8 нота

Запись 1. Третий лишний.
Третья хромосома всегда лишня. А еще…Научно доказано: Дауны не умеют писать. В этом меня убеждали с детства. А еще не умеют читать. И думать. Каждый день мне капали подобные мысли на голову, как сейчас капает вода с батареи. Дауны не умеют жить. Везде, повсюду за мной ходят няньки. Они учат меня есть. Пить. Они знают все, но я знаю больше. Я умею писать. Я умею жить. Да, и мне это дается не с трудом. Я легко учусь, легко понимаю их. Иногда я люблю дурить. И тогда я веду себя, как десятилетний ребенок, хотя мне уже семнадцать. Я плюну на вас. Я отвечу вам. Когда далее жить будет невозможно, я убью заведующую нашего детдома. Я проткну её челюсть ножом, и тогда меня посадят в тюрьму. Маленький, зародышеобразный заключеный. И пальцы обовьются вокруг решетки. Нет, нельзя. Лучше просто сбежать. Я сегодня мечтал об этом вслух. Меня просто лишили ужина. Я поймал в своей комнате крысу и съел ее. Теплая кровь крысы лилась на мою рубашку, где могла бы быть кровь заведующей.
Простите, забыл представиться. Мое имя А377890. Это регистрационный номер в книге. Я подглядел его. Обычно мне просто кричат: «Эй, ты, иди сюда». А еще чаще тащат за шиворот, куда им нужно. Они очень любят меня пугать. Когда я был маленьким, нянечка рассказывала мне про моих родителей. Про их вопль в детдоме. Про мольбы перепроверить тест. А когда они поняли, кто я такой, они отказались от меня. Я мог бы быть хорошим сыном. Я мог бы пойти в нормальную школу. Вместо этого – только интернат. И темная комната. Кровать с клопами. Они мои маленькие друзья. Я шепчу им по ночам сказки, а когда совсем нечего есть, и крысы далеко, ем клопов. Я не сержусь на них. На моих родителей. Они были правы. Никто не выдержит такого как я. Я ужасен. Но я не такой как они. Они все – ходячие зеркала. Но у кого-то болезнь проявлена сильно, у кого-то нет. Мы – не пауки в банке. Но мы соперничаем за еду. Я так устал от этого мира.
И я ухожу. Мне некуда идти. Но я взял свои теплые вещи. Я украл на кухне консервы. Я запихнул их в рюкзак. Я написал на стене черным маркером слово «прощай». И слово «навсегда». Я устал. От непонимания. Неужели не найдется человека, который приютит меня? Я много не требую. Я хочу жить. Я хочу верить. Я хочу любить. Девушки, живущие здесь, отвратительны. Они ходят в бесформеных халатах и ничего не могут. Абсолютно. Им иногда даже трудно запахнуть халат. Нянечки на них нарадоваться не могут. А меня ненавидят. Они ругают меня за то, что я умею завязывать шнурки на ботинках. И за мои картины. А я так люблю рисовать. Собрать краску пальцем и по всей стене, неотрывной линией. Когда есть запрет на все, ты требуешь всего. Эта история началась с хлопка двери. Эта история началась с побега. Эта история будет полна свободы.
Вы верите в свободу? Как трудно верить в то, чего вы никогда не испытывали! Я точно знаю, что сбегу и обрету ее. На свободе воздух другой. Там я чувствую ветер. Когда нас выводят на прогулку, я чувствую ветер. Это ветер с полей. Это ветер с океана. С заоблачных вершин гор. Он пропитывает меня насквозь. Насквозь.

