерять работу. Это был единственный стабильный берег в её нестабильном мире. Уцелевшая твердь в выбитой из-под ног почве.
Она носила утягивающее бельё, и её рвало в грязный туалет забегаловки. Потные мужчины, дымящие дорогими сигарами, продолжали хватать за все части тела симпатичную официантку, приобретающую аппетитные формы. Но ей удалось скрыть беременность. Она знала, что если никто ничего не будет знать – её жизнь сможет когда-нибудь увидеть белый новый лист, на который ей представится шанс выплеснуться. Она родила дома. Двойню. Дети были очень слабые и маленькие, по весу около килограмма. Два мальчика… Наверное, утягивающее бельё не давало им правильно развиваться. Невооружённым взглядом было заметно, что они нуждаются в срочной медицинской помощи. Да и сама Фрэн в ней нуждалась, но не настолько. Вызвать «скорую помощь» было равносильно тому, чтоб выбросить девять месяцев секретного мучения в свой новый чистый лист, запачкать его этой кровью, которой и так было полно на диване и полу. Фрэн приподнялась с кровати, взяла два кусочка мяса, которые столь долго повсюду носила с собой… И положила их в морозилку. Господи, до чего отвратительно пищал один из них! На звонок с работы она ответила, что приболела и выйдет через два дня. Ей действительно удалось прийти в себя за пару дней. Бледные щёки она намазала густыми румянами, по дороге на работу не забыла выбросить в ближайшую помойку мёртвых обледеневших детей.
И ведь она была права. Никто ни о чём не узнал. Скоро в её жизни появился порядочный молодой человек, заставивший её забыть об алкоголе и наркотиках. И о мёртвых детях. Они поженились, он оплатил ей обучение в академии полиции. Она стала работать, только вот ни на какие просьбы мужа о том, чтоб завести детей, не соглашалась…

6.
Снова самолёт

— Мы все умрем! – рыдала Фрэн – сильная женщина, которая смогла когда-то изменить свою жизнь.
На лице охранника Ларри блуждало выражение скорби и непонимания. Голдберг заламывал себе кисти, нервно щёлкая пальцами. Судмедэксперт закрыл голову руками.
— За что же?! — в отчаянии вскричала Фрэн.
— Ладно - они, грешники, — возмущённо произнес один из пилотов, кивая в сторону заключённых, — но мы-то за что? Порядочные люди вроде бы…
— Я тоже! — устало пробормотал судмедэксперт. — Я тоже не безгрешен.

