Падение

                ( Петербургская повесть)

     Стоял октябрь. Погода была сырая и ветреная. Вокруг удручающий осенний пейзаж. Сумрачное небо, черные стволы с одиноко дрожащими листьями, промерзлость и тоска.
     По Обводному каналу шел мужчина лет сорока, среднего роста. Он шел медленным шагом и был погружен в свои мысли. Одежда на нем была сильно поношена и какая-то тихая, равно как и сам он. Несмотря на то, что мимо него проходили люди, его взгляд ни на кого не отвлекался, будто никого и ничего вокруг не было. Он каждый вечер шел этим путем со службы и все последнее время думал о том ужасном клопе. Больше всего его бесила эта ухмылка, полная презрения и самодовольства. Даже сам вид  огромного, размером с блюдечко, упившегося кровью клопа не вызывал у него такого бешенства, как эта ухмылка.
    - Всё, нужно с ним кончать!
Он перешел мост через канал и,  пройдя трамвайные пути и сквер на площади у вокзала, где по утрам на скамейках обитали бомжи и шлюхи, свернул на улицу Шкапина.
    В самом начале улицы стояли два пивных ларя с длинными хвостами алкашей. Вся улица была перекопана. Посередине лежали большие ржавые трубы. Дома  были мрачные, грязные и сырые. Повсюду валялись битые камни, мусор, гнилые доски.
Поперек улицы стояли ржавый дизель и экскаватор. С левой стороны находились бани, а с правой – срочное фото. Мужчина прошел мимо бань и зашел в парадную дома номер 12. Парадная производила такое же удручающее впечатление, как и сама улица.   
На стенах  лестницы штукатурка была отбита, и виднелся старый кирпич. Ящики для писем были сорваны и валялись на полу. Все стены были в каких-то грязных и темных подтеках. На площадках темнели лужи  мочи.
Мужчина поднялся на последний, четвертый этаж. Дверь, в которую он вошел, была без замка и не закрывалась. Вместо замка сквозила большая дыра. Темный коридор был завален всяким хламом. У стены стоял ржавый облезлый рукомойник, вода из которого уже давно не текла. Сама комната, где он жил, была как бы продолжением улицы. Стекла в окне были частично выбиты, а частично покрыты слоем липкой пыли. Комната была старая и нежилая, почти пустая, с ободранными грязными и ржавыми обоями. Из мебели были только старый  стул и круглый деревянный стол неопределенного цвета, то ли на трех, то ли на одной ноге. На столе кроме крошек и мусора стояла бутылка дешевого красного вина, наполовину выпитая, и кусок черного черствого хлеба.
     Мужчина зашел в комнату, взял одной рукой бутылку (вторая рука осталась в кармане пальто) и сделал два небольших глотка. Затем он повернулся к стене и отсутствующим взором взглянул в окно…
   Одежда на нем совсем обветшала. Пальто, когда-то дорогого черного драпа, длинное и узкое, было сильно изношено. Концы рукавов, карманы, подол истерлись. Подкладки почти не было, лишь в отдельных местах висели лоскутья неопределенного цвета. Подошвы ботинок так износились, что он передвигался совсем бесшумно.  Цвет ботинок из-за пыли и грязи установить было невозможно. Головной убор отсутствовал. Волосы на голове были темные и длинные.
     Он перевел взгляд с окна на стенку, где из-за  отклеенных кусков обоев выполз большой клоп темно-бурого цвета и очень мерзко ухмыльнулся, как будто говоря:
«Все равно ты мой, о чем бы ты ни думал».
Лицо мужчины на миг передернулось от отвращения. Он взял кусок хлеба со стола и запустил в клопа, который быстро исчез за обоями. Мужчина подошел к противоположной стенке и лег прямо на полу, не снимая пальто.
     Он заснул почти сразу. Последние дни ему снились очень странные сны. Они были непонятны и тревожны. Он приходил в свое жилье в основном, чтобы увидеть продолжение прошлого сна или новый сон, который бы ему объяснил виденное накануне. Но каждый сон не был продолжением предыдущего. Как будто тот, кто составлял эти сны, умышленно не хотел давать ответа на те вопросы, которые он ставил в предыдущих снах. Так же было и в этот раз.
Ему снилось, что люди собирались в свой последний путь. Одни в Рай, другие в Ад.
