Пробёры

  ...дядя Алёша, поступивший на работу в Тверской горкомхоз на должность пробёра   ежедневно, без выходных, брал пробы воды в Волге и её притоках Тверце и Тьмаке, всего в восьми местах...
(Сергей Голицын, Записки уцелевшего,Орбита, Московский филиал, 1990, стр.467)

Я работал в в/ч 42842. Расшифровка звучит более солидно – Атлантическая океанографическая экспедиция Гидрографической службы Дважды Краснознамённого Балтийского флота. Исследовательская флотилия экспедиции выглядела экзотически. Я не знаю, кто придумал этот фантастический коктейль. Думаю, что не флотский человек.
Экспедиции подчинялось четыре корабля: "Створ" – плоскодонный венгерский тисс, предназначенный для плавания по озёрам, водоизмещением в 1200 т, "Экватор" – знаменитое немецкое океанографическое судно "Метеор", такого же водоизмещения, как и "Створ" и два четырёхмачтовых барка "Крузенштерн" и "Седов".
В экспедиционные планы входили заходы в иностранные порты. Они являлись основной причиной озабоченности начальства. Прошло много лет, но я до сих пор с чувством личного оскорбления и собственной неполноценности помню позорный эпизод на барке "Седов" в начале сентября 1960 года. Наш второй заход был экзотическим. Мы стояли в столичном порту Гамильтон на Бермудских островах. До этого побывали в Галифаксе, где остро ощутили нашу нищету и убожество. Выданные нам несколько долларов удивили не нас, а в большей степени жителей Галифакса. Потрясённая местная газета писала: русские моряки и учёные бедны, как церковные крысы. Мы наивно думали, что в последнем заходе нам прибавят пару другую долларов. Увы, наши мечты остались мечтами. В защиту наших интересов, выступили Володя Сидоренко и Юра Лысенко. Их уважали за честность и порядочность. Володя, мальчишкой партизанивший в лесах Белоруссии, обладавший, я бы сказал, повышенным чувством справедливости, председательствовал в профсоюзном комитете. Юра, сын академика Лысенко, отличался скромностью и честностью. Очевидно, по схожести характеров, они были очень дружны. Окончив физический факультет Московского университета, по рекомендации своего учителя академика В.В. Шулейкина, попали в экспедицию на "Седов", как перспективные специалисты в области физики моря.
Начальство, надеясь утихомирить кипение эмоций, разрешило провести профсоюзное собрание. Решение чрезвычайное в условиях захода в иностранный порт. Володя прямо спросил руководство, почему по валютной плате вольнонаёмных инженеров и техников приравняли к рядовым срочной службы. Спор решился просто. Начальство пригрозило ко всем членам профсоюза применить политическую статью: бунт или мятеж в условиях захода в иностранный порт. Сломались все, за исключением Юры Лысенко. Он отказался получать причитающую ему валюту и выходить в увольнение на берег. Конец истории обычен для того времени. По окончанию экспедиции Володя и Юра уволились, мы остались без премии, хотя работали помногу и на совесть.
 Но наша молодость помогала одолевать однообразную тягость рабочих вахт.
"Поёт пассат, как флейта, в такелаже, гудит, как контрабас в натянутых снастях…" Стихи эти напевно возникают в моей голове, когда после окончания вахты, выхожу из лаборатории на палубу. Я усаживаюсь у бизани, закуриваю сигарету и думаю, не во сне ли я. Нет. Это не сон, это моя повседневная работа.
Я мечтал о такой работе, а когда мечта сбылась. То захотелось…, нет. Уже ничего не хотелось, кроме…
После многочасовой работы (сутки я с Володей делил пополам) в духоте гидрохимической лаборатории, расположенной в недрах бывшего трюма, когда-то возившей селитру и прочие массовые грузы, лаборатории со стальными переборками и одной дверью, очень хотелось перед сном глотнуть океанского свежака полной грудью. В эти минуты окутываешься воспоминаниями и размышлениями.
Был счастлив, поступив на работу в первый отряд. Для работ в океане отряд выходил на "Седове". Крупнейший в мире четырёхмачтовый барк, полным водоизмещением в 7320 т, полученный Советским Союзом (как "Крузенштерн" и "Экватор")в счёт компенсации, за потерянные в войне наши парусники. Своё третье имя носит в честь русского полярного исследователя, лейтенанта
Г. Я. Седова.
Радовала меня возможность осуществить то, о чём давно мечтал. Меня интересовали питательные вещества в морской воде, и я пожелал заняться гидрохимическими исследованиями. Зам. командира по науке М. М. Казанский очень обрадовался моему добровольческому порыву. Лаборатория (часть бывшего трюма) не имела иллюминаторов, но с самодельными полками и столами, не уступала своим сухопутным собратьям. Благодаря флотским умельцам подводка электропитания и воды была сделана удобно и аккуратно. В помощь дали Володю Логачёва, техника-океанолога, выпускника Ленинградского Арктического морского училища. Он оказался отличным человеком и квалифицированным специалистом. 
Мечты мои нельзя сказать, что потерпели крах, но осуществились, мягко говоря, не полностью. Вал накатившейся работы смял все мои планы. Ради экономии топлива "Седов" шёл под парусами и выполнял в сутки 4-5 гидрологических станции. Ежесуточный поток из трёхсот проб морской воды - необходимый минимум нашей программы. Я понял радость Мих-Миха (так называли мы начальника по науке) при виде моего восторженного рвения. Энтузиазм хорошо, а рабочие лошадки лучше. Сочувствуя нашему каторжному труду, нашлись добрые люди, помогая нам по мере своих сил и возможностей. Инженер-гидрограф Боря Комаревцев в свободное от своих вахт время, усердно обрабатывал морские пробы, но не выдержал нашей специфике работ. Четырёхчасовые вахты на свежем воздухе не сравнить с почти суточным пребыванием за лабораторным столом при любой погоде, с постоянной температурой помещения более 30 градусов . Нам пришлось не пускать его в лабораторию: у него начались сильные кровотечения из носа. В качестве компенсации поставили его на молочное довольствие на неопределённый срок и разрешили заниматься бумажной работой на свежем воздухе. Замечу, что в следующем походе гидрохимическая лаборатория находилась в носовой части барка, на так называемом сниженном баке, перед фок-мачтой. Через иллюминаторы и дверь в помещение поступал свежий воздух…