7.
Судмедэксперт

— Моим первым делом была история о парне, который убил себя о стены. Я фотографировал место преступления. Парень передознулся героином, и ему казалось, что мебель кидается на него. Ему казалось, что шторы пытаются его задушить. Хотя на самом деле это он бросался на мебель. На стены. Он убил себя, проломив череп об одну из стен. Я пришёл – новичок, ни разу не бывавший на месте преступления. Ну, на практике, конечно, был, но чтоб сам… Полицейские переживали за меня. Думали, мне станет плохо от вида крови, вытекающей из его головы. От его мутных глаз… Откушенного кончика языка. Меня заворожило это. Это произвело на меня незабываемое впечатление.
Господи, зачем я рассказываю?! — судмедэксперт снова спрятал голову под ладонями. Помассировал виски. — Хотя мы всё равно умрём. Может, хоть исповедуюсь… Исповедь в облаках.
Я смотрел на этого парня, на разгромленные вещи вокруг него. На кусочки разбитой вазы, порезавшие его бледное лицо, на его сухощавые руки, покрытые дорожками уколов, на слипшиеся от застывшей крови волосы, и я находил в этом красоту. Я находил в этом… что-то новое. То, чего мы никогда не увидим в модных журналах. В пустых лицах фотомоделей. Здесь была искренность! Здесь была правда! Никакой актёр, будучи живым, не сможет показать мёртвое лицо. Я увидел маленький осколок вазы из синего стекла в мутном сером глазе парня. Я поставил фотоаппарат на макросъёмку и запечатлел это. И увидел в мёртвой радужке отражение себя, с фотоаппаратом. И услышал за спиной: «Эй, новичок, ты что тут делаешь?». Меня вспугнули. Мне не дали насладиться этим пейзажем. Этим натюрмортом.
Следующим «делом» была девушка–самоубийца, спрыгнувшая из окна отеля. Господи, какие чудесные картины нарисовала её кровь, разлетевшаяся на несколько метров вокруг тела! Вся палитра её тела выплеснулась на серый холст асфальта. Органы, разрывы кожи. Яркая одежда, пропитавшаяся красным соком. Свет солнца, делающий яркую красную лужу живой, искрящейся… Только одного не было. Не было у меня свободы. Я фотографировал её тело со всех сторон, но я знал, что оно может лежать красивее. Что если убрать волосы с её расплескавшегося лица – всё будет гармоничнее. И конечности слишком естественно лежали... Нужно было вывернуть их посильнее. И делать сотни и сотни фотографий, а не сухие фото к отчётам всего в двух или трёх ракурсах.
У меня было ощущение, что я художник, у которого отняли кисти. Что я Бетховен.
Вечером я пошёл гулять. С фотоаппаратом.
Я убил человека. Женщину. В парке.
Я положил её на жёлтую листву, в темноте подсвечивая фонариком на телефоне. Я положил ей на глаза листья. Я укрыл её ветками. Я обнажил её шею, с синим следом от удавки. Я раскинул ей руки, как будто она просила прощальных объятий. И начал фотографировать. Потом я поменял положение тела. Я наслаждался, я чувствовал себя скульптором. Потом раздел её. Достал зажигалки и начал прожигать её кожу узорами. Как это было красиво! Я чувствовал себя свободным художником, творцом… Я понял, что я гениален. Что мои фото гораздо прекраснее картин великих художников. В них сквозила естественность. А потом я раскладывал её в различных позах, придавал ей различные выражения мёртвого лица, уже представляя, как впоследствии сделаю комикс…

8.
И ещё немного самолёта

— ВЫ ВСЕ УМРЁТЕ И ПОПАДЁТЕ В АД! — услышали несчастные звучный голос на борту. Голос, не принадлежавший никому из них. Нечеловеческий голос.
— Кто это говорит? – дрожа и вытирая слёзы, прошептала Фрэн.
— Наверное, САМОЛЁТ… — отозвался Ларри, испуганно вжимаясь в кресло.
Самолёт засмеялся.
— ЭХ, НЕ УЗНАЛИ ГЛАСА БОЖЬЕГО?
Все молчали. Все ещё не пришли в себя от шока при приближении смерти. Как… С ними заговорил БОГ. Или самолёт.
— Господи, но пощади нас! Прости! — не выдержал один из пилотов.
— ЗА ЧТО? ТЫ ЖЕ ГОВОРИЛ С МИНУТУ НАЗАД, ЧТО БЕЗГРЕШЕН!

9
Первый пилот

Первый пилот Майкл Бронски не вытерпел и, заразившись общеисповедальными настроениями, присоединился к товарищам по несчастью.
— Раньше я жил и работал в России, в Москве – поваром в привокзальной палатке, — вещал пилот. — Готовил шаурму. Но шаурму необычную. Я называл её «метафизической шаурмой». Суть была в том, что я не знал заранее, что положу туда. Я делал эту чёртову шаурму. Делал по правилам – курица, огурчик, фигурчик… Но я добавлял один ингредиент, которого не предусматривает неметафизическая шаурма.
— Что за ингредиент, Майк? — заинтересованно спросил Ларри, подавшись толстым корпусом чуть вперёд.
— В нём вся суть. Я использовал метод «русской рулетки» – дело-то было в России, в поздние девяностые… Дома я завёл отдельный холодильник. Отдельный грёбаный холодильник, из которого с утра не глядя я доставал свой ингредиент, без которого невозможна метафизическая шаурма. Я не знал, что беру и кладу в пакет. Это было сюрпризом как для меня, так и для клиента. Нет, ничего отравленного или мега-вредного. Шансы были 50 на 50. Я держал обыкновенные пищевые добавки наравне с мельчайшими частицами твёрдого кала, желчью, лапками крыс, тараканами, мухами, известью, – но в таких дозах, что клиент не должен был их заметить. Как правило, никто и не замечал. Я проводил кармическую политику бога – я верил в это. А ещё я будил спящие обывательские сознания, пусть даже имплицитно для самих носителей...
— Пока в один прекрасный день не попался? — предположил его коллега, Тим.
Майкл лишь грустно посмотрел на него и кивнул.
— Как же это случилось, Майкл? — подняла брови Фрэн.
— Меня подвёл кошачий глаз, чей тусклый блеск в утреннем свете не ускользнул от клиента.
В салоне и кабине воцарилось молчание. Нарушил его сам же рассказчик:
— Чтобы избежать наказания через суд, я бежал в Америку.

