Судья и господин площадей

... Предстал на суд перед королем.

Вот трон, королева сбоку, полон зал вельмож, сверкающих кафтанов, блестящих туфель. Старые девы и дряхлые распутницы с копченой кожей рассредоточились в толпе. Трехметровым слоем они нарастили стены, замкнув в кольцо и трон, и королеву, и его, связанного, держат посреди зала двое конвоиров, а оба тронных кресла тоже раздались вширь двумя телохранителями, - но и за них заползла по стенке гусеница великосветской толпы.

Он давал какие-то порочные, разнузданные представления на улицах столицы, зашел чересчур далеко – его власть над площадными раззявами подмяла королевскую. Покается ли, откажется ли  от своего ремесла – это уже не важно, можно и не спрашивать. Только обвинить и приговорить, это королевский суд, в частном порядке. Он слишком ловок, слишком владеет нитями моих кукол, чтобы оставлять его в живых. Следование закону в устранении изъянов и насаждении пользы, не судя о мере. Отступил от принципа - значит впустил в свой дом разруху, дал энтропии понять, что у нее есть шанс.

- Казнить.

Он стойкий, владеет собой не хуже, чем ими. Так и должно быть. Иначе и не бывает. По-прежнему внимательно улыбается. Это его улыбка и осанка нагнетали ожидание чего-то все время, и им всем - вельможам, господам, всесильцам, - было неловко, они не дышали даже, прятались от чьего-то чуткого слуха и незримого присутствия. И королева моя глубоко, туго потянула воздух, прикрылась веками, будто я заблудился в этом «казнить». Или, может, не заплутал, а поневоле явил толпе, что плешь моя так же беспомощна, равно и их буклей немочи, безусловно кропится коричневым, и не в моих королевских силах обнаружить ее породистей черепушки псаря козявкина. Голубка моя, она хранит меня, старика, все мне – и свою память свежую, и ушки бдящие и ум цепкий, по-женски, по-царски изобретательный в час нужды. Утром как смотрел на лошадей – конюшние глаза отводят, робеют, а мне мать вспомнилась, как бегала за мной на потеху черни, в тяжелых своих платьях с рубинами, от копыт да вил берегла шкодника, и вслух сказал… А она придвинулась, по спине  погладила и говорит: ты не один, я с тобой. Сейчас вижу – ей неловко за меня. Да, - я король, у меня свои долги. За короля часто неловко, если он не имперский иждивенец.

Внимательно улыбается. Словно это он меня не помилует. Будто это ему дано простить из слабости, а то и, печалясь, преподать урок от высшего закона. Твоя улыбка сильна, да. Предельна. Был бы я встревожен, если бы не знал точно, что сделать тебе нечего – ты связан, путы оставляют тебе лишь нечто, что рассыплется в прах перед равнодушием короля. Всякое слово ничего не изменит – оттого уже, что я так знаю.

Рот открылся, закрылся, а-м, а-м, лаконично, на равных признавая меня, без почтения, ты сказал о предсмертном желании. Мне никак не удается определить – есть ли усмешка в твоем голосе, в этих словах или они напротив, космически пусты от эмоций. Желание? Да-да, конечно. Я выполню любое и умри легко за этот достойный паричок на рябую плешь. Желай! Желай, холоп, ведь ты бессилен! Да.

- Да.

И вот он меняется. Мгновенье - и он уже… игрок. Он тянет, щупает, музицирует. В его лице чуть заметно проявляется это творчество.

- Прошу о последнем представлении. Небольшой перфоманс для короля, королевы и почтенной публики.

Он смотрит мне прямо в глаза – оттуда, из центра зала, и весь неподвижный – движение затухает на мочках ушей, когда он говорит. Он смотрит прямо в глаза – последний небольшой перфоманс для короля, королевы и почтенной публики – он делает ставку. Принимаешь? – говорит он – с виду невысока ставка, ведь я лишь актер; что бы я не имел на руках, мой расклад – только игра, шутовство. Правда, твой высший закон, - говорит он мне глазами, - запрещает тебе драться на чужой территории, - ты король, ты не в праве допустить и риска поражения. Однако… совершенство закона и в его гибкости. Что я могу сделать? – только шутовство. Компромисс? Принимаешь мою ставку?

