Сказание о Сиверко, герое Земли русской

            

                ЧАСТЬ 1

Давным-давно это было. В достославные времена, когда люди жили простой, незамысловатой жизнью. Среди полудикой и милой природы. В согласии с богом и собственной совестью.
В лазоревой степи между Осколом и Донцом на полынных склонах глубокой балки стояла, утопая в садах, живописная деревенька. Сколько в ней было домишек, теперь уже никто с достоверностью не ответит. Но неистребимая молва донесла до нас, что жили в этом уютном уголке просторов русских смышленые, трудолюбивые люди. С незапамятных времён они возделывали обширные угодья, знали самые необходимые ремёсла, растили детей и внуков, а когда надвигалась лихая година, с мужеством и самозабвением защищали родную землю.
Давно отполыхала горячим багрянцем погожая осень, отшумели монотонные дожди, наступил промозглый и сердитый декабрь.

– Как там нынче на дворе? – спросила волоокая и раздобревшая Любавушка своего мужа Яснозора, когда он появился из сеней и стал снимать сыромятную обувку.
– Чай, зипун пора одевать. На выгоне свежо больно. Сиверко веет.
– Сиверко? – гутаришь. – А я, видать, к вечеру дитятей разрешусь. Соломы наноси в хату, водицы нагрей.

Яснозор заходился делать всё, что велела молодая жена: жарко натопил печь, толстым слоем соломы и чистой холстиной застелил глиняный пол, наносил и нагрел воды, а когда у Любавушки начались схватки, прогнал с глаз долой детей и сам принял роды.
Седьмой ребёнок в семье оказался горластым и юрким мальчишкой. Яснозор поднял его на грубых ладонях к лицу, смачно расцеловал в скользкие грудки, живот, промежности, отчего малыш пуще прежнего заорал.

– Расти, сынок, здоровым, как дуб, хватким в работе и с клёпкой в башке. Совестливым будь, а не то турну из дому, как пса шелудивого.
– А как мы его кликать будем? – измученная, но счастливая, спросила слабым голосом жена.
– Да как? Пожалуй, Сиверко! Нынче ж на дворе сиверко, вот и сыну Сиверкой быть. Свежим и крепким. Что северный ветер. А раз северный, свежий, то и вокруг всё будет здоровым и свежим.


               
                ЧАСТЬ 2

В раннем детстве воспитанием Сиверко никто не занимался. Пока он ходил пешком под стол, за ним ещё присматривали дед с бабушкой, сестрёнки и братцы. Но когда маленько подрос и сломя голову стал гацать по буграм и оврагам, карабкаться к подоблачным гнёздам и со старых верб нырять в глубину пруда, о нём как будто забыли и не вспоминали даже тогда, когда он приходил домой с синяками и окровавленным носом, разбитыми коленями и локтями.
Когда Сиверко стукнуло семь годков, он собрал во дворе братьев и сестёр и вызывающим тоном сказал:
– Смотрите, слабаки, что я умею делать, и сами учитесь.

Потом приласкал годовалого телка, подлез к нему под брюхо, поднял его и зашагал вдоль избы. Бычок мычал, семенил в воздухе ногами, а ребятня с выпученными зенками оторопело следила за домашними чудесами. Откуда ни возьмись, подбежала и на всю округу в испуге заверещала Любава, коршуном слетел с крыльца Яснозор, в гневе отвесил мальцу горячую оплеуху, а тот, сбросил с плеч телка, сгреб в охапку  отца и, хохоча, запроторил его на копну свежего сена.
– Еще раз хоть перстом тронешь меня, батяня, убегу из дому. Ищи тогда ветра в поле, родимый.

Как только Сиверко заговорил о ветре, голубое небо вспороли шипящие молнии, оглушительно затрещал гром, а с места, где малыш пригрозил отцу, взметнулся в зенит огненный столб. На языках пламени под самым поднебесьем, словно над жерлом заговорившего вулкана, распластался и завис птицей наш герой, устремивший к земле многозначительно-непостижимый взгляд.

Ошеломлённое семейство Яснозора увидело, как малыш взмахнул руками, набрал полные лёгкие воздуха и начал напряжённо дуть. Сразу засвистел ветер, по небу заклубились тучи, над самой землёй поднялись пыль и мусор, с могучего дуба посыпались незрелые жёлуди, закудахтали куры, загоготали гуси, заржали кони, а стадо коров, несущее с пастбища молоко, подняло такой рёв, что у всех в деревне волосы встали дыбом. На поля, дома и деревья обрушилась пелена невообразимого ливня, от которого, казалось, спасу никакого уже не найти.