— Господи, но ведь я же безгрешен! Пусть хоть я останусь в живых! — вскричал второй пилот Тим Менгроул.

10.
Второй пилот

Тиму Менгроулу было что скрывать. Всё началось довольно прозаически: банда негров изнасиловала и убила его сестру… «Сама и виновата была, — говорили злоязычные соседи — нечего на «чёрную» территорию заходить было».
Но у Тима была своя точка зрения на цветовой вопрос. Он забрился наголо, купил подтяжки и военные ботинки, установил дружбу с «правыми» скинхедами. Вместе с ними участвовал в налётах, продолжая традиции ку-клукс-клановцев, но не доводя дело до убийства. Однако одного лишь вида поверженного окровавленного противника было мало – слишком сильна была в нём память и любовь к покойной, душевные раны никак не желали зарубцовываться. И он отошёл от слишком «мягких», на его взгляд, группировок. Он хотел только смерти, лишь она одна была способна утолить его жажду мести.
Он понимал, что, почувствовав кровь убиенного им чернокожего человека, он даст возможность тяжёлому чувству покинуть его душу.
И он стал присматриваться к ближайшему окружению, высматривать потениальную жертву. Учитель в школе. Билл-хранник супермаркета. Уборщик «Макдональдса». Нет, не то. Риск, неоправданный риск смущал его. Жажда мщения горит, но жажды жизни она не сильнее. Жизни на воле…
Бомж.
Фрэнк, сраный бомж, живущий возле помойки. Он верил, что это убийство ему спишут даже на небесах!
И он стал подбираться к спившемуся бывшему разносчику пиццы, которого попёрли уже изо всех фирм города…
Тим дарил ему выпивку. Кормил. Даже помог принять более-менее божеский вид – поделился одеждой. Стал пускать в гости. Фрэнк души в нём не чаял. Он не замечал устремлённых на него порой взглядов Тима, и эта беспечность стоила ему жизни.
…Напившись, Фрэнк уснул на кушетке. В джин было подсыпано такое качественное снотворное, что даже пинки ботинок не смогли разбудить его. И удары биты. И даже акт изнасилования…
Расчленив и поместив разложенный в мешках труп в багажник, Тим утопил его за городом.
Никому не пришло в голову поинтересоваться судьбой Фрэнка.

11.
Конец

— ЗРЯ ЛУКАВИШЬ, ТИМ! НЕТ ПУТИ НЕИСПОВЕДАННЫМ В ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ!
— Дева Мария, помилуй нас! — рыдала Фрэн. — И не оставь… Даруй нам жизнь…
Самолёт-Бог засмеялся.
— Я ВАС 9 ЛЕТ СОБИРАЛ! ВСЕХ ВМЕСТЕ, В ОДНОМ САМОЛЁТЕ, ЧТОБ ОЧИСТИТЬ ОТ ВАС МИР. И ТЕПЕРЬ ВЫ НАДЕЕТЕСЬ, ЧТО ПО ОДНОМУ ВАШЕМУ ДВИЖЕНИЮ ГУБ Я ПОВЕРНУ ВСЁ ВСПЯТЬ?!

Самолёт устремился вниз и с грохотом рассыпался грудой металла и огня на тёмной почве. Эх, жалко, что судмедэксперт со своим фотоаппаратом был уже мёртв... Картина завораживала!..