Голубая кровь

 Космос и мокрокосмые. Прибежище странных
( глава из романа )

Сегодня, наконец, свершилось – я здесь, и мне хорошо. Чудовищно хорошо. И наплевать, что номер-люкс – это всего лишь какая-то ничтожная коморка, в которой только и может поместиться что диван в раскорячку, да и то, придавив старенький телевизор на тумбочке так, что тот еле трещит по двум программам, ну ещё на трёх слегка рябит и шипит про то, что происходит в мире.

«Кушать? А здесь кушать не подають!» - с каким пронзительным бесорадием сказала это врач, тонкая, как трость, длинная, гибкая и блестящая, как водопроводный шланг.

Вот и чудненько. Очищаться так очищаться. Хотя, конечно, голодать неделю за 15 тысяч рублей - это слишком. Можно бы и бесплатно поголодать недельку в собственной квартире, но...

Да, меня спровадили в дом отдыха - на очищение по специальной программе. Хотя никто толком не мог объяснить, от чего мне надо очищаться, я согласилась, потому что имела одну тайную мысль – побыть неделю в полной изоляции от внешнего мира. И пусть будет лёгкий постный стол, думала я, когда врач предложил путёвку, – тертые овощные салаты, простокваша, минералка, лёгкие супчики опять же из круп и овощей, свежие соки…
Это бы всё меня очень-очень устроило.

Главное, прекрасный вид на речку, тишина, чистый загородный воздух и - никаких проблем.

 Нас тут пятеро – включая и меня. Все взрослые люди, но есть ещё совсем молоденькая, несколько странная девчонка, хотя все мы тут странные, конечно. Она не такая худая, как наша врач, но всё же, на мой взгляд, очень худая, однако, с общепринятой точки зрения, худая не настолько, чтобы не задуматься  на тему о том, не похудеть ли ещё на пару-тройку килограммов, тем более что муж ей уже все уши прожужжал про этот дом отдыха (у него туда как-то ездила знакомая) и даже пообещал оплатить все дополнительные процедуры.

Где у неё эти лишние килограммы зарыты, не сразу определишь. Но она лучше знает, где. И врач с ней согласен. Девчонку зовут Лёка, она всё время ругается – беззлобно и весело, через запятую. И всё время рассказывает нам, всем вместе и каждому в отдельности, о своих мужьях, (которых она из жалости приютила в своей квартире, не всех сразу, конечно, а по очереди), будто это не просто некая девчонка Лёка, а какая-нибудь там Хакамата, число мужей которой должны точно знать все граждане России и всех её грузинско-японских окрестностей.

Ещё две тёти среднего возраста, по саму макушку погружённые в предстоящую процедуру очищения, настолько отрешились от внешнего мира, что кроме фразы: «Питьё уже давали?» - практически не произносили ни слова. Пятый – мужчина с ярким болгарским акцентом, мягким блуждающим взглядом и приятными манерами. Лишнего жира у него, по крайней мере, внешне, не наблюдается, но раз он здесь, значит и ему так надо.

Был и ещё один пациент нашей чудесной богадельни, но он сбежал уже на следующее утро после приезда, не выдержав мук всего лишь суточного голода.

Зачем я-то здесь? Ах, мне это даже приятно, поголодать – пусть бы меня уморили настолько, чтобы из моей головы, а также из сердца, полностью, со всеми щемящими и вопящими подробностями, выветрилось это.

Вот об этом это и предстоит подробно рассказать прямо сейчас.

Мне надо было забыть одного человека, забыть так, чтобы вообще не думать о нём с учащением пульса и дрожью в поджилках. Ну и ещё - как всё же хорошо, что будет много времени на просто чтение.

Учитаюсь вусмерть, раз делать больше нечего.

Так вот, это "это" было примерно вот что: неописуемое, необзываемое самоистребление. И вот случилось со мной внезапное путешествие – перемещение в пространстве, и я уже не могу ничего изменить – на эти семь дней. И это хорошо. Потому что и не хочу ничего менять. Просто надо освободиться от некоторых мыслей, и всё.

