Собачье сердце

               

Всё в своей жизни Петрович считал непутёвым и вообще – жизнь не удалась. Работал на чугунно-литейном заводе обрубщиком. Работа в постоянном шуме и грохоте, в изнемогающей жаре – не каждый вынесет и месяца. А Петрович проработал тридцать пять лет. Вышел на пенсию. Но и теперь, по прежней привычке утром выпивал стакан самогона, садился на велосипед и ехал к заводу. Пообщавшись у проходной с знакомыми, поговорив о проблемах завода, заходил в буфет, выпивал стакан водки и возвращался по посёлку домой.

     Жены у Петровича не было. Была, но очень давно. Пожив с ним лет пять и,  родив дочь, уехала на заработки в Москву, да там и осталась. Сошлась с водителем троллейбуса, подала на развод. А Петрович хоть и переживал, но по-мужски. Согласился на развод и с тех пор не женился.
     Как она там, в Москве – Бог с ней. У него своя жизнь, рабочая. Дочь подросла, стала баскетболисткой. «Крупная такая девка» - радовался он.  Иногда приезжала к отцу, привозила в подарок обувь пятидесятого размера. Дочь его любила и он её.

 
Был он далеко «не хилого телосложения» - метр девяносто два ростом, кулак как деревенский чугунок. Поселковая шпана пару раз пыталась его задеть, но кончилось это травмами лицевых костей и с тех пор ни кто не осмеливался сказать дерзкого слова в его сторону, не то, что там замахнуться.

Приехали как-то «залётные» на иномарках с московскими номерами. Завод им понравился. Чугун он везде чугун. А металлолом на завод поставлять – это же «золотое дно». Прижали  они чем-то директора, или соблазнили чем - уж неизвестно. Но повадились они на завод шастать. Металлолом потёк  рекой, не успевали перерабатывать.

А деньги, почему-то на заводе не задерживались, даже на зарплату не хватало. Петрович тогда ещё работал на заводе. Стоял он возле проходной, рассуждал с приятелем о проблемах жизни. Разливали как обычно бутылку на двоих.  А рядом, у своих поблёскивающих иномарок, кучковались москвичи.
-  Вот они, наши денежки. – Заметил его приятель. Петрович осмотрел шумно веселящуюся компанию и смачно сплюнул.
-  Гавнюки это, - только и обронил он.
Но до слуха «мальчиков» долетело его определение и сильно не понравилось двум из них.
-  Ты, дядя, заткни глотку, - грозно подступили они к Петровичу.
Петрович оглядел их, снова сплюнул и задушевно сказал.
-  Не лезь в чужой разговор, детка. Иди к своим цацкам.
Московский гонор не позволил  так просто отпустить Петровича. Один схватил литейщика за лацканы куртки, зашипел.
-  Тебе дядя, чо, жить надоело?
-  А тебе? – в свою очередь спросил Петрович.
-  Чо? – изумился московский варяг и тут же попытался уложить Петровича на асфальт каким-то заморским приёмом.
    Но это ещё никому не удавалось сделать, не удалось и «мальчику». Сорвавшись, с Петровича, сам неуклюже полетел на тротуар. Остальная ватага бросилась на помощь. Подняв своего с асфальта, надвинулись на  «работягу с чугунки», и кто-то, не подумав, таки достал кулачишкой Петровича по лицу. А стояли в узком проходе между заборам завода и стеной строящегося цеха. Петрович только и сказал.
-  Ну, всё, достали!
   После этого, перегородив проход мощным торсом, методично вправлял физиономии наскакивавших поначалу, а потом пытавшихся спастись бегством, то есть пытавшихся проскочить мимо Петровича.

   Когда приехал милицейский «бобик», Петрович разливал с приятелем оставшуюся часть бутылки. На земле в разных позах корчились дорогие свитера и пиджаки. Некоторые лежали без движения. Менты вызвали скорую. У «скорой» не хватило машин, чтобы собрать всех нуждающихся в экстренной медицинской помощи – двадцать два человека в последствии предстали перед судом за «мелкое хулиганство».

Судья, старательно осмотрев пострадавшего(а им оказался естественно Петрович) и обвиняемых, покачал головой, с сомнением начал зачитывать обвинительный приговор. Свидетели – а их был весь проектный отдел завода, наблюдавший за сценой из окон заводского корпуса, в один голос подтверждали правоту Петровича.
Да и приятель его, Николай, тоже откровенно рассказал, как дело было. И про бутылку не утаил. Ну, Петровича оштрафовали за распитие спиртного в общественном месте. Так, не сильно, пятьсот рублей заплатил. Ну, и Николай тоже. Однако директор завода выручил - выписал премию в двенадцать тысяч рублей Петровичу и восемь Николаю. Оба были на хорошем счету на заводе.

А москвичи ещё долго залечивали переломы челюстей, ключиц, рук, рёбер, сотрясения мозгов.  И,  всего-то по разу Петрович приложился.