- Представление? – я ироничен. Но я уже в игре. Мне нужно сбить его ставки. – Развязать тебе руки и позволить делать что угодно бродяге, которому нечего терять? Принести шпагу или копье для постановки?

Он, конечно, прежний. Говорит только «нет» и выдерживает паузу, подчеркивая пять-шесть лишних слов с моей стороны.

- Развязывать не обязательно. Я не двинусь с места и ограничусь лишь монологом, – он добавляет эмоций, демонстрирует закипающий азарт, показывая всем, что игра задана и отказываться поздно.  – Возможно, кто-либо из присутствующих оживит мои слова добровольным участием. Может быть, - уклончиво подгибает он, чуть выжидает, и затем: - Есть лишь одно условие. Одно непременное условие, - он ждет. Как будто ничто в его словах не должно беспокоить, и я точно не могу медлить – и я киваю: «продолжай».

- Моя жизнь посвящена балагану, - говорит он, - и в этом мое наслаждение. Перед казнью, о король, если ты ценишь дар жизни, не отказывай в последнем удовольствии, позволь мне попытку увлечь новую для меня публику своим талантом интерпретатора, дай убедиться, что умею делать это, - он уходит в сторону, расслабляет внимание. Он имитирует просьбу, словно жиром смазывает лыжи – на всякий случай. Я не помню его имени. Он – никто. – Ты казнишь меня за мое ремесло. Ты не хочешь, чтобы оно было, не терпишь его видеть. Позволь же единожды увидеть мое представление твоим приближенным… Но не тебе. Закрой глаза бархатной лентой. Ты все услышишь, но не сможешь увидеть, когда и если монолог станет спектаклем. Полчаса. Слуга известит тебя об истечении срока моего предсмертного творчества. Закрой глаза и не прерывай меня полчаса - это все, о чем я прошу, о король, человек слова.

Я – каменная маска на каменной фигуре. У меня есть полминуты. Мне слегка не по себе. У меня лишь полминуты, а у  него будто в рукаве что-то, о чем я не могу догадаться, нечто, что ускользает от моих образов развития ситуации. Даже дети не могут отказаться, когда им предлагают закрыть глаза, ведь для игры это и есть тот самый верх трусости. «Нафиг ты нам нужен, если даже глаза боишься закрыть!» «Я не боюсь, просто не хочу». «Ну и иди домой!»

Да ведь никто из них – никто из этой толпы и шагу не сделает… Что же тогда… Загипнотизирует охранников? Не всех же… Король не может верить в гипноз. Просто поставить меня ниже всех, как единственного лишенного возможности… Может быть, он считает меня слишком слабым, чтобы я мог принять это с равнодушием. Думает, сняв повязку, я не смогу просто казнить его? Словно между нами возникла недоговоренность? Я все равно уже не могу отказать… Может быть, он просто недооценивает меня?  Откажу – значит побит… А может, у него ничего и нет? – просто пошлая сатира или…

- Что ж… Играй, - кажется, я улыбнулся слегка криво, силясь изобразить скуку, но никто не смел этого видеть. Во всяком случае, из тех, кого видел я. И следует добавить твердости слову короля.

- Я не прерву тебя, шут. Повязку и часы.

Музыканты затеяли что-то легкое, стараясь разрядить собранное паузами напряжение.

Верный, толковый и хорошо вымуштрованный слуга – почтение и удобство хозяина прежде всего, и я еще вижу, как песок начинает отсчитывать секунды. Всем вокруг такой слуга всякий раз напоминает, кто здесь король и закон. И взгляд бродяги - прямой взгляд без тени. Как будто… меня делает хозяином слуга, а его - собственный взгляд. Не жмет, но крайне неуютно.