Те, кто собирались в Рай, идут радостные. Их провожают близкие и родные к светлому красочному трамваю. Всюду флаги, цветные шары. Они проходят через большой сквер, где зеленные деревья, яркие цветы. В центре кружится карусель. Голубое небо. Вокруг все светло. Те же, кто собираются в Ад, пробираются по одному в темноте, по безлюдным узким улицам. Мрачные дома. Атмосфера одиночества, тревоги, стыда и страха. Они тоже идут к трамваю, но темному, без огней. Трамваи двигаются. Внезапно авария. Оба трамвая сталкиваются. Гаснет свет. Крики людей, плач. Все ищут свой трамвай. В темноте оба трамвая не различить.
Наконец все сели, трамваи двигаются. Оба в одну сторону… Тревога, страх. Каждый вспоминает свои истинно добрые деяния, грехи и пороки.
Он проснулся где-то за полночь…В темной комнате  по темной стенке бегает черная кошка. За окном сверчит сверчок. Медсестра села у его изголовья и пальцем тычет ему в горло. Первое время он терпит и сильно хочет спать. Но вдруг  начинает задыхаться.  Он дергается и просыпается, судорожно пытаясь вздохнуть. Садится и ощупывает горло. И снова ложится. И снова в темной комнате по темной стенке  бегает черная кошка. И так всю ночь.      Когда он проснулся, было еще темно. Ему казалось, что он уже видел этот сон, как и многие другие сны. Особенно часто повторялся сон из его детства.
       В эвакуации. Ему года четыре. Утро.  По безлюдной улице идут сестра с двоюродным братом. Они оживленно и весело о чем-то говорят.
Он идет за ними в шагах десяти, пытаясь их догнать. Неожиданно он попадает в грязь и пытается из нее выбраться. Но все больше погружается в нее. Он кричит. Зовет на помощь сестру. Но они не слышат его, играя и дурачась, продолжают идти вперед. Он  погружается в грязь все глубже и глубже. Страх и ужас охватывают его. Он пытается снова кричать, но не может, погружаясь с головой в грязь. В последний момент он делает резкий рывок вверх…И здесь он просыпается. Сердце бьется часто и сильно. Не хватает воздуха…
     Он сел за стол. Сделал глоток из бутылки.
 – В сумерках храмов готических звуки органов слышны, звездами снов летаргических падают слезы души.
     До чего же было хорошо в этом  храме - чисто, тихо и спокойно. Почему-то хотелось опуститься на колени.
Но почему так нехорошо на душе сейчас? Все этот мерзкий клоп. Что ему надо? Нужно его уничтожить, иначе никогда не будет чистоты и радости.          
     Он вышел из дома и почти механически пошел на службу, до которой было четверть часа ходьбы.
Утро было сырым, и густая пелена тумана висела над каналом и набережной. У пивного ларька уже стояла очередь мужиков, помятых и слегка очумелых от прошедшей ночи.  Миновав сквер, он перешёл мост  и пошёл вдоль канала. Справа от канала возле вокзала
возвышался Храм, который казался похожим на татарскую семью: тихий и суровый мужчина, тяжёлая широкая женщина и четыре небольших маковки,  как головки детишек.
Впереди слегка просматривались несколько заводских труб и размазанные очертания зданий. Большая баржа перегородила весь канал. Вид её был запустелый, старый и ржавый. На ней стояли какие-то краны и странные своей примитивностью устройства для очистки канала. Мужчина шёл не спеша, погружённый в свои мысли. Внезапно воздух заколебался и  слегка  как  бы  поплыл.
 С левой стороны набережной из парадной невысокого здания вышла странная пара. Высокий стройный пожилой джентльмен во фраке, шляпе и при галстуке. Под руку его держала приятная молодая женщина, абсолютно голая в туфлях на высоком каблуке. Впереди них на длинном поводке, бежала такса. Когда пара прошла вперед, женщина  повернула голову в сторону мужчины и улыбнулась как-то с оттенком грусти и сочувствия. Мужчина смутился и опустил голову. Когда он снова поднял голову, пары уже не было. Она как будто растаяла в воздухе. Ещё некоторое время он приятно ощущал улыбку женщины и наготу её тела.

  Странные чувства - теплота и тревога проникли в его сердце.  Когда-то  давно, ещё в юности, он не знал, что такое женское тело. Он воспринимал все только через чувство красоты. Природа, люди все делилось на красивое и некрасивое. Понятие «красивое» он не определял и не уточнял для себя.  Оно сидело в нем на уровне подсознательного. Он чувствовал красоту, как животное запах. Еда, поступки, тела, вещи были либо красивые, либо нет. Все красивое привлекало его, все некрасивое отталкивало.
