Моцарт и Сальери - Живое и Мёртвое

 эссе
 Художник и соблазны

Художнику очень трудно быть самим собой, слишком много соблазнов подстерегают его, заманивают в тупики, расставляют указатели, сбивающие с пути.
Столько гениев и талантов творили до него, выразив себя и время, что всегда есть опасность свернуть на наезженную другими колею, запеть чужим голосом, стать копировщиком. А ведь каждый художник рождается, чтобы суметь сказать предназначенное только ему, иначе в его деятельности нет никакого смысла. Человечеству нужна его особость, неповторимость взгляда на мир.
В любой период имеется некая официальная версия происходящего с ее обязательными терминами-сигналами, утвержденной сверху нормативностью: как и про что.
Есть и обратная сторона монеты — эстетическая оппозиция, андеграунд со своей, полярно противоположной нормативностью. Что наверху плюс, здесь — минус. Как сиамские близнецы, они не могут существовать друг без друга: у них единая кровеносная система. Рухнет одна нормативность — бессмысленной становится и другая, повисая в пустоте, их жизнь — противостояние.
И есть соблазн принять условия этой игры, войти в одну из противостоящих систем. Но тогда появляется опасность петь не своим голосом, потому что одна своевольная нота, и тебя вытолкнут с орбиты: чужаки системе не нужны. Зато освоение норм дает право доступа к публикациям, выступлениям, выставкам.
Такая поляризация доминирует в периоды жесткой выстроенности общества, строгой иерархичности общепринятой системы ценностей в пределах определенного курса движения.
В условиях же смутных времен, когда старые базовые ценности отвергнуты, а новые еще не определены, на развалинах вчерашних мифов, среди обломков запретных знаков, в атмосфере тотальной деградации и потакания низменному у художника начинает кругом идти голова.
Соблазняя его, все наперебой кричат, что нужны новые формы, и выдают их, перечеркивая прежние табу, радостно сбрасывая «старьё» с парохода современности.
Сразу забывается, что нельзя создать форму отдельно, а потом втиснуть в нее соответствующее содержание, они едины и рождаются из одного зерна. Но в такие периоды побеждает лозунг: «Новая форма — это и есть содержание». Это действительно так, потому что содержанием появляющихся «шедевров» становится лишь стремление придумать новую форму.
Продвигаясь по этому пути, эстетические максималисты выскакивают за территорию искусства и выдают за «новое слово» подзаборную брань или бессмысленный набор звуков, калейдоскопическую игру смыслами или хаотические цветовые пятна. На театральной сцене происходит то, над чем смеялись Ильф и Петров: роль гоголевского персонажа по фамилии Яичница играет натуральная яичница на сковороде.
Тут же находятся люди, превращающие эти новые веяния в коммерческие проекты. Для их реализации мобилизуются «эквилибристы пера», за определенную сумму готовые убедительно доказать что угодно, и прочие профессиональные организаторы презентаций и мастера пускания пыли в глаза. Так в отличие от моды для толпы — попсы, задача которой набивать душу человека-потребителя развлекающей и отупляющей чепухой, сплетней о жизни, появляется очередная мода для избранных, «для тех, кто понимает». Хотя всё точно наоборот. Как сказал Сальвадор Дали: «Я богат, потому что мир полон кретинов». Куда уж откровеннее!
Бывшая поляризованная территория искусства рассыпается на множество мелких тусовок, враждующих между собой, члены которых сами себя хвалят, награждают премиями и званиями, назначают гениями.
Конечно, среди этой «ярмарки тщеславия» звучат и талантливые голоса, но их обладателям не дает развернуться во всю мощь цепкая паутина групповых норм и интересов.
Быть творцами удается благодаря таланту и органичности, а не за счет причастности к «продвинутым» течениям. Даже исключительно одаренные поэты в России начала XX века сумели состояться лишь потому, что их органичность преодолела игры и схемы направлений, к которым они принадлежали, — символизма, футуризма, акмеизма, имажинизма и прочих «измов».
Поэтому Блок назвал свой трехтомник стихотворений «трилогией вочеловеченья». Он двигался вразрез с расчеловеченьем искусства модернизма, претензии которого на новое слово назвал «завитушками вокруг пустоты».
