Смех

Он все-таки признавал настоящий смех. Но существовал он не для него. Поразмыслив над субъективностью всего человеческого, он понял, что искренне смеешься лишь в одном случае: когда глубинно счастлив.
Он любил сопоставлять двух своих одногруппниц: у них были одинаковые имена, которые напоминали звук колокольчика, между ними определенно была дымка неискоренимой дружеской симпатии. Решительно позитивные, они постоянно смеялись, даже на важных парах; шутили, творили и неизменно заражали других своей неиссякаемой радостью. Однако смех одной из них был неподдельно глубинным, искренним; при произнесении ее имени звук колокольчика представлялся звонче, ярче, добрее, шире, слаще, а мелодия колокольчика ее подруги – околомехаическая. Эта вторая девушка также обладала отменным чувством юмора, но ее шутки были актуальней, словно эпицентр смеха находился около нее, совсем рядом. Из ее подруги шучение испарялось, ее фразы всегда обладали некоторой степенью безумности и, конечно, были интровертивны. Счастье одной поселилось внутри нее, счастье другой – где-то около. Одна была инициатором, другая – последователем. Одна светла, другая темна. Многие в нашей группе, будучи увлеченными самими шутками, контекстом, ситуацией, да и просто не являясь археологами души, не замечали этого небольшого, но ключевого различия.
Каждый смех индивидуален: он зависит от личностных ценностей, модуса жизни, исповедания моралей, состояния здоровья, ситуативных мыслей. Человек может генерировать конструкцию юмора, в зависимости от контекста, применив творческие способности, а может и произвести на свет нечто забавное, не в зависимости от чего-то, а из души. Кому-то надо смеяться, кто-то хочет смеяться, кто-то может смеяться, а кто-то просто смеется.
Смех других его одногруппниц тоже различен. Один смех отдавал ехидством, неумело скрытой гордостью, тщеславием. Другой смех похож на порционное выдыхание воздуха из легких через открытый рот и казалось, смешное только на двадцать процентов находилось в сознании смеющейся; это было дурочкообразно. Третий смех заявлял о себе нарочито открытым ртом так, что можно было сосчитать все зубы нижней челюсти; раздаваясь полумужскими звуками, он всеми силами старался вытолкнуть себя из покачивающегося туловища. Следующий смех вызывал жалость: он воплощался в виде робкого покашливания, а форма рта едва изменялась, словно губы девушки обветрились, и она боялась их растянуть. При другом смехе голова безудержно закидывалась назад, а обе руки, по возможности, держали карандаш; выражения лица не было видно, должно быть, при каждой шутке на потолке показывали какую-нибудь жутко исковерканную рожу. Еще один смех неизменно начинался энергичным, в меру длительным, выдыханием, а потом словно заводился двигатель автомобиля; рука, как правило, подхватывала голову за нижнюю челюсть, видимо, чтоб с головой ничего не случилось, а одна из ног даже могла наполовину сгибаться, придавая этой девушке образ цапли. Другой же смех обозначал, что девушка была довольна услышанным, глаза становились добрее, и все лицо выражало умиление, будто эта девушка увидела котенка. Очередной смех заставлял нос морщиться, при этом образующиеся складки магнетивно тянули к себе, и хотелось что-то с ними сделать: либо, погладив, укусить, либо, поцеловав, подуть. И последний в его группе смех выражал нечто сумасшедшее: брови оказывались удивлены, а рот словно выкрикивал некий лозунг; на носу тоже образовывались складки, но они не так притягивали к себе, как предыдущие.
Друзья его также смеялись по-разному. Смех одного превращал его рот в треугольник, а глаза по-китайски сужались, подбородок изобиловал складками, которые к себе никак не притягивали, после чего друг кашлял. Другой смех заставлял друга интенсивно тереть колени, тело покачивалось взад-вперед, показывались два ряда зубов, иногда на лице выступали вены, а белое пространство вокруг зрачка увеличивалось, отчего акцентированные глаза походили на глаза его кота. Третий смех заявлял о себе резко восходящей интонацией звука «э» и дальнейшими судорогами голоса. Последующий смех превращал друга в ребенка: и без того квадратное лицо на порядок увеличивалось, рука придерживала живот, чтобы из него ничего не выпало, и раздавался порционный смех, после чего друг на объемном выдохе произносил «Уй, ё!». Стройные как забор зубы другого обнажались, молодые морщины торжествовали, но брови всему лицу придавали серьезный вид. Лицо другого почти не менялось; лишь миниатюрные, словно подточенные, зубы ловили свет, а руки исполняли непонятные жесты.
Ему нравилось смотреть на смеющихся людей, особенно привлекали его физиологические метаморфозы лиц. Некоторые лица так беспорядочно изменялись, что он иногда не узнавал своих друзей и знакомых, немного забываясь. Углы смещения бровей при смехе он интерпретировал как изменение углов мировосприятия в тот или иной момент. Открытость рта обозначала для него выход невидимой субстанции изнутри. Содрогания туловища были для него утряской сложившихся мнений и оценок. Этот беззаботный студенческий псевдоискренний смех ему, однако, нравился. Он и сам его практиковал, на парах, до и после них.
Самые несмеющиеся люди в университете были дворники, уборщицы и гардеробщицы. Они были непомерно серьезны; серьезны не потому, что выполняют важную и ответственную работу, а потому что имеют дело с метлами, швабрами и куртками. Даже будучи смертельно позитивным человеком, очень сложно найти в этих предметах смешное. Студенты же общаются друг с другом; они молоды, изменчивы, жизнерадостны. Беззаботные и всегда ищущие чего-то нового, они общаются с преподавателями, которым также приходится смеяться. Ареал смеха – сфера общения. Чем больше людей, тем больше идей. А мысль, будучи изменчивой, в любой момент готова породить смех.
Подлинный, искренний, глубинный смех видно сразу: он исходит естественно, открыто, заражает всех вокруг. Являясь частичкой души, а не содроганием мышц, он чист и прозрачен и излучает свет. По-доброму завидуешь таким людям и сожалеешь, что твой смех – всего лишь работа нервной системы – не более. И, тем не менее, радуешься. Так, смотря на единственную в группе неподдельно счастливую девушку, которая лучится смехом, он мечтал, что когда-нибудь засмеется так же.

2008