***

Он снова начал с паузы. Видимо, собирается с мыслями?

- Король не видит вас. Лишь вы видите друг друга. Я знаю, никто из вас не доверяет соседу. Каждый - трус и подлец и донесет при первом удобном случае. Это потому что у вас никогда не было возможности договориться, заключить союз. Вы боитесь предательства и оттого сами готовы предать. Если кто-то, - о, эта необоримая ирония, - может возразить – попробуйте, но если я прав, просто молчите. Молчите, - он предлагает так, как обычно предлагают легкий и очевидный вариант. – Я слышу только себя, значит я прав.

Да, конечно они будут молчать, не опускаясь до диалога с площадным шутом. Это выглядит естественно, но и… уже несколько двусмысленно. Все ли предпочтут не заметить ту грань, за которой от естественности не останется и следа? Он хочет привести их к этому, я вижу. Они тоже это видят.

- Сегодня я даю вам всем шанс заключить союз. Никто не сможет донести. Никто не сможет сделать что-то, чего не сделают остальные. Потому что единственное спасение для вас – быть среди других. Сегодня вы заодно. Вы вассалы, а тот человек, что не может вас увидеть – ваш господин, он играет вашими судьбами. Но сейчас он в ваших руках. Вы можете делать все, что угодно, все останется тайной. И каждый из вас уже соучастник. Вас много. Ты, ты и ты – тебя нет, ты пропал в толпе, тебя нельзя наказать.

Неужели он обращается к кому-то конкретно? И безответно? За словами он успел тщательно выбрать кандидатов… или обращается ни к кому, но все остальные об этом не знают. Да, скорей всего. Достаточно посмотреть мимо всех, но пристально, словно в глаза – так он и сделал. И если можно не ответить на личное обращение, значит промолчать в толпе проще простого. Вот что он пытается внушить. Нет, это не похоже на гипноз. Но ему уже удается управлять. Сразу всеми.

- Наказать можно лишь того, кто выделится. Скажи да или нет, неважно, и ты уже вне толпы, тебя запомнят, и запомнят как соучастника, ведь ты им уже стал. Есть лишь одна возможность – молчать, исчезнуть. Король не видит. И он не услышит. Значит, тебя нет для короля. Пророни хоть слово, услужи королю – и ты появишься. Я прав?.. Чтож…

В его голосе проявляется задумчивость. Я-то слышу, что она привнесена. Повязка защищает от львиной доли его харизмы. Задумчивость - таков план. Он считает, что уже взял их, он убеждает их, что они уже взяты и можно порассуждать, взывая к интеллекту. Он призывает их прислушаться, сейчас выставит себя одним из них.

- Тогда согласитесь со мной. Не нужно поднимать рук, не нужно и кивать – не обращайте на себя внимания даже соседей – просто молчите. Молчите и не двигайтесь.

Да, конечно. И попробуйте определить, почему не двигается сосед – от равнодушен к речам или он исполняет условия заданной игры ?! Это может зайти далеко. Значит ли, что я дозволю ему любую дерзость, и не воспрепятствую, и не сниму ленту, что бы он не сказал? Какое все же быдло, неужели ни один из них так и не проронит слова? Что ж, пусть – до конца. Хорошая возможность узнать своих вельмож лучше. Я ведь и так знаю, что многие, да, очень многие из присутствующих в этом зале, переодевшись, прячась за простолюдинским тряпьем ходили по площадям и слушали его представления. Мода на кукольный разврат охватила весь двор. В кулуарах темы, поднимаемые в своих представлениях этим бродягой, всегда были в ходу, а с его появлением речи придворных и вовсе стали самим бесстыдством и разнузданностью. По большому счету он лишь принес им то, чего они всегда хотели. Подхватил волну, острым нюхом почуял желания толпы – великосветской толпы в первую очередь, и моментально стал господином площадей. Добиться власти и богатства так просто – всего лишь позволь себе большее, отбрось традиции и истинные ценности, - и за тобой пойдут. Плюясь и ругаясь, но толпа не сможет побороть искушения и отвернуться от твоих соблазнов. Быдло. Но они ответят мне за молчание. Я им не прощу.