Первый раз, когда он увидел  женскую грудь, у него остановилось дыхание и он чуть не потерял сознание. Нежное, чистое, свежее и ароматное как будто обволокло его сознание. Запах свежего молока и весеннего утра проник внутрь его.    Потом он уже никогда не ощущал этого состояния.       Уже позднее, когда он познакомился с женщиной и близко увидел женское тело и мог его потрогать и ощутить, то вместо радости его ожидало горькое разочарование. И форма груди, и темный цвет соска, холодность тела и почти отсутствие аромата – все однозначно создало в нем чувство некрасоты. Те образы, которые существовали в нем с картин старых мастеров – рембрандтовской  Данаи, леонардодавинчевской моны Лизы, кранаховской Венеры породили в нем представление о  женской красоте.
    И то, что он увидел тогда, оставило в нем чувство разочарования и горечи. Он расстался с той женщиной и избегал даже встречи с ней. Очень долгое время красота была самым важным в его жизни. Казалось это единственное, что не преходящее, что тебя не обманет, чему можно посвятить свою жизнь, к чему можно стремиться и никогда не разочаруешься.

 Кто же это сказал: «Красота спасет мир»,- может, Достоевский?
     Много лет ему казалось, что смысл жизни - красота. Но потом сомнения начали его разъедать как ржа железо. Он увидел, что все усилия в пустоту, что смерть ничто не остановит, что прогресс не несет нравственное усовершенствование, что жестокость и зло, как сорняк, прорастает в любой среде и с необычайной легкостью, что страдания человека не только очищают его душу, но и делают еще более одиноким и жестоким. И что красота совсем не согревает душу, а лишь удивляет сердце и поражает его своей недостижимостью. Он понял, что красота  -  это и гармония  и дисгармония одновременно. И служить в этом мире некому и нечему.
     Он поднял воротник, засунул руки в карманы пальто и ускорил шаг. Ему не хотелось в этот раз опаздывать на службу и выслушивать мерзопакостный голос вахтерши.
- Вы снова опаздываете. На целых две минуты. Придется сообщить в отдел кадров.
     Организация, в которой он служил, была довольно крупной и занимала большое семиэтажное здание недалеко от Варшавского вокзала, на пересечении Измайловского проспекта и Седьмой Красноармейской. Организация занималась разработкой всевозможных проектов для городского хозяйства. Так как город был по величине второй в стране, то и разрабатываемые проекты были тоже велики. Сотни томов технических и рабочих проектов хранились в библиотеке, которая занимала чуть ли не пол-этажа. Организация делилась на сектора, отделы и отделения, во главе каждого стоял начальник.
Как правило, это был человек партийный.

Организация имела свой информационно-вычислительный центр и соответствующие службы специалистов. Он возглавлял службу программирования и был единственным беспартийным руководителем и ещё евреем.
Иногда ему казалось, что кто-то свыше следит за его судьбой и охраняет его. Сколько раз опасность нависала над его жизнью, и, будучи человеком не являющимся творцом своей судьбы, он пассивно созерцал, чем всё кончится. И внезапно находилось решение, и проблема снималась.   В стране, в которой он жил, вопрос национальности стоял остро, но, как и  многое другое, принимал характер непостижимый и даже сюрреалистический. С одной стороны, для евреев всюду ставились ограничения – и на образование, и на работу, и на творчество.  Но несмотря на эти ограничения во всех областях, они лидировали, хотя и чувствовали себя незащищенными от произвола партийных «товарищей».
     С самого детства он ощущал к себе отношение неприязни и необходимость защищаться. Слово «жидёнок» висело на языке детей и взрослых. И когда он слышал это слово в свой адрес, внутренность его восставала с горечью, и он бросался в драку. Он не мог забыть всю жизнь то чувство несправедливости, которое он ощутил, когда ему было лет десять.
     Был праздник весны. После войны дети особенно любили праздники. Много людей празднично одетых, с цветными шариками, демонстрации, транспаранты, музыка звучит по улицам, множество столов, накрытых белой скатертью, на которых продаются разные сладости, лимонад, трещетки, свистульки,
пищалки, ваньки-встаньки, надувные шарики, бумажные цветы. Сияет солнце. Чудное настроение. Дома мама, вкусные булочки, разные пироги и “наполеон”.