Запись 2. А кто она такая?
Я хлопнул дверью. Я ушел в неизвестность. Крыши домов гасли, вместе с заходящим солнцем. Куда идти – все дороги мои. Как выбрать верный путь в никуда. Самое главное – свобода рядом. Она настоящая. Верная подруга. Я просто шел по дороге. Я увидел ее. Она шла в одну сторону со мной. Точнее нет. Сначала она вылетела из машины, громко хлопнув дверью, развернулась и пошла в обратную сторону. А я удивился. Я шел с ней в ногу. Я шел, и мне было приятно. Она была не такая, как все. Впрочем, я никогда не видел нормальных людей. Только Дауны-друзья. Только нянечки и заведующие. Только темнота и сырость. А она была другой. Легкая походка, платье, блестящие волосы. И огромные круглые глаза. Да, круглые. Не раскосые. Настоящие, круглые, раскрашенные голубым цветом, как платье. Золотистые, медовые кудри. А сами глаза удивительно черные. Я не мог оторвать от нее глаз. Мне казалось, весь мир сосредоточился в одной точке. Уже потом я узнал, что краска на глазах – это тени. Что длина ресниц – это из-за туши. Что ее реальность – это выдумка. Мы шли по автостраде, а вслед за нами бежала ночь. Скоро стало так темно, что я не мог ее видеть. Пролетающие мимо машины слепили глаза. Они страшно грохотали, я понял, что боюсь их. А она нет. Она шла, как парусник среди бушующих волн, подобно парусам развевалось ее платье. Волшебная. Невыносимая ночь. Мне стало страшно. Остановился. Ужасно хотелось плакать. И я заплакал. Громко. Навзрыд. Я сел на землю и плакал. Ненормально это, когда люди плачут. Я почувствовал плечом чье-то дыхание. Она обняла меня. Взяла за руку. И я понял, я дома. В том самом доме, где я никогда не был. Она взяла меня за руку и мы пошли. По автостраде. Но я не смотрел на автостраду. Ее июневые кудри щекотали мой нос. Никогда рядом со мной так близко не шла женщина. Такая женщина. Мне нравилось думать о ее кудрях. О ее черных глазах. Нормальные парни моего возраста представили бы ее голой. А я думал о нежном шелке, обхватывающем ее талию. Я думал и удивлялся, почему я такой. А она держала меня за руку и, кажется, думала о чем-то своем. О чем-то таком, о чем мне думать нельзя. Нормальному парню можно было бы. Мне нравиться сравнивать себя с нормальными людьми. Это приятно и больно. Я люблю, когда мне больно. Я люблю, когда мне страшно. Теперь люблю. Потому что теперь я понял, что же такое сострадание. И тепло. Мне нравиться, что можно быть собой. Справка из больницы – великое оправдание. И великое лишение. Надо предупредить ее. Пусть прогонит, зато честно.
- Я сумасшедший, - сказал я.
Её глаза блеснули. Невероятный блеск. Как разряд молнии, бьющий в дерево.
- Если ты так говоришь об этом, значит ты уже не сумасшедший. Признание ненормальности уже не есть ненормальность. Впрочем, ты не одинок.
- У меня есть справка из больницы. Я сбежал оттуда. И испугался. Я впервые вижу этот мир. Я не плачу. Не бойся, это я так смеюсь. Я счастлив, что есть такой мир. Такой большой черный мир. И эти огромные желтые огни. Таких у нас не было. Здесь нет крыс? Я голоден.
А она очень удивилась. Она оказывается, никогда не видела людей, которые едят крыс. Даже странно. Я решил не говорить ей о клопах. Не стоит пугать ее. Не стоит.