Что-то он там вертит головой. Проклятые музыканты позволяют слышать лишь его голос. Что я слышу обычно, если вспомнить? Дыхание, шорохи платьев, еле-еле – голоса птиц и торгующих крестьян доносились в окно еще пять минут назад. А сейчас только голос, и, конечно, музыка. Слишком эмоциональная, и зачем в ней эти тревожные ноты! Музыкантам следовало бы брать пример с моего слуги.

- Молчите. Вы объединены молчанием. Вас много, но вы сейчас – единый организм. Одно тело, уединившееся от глаз чужих. Нет никого, кто мог бы упрекнуть, осудить или воспротивится вашим желаниям. Между собою вы равны и думаете об одном и том же – о чем я говорю. Даже тайные желания ваши могут сейчас проявляться. Мужчины могут заглядывать в корсеты женщин. Женщины могут касаться мужчин… Там, где им хочется. Здесь, в судебном зале, в святая святых королевства, перед слепым королем. Он не услышит ваших касаний. Король слишком брезглив и высокомерен, чтобы понимать и уважать ваши желания… потребности! Разве не отворачивался он презрительно от ваших шалостей, пугая вас этим, словно показывая, насколько он к вам нерасположен? Да, имея такую красавицу, столь юную королеву, можно позволить себе оставаться благородным и надменным, а при такой прекрасной сверкающей короне можно выставлять напоказ свое презрение. Но ведь и король – человек, рожденный женщиной, и мы это помним. И ему не чужда человеческая жажда. Зачем же обижать своих подданных высокомерием? Разве вы этого заслуживаете?

Пауза. Ступор. Только шок помог мне остаться внешне спокойным. А сейчас – кровь ударила в голову. Это значит  краска ударит в лицо. Прекратить?! Или попытаться.… Попытаться выровнять дыхание, отрешиться. Или прекратить это?! Все молчат… Что же делать. Что же я должен сделать. Пока я остаюсь верным себе и своему слову, я не побежден. У меня остается шанс доказать свое превосходство… королевское достоинство. Но голос – как он изменился! Вместе со словами он преображался, открывая интонациями и самим тембром глубины сладостного разврата. Сам дьявол стоит передо мной, связанный и могучий. Что он говорит?!

- А ведь старые шлюшки давно не видели настоящих мужчин? Вы тоже, графья и бароны – все тискаете грязных больных крестьянок? Обладали вы когда-нибудь молодой, красивой и гордой женщиной с прекрасным аристократическим телом? Кажется, давно это было…

Насмешливая пауза. Молчание. Оглядывает? Тишина. Тишина, как после молнии, перед громовым раскатом с его безумной, беспамятной болью, с хрустом исполинских костей.

- Возможно, королева,- негромко и неспешно проговорил он, - которой наверняка не обладал никто, кроме ее престарелого владыки, разделяет вашу жажду. Возможно, она могла бы сделать подарок своим подданным, продемонстрировав свое… единомыслие.
Пустота – внутри и вовне. Как защита и как оковы на членах моих и на черепе обручем – о, это корона, - и на душе моей онемевшей. Я вновь слышу раздумье, и в нем - шорохи потных оценивающих мыслей, образов, так и ползущих со всех сторон, словно сонм гадов.

 - К примеру, в танце. Если бы музыка звучала чуть громче. Громче!

Музыка усилилась. Одна из ближайших к трону скрипок завизжала просто невыносимо.