Но стихия, к счастью, бесилась недолго. Никто не утонул в бурлящих потоках воды, и хоть дождь был очень холодным, никто, промокший до нитки, не простудился. Тучи рассеялись белыми перьями по нежной лазури, над земным миром воцарилась величественная радуга, с неба вниз понеслись чарующие переливы музыки, сладкоголосо запели птицы. Чудесный, неповторимый аромат защекотал ноздри, закружил головы и унёс людей в мир фантазий, грёз и душевного блаженства. Дети Яснозора переглянулись, посмотрели на отца с матерью, и те показались им на целый десяток лет моложе. Будто завороженные, они любовались красочно-многоликой радугой. И видели, как по ней, словно с крутой, сверкающей снежным заревом горы, спускается на ягодицах их меньшенький, шаловливый, их самый любимый сыночек – Свет-Яснозорович Сиверко.

                ЧАСТЬ 3

Приземистая кузница изнывала от жары, дыма и грохота. Горячее солнце уже покатилось к западной околице, когда Сиверко бросил в угол тяжеленный молот. Смахнул пот со лба, выпил кувшин терпкого квасу, присел на прокопчённую лавку. Посреди кузни, отливая синевой, громоздилась целая куча булатных мечей. Юноше нужен был один, и он его выковал ещё утром, но придирчиво осмотрел, опробовал оружие и скептически ухмыльнулся:
– Не о такой грозе я мечтал, батяня. Хорошо, стерва, сечёт, вострый до ужасти, но не звенит, не свистит, гадюка, не стонет при замахе. Скучный какой-то. Отдадим его Чернограю, а мне другой выкуем.
– Добромир хату заходился строить, – возразил отец. – Просил меня скоб к завтраку наковать. Я обещал…

– Ну, нет, батя. Дядьке Добромиру кочет в затылок не долбанёт. Подождёт дядька денёк-другой. А я пока желанный меч не сделаю себе, ни к скобам, ни к костылям, ни к щеколдам не подступлюсь. А вдруг завтра из степи раскосые нагрянут, чем я их собачьи головы – голыми руками или зубами рвать буду?

И отец подчинился железной логике Сиверко, да иначе и поступить не мог. Потому что не впервой убеждался: если что втемяшится в настырную голову сына, рогом упрётся, чадушко, но своё возьмёт.

Желанное оружие лежало теперь на отстонавшей наковальне. Увесистое, острое, изящное. И Сиверко, что-то себе под нос мугыкая, расцветал умильной улыбкой. Отец уже хотел спросить сына, когда они будут ковать кольчугу, но, взглянув на скрипнувшую лавку, увидел, что там уже никого не было. Всколыхнулся воздух, засвистел ветер, поднялась угольная пыль, завизжала завесами и гулко хлопнула дверь. Яснозор протёр запорошенные глаза, глубоко вздохнул.

– К Ладушке завеялся, непоседа. Хоть бы домой заскочил, отдохнул маленько, перекусил.… Куда там! Как приворожила зазноба. Видать, сватов к осени придётся засылать.

                ЧАСТЬ 4

Уже несколько недель рыскал по округе упившийся русской кровью отряд инородцев. Грабил, насиловал, убивал, специальным обозом отправлял не невольничий рынок дрогнувших в борьбе, бессильных отстоять свой дом и свободу. Отряд давно облюбовал и нашу зажиточную деревню, но его лазутчики донесли, что обычным наскоком её не подчинишь, так как тут почти в каждом дворе есть оружие, боевые доспехи, выносливые кони, а главное – сильные и отважные мужи, один из которых настоящий богатырь. И всё-таки молодой и могущественный, опьянённый лёгкими победами глава поганых Кульгун-хан решился. Бешеным галопом, с сотнями зажжённых факелов, гиканьем и криками он вёл на село косоглазых, продутых свирепыми ветрами, пронизанных лютыми морозами и зноем всадников, стараясь сначала психически подавить его защитников и взять голыми руками. Но на этот раз Кульгун-хан просчитался, потому что большой костёр, зажжённый кем-то из уцелевших на далёком приколотнянском кургане, предупредил земляков Сиверко о наступлении кочевников.

Вооружившись копьями, мечами и луками, топорами и вилами, вышли в открытое поле парни и молодые мужчины, чтоб ни одна капля крови, ни один волосок не упал с голов их стариков, женщин и детей. Используя складки местности, рвы, могучие стволы деревьев, заняли они выгодные позиции, поклялись стоять насмерть за село своё родное, за Русь священную.
За поворотом степной дороги показалось облако пыли, послышался топот копыт скачущей конницы. Сиверко проехал вдоль шеренг всадников, вдоль позиций пеших, занявших оборону, успокоил, приободрил ополченцев, а когда раздался тысячеголосый рёв неприятеля, он прошумел верхушками деревьев, тучным колосом дозревающей нивы, степной травой, грянул поднебесной музыкой, которая холодила кровь в жилах, будоражила разум и окрыляла ополченцев на битву. Засвистели стрелы, зазвенели мечи, загремели щиты и латы, заржали кони, послышались ругательства и стоны, покатились головы с плеч… Сиверко рвался в самую гущу неприятеля, сминал его ряды, сёк пополам поганые тела, а отец и братья прикрывали его с боков и тыла, чтоб никакая коварная рука не достала богатыря с незащищённой стороны.