Метод я придумала весьма простой – замещение  образа.

Я буду думать, что это просто кот, которого я не смогла взять с собой и на время припоручила соседке. Заставить кота голодать неделю, взяв его сюда – это немыслимо, и это очень уважительная причина того, что он остался без меня. И пусть кто-либо докажет, что это не так.

Так вот, оставлен кот, только и всего. Кроме того, не все любят котов, так что меня могут и не осудить за это слишком строго. Кот сидит в Москве, а я томлюсь здесь, только и всего. Да, у меня теперь не будет возможности, о, ужас! – восхищённо смотреть на него, вальяжно развалившегося под лампой, освещающей, ярче солнца, его роскошную густопсовую шубу.

 И теперь это созерцание кота, беспечно спящего под лампой, это реальное, невыдуманное обогащение моей жизни, и будет, да!!! - гвоздём моего воспоминания.

Да, мною преднамеренно утрачен кот, любимый кот, важно спящий под моей лампой.
 
Я думаю только о нём, и я его отчётливо вижу. Иногда его пышный, роскошный хвост нервно вздрагивает и ударяет по клавиатуре моего компа. Я, осторожно, чтобы не разбудить спящего наглеца, перекладываю этот нервный хвост коту на живот и даже слегка придавливаю его лапой. Он продолжает спать, правда, на время прекращает гудеть, как трансформатор, а я замираю.

Два образа – оригинал и его замещение – может разделять сколь угодно глубокая пропасть – это не имеет никакого значения.

Я тоскую о коте.

 И вот уже - счастливая перемена во мне произошла,
я это почувствовала..

Если я прежде буквально теряла сознание, когда непреднамеренно  вдруг вспоминала те глаза, тот неуловимый, странный, блуждающий и ускользающий, взгляд, от которого мне хотелось спрятаться… под кленовый лист хотя бы… то теперь, вспоминая глаза оставленного мною в Москве кота (на время, конечно), я вдруг ощущала, что почти понимаю их тайну. Значит, её, тайны, уже не было.

А это означало, что во мне действительно произошла долгожданная перемена, существенная и внезапная. Образ, который был мною намеренно утрачен, но за который ещё недавно я готова была отдать, без страха и трепета, последнего кота, теперь был вновь обретён и стал для меня предельно ясен – от него веяло покоем и тихой радостью, он был для меня ясен настолько, насколько это вообще возможно,

и он не являлся ни в коей мере отражением того дальнего, недоступного мира, который меня так измучил только тем, что он вообще существует.

Мне, как оказалось, чтобы внести определённость в те неведомые миры, которые существуют отдельно и весьма отдалённо от меня, надо просто и пристально посмотреть в глаза обычному коту.

 И тут же недостатки вожделенного образа проявились,
как на фотоплёнке – он уже не был так мил и сногсшибателен,
как в былые времена. Теперь в его взоре проступала уже не тайна, а нечто вроде смутной тревоги и хитрой наглости, которые, как две морские волны, неизбежно слившись, тут же образуют настоящий шквал.

Однако мой идеальный кот тоже имел тяжкие недостатки, которые, правда, далеко не сразу у него проявились: малейшее проявление интереса к другому предмету, объекту моего пристального внимания, если только это не был он сам, моментально раздражало его, как душераздирающий крик другого, мартовского, кота, неожиданного появившегося на подведомственной ему территории.

Но, к чести его будет сказано, он не допускал также и страданий, причиной которых сам не являлся – едва заметив моё мрачное настроение, он тут же укладывался под левый бок и, уткнувшись мокрым, прохладным носом в кожу моей рука, весьма умиротворённо рурил.

Однако были у него и более серьёзные недостатки – в моё отсутствие, если я уходила надолго, кот рвал мои книги.