- Вы могли бы спуститься с престола, поближе к своим людям. Только для этого необходимо аккуратно снять туфли. Вы сможете оставить их на подушке трона, или же взять с собой, в руках. Право, я знаю, как иногда хочется… даже королевам!.. пройтись босиком, как много лет назад, в светлые, солнечные времена, не заботясь о своем царственном величии. Королева босиком – чем не образ доброй и милостивой владычицы, внимательной к своему народу? Солнце нагрело мрамор, и он готов отдавать тепло вашим ступням. Вы когда-нибудь раньше бывали в этом зале босиком? Не правда ли, приятно ходить по теплому сухому мрамору – под кожей он оказывается совсем не скользким, напротив – от него так удобно отталкивается ступня… Туфельки уже можно оставить, вы заберете их позже.

Блеф! Всего лишь! Крупный заход – а на руках-то пусто! На такой безрассудный, проигрышный блеф можно пойти только когда нечего боле терять, как ему теперь. Ф-ф-фууу, здравый смысл возвращается ко мне, Слава Всевышнему. Кажется, руки дрожали. Вряд ли кто-то это заметил, кроме нее. Что-то я слишком напряжен. Сяду-ка поудобнее. Что молчим? Верно, вы все смотрите на меня? Не ждите, я просто поерзал. Вот вам моя улыбка.

- Вы прекрасны. Ваши движения – сама грациозность. Теперь все могут убедиться, что королева достойна своего венца, ибо владычица государства должна подчинять себе красоту.

Он что, не видит? Наглый блеф не обманывает меня, и обмануть не может. В конце концов, я знаю ее годы, знаю все ее помыслы, помню все чувства, что были когда-либо написаны на ее лице, а он впервые видит, на что тут можно рассчитывать? Это уже просто глупо. Но он поистине хорош – в его голосе нет и тени сомнения. В его голосе спокойное, неторопливое любование, словно сама его мерзкая душа любуется моей королевой. Что ж, насладимся представлением. Слов лучше и не слушать, а вот то, как он это говорит – действительно интересно, такого самообладания и мастерства я еще не встречал. Вот оно, спокойствие и нега почти незаметно, но уже оставляют его, лицедей подпускает в монолог намек на возбуждение, еще неуловимый, но уже непристойный. Вероятно, колбы клепсидры уже близки к равновесию. Торопись, шут, нервничай, ибо моя улыбка все еще со мной. А преданность верной спутницы, между нами говоря, будет покрепче и моего самообладания, и твоей сияющей наглостью харизмы. Несмотря на ее молодость, пусть она порывиста и жадна до всего нового, но разницу между игрой и грехом от нее не скрыть никому, внутренний стержень заставляет ее смотреть с презрением, именно свысока на таких как ты, и еще до того, как вы начинаете говорить. Ты можешь танцевать на грани, превратиться в единый сплошной нерв, но тебе не пробить моего щита никакими уловками, не пошатнуть моего знания о ней, ведь я сам воспитал ее. Было, да – но давно.  София была шаловливым подростком, ха… Помню, помню, как няньки суетливо шептали мне в три голоса – «…плескалась в Купальном озере…», а «…в ельнике сын крестьянский сидел…», «…и подсматривал…», «…а она-то и знала, видела его…». Но с тех пор много воды утекло. Само озеро в тот же год ушло в канал, которым я облегчил жизнь торгующему люду…