Множество русских воинов погубил и доблестный предводитель инородцев Кульгун-хан, который вдруг понял, что, в конце концов, победит русичей числом, но такой ценой, за которую его хан Батый по головке никак не погладит. А поняв это, он выбросил жёлтый плат как символ приостановки сечи и вызвал Сиверко на поединок с условием: победит Сиверко – кочевники убираются восвояси, одолеет Кульгун-хан – жители села платят ему дань и выдают самых красивых девушек как ясырь.
– Девушек тебе не видать, как собственный нос, – сказал русский герой. – Давай-ка лучше сражаться.

Никакое перо, никакие красноречивые слова не в силах передать накал жестокой схватки. Наблюдающие с обеих сторон  чувствовали себя, как на угольях, когда сходились и расходились на ристалище храбрые мужи, когда теряли и меняли коней, когда падали ниц, вставали и вновь шли грудью – сила на силу.

И всё-таки Сиверко, закалённый в отцовской кузнице, проливший потоки солёных потов за сохой, таскавший на горбу при постройке изб вековые комли, являвший удаль на деревенских кулачных боях, напрягая остаток сил, ловко пришмякнул не знавшего поражений Кульгун-хана к земле, на лопатки.

Русское воинство огласило криками восторга околицу, и униженные поганцы не выдержали позора, пустили несколько стрел в доверчивого богатыря земли Русской.
Израненного и измученного, теряющего сознание и вновь приходящего в себя Сиверко везли инородцы на передней телеге, скрипевшей позади покачивающегося в седле Кульгун-хана.
– Как покороче добраться до Шарукани? – спросил Сиверко утративший бойцовскую честь татарский темник.
– Езжай через село Великая Грязь. Там жратвы от пуза и красавиц тоже хватает.

Победитель не ожидал никаких опасностей от теряющего кровь и последние силы пленника. Но у русича в таком безвыходном положении всё же оставался единственный шанс, которым он никогда не хотел злоупотреблять. Сиверко знал здешние места и единственную узкую дорогу – гать через топкое болото у речки Бурлук, поэтому и направил сюда кочевничий отряд. Как только всё воинство и все телеги втянулись на самую середину болота, Сиверко выхватил у возницы вожжи, развернул телегу поперёк узкого пути. Тащившиеся сзади повозки рванулись в стороны, и тут же их стала засасывать булькающая трясина. Разъярённый Кльгун-хан замахнулся на русского богатыря, чуть не упал с коня, но Сиверко уже и след простыл, а над поймой реки ни с того, ни с сего разгулялся такой ветрище, что опрокидывались и падали в болото телеги, кони, сами завоеватели и награбленный ими скарб. Через несколько минут ни одной живой души в топкой низине не осталось, только булькала, пузырилась трясина и над канувшими на дно жертвами сходилась густая ряска.

                ЧАСТЬ 5

Теперь, когда Сиверко мучили ещё открытые раны, спешить ему было некуда. Приходила его возлюбленная Ладушка, приносила целебные травы и отвары, заговаривала больные места, подолгу и с умилением смотрела в лазурную глубину умных глаз, теребила белокурые волосы суженого. Он ей играл на дудочке и гуслях и рассказывал о своём побеге из неприятельского плена. Когда Сиверко потопил в трясине около речки Бурлук остатки кочевничьего отряда, спасённые книгочеи села Великие Грязи подарили ему Велесову Книгу. Он с упоением прочитал её от корки до корки и теперь просвещал односельчан, которые сходились к нему во двор, заслышав чарующие звуки им же придуманной музыки. Великая книга уводила земляков в дохристианские глубины русской истории, несла им неслыханные доселе сведения, дарила гордость за свой народ и нашёптывала о любви к родимому краю.
Ночью, когда наступали тишина и милый сердцу покой, Сиверко уединялся от родных, зажигал лучину и под её мирное потрескивание заносил на бересту свои впечатления и рассуждения о пережитом, о текущем и грядущих днях. Он выдумывал сказки и слагал куплеты будущих песен. В его голове зарождалось великое множество остроумных побасенок, от которых и стар и млад катались со смеху по земле.

Так пролетели погожие дни, отсверкало паутиной задумчивое бабье лето, отгорели багрянцем и золотом сады и рощи, подул холодный северный ветер.
Однажды, раскрасневшись от кусачего морозца, в горницу к нему с клубами пара влетела весёлая, возбуждённая Ладушка.
– Миленький мой, там, на пруду, счас кулачные бои кипят. Подростки после гибели отцов мужами себя возомнили. Может, ты выучку им свою покажешь? Они мне об этом все уши уже прожужжали.
– А ты считаешь, что я уже на что-то способный?
– На всё, миленький, на всё. Ты у меня уже и быка завалишь, и горы сдвинешь.
– Она нежно положила руки на плечи Сиверко, заговорщицки посмотрела ему в глаза и с наслаждением прикипела губами к его горячим губам.

                19 мая 1998 г., г. Харьков