Иногда поток набегавших склянок прерывался отдыхом. В девять часов вечера по судовому времени шли киносеансы. Экраном служил второй грот. Свободные от вахт  располагались на палубе в живописных позах. Мерцают над головой созвездия, светиться парус-экран, впуская нас в иную жизнь. Среди однообразия казённо-патриотических фильмов попадались шедевры русской классики. Отдельные сцены из комедий А. Н. Островского особо чтимы моряками.
Ночь. На носу у бушприта двое вперёд смотрящих. За штурвалом четверо рослых парней. На ходовом мостике вахтенный офицер. Откуда-то издалека доносится голос одного из вперёдсмотрящих:
 Матрёна…а…!-
 Что-о…? - вопрошает ходовой мостик.
Небо лопнуло…!-
 Лопнуло? Так починим, батюшка, починим…-
Затихает в ночи негромкий хохот. Бесшумно скользит "Седов" под шипенье обгоняющих волн, стремясь к очередной гидрологической станции. Но в одно прекрасное время, командир, очевидно, страдая бессонницей, прекратил ночные потехи. Строг Пётр Сергеевич, ох строг! Даже для такой великолепной команды, которая была в те времена на лихом паруснике, недопустимы никакие вольности, даже самые пустяковые!
Нам доставляли радость воскресные дни, вернее радость нашим желудкам. С разрешения командира, интендант держал на барке свиней. Молодые свинки хорошо росли, харчи скудные, потому отбросов много, которые и обеспечивали команде отличные воскресные обеды. Борщи и свиные отбивные, держась в нашей памяти до очередной встрече, позволяли одолевать безвкусицу недельных будней.
Однажды я нёс ящики-переноски с пробами морской воды. Вдруг услышал крики и возглас, нашего всеми уважаемого главного боцмана К. С. Якубова:
 Полундра!!!
Оглянулся и увидел несущегося на меня окровавленного хрипящего кабанчика. Неопытные матросы-первогодки не удержали предназначенную для обеда очередную жертву. Она раненая вырвалась и бежала, куда глаза глядят. А глядели они на меня. До сих пор я вспоминаю не только со страхом, но и с некоторой гордостью, как мне удалось стремительно взлететь по крутому трапу, не разбив ни одной склянки. Бедная жертва на бегу с такой силой ударилась о ступеньку, окованную медной полоской, у которой я стоял секунду назад, что тут же упала замертво.
Отдых, когда можно заняться рыбной ловлей, просто великолепен. Отдельные эпизоды запоминаются надолго.
За борт брошен крюк, с насажанным на него куском свежей свинины. Свежее мясо всегда в цене у морских обитателях, любящих хорошо покушать. Сразу попалась крупная чревоугодница. Пришлось изрядно попотеть, чтобы немного вытащить её из воды. Большая голубая акула, вытянутая до половины семиметрового борта, висела с разинутой пастью, вытаращенными глазами и мелкой дрожью в теле. Уставшие рыбаки и их жертва набирали силы перед последним боем. Но в противоборство вмешались извечные страсти, отстранившие нас от финала. Внушительная челюсть с рядом великолепных зубов, не тронутых кариесом, как ценный сувенир, плавники в качестве первого блюда, печень для второго, кожа для шлифовки чего угодно; повлияли на исход по неписаному закону. Он гласит: рыбка тому, кто её вытащил.
Капитан второго ранга В. И. Нечаев, не выдержал нашей бестолковщины и принял команду на себя. В белых перчатках, с румянцем во всю щёку, стал лихо руководить матросами из боцманской команды второго грота. Зрители замерли в ожидании. Накал борьбы акулы с офицером флота достиг апогея. Ничего не оставалось, как отдать команду: "Захлебнуть…её…!!!" Мощная струя солёной воды из пожарной магистрали хлынула в глотку бедной рыбине, не ожидавшей такого везенья. Она вздрогнула, резко рванула вверх, сорвалась с крюка и, не забыв проглотить на ходу свинину, с шумом ударившись о воду, исчезла в голубой пучине. Изящно отряхнув брызги с одежды, невольный акулий спаситель, произнёс: ‘Ab equis ad asinos’ и достойно удалился с места поединка.
Попавшийся в календаре майский праздник внёс оживление в размеренную судовую жизнь. В целях экономии пресной воды(150 суток плавания с двумя трёхдневными заходами) даже в банные дни мылись морской водой, для чего выдавалось специальное мыло. В праздничном концерте, сияющий после пресного душа, я читал стихи. В них говорилось о нападении чужеземного фрегата на Одессу в Крымскую войну. Мне очень нравились заключительные слова:"…тогда захлебнулось британское знамя последним глотком черноморской воды."
К сожалению, имя автора не помню.
С удовольствием принимал участие в выпусках корабельной стенгазеты, с кратким названием "ЭОС". Говорят, что седовские стенгазеты были лучшими на Балтийском флоте.
Часы отдыха, выпадавшие на нашу долю, помогали одолеть однообразную тягость работы в дальних походах.
Где-то в прошлом остались тысячи проб морской воды, тысячи миль океанских просторов. Вспоминая работу на паруснике, радуюсь, что уцелел от падающих, иногда, блоков, не попал под рвущийся гидрологический трос, избежал распухшего аппендикса и хронической язвы, остался жив и здоров.
Время от времени я достаю из ящика письменного стола неброское на вид удостоверение, полученное к памятному знаку "За походы на"Седове", и строчки стихов:
Кто услышал раковины пенье,
Бросит берег и уйдёт в туман;
Даст ему покой и вдохновенье
Окружённый ветром океан…
возвращают меня в окружение моих товарищей, моряков и океанологов. Память о них будет жить в моем сердце, пока я жив.