Так что ты выбрал не тот блеф. Дерзкий крестьянин останется единственным, кому довелось увидеть мою королеву… такой. Коли жив он еще - кажется, отец вскоре рекрутировал его в солдаты, чтобы уберечь от тюрьмы за воровство леса. Да, если жив – наверное, до сих пор травит байки среди солдатни о том, что видел нагой саму королеву, когда она была еще юной фрейлиной при моей матери, баронской внучкой. И моей воспитанницей. Самому мне лишь семью годами позже случилось убедиться, что да – крестьянскому сыну есть что помнить, ибо невеста моя была прекрасна и душой и телом. Народ сразу полюбил ее и одобрил мой выбор, быстро забыв о возможности выгодного и крепкого родственного союза с соседями. Льняные волосы и неукротимая, неподвластная ей самой улыбка с тех пор стали печатью моего королевства, истинным знаком престола в сознании людей. Для меня же - доказательством того, что я действительно владею чем-то, что превыше тщеты всякой человеческой деятельности, и даже управления государством! – и я получил это не по праву рождения, а волею, духом и культурой своей личности заслужил и смиренно принял дар ее согласия. И никакой гений семи пядей во лбу, как бы ни вибрировал от похоти его раздвоенный язык…  Что это он говорит? Подол? Бедра?! … … Контроль!! Тихо тихо контроль ах ты гадина… Тьма и пустота, затопите мой разум! Не сломать подлокотники. Тон… Играет в развратного ментора. Да в конце концов!! Почему бы тебе не подать мне знак, не поддержать хотя бы легким звуком – эти псы пресмыкаются, но ты-то не играешь в эти игры?! Ты-то видишь, что мне нелегко, жарко в этой дурацкой мантии, отчего не поможешь?! Или тебе нравится, когда грязный бродяга перед толпой обсуждает твои бедра?!!

- Знаете, я ведь как раз привез в эти земли новый, и очень зажигательный танец – из государства Испании. Испанцы - они вроде цыган, танец их называется «фламенко». Очень необычные движения, я объясню вам… Нужно встать на носочек левой ноги… Ну? Давайте… Та-ак, держитесь, держитесь… Бросьте эти тряпки, они вам только мешают. И еще раз – на носочек… А правую согните в колене и приставьте ступню к колену левому… Ну хорошо, тогда не обязательно на носочке – в первый раз право трудно… Правое колено отведите в сторону, оно должно указывать на меня… Очаровательно. Расслабьтесь немного, ваше величество… рельеф мышц указывает на чрезмерное напряжение ног. Хорошо, но и бедра тоже должны расслабиться. Того требует искусство фламенко…

Время! Это временно и кончится вот-вот. Это просто испытание, и облегчение уже близко. Только не сходить с ума, помнить, что это – испытание. Должно быть, осталось несколько минут. До того, как палач покажет тебе искусство предсмертной пытки. Полчаса назад ты мог рассчитывать на быструю казнь и легкую смерть. А супруга, похоже, тоже играет со мной своим упорным безмолвием. Даже не шелохнется. Почему? Почему? Уж ей известно, что такие обиды легко не забываются. Мною. Словно ее и нет здесь… Нет-нет, помрачение. Однако при таком поведении не мудрено и усомниться, милая. Это неправильно, и ты это знаешь. Я, видишь ли, отчего-то чувствую себя одиноко. И между прочим, почему тебе самой не оборвать эту свинью с его паскудством? Ты вообще-то не заключала с ним договоров, а дело ведь коснулось тебя - лично. Хм, действительно, ты могла бы, легко… Почему? Почему?! Тебе это нравится?.. Разве такое возможно?.. Но какие еще причины, а? могут быть у тебя? Кроме одной очевидной - тебе просто нравится это слушать! При всех! И при мне! Почему?! Да потому что ты - такая же!.. да, и лишь сдержанность, навязанная мною, скрывала, подавляла сущность, подобную греховодному нутру любого из этих пресмыкающихся перед чернью. И еще тебе нравится пить мою боль. Неужели ты настолько ненавидишь меня? Откуда это, с чего? О Боже, если это так, значит ты способна на все. Как давят тиски… виски… лента будто кожаная, сжимает голову… Вот так, да?! Так ты танцуешь фламенко нагишом, колено туда, колено сюда!!! Ты… да что ты, ТАМ что ли?! Я должен слушать! Я могу все услышать, должен сделать это. Мать учила меня остроте слуха. Отрешиться от всего – слушать. Конечно ты здесь, рядом, я утомлен, но контролирую это безумие, сейчас я услышу твое дыхание. Я направляю свои уши в центр зала. Мое лицо умеет слушать дуновения воздуха, сейчас… Ничего нет, только звуки. Только те звуки, которые стремятся быть сокрытыми. Музыки нет, слов нет…

- Что ж, для первого урока это настоящий успех. Полагаю, публика оценила ваше мастерство по достоинству, но вы понимаете, что выразить восхищение в аплодисментах они сейчас не могут. У нас как раз осталось время, чтобы вы могли не спеша… вернуть себе обычный образ и вновь занять законное место королевы. Прошу вас… к сожалению фрейлины не помогут вам сегодня, но у вас еще достаточно времени справиться самостоятельно, не торопитесь, ведь любое ваше движение должно быть танцем.