Он ожёсточённо когтил переплёт, зубами обрывал страницы и, конечно, делал это с чувством полного морального удовлетворения.
Когда же я приходила домой и лицо моё выражало тихий ужас при виде страшной картины разрушения, в то же мгновение луч бесовской радости пробегал по его усатой мордочке, он, конечно, силился не смотреть на меня, но чем больше от старался это делать, тем очевиднее глаза его становились всё более круглыми, и в них через край плескалась самая наглая радость.

Он, конечно, воображал себе, что, относясь с таким пренебрежением к столь ценным для меня вещам, наказывает меня доступными ему методами. А, возможно, в моё отсутствие, когда ему надоедало спать или вылизывать свою роскошную шубку, он ломал свою аккуратную головку над тем, каким бы ещё способом поставить меня в неловкое положение, разозлить, растревожить и всё такое прочее. Короче, он смотрел на меня так, будто у него в кармане хранился целый перечень весомых улик против меня, и в своём воображении он уже их мне предъявил, конечно же.

Эта весьма недоброжелательная подозрительность очень мешала мне расслабиться и тут же от чистого сердца предложить коту сардельку или банку сайры хотя бы. Однако если не считать этих нечастых, хотя и крайне злобных выходок, мой кот был всем хорош и не имел никаких иных серьёзных недостатков.

Вот теперь и мне самой понятно, как из тоски по ком-либо, из сомнений и подозрений, из неуверенности в том, что птаха твоя дана тебе навеки и не упорхнёт при первой же возможности, возникает то самое чувство, которое и называется любовью. И что на этой любви изначально лежит печать предстоящей утраты, и она, со временем, лишь призрачно-смутно напоминает нам то чувство, что понималось сердцем до того, когда мы всецело поглощены мыслями о любимом существе.

 И лишь самая малая толика продолжает жить вечно в самом тайном уголке сердца – по праву первородства такой любви.  Она столь мала, что иногда становится как бы и вовсе незаметной, исчезнувшей вовсе, потому что первые впечатления любви, хотя и кажутся самыми яркими, на самом деле, занимают очень незначительное место в том, что происходит с любовью потом – с её переменчивой силой и страстью, с потребностью добра и зла одновременно (зла мести и добра прощения), с тоской по прежним душевным бурям и внезапной непрекращающейся тягой к тихой пристани, спокойному и размеренному бытованию, с предательским стремлением укрыться в утешающих душу воспоминаниях и остаться там навсегда. Такие чувства совсем из другого теста, хотя и родились они от одних и тех же предков...

Так вот, я же о своём коте, конечно.
Он умеет выключать компьютер (делает это ловким, весьма элегантным прыжком на мышку или вышибая вилку из розетки).
Это означает – конкретно пора спать…

Сначала он садился на самый уголок моей постели, а я делала вид, что уже сплю. В полной темноте он осторожно прокрадывается под бочок и утыкается влажным носом в мою руку.

Теперь он может дать волю своим чувствам сполна – мурлычет на полную катушку, иногда лижет мне голову, что просто ужасно, потому что его язык всё время запутывается в моих волосах, и он то и дело вынужденно плюётся. Я не видела выражения его мордочки, его светящихся в темноте глаз, но эта слепая любовь мне была вполне понятна – я узнавала её присутствие кожей, совершенно мокрой от его шершавого кошачьего языка. И это наполняло меня невыразимой нежностью к моему несчастному коту, который, конечно же, мечтал в эти минуты о какой-нибудь шустрой полосатой кошечке, о которой через несколько дней страстной любви забыл бы навсегда, оставаясь верным своей, котовской, натуре.

Но, как и все люди, он, кот, тоже, наверное, считает, что последнее мнение – самое правильное, и потому любит меня сейчас верно и страстно, бесконечно вечной любовью…

Каждый человек бывает искренне удивлён, когда ему говорят или дают понять, что и у него есть некие дурные черты. И вот я в себе обнаружила это тоже – дурные черты, о которых раньше почти не подозревала.

Можно не сомневаться, я много раз поступала не просто дурно, но и очень-очень плохо, и вот сейчас я вдруг поняла, что мне уже и не очень стыдно за это, я даже мысленно не хочу ничего исправить..