Запись 3. Кристабель.
Первое, что я увидел в ее доме это снег. Много снега на стенах.
Снег на стене, южный ковыль
Этот побег – небыль ли? Быль?
Блеск твоих глаз. Черный звонок.
Слишком тяжел. Слишком глубок.
И вместо крыс – снова еда.
Это же все не навсегда?
Белый снег был вокруг, я хотел бежать. У стены огромной комнаты стоял абсолютно черный шкаф. Я не понял сначала, что это шкаф. Мне не понравилось это. Она снова взяла меня за руку и, не говоря ни слова, повела меня куда-то вглубь. Я был рад, что она рядом. Иначе бы я потерялся. Идеально белые стены. Потолок. Пол. Черные пятна из мебели. Вскоре мы пришли в комнату. В центре стояла только кровать. Огромная, идеально пустая белая комната. И чернота кровати. Маленькая белая дверь в стене – уборная. Тоже белая, с маленькими кусочками черного по краям. Она была даже больше моей комнаты. Очень давно я смотрел футбол. Если выкрасить пол в зеленый, и запустить этих смешных людей футболистов, они вполне могли бы сыграть здесь и ни слова не сказали бы о нехватке места. Она смеялась. Я не понимал почему. Она сказала, что я говорю вслух. А я и не знал.
- Как тебя зовут, глупый мальчик? – Спросила она.
- А377890.
- Нет таких имен. Я буду звать тебя…А…Александром. Потому что ты А.
- Как тебя зовут? – спросил я.
- Вообще Кристина. Но я зову себя Кристабель. И я требую, чтобы ты так меня называл.
- Хорошо. Я буду называть тебя так, Кристабель. Скажи, куда мы пришли?
- Это мой дом. Тут я живу. И ты теперь тоже. Понял?
- Понял. – Я испугался ее тона. Я не понял почему она как будто ругает меня. Помню, говорят “дальше – хуже”. Но я надеялся что в моем случает будет лишь “лиха беда начало”.  А она меж тем велела мне спать. И, правда, уже поздно.
Я понял, что грядут совсем большие перемены. Я понял, что сбежав из под одного контроля, я попал в другой. Почему? Потому что их 47. Да, 47 хромосом способны убить человека. Все, что есть в человеке. Отсутствие свободы – убийство души. Я читал много книг, я крал их из сумок нянечек. Ни один из этих детей не понимал меня. Они смотрели, с ужасом смотрели, как я отличаюсь от них. Мне страшно, что я так отличаюсь от них. Они смешные. Они смотрят наивно, с добротой. Милые крохи, очаровательны во всем. Нянечки всегда ругают меня. Я не кроха. Я другой. И я совсем не похож на них. Жестокий глупец, истеричный подросток. Я не хочу спать. Я слишком возбужден, я слышу, как стучит мое сердце. Я понимаю, что я голоден. Отрываю свою сумку, достаю консервы. Вкус прошлого. Такие я ел каждый вечер. Там я был кому-то нужен. А тут я в пустоте пространства. Я не свой. Я теперь ее. Я сам не заметил, как превратился в раба. Чехов говорил, что нужно каждый день, по капле выдавливать из себя раба. Никогда не выдавливающий, я только все глубже погружающийся в плен рабства. А она велела мне спать. И я сплю. Глаза скоро закроются. Никто меня никогда не любил. Никогда.

Запись 4. Утро этого Нового Года.
Тихо, как мышка. И теперь у моей кровати, смотрит с жалостью. Стоит на коленях.
- Здравствуй, Кристабель.
-  С добрым утром, маленький мой. Сегодня Новый Год. Веришь? Чувствуешь?
- Верю. Утро этого Нового Года.
- Теперь мы всегда будем вместе. Дай мне свою руку.