Нет, черт возьми, я должен слушать звуки! Не слушать его… Вот, вот… Так… Что это – похоже на шлепок босой ступни? Да нет, не выдумывай, показалось. Проклятая музыка… Дыхание? Может, это он дышит. Кажется, я слышу песок в клепсидре. Или это шорох моих рукавов? Черт возьми, я так наклонился вперед! Аккуратно распрямиться, продолжать слушать. Вот, что это! Кряхтенье, один вздох! Было?

- Нет, нет, моя королева, застежка чуть выше… Возможно, герцог вам поможет… Вам лучше самой подойти. Да-да, вы – помогите госпоже застегнуть корсет.

Нет, неужели… Тянется руками за спину, ищет застежку, слегка наклоняется, выдыхает, словно кряхтит… Нет, она здесь, рядом! Где абсолютная тишина.

- Ну вот и все, моя королева. Пожалуйста, не забудьте туфельки. У вас еще есть пара минут - этого достаточно, чтобы устроиться на троне, сохранив бесшумность, а потом обуться.

Никаких шагов, ни дуновенья от платья… Я повешу музыкантов. Вечером их повешу. Шлеп! Это же точно шлепок ступни!!! В нескольких метрах от меня! Вот же, замерла! Стоит передо мной, сдерживает дыхание! Все смотрят! Все смотрят, она смотрит! Ты здесь и смотришь туда, где прикрыты сейчас мои глаза!!! Так вот мои глаза!!!

Свет!!! Это он ослепляет, не дает разобрать тебя. Нет, вот же шут! Странно выглядит… Вот толпа, а где…

Ты сидишь не так, как всегда. Не прямо, держа осанку. Сидишь расслабленно, смотришь туда, на комедианта, в профиле твоем столько нескрываемого, но глубокого и искреннего пренебрежения к его ничтожеству. И полное спокойствие. Ты еще не видишь, что я это сделал… Но вот – краем глаза, вот подозрение, вот ты скосила глаза, резко повернулась, все это так быстро… и вместо спокойствия в твоих глазах непонимание, неверие в происходящие. Мгновенная мысль – смотришь на часы, я тоже бросаю взгляд следом. Но песок еще не иссяк. И снова мы встречаемся глазами. В моих глазах более ничего, я уже умер. Потому что в твоих глазах так легко прочитать эту смерть. Лицо твое заливает краска, дыхание сбивается, глаза – вот они уже опускаются, упираются взглядом в пол. Они прячут непереносимый позор. Я сделал это с тобой. Я. Я только что, сорвав в безумии повязку, вывел тебя на всеобщее обозрение и заставил танцевать. Ты не можешь вынести стыда, закрываешь лицо руками, затем срываешься и бежишь прочь из зала – мимо всех них, прямо вдоль бесконечной вереницы свидетелей. Я молчу. Ничего не вижу и не слышу. Но картинки сами собой проникают в мозг – вот придворные, их стало гораздо меньше. Похоже, треть из них покинула зал во время этого… акта. Они  не смели подать голос, если этого не делает король. Вот наше будущее – королева бежит в одиночестве туда, где ее никто не знает. Она больше не королева. Мне не удержать ее никак. Ее уже нет здесь. Вот шут, он выглядит странно. В чем же странность, никак не понять. Что-то в нем не так. Ах, вот оно что. Его глаза завязаны черной бархатной лентой.