 Лишать другого человека радости, которой он жаждет, только потому, что эта радость не связана с тобой, всегда дурно. И тут нет никакого оправдания.

Нет, мне никогда не хотелось славы, денег и прочих важных глупостей, ещё меньше во мне было стремления к ненависти как сильнейшему возбудителю стимула жизни, но хотелось подсознательно полного слияния и даже поглощения другого, любимого мною существа.

 Однако, в полной мере, что это так плохо, я поняла только сейчас. Существо, мною уже почти не любимое, всё ещё продолжало иметь надо мной страшную власть. И, как от верующего требуют покаяния на исповеди, так и я мысленно требовала непрерывных доказательств – каких и так ли мне уже нужных, не знала сама.

Но всё это было ещё ощутимо и болезненно, как свежая заноза под ногтем.

Чёрт, о чём это я? Ах, да, мы же о коте!

Это милое существо могло целый вечер, свернувшись пушистым клубком, лежать у меня на коленях или, шаловливо развалясь на спине и прикрыв глаза, лапки кверху (весь вид его словно говорил: делай со мной всё, что хочешь), как самое лукавое избалованное существо, беспечно играть со мной, однако то и дело больно цопая мою руку (ах, какая славненькая ручка и какое это удовольствие - вонзить в неё коготки!).

 И всё это говорило языком жестов одно и то же всегда:
«Почему бы тебе не сидеть со мной вечно? Видишь, как нам весело вместе, и я люблю тебя, как маньяк. Я, конечно, обожаю земные утехи, это правда, но с той полосатой дурочкой, на которую всего лишь разок поглазел из кухонного окна, клянусь тебе, у меня никогда и в мыслях не было ничего общего. И вообще я на улицу не рвусь. И ты тоже туда не ходи. А ведь без моего надзора всё может случиться в этом жестоком мире! А если уж уходишь, нехорошшшшая, то пообещай хотя бы, что всё время будешь рррработать! Мурррр...»

А ведь, правда, зачем всё время куда-то уходить?

Я мысленно ссылалась на какие-то неотложные дела, но всё это были пустые отговорки.

Было и продолжало быть на свете существо, мною почти уже не любимое, но категорически не желавшее выпускать меня из своей сферы притяжения. И эта власть была сильнее, чем власть любимого некогда существа:
оно, это новое существо, деспотичное до того, что даже способно было заглушить мои ревнивые и, вполне возможно, необоснованные подозрения, которые, однако, давали мне некоторые моральные права, угнетало меня несказанно.

И потому я здесь, в надежде на избавление от этого кошмара.

С течением жизни в наших душах активнее проявляются всё новые и новые свойства, они как бы исподволь приходят издалека, из неизвестного.
Но это, на самом деле, не совсем так: их щедро посылают нам
не какие-то незнакомцы, а вполне конкретные существа - наши любимые предки, они проливают на нас дождём, засыпают метелью, приносят вихрем - и свои сокровища, и свои злосчастья. И всё это тщательно перемешивается, бурлит и варится в котле наших чувств, тех чувств,
за которые только мы сами в ответе.

И вот мы в изумлении отмечаем: прежний образ любви уже стерт настолько, что даже его отблески не различить в этом новом, симбиозном сплаве. Прошлое моих родителей, всех моих пращуров уже примешалось и приварилось к моим собственным, благоприобретенным ощущениям. И вполне законно ждать, что они, эти далёки чувстводатели, придут и, в какой-то момент, потребуют своей доли на этом празднике жизни.

Это чувство уже терпимо и податливо, как глина, которую разминал в своих пальцах сам Творец в начале творения, и в нем не было эгоизма и чувства присвоения вообще.

И в эти сладостные моменты жизни, когда ничто, казалось,
не предвещало, и проявляется знак беды, какая-то непредугаданная возможность катастрофы.