И я протянул ей руку. Она крепко сжала её в своих хрупких пальцах. Меня поразила теплота ее рук, такая настоящая, не наигранная. Такая живая, что все те жизни, существующие сейчас на Земле, показались мне фальшивыми. Я смотрел в идеально-черные глаза. Отражение сути мира – отражение вселенского огня. Я понял, почему она зовет себя Кристабель. Прозрачность, стекляность, хрустальность, кристальность этих глаз. Вот наилучшее объяснение. Я удивился. Я спросил:
- Но где же моя одежда? Я ничего не вижу.
- Я выкинула ее, - до чего простой ответ! – Я купила тебе новую. Другую, лучше. Я надеюсь ты не против? Я положила ее тебе на кровать. Одевайся, и будем завтракать. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Я жду тебя за дверью.
Она вышла. Я замер. В голове – пульс. Сердце сошло с орбиты. Первая любовь – кажется, так называли это чувство классики. Вот только всегда в книгах она – несчастливая, неправильная, изломанная кривая на окне жизни. Начало, первый шаг, вдох. Я одел джинсы. Обычные, человеческие. Такие я хотел всегда, такие носят нормальные люди. И рыжую майку. Неожиданное, необъяснимое чувство – я человек. Мою старую, детдомовскую одежду Кристабель выкинула. Она была безусловна права.
Я вышел из комнаты, взял за руку мою любимую хозяйку. По белоснежным комнатам, долгой дорогой, наверное, в счастье.
- Прости, я так вчера кричала на тебя, - наконец сказала Кристабель.
Я молчал. Я думал. Потом произнес:
- Ничего плохого в этом нет. Все в порядке. Я привык.
- Ты не должен был привыкать! Что за кощунственные представления о человеке! – громко вскрикнула она, и эхо отразилось от пустеющих стен.
- Я привык. В моем детдоме всегда так обращались со мной. Я не обижусь, если ты точно так же будешь со мной. – Тихо промолвил я.
- Нет. Обещаю. Просто вчера я в очередной раз убедилась в неизбежности.
- Неизбежности чего?
- Любви, - тихо сказала девушка, - именно любви. Ты знаешь, что такое любовь?
Она выжидающе смотрела на меня, а  я даже не знал, что ответить. Как объяснить слепому алый окрас цветка? Как объяснить лишенному обоняния запах роз? Как объяснить любовь?
- Я не знаю, Кристабель. Я читал, что это когда в душе крепчайшая заноза, боль, невозможность исцеления. Сладчайшая и бездарнейшая боль, заполняющая тебя с головой. Яркая вспышка на грани сознания. Я не знаю что это. И как это назвать. Это чувство еще не посетило меня. Но оно живет в моей душе, своей, отдельной жизнью.
- Ты. Как ты сказал это! Потрясающее. Я знаю, я должна сдать твои анализы в клинику. Ты не Даун. Они не смогли бы такого сказать. Мне нужна твоя кровь. Отдашь?
- Бери, не жалко. Если результаты скажут, что я нормальный – я провозглашу твое имя.
- Хорошо. Я буду ждать.
Молчание вновь воцарилось. Я любовался ей, только мысленно, мысленно. По огромным белым стенам шла за нами истеричная шлюха – любовь. Шла, окропляя наш путь красным цветом не распустившихся роз и наполняя мое сознание музыкой, никогда не написанной, но вечно играемой.
Кухня ее поразила меня. Комната, размером с улицу, море подушек, естественно черных, повсюду на полу. Она рухнула на них, и я следом за ней. Из-за стены вышел маленький, серый человечек и подал мне нам еду. Я не помню, что я ел. Я не помню вкуса нашего первого завтрака. Я только слышал музыку. И любовь заливала черное красным.