Всегда есть опасность поверить в могущество Технологии, попытаться заменить ею процесс Рождения произведения. Из художника-«органика» превратиться в ремесленника, «искусственника», когда искусство означает «искусственное», сконструированное. Сделаться имитатором. Придумать моду, которая даст возможность стать известным и богатым.
Существует и соблазн самоутверждения с помощью творчества, возвышения над «обычными» людьми. А уж если тебя признали гением, хотя бы в узком кругу, значит, тебе всё позволено ради создания шедевров, ты выше человеческой этики, вне пространства борьбы Добра и Зла.
Назваться каким-то новым «измом» легко, но это не поможет стать Подлинным. Время просеивает всё через крупные ячейки; мелкое, случайное, сиюминутное, все ужимки, прыжки и кривляния вылетают и рассеиваются в пространстве. Остается лишь то, что затрагивает Сущностное в человеке, что актуально всегда.
Остаются Чацкий и Молчалин, Гринёв и Швабрин, Моцарт и Сальери.
Именно к одной из пушкинских маленьких трагедий стоит присмотреться повнимательнее, поскольку в ней художественно исследована интересующая нас проблема.

Слуга Смерти и Влюбленный в Жизнь

На первый взгляд, конфликт «Моцарта и Сальери» — конфликт двух художников, один из которых, съедаемый завистью, убивает соперника. Но по сути это столкновение художника и нехудожника, имитатора, жаждущего быть художником. Более того, это конфликт противоположных отношений к жизни и ее тайнам, взаимоисключающих способов существования.
Возможно, Сальери и обладает крупицей таланта, но, к несчастью, избрал способ жить, не дающий этому зерну прорасти.
Художник мыслит образами, это дано или не дано. Врожденное. Научиться этому нельзя, можно лишь развить эту способность. Или загубить, если пойти по ложному пути, «размагничивать магнит», как назвал это Пастернак.
Сальери обладает даром тонкого восприятия искусства:
Ребенком будучи, когда высоко
Звучал орган в старинной церкви нашей,
Я слушал и заслушивался — слезы
Невольные и сладкие текли.
Но этого ему мало. Он хочет овладеть силой музыки, чтобы с ее помощью властвовать над людьми. Ради этого все его жертвы и усилия.
Отверг я рано праздные забавы;
Науки, чуждые музыке, были
Постылы мне; упрямо и надменно
От них отрекся я и предался
Одной музыке.
…………………………………………
Я сделался ремесленник: перстам
Придал послушную, сухую беглость
И верность уху. Звуки умертвив,
Музыку я разъял, как труп. Поверил
Я алгеброй гармонию…
Что ж, весьма распространенное заблуждение. Особенно среди пишущих. Большинство людей считают, что нет ничего легче, чем пользоваться словами, лепить из них всё, что нужно. Поэтому пишущих гораздо больше, чем рисующих или сочиняющих музыку. Изложить мысль в рифму или овладеть подобием прозаического повествования при большом желании и упорной тренировке вполне осуществимо. Поэтому именно в данной среде огромное количество людей активно и даже агрессивно занимаются не своим делом. Естественно, на уровне имитации, потому что образное мышление — это дар, а произведение растет само из сердца человека, если душа его способна стать плодородной почвой.
У «пробующих перо» часто меняется стиль, так как они ориентируются то на один образец, то на другой.
… Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны),
Не бросил ли я всё, что прежде знал,
Что так любил, чему так жарко верил,
И не пошел ли бодро вслед за ним
Безропотно, как тот, кто заблуждался
И встречным послан в сторону иную?
Вот цена «прозрениям» имитаторов! Какая уж тут творческая самостоятельность?! Появился образец очередной моды — и скорее туда, на гребень волны.
Сальери уверен, что есть секрет, особые поэтические слова, сочетания звуков, если найдешь их — поймаешь за хвост поэзию, музыку, Тайну.
Каков же итог?
Усильным, напряженным постоянством
Я наконец в искусстве безграничном
Достигнул степени высокой. Слава
Мне улыбнулась; я в сердцах людей
Нашел созвучия своим созданьям.