Жизнь любящего сердца исполнена поразительных и неизбежных контрастов, смертоносное извержение вулкана может начаться внезапно, но мы,
едва всё утихнет, снова беспечно лезем в ещё не остывший кратер,
 чтобы... утолить, в конце концов, своё любопытство.

 Верующий в вечную любовь не просто глуп, он катастрофически глуп и труслив настолько, что даже не способен извлечь урок из прошлого несчастья. Блаженство любви с необходимостью сменялось душевной болью, которую, в свою очередь непременно утешит новое блаженство.

Однако даже в самые счастливые минуты внутренний эгоист не даст уснуть бдительному стражу. Он никогда до конца не поверит в нашу искренность и преданность – в самых потёмках души любимого всегда будет шевелиться никем не видимая, никак не проверяемая, но вычисляемая по случайным оговоркам и экивокам, мучительная, болезненная тревога.

Эти алармистские настроения, тем не менее, не могут появиться сами по себе – им всегда предшествует великое блаженство.

Сокрытие невидимого ада, который и есть совместная жизнь любящих,
а то и наоборот, умышленное выставление этой стороны жизни напоказ, это всего лишь одна из возможностей избавиться от большой нестерпимой боли…

Ах, да, так вот, у кота иногда бывало такое выражение мордочки, если смотреть на него сбоку, как у некоторых персонажей отца комиксов, основательно забытого уже Бидструпа – короткий нос ещё больше укорачивался, а взгляд его больших круглых глаз апельсинового цвета  становился злобным, хищным и лживым, будто это не кот вовсе, а какая-то гиена. И это внушало ужас – как будто удалось заглянуть под маску и увидеть то, что видеть вообще-то не полагается.

Я осторожно поворачивала кота так, чтобы он снова принял милый и привлекательный вид…

***

...Становилось холодно, хотя батареи были вполне тёплыми, а за окном ещё светило солнце. Это, наверное, от голода. Есть не хочется, просто в желудке противное какое-то состояние. Надо немного прогуляться, разогнать застоявшуюся кровь, территория здесь, похоже, большая и пока совершенно не изучена. Бояться нечего, не прольётся же на мою голову смоляной дождь!

Я иду по дорожке за моим домиком, вот это радость – отличная слива! Раскидистое низкое деревце всё усыпано спелыми сизыми сливами, они мелковаты, но на вид весьма привлекательны. В случае чего можно будет подкрепиться парой-тройкой этих дармовых плодов.

Однако сколько же здесь всего этих домиков? Трудно сосчитать, дорожка ветвится, петляет, снова выходит на прежний маршрут и вновь раздваивается. Но вот и берег реки, топко, близко к воде не подойти, взбираюсь на пригорок и сажусь под облюбованный мною чудесный старый клён. Он ещё весь в зелёной листве, но на земле уже лежит пышный, слегка хрустящий ковёр ярко-жёлтого цвета. Листья пока не слежались, не сильно подвяли и выглядят очень живыми. На дереве они совсем не такие, там они ещё в густых прожилках летней зелени.

Шаги сзади, прислушиваюсь, потом оборачиваюсь – это идёт
наш массажист, а рядом с ним – болгарский принц, наш пациент. Указывает в сторону реки и говорит:
- Не видели, только что женщина там кричала?
- Правда? – поднимает бровь массажист и смотрит совсем в другую сторону.
- Ну да, стояла по пояс в воде, совсем голая, и кричала. Что это значит, не объясните? Для купанья время неподходящее, я думаю.

Массажист останавливется, смотрит на реку, прищуривается и говорит:
- По пояс в воде? Это выше моего понимания.

Пожимает плечами, равнодушно говорит нам, что пора пить сбор номер два и, быстро шагая, уходит. Мы идём вслед за ним, вяло поднимается на второй этаж административного корпуса, пьём отвратительное пойло под ничего не объясняющим названием «сбор номер 2» и снова выходим к реке. Никого не видно, никто уже не кричит и не купается, вода градусов
10-12, не больше, я думаю.

Может это была лихая экстремалка? Но откуда она взялась?