Фрегат. ( Одесса,1853г.)

Сухая земля обнажается круто.
Давно и огонь в бастионах потух,
И взорваны стены. На гребне редута
Напрасно орёт гарнизонный петух.

Остались одни крепостные ворота,
Да несколько пушек на пыльном валу.
Широкое знамя военного флота
Четвёртые сутки стоит на ветру.

Отсюда видны бакалейные склады,
Под мокрым брезентом табак и вино.
В порту, одурев от весны и блокады,
На голых камнях прорастает зерно.

Дубок ли войдёт, пронесётся ли гичка,
У маленькой пушки сидит канонир,
Погладит железо, вздохнёт по привычки,
И снова глядит на синеющий мир.

К полудню, в субботу девятого мая,
В Восточную Бухту, стуча и гремя,
Ворвался фрегат, по бортам поднимая
До марселей шумную воду, стоймя.

Под серым британским штандартом у штока,
Распахнуто, все паруса накреня,
Он вышел на рейд и на берег жестоко
Обрушил столбы навесного огня.

Унылым костром занялись у причала
Пожарные бочки, смола, каланча.
И смутно в разрушенном форте звучала
Труба, понимавшая боль трубача.


Родная земля! Деревцо у порога.
Здесь каждый пенёк канониру знаком.
Он дуло навёл и прицелился строго,
Чужим парусам погрозил кулаком.




И бомбы, в пути разрываясь на части,
Гудя и вскипая, в горячем дыму,
Снесли, разметав такелажные снасти,
Сожгли парусину, сломали корму.

И мутные волны сомкнулись рядами,
Смывая короткого боя следы.
Тогда захлебнулось британское знамя
Последним глотком черноморской воды.



 Мои друзья и коллеги Борис Комаревцев(слева)и Владимир Логачёв(справа)

  В. Логачёв, романтик и энтузиаст по своей натуре, в последствии активно содействовал идее возрождения парусника. С 1966 по 1968 г.г. барк находился в состоянии "клинической смерти". Живёт своей морской жизнью "Седов" и в этом есть доля заслуг скромного труженика Владимира Логачёва.


2006 г.