Вот ради чего это упорное ремесленничество и самоограничение. «Разъятие трупа» музыки принесло желанные плоды. Кажется, что сделка с Богом состоялась: в обмен на таким образом понимаемое им служение Сальери получил то, что хотел, — славу, власть над сердцами людей, а музыка — лишь средство достижения этой цели.
И тут появляется Моцарт. Нарушающий все правила. Рождающий, а не конструирующий по образцу. Живой.
Конечно, Сальери возмущен такой несправедливостью.
… Когда священный дар,
Когда бессмертный гений — не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан —
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?
Ну, относительно «любви горящей» Сальери преувеличивает. Это просто риторический оборот. Дальше он признается: «Хоть мало жизнь люблю». Любит он только себя, в этом и дело. За себя и подобных ему «жрецов искусства» и переживает. Потому что своим неожиданным появлением и силой дара Моцарт перечеркивает все их многолетние усилия. Он — «неправильный» гений.
Ну еще бы! Приводит к Сальери слепого скрипача, фальшиво играющего музыку Моцарта, и хочет, чтобы этот «жрец» посмеялся вместе с ним. Тот, естественно, встает в позу оратора и разражается гневной филиппикой:
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Пошел, старик.
Как будто слепой музыкант, не имеющий возможности играть по нотам, специально искажает арию из оперы Моцарта. Таким, как Сальери, всюду мерещатся козни и заговоры против них и их «великих» творений всяких «негодных маляров» и «презренных фигляров».
Для Моцарта это шутливый отклик жизни, а для Сальери — очередное свидетельство «недостойности» Моцарта своему дару.
После того, как друг показывает ему новую «безделицу», поражающую Сальери глубиной, смелостью и стройностью, тот пеняет ему:
… Ты с этим шел ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого! — Боже!
Ты, Моцарт, недостоин сам себя.
В представлении Сальери, с таким даром надо ходить с гордо поднятой головой, раздуваясь от тщеславия и не обращая внимания на всяких «маляров», путающихся под ногами, не способных оценить величие истинного творца.
Ну, а раз Моцарт — «неправильный» гений —
Я избран, чтоб его
Остановить — не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки,
Не я один с моей глухою славой…
Приговор вынесен. И затем приведен в исполнение.
Хочется подчеркнуть еще одну важную деталь: Сальери на протяжении восемнадцати лет носит с собой яд и ждет случая его применить. Он скорее служитель Смерти, а не музыки, каковым себя считает. Он не пускал яд в ход, пируя с «гостем ненавистным», и вот наконец понял, что его главный враг — Моцарт. Так Мертвое убивает Живое, потому что Моцарта невозможно сделать «немного мертвым», заставить принять правила, по которым существует Сальери. Для Моцарта гений и злодейство несовместны. Он не произносит слов о «горящей любви», он просто любит жизнь и людей, беспокоится о жене — спешит предупредить ее, что не придет обедать; играет на полу с сыном; одаряет скрипача за то, что развеселил его; искренне считает Сальери другом и одобрительно отзывается о его опере.
Жизнь предупреждает Моцарта об опасности, посылает «черного человека», заказавшего реквием. Тревожное предчувствие Моцарта воплощается в музыке, заставляющей Сальери плакать. Моцарт доверчив и не предполагает, что именно от находящегося рядом с ним друга исходит смертельная опасность.
Моцарт гибнет, но его музыка — навсегда.
И когда слушаешь ее, поднимаешься над собой и обыденностью и понимаешь, что нельзя позволять Мертвому сжимать твое горло, перекрывая выход Певчей Силе. Так можно превратиться в оболочку Пустоты, в Сальери — слугу Смерти.
Выслужить вдохновенье невозможно.
Жизнь открывает свои тайны только влюбленным в нее.
Способ прикоснуться к подлинному, Сущностному лишь один — самому быть живым, настоящим.
Есть тысячи способов стать мертвым, но лишь один быть живым — любить. Омертвение начинается с утраты любви.
Самое главное — на чьей ты стороне: Живого или Мертвого, важно успеть стать частью Рождающей Силы, тогда ты победил. Никакие уловки недоброжелателей не зачеркнут твоей победы. Правота Рождающей Силы сущностна и очевидна, она дает зерна для новых Рождений, новых Побегов Творящей Силы.