После демонстрации он возвращался домой предвкушая предстоящие радости.
Почти перед самым домом стояли и о чем-то говорили двое мужчин лет по тридцать. Когда он поравнялся с ними, один из них развернулся и сильно ударил его по лицу. « У, жиденок!...»
     Рыданья разрывали его грудь. Он бросился на мужчину, но тот отшвырнул его, смачно выругавшись матом, и затем оба подвыпивших мужчин ушли с досадой и злостью. До самого вечера он ходил по улицам, не желая зайти домой, потому что обида душила его. За что? Почему?
     Странно. На первый взгляд кажется, чем меньше культура народа, тем более он склонен к попиранию достоинства человека. Но пример с Германией и Китаем опровергает это. Просто жестокость, наверное, сидит в человеке на генном уровне и при определенных условиях реализуется так же, как доброта, нежность, гордость. И эти условия не являются простыми и определенными.
     Он показал вахтерше пропуск и зашел в лифт. В этот раз она почему-то ничего не сказала и даже не подняла взгляда на него, рассматривая свои записи в журнале.
     Он поднялся на пятый этаж, и, пройдя по коридору  до самого конца, вошел в свой отдел. Сотрудники сидели за  компьютерами, отлаживая свои программы и обсуждая последние политические события в стране. В этом плане страна была богата и, главное, непредсказуема. Он поздоровался и прошел к своему столу.
Но к его удивлению, стола  не было, а было просто пустое место. Он обернулся к сотрудникам, но те даже не посмотрели в его сторону, как будто это было нормально и так было вчера, позавчера и все пятнадцать лет, что он здесь работал. Пару минут он постоял, обдумывая что бы это могло значить. Но никакого приличного объяснения в голову ему не приходило. В голове почему-то всплыло воспоминание, никакого отношения не имеющее к настоящему происшествию.
     Он молодой, здоровый, полон надежд, студент второго курса университета едет в кузове попутного грузовика к морю. Встречный ветер, солнце. Дорога проходит мимо какого-то села. По дороге идут две босоногие девушки лет шестнадцати в ситцевых сарафанах. Одна из них машет ему рукой и так нежно и радостно улыбается, что у него захватывает дыхание и замирает сердце. Он даже подумывает соскочить с грузовика, чтобы познакомиться с ней, но минутная заминка – и грузовик  удаляется, и остается только чувство чего-то очень важного не сделанного и упущенного. Этот образ упущенной и несостоявшейся любви преследовал его всю жизнь, и даже сейчас, в эту странную минуту, он опять появился в его сознании.
    Он покинул отдел, ничего не сказав, твердо решив никогда не возвращаться туда. Проходя мимо вахтерши, он не без злорадства оставил ей свой пропуск. Он вышел на Московский проспект и пошел в сторону центра города.
    Пройдя небольшое расстояние, он обратил внимание на ветхую старуху,
согбенную, всю в морщинах, которая еле-еле передвигалась впереди, облокотившись одной рукой о палку, а другой о стену дома. Она была одета в какую-то темную ветошь, рваную и грязную. На ногах – темные грязные тряпки, перевязанные засаленной веревкой. Поверх них рваные калоши. Неужели такое возможно? Вот что нас ожидает. И это - человек, «гордость природы». Где же справедливость, и почему человек так ничтожен? А они во все трубы трубят о его величии. Идиоты! …
   Он шел медленно, погруженный в свои мысли, через Сенную площадь по Садовой и вышел на Невский проспект. Он дошел до канала, на котором стояли два храма – римский и византийский, и посреди – Дом книги, в который обычно он заходил,  чтобы посмотреть новую литературу, поэзию, альбомы по искусству.
 Но в этот раз желания у него не было это сделать. Он прошел через Дворцовую площадь и оказался на набережной Невы. Направляясь в сторону Летнего сада и Петропавловской крепости, он вдруг обратил внимание на то, что вся эта красота совсем его не трогает. Ни Университет, расположенный на противоположном берегу, где он учился, ни здание Кунст-камеры, ни Стрелка Васильевского острова, ни Петропавловская крепость – все    было чужим и безразличным.
В студенческие  годы он так любил проводить здесь время, особенно в белые ночи. Сердце просто таяло от красоты и ожидания счастья. Вообще, когда-то он очень любил этот город. Они так хорошо чувствовали друг друга.