Запись 5. Лед.
Прошло уже два дня в раю. С нетерпением жду анализов. Быть может я и нормальный человек, кто знает. С другой стороны немного жалко терять лишнюю хромосому. Какая-никакая, а все-таки моя.
Сегодняшний день хотел бы отметить особенно. Слишком он был невероятен. Я спал и мне снился сон. Про белые вишни из кусочков льда. Я взял одну и съел ее. И понял, что сердце пронзила безумная боль, величайшая радость, сладчайший грех – любовь. Я оглянулся – мир обрушивается потоком снега. Я хватаю его и беру в себя, вовнутрь. Снег ложится ровным слоем у меня в душе. И становиться льдом. Белым, февральским кристабельным льдистым слоем. Моя вечная хозяйка, позволь мне любить тебя красным. Позволь мне любить тебя льдинкой, тающей от твоего прикосновения. Не бывает ничего случайного. Мир закономерен. Наша встреча – не истерика судьбы. Наше будущее – не случайные строки. Я вижу мир твоими глазами, ты видишь свет под моим углом.
Любовь – лед. Настоящие капли льда на душе, поперек июня. Октябрь. Вечный октябрь.

Запись 6. 8 нота.
Неделя. Время летит. Изысканность и вечность. Я был свидетелем чуда, я был послушником бога. Я проснулся от музыки. От той самой музыки, что звучала в моем сердце. Я решил поначалу, что это сердце мое поет чудным голосом, выводя задумчивые мотивы. Но сердце лишь подпевало.
Я вышел из комнаты, шел по зову музыки. Я не путался в комнате, я шел и шел. Ночь согревала мое лицо. Цель достигнута. Комната в лунном свете. И она, обнажена, играет на рояле. Лучи застилают ее светящимся покрывалом. Лицо погружено в музыку, руки, скользя по клавишам, разбиваются о лунные дороги. Золотые волосы распущены, по спине, змеиной струйкой бегут в неизбежность. В людской музыке семь нот, но эта была песнь ангелов. И восьмая нота звучит ясным акцентом, поражая свет и тень, погружаясь в луну. Я молчал и рыдал. Как свет, стекали по лицу моему слезы благодарности, за ту восьмую ноту. Так чист звон рояля, так призрачно ее лицо. Кажется, что Кристабель – сама свет, сама ангел, сама нота. Я упал на пол, я не мог стоять. Сердце мое рвалось наружу, как будто хотело лететь вместе с музыкой и лунным светом, в мир, сотканный из нот и любви. Вот его стихия, этого сердца. Вот, где оно должно жить, вот какая материя подвластна ему.
Музыка оборвалась. Сердце вернулось в грудь, оно снова со мной. Она откинула голову назад, по лицу ее текли слезы.
И черная тень за любимой спиной, подхватывая что-то светлое, улетела. Кристабель, как
каменная глыба об пол, как камень в воду, с той же глухостью. Молчание. Луна сбежала за тучи. Мировая тьма разбилась об паркет. Я и вижу, как красное, по белоснежным стенам. Море крови, море любви. И только тогда я понял, что восьмая нота – есть сама любовь, приходящая в наше сердце и подобно водопаду, потоку бурной горной реки, сметающая все вокруг, не правдивая, но истинная.
Нежно поднял я ледяное тело Кристабель, и как святыню, понес над этим белым сиянием стен. Я положил ее на черную кровать, всю ночь, проведя, в этой ее спальне. Я боялся, что она умрет. И не понимал, что же такое случилось. Кто был тот черный, за белоснежной
спиной, что забрал он. Играющая любовь, она сама стала любовью – ярко-красной краской, по обнаженным стенам. Кто был тот, кто заставил ее так страдать, кто заставил ее отдать свет своей души темноте? Я думал над этим. Но сон поглотил мои мысли, я уснул, как будто убит был. И очнулся, держа ее руку в своей руке.
Кристабель смотрела стеклянным взглядом, в мои размытые глаза. А потом, сквозь
вечность тьмы – улыбка на самых кончиках губ.
- Я жива. Не бойся, мой маленький. Я снова с тобой.
- Что было этой ночью? Что забрал тот черный?
- Черный. Ха! Впервые слышу, чтобы его так именовали. Это дьявол. Не бойся, он не тронет тебя. У нас с ним сделка. Конечно, это отвратительно, но я иначе не могу. Когда мне было четырнадцать я узнала любовь. Да, узнала. Взглянула в его глаза и не смогла не полюбить. Прошли годы, любовь осталась. Красной лентой, на закате дня. Я уехала из
своего родного города сюда, в Питер. Вышла замуж. Отравила мужа. И стала жить здесь.  Из своего окна я вижу его окно. И отравляю свое сердце день за днем. Однажды боль была столь нестерпимой, что я закричала: «Дьявол! Забери мою душу! Боги оставили меня, проткнув сердце насквозь. Дьявол! Отбери мои страдания, отними мою любовь!». И он пришел. И вынул кинжал из сердца, оставив там кровоточащую рану. Мы подписали договор. Когда мне будет так больно, что и жить дальше нельзя, я призову его. Музыкой, из восьми нот, обнявшись с луной. И он придет, подхватит мою душу и унесет ее туда, где нет боли и печали на целую ночь. Он даровал мне мир, куда можно сбежать, когда бежать уже некуда. Дьявол – это голубоглазый юноша, смеющийся и счастливый. Он лишает душу боли и страдания, давая надежду на жизнь. Но я заплатила дорогую цену за это. Теперь любой, кто полюбит меня попадет в ад. Не люби меня! Никогда не люби меня!
Я молчал. Я не знал что сказать ей. Потом молча поцеловал ее руку, шепнул ей:
- Спи спокойно. Я не влюблюсь в тебя. Не бойся. Дауны не умеют влюбляться, только любить. Я слишком мало тебя знаю, чтобы любить. Я буду охранять твой сон. Спи. И не бойся.
Она уснула. Я ушел. Хотелось сбежать по дороге черного асфальта. Не знаю, от чего я остался. Может, потому что некуда было больше идти. Может, потому что я привык.

Запись 7. Краски и кисти.
Сегодня она была необычайна тиха. Ходила, собрав кружево длинных юбок, ловя солнечных зайчиков, играя с переплетением света. Я просил ее принести мне холст, краски и кисточки. Кристабель согласилась, и уже вечером я опустил свои длинные пальцы в краску и начертил линию на холсте. Моя богиня вошла. Очарованная переплетением линий, она просила меня писать на стенах. Холст вылетел из окна голубем.
Радуга раскрасила стены и заменила белизну.
Она стала тихой. Спокойной, без истерик. Я не люблю ее истерики. Она кричит, катается по полу, рыдает. Она царапает стены, бьет мебель, посуду. Я видел это всего лишь один раз. Но Кристабель сказала, что истерики – норма. И после каждой она отдает душу дьяволу, причем не свою – чужую. Вечная потребительница, любой человек для нее – так, игрушка. Целыми днями гуляет по дому, нигде не работает.
И все же она прекрасна. Всегда в восхитительных платьях, в каком-то новом образе, не ходит – летает. И играет на своем пианино. Даже стандартные семь нот в ее исполнении обретают новый смысл. Я люблю ее.

Запись 8. Радуга.
Я украсил стены дома. Месяц. Кристабель невыносима. Вопли ее по утрам, безумная игра на рояле, то ругань, то превозношение меня. Истерики почти бесконечной чередой стучаться в двери моего сознания. Она бьет меня иногда. Вчера грозилась проткнуть себя ножом, еле отобрал. Ее возлюбленный жениться. А она сходит с ума. Хочет найти киллера его невесте. Но только орет и все тут. Я устал. Я рисую, а она то смывает, то рыдает, то восхищается. Завтра ее день рождения. Будет много людей. Таких, как она. И Он там будет. Хотел бы я убить Его. Иногда у нас обедает дьявол. Мерзкий мальчик. Он весьма недурно ладит с Кристабель. Мне отвратны они оба. Дьявол любит ее истерики. Он подогревает Кристабель, и после его ухода она орет на меня. А я плюю на нее и ухожу в себя. Мои картины – последнее утешение. Цветные образы живут в моей голове, она проклинает их. Последнее время я только и слышу про Него. Про его глаза, цвета неба, про его волосы, про его походку. А меня убивают эти фразы. Пишу быстро, сумбурно, тороплюсь. Слышу ее вопли. Опять выслушивать. Не дай бог, я в чем-то виноват! Я скоро не выдержу!

Запись 9. Тошно.
Весь дом полон гостей, а я заперся в своей комнате. Он отвратен. Похож на дьявола. Она играет отвратно, все в восторге. Кроме меня. Очень много водки. Она течет, смешиваясь с кровью моей души. Пьяные свиньи! Шатаются по этой огромной квартиры без понимания мира. Льют свою водку на мои картины. На мои радуги. На мою душу. Кристабель разгуливает по квартире полуголая, с граненым стаканом в руке и этой своей вечной сигаретой с мундштуком. Такую еще Мерэлин Монро курила. Но Кристабель далеко до этой великой женщины. Дешевые закуски проплывают мимо моей комнаты. Я вижу это из окошечка в двери. Она проделала его, чтобы подсматривать за мной. Она должна быть в курсе всего. Какой ошибкой была любовь к ней. Я хочу убить ее. Очень хочу.

Запись 10.
Прошло пол года нашей совместной жизни. Я привык к ней. Да, она отвратна, но я привык.

Запись 11.
Сегодня я убил Кристабель. И получил анализы. Я не Даун. Мне не о чем больше писать. Хватит.


Кристина Васильевна Маркова.
Пол: женский.
Семейное положение: вдова
Возраст: 23 года
Родной город: Уфа.
В момент убийства проживала в Санкт-Петербурге.
Личная информация:
Деятельность: неизвестна.
Интересы: Пианино, антиобщественный образ жизни, тяжелые наркотики.
Образование: отсутствует.
Профессия: отсутствует.

На момент убийства находилась в своей квартире, оставшейся ей от покойного мужа, убитого ею в 2004 году. Была убита неким Александром, личность которого на данный момент не установлена, выстрелом из обреза в упор, вечером 12 октября 2010 года. После совершения убийства убийца застрелился на месте. На момент приезда милиции в комнате были найдены два трупа и молодой человек, называвший себя дьяволом, кричащий, что обязан забрать их души. Он был заключен в интернат, из которого ранее сбежал Александр.