Оба имели чуткую и нежную душу. Дожди, туманы, силуэты дворцов, узоры чугунных оград, гранитная набережная, величавая река с ее чудесными мостами, множество каналов, в которых отражены прекрасные здания, ангелы с крестами, храмы, особенно Смольный, старинные фонари на набережной и площадях и, конечно, парки – Павловск, Царское Село, Гатчина, Стрельна. Поэзия и нежность пронизывали равно его и  город. И они любили друг друга.   
     Он дошел до площади Суворова и Марсова поля, впереди виднелся Храм на крови и Михайловский дворец. Сразу справа располагался Северо-западный  политехнический институт. В нем работала бывшая его жена. После длинной цепи поражений, которая началась после окончания университета, он уже оправиться не мог (сперва он ушел из Академии наук, поняв, что математика это не его призвание, потом два года армии, невозможность устроиться на работу, работа программистом). Все большие надежды после успешного окончания университета и блестящего распределения в математический институт Академии наук вдруг рухнули, жена ушла, дети перестали практически общаться с ним.
    Жизнь стала бессмысленной и непонятной. Одиночество вначале его угнетало, потом он начал писать стихи, которые усугубляли печаль, охватившую его. Он все больше и больше понимал, что от жизни  его уже ничего ожидать нельзя. Практическая деятельность его не привлекала,
программирование ему быстро надоело, к административной карьере у него  совсем не было призвания, работа превратилась в тягостную однообразную деятельность по созданию программ,
которые на самом деле были почти никому не нужны и помирали по истечении одного года. Жизнь оказалась ненужной.
       Он прошел через Марсово поле и вышел на Садовую улицу. Перед площадью Искусств он обратил внимание на здание военной комендатуры. Здесь он сидел пять суток за неумение ходить строем и уход в самоволку. Он улыбнулся: великий поэт М. Лермонтов тоже проводил здесь время.  Он прошел  по Садовой и вышел снова на Московский проспект.  Уже ни о чем не думая, он дошел до канала и пошел в сторону своего дома. Стало смеркаться. Фонари еще не зажглись. Было влажно и прохладно. Воздух снова как бы поплыл. Он поднял голову. Впереди прямо на него шли гуттаперчевые фигуры с копьями наперевес. «Что за черт?» - подумал он и обернулся назад. Но за спиной на него двигались вооруженные люди с автоматами и в черных масках. Фигуры с копьями и в масках приближались к нему все ближе и ближе. Внезапно  образ девушки, которую он тогда видел с кузова грузовика, возник на минуту перед ним и в следующий момент все виденное исчезло. Он перешел через канал по мосту и вышел на привокзальную площадь, где по-прежнему сидели бомжи и шлюхи, распивая всякую дрянь и смачно матерясь. К вокзалу двигались какие-то люди с чемоданами и узлами. Куда они отправлялись?
Может, ехали в поисках новой жизни, а может, возвращались к старой жизни, где им когда-то было хорошо? А может, просто уезжали  в никуда, только чтобы не оставаться здесь.
     Он пришел к себе в комнату усталый, разбитый, опустошенный. Ничего не осталось, для чего стоило бы жить. Зачем он родился? Для чего была дарована ему жизнь?
Ни ответа, ни оправдания прошедшей так неожиданно жизни у него не было. Вспомнилась откуда-то фраза: «Если ты не для кого, то кто для тебя?» Почему всё так получилось?... Ответа не было у него, как и не было желания уже что-либо изменить.
     Из-за обоев снова появился огромный клоп и ехидно улыбнулся. Мужчина хотел было чем-нибудь запустить в него как обычно, но не мог ничего найти подходящего. Ярость зажглась в его сознании. Он бросился к стенке, чтобы достать клопа, но клоп ухмыльнулся и отполз к окну. Он бросился к окну вслед за ним, но клоп выполз через разбитое окно и пополз по наружной стороне стены. Рядом с окном проходила водосточная труба. Он встал на подоконник, ухватившись одной рукой за трубу, и стал приближаться к клопу. Ярость прямо душила его. Когда он был уже готов ударить клопа, тот быстро отбежал в сторону, и удар попал в стенку. Очень сильный и злой. Но от этого удара он потерял равновесие и начал падать. Он ухватился второй рукой за трубу, но в этот момент труба оторвалась и вместе с ним полетела вниз. Последний раз возник в его сознании образ той девушки, и все исчезло. Клоп усмехнулся еще раз и вернулся в комнату.

    Санкт-Петербург-Хайфа