   Вот теперь на пенсии.
   В тот день он задержался у приятеля и возвращался домой в сумерках, толкая впереди велосипед.  Внезапно услышал то ли стон, то ли писк. Пригнувшись, разглядел чёрного щенка. Может, месяц ему и был отроду. Щенок не обращал внимания на Петровича, пытался идти в сторону забора, но задние ноги не слушались. Петрович протянул руку, чтобы помочь собачонке, тот испугался, попытался цапнуть обидчика. Головка щенка тряслась, измождённое тельце пыталось сопротивляться и боролось за жизнь.
Пусть за собачью, но за жизнь.
Разглядывая найдёныша, Петрович присел на корточки. Тот тоже посмотрел на гору, нависшую над ним, но на новую попытку бегства очевидно уже сил не было. Чёрные пуговки глаз смотрели пугливо и обречённо.
Вздохнув, Петрович поднял миниатюрную копию собаки, положил в холщёвую сумку, с которой ходил по магазинам и понёс домой.

    Щенок оказался обыкновенным «дворянином» мелкой породы. Все четыре лапки тёмно коричневого цвета – как в сапожках. На груди широкая светло-коричневая полоса. Под хвостом большое светло-коричневое пятно – как у оленёнка.

Он трясся всем телом и от голода и от страха. Поворошив шерсть Петрович обнаружил шустро бегающих блох и неимоверное количество гнид.
-  Э, приятель, да они тебя заживо сожрут, - сделал он диагноз. – А ноги, чего не ходят? Вроде всё цело. Или оголодал так?
У щенка периодически закатывались глаза, теряя равновесие, падал.
-  Да, плохи твои дела, - сделал вывод Петрович.
Достал бутылку молока, которое регулярно покупал у местных бабок, разжал малюсенькие челюсти и влил несколько чайных ложек. Пытаясь не захлебнуться, щенок сглатывал молоко, потом, обессилев, закрыл глаза и уснул. Петрович кинул на пол свою старую майку, подвинул её к батарее, уложил собачонку.
Утром съездил в ветеринарную аптеку, купил капли от блох. Ещё аптекарь дал таблетку от глистов.
-  У уличных собак глисты у всех. Они их изнутри сосут. Никакого росту собаке. Гибнут они от этого, - сказал старый знакомый лекарь, объясняя Петровичу как выходить щенка.

Аркаша, так почему-то назвал собачонку Петрович, ещё неделю почти не вставал. Голова непрерывно тряслась(«как при болезни Альцгеймера», - заметил старый ветеринар, посетивший Петровича), ноги не держали. Тщедушное тельце, заносило на каждом шагу, но по большой и  малой нужде отползал в сторону от майки.
    Потом расходился понемногу, но что-то случилось в его организме, что он таки не мог ходить и бегать устойчиво. На ночь Петрович брал его в кровать. Аркаша забирался под бок, сопя вылизывал Петровичу подмышку крохотным язычком. Наверное, в знак благодарности. А чем ещё мог он отблагодарить за спасённую жизнь? Потом стал дотягиваться до мочки уха, слегка покусывал её и тщательно вылизывал всё ухо. С тем и засыпали.

    Постепенно Аркаша поправлялся. Петрович стал выводить его на прогулки. Аркаша трясся от холода(зима наступила), неотступно следовал за огромными ножищами хозяина. Справив собачью нужду, бегом мчался домой.
Днём Петрович брал его с собой. Посадив Аркашу в прилаженный над передним колесом фанерный ящик, возил по посёлку. Трясущаяся голова Аркаши внимательно разглядывала окружающий мир.
Если бы не хозяин, Аркаша бы непременно забился в очередную подворотню – так он был страшен, этот мир. Но хозяин был рядом и Аркаша спокойно разглядывал уличную обстановку.  Вскоре Петрович получил прозвище «дама с собачкой», чему очень веселился.

Аркаша заметно подрос,  самостоятельно совершал утренний и вечерний моцион, возвращался в дом. Петрович заметил, что Аркаша чутко реагирует на его голос. К году  он выполнял  все команды, которые положено знать собаке. По приходу домой, мчался разыскивать домашние тапки, которые Петрович забывал в самых неожиданных местах, притащив, усаживался смотреть как Петрович переобувается. Но и своё не упускал – стоило Петровичу замешкаться с едой, как Аркаша напоминал заливистым лаем.

    Аркашу ещё покачивало при ходьбе(видно всё же была какая-то травма головы), но он компенсировал это энергичной собачьей подвижностью. Вырос обыкновенной короткошёрстной дворнягой. Но сообразительности необычайной. Он уносил пустые бутылки к «мусорке», которые Петрович ставил на землю после «разлития», а когда Петрович «перебрав», возвращалсмя домой, Аркаша нёс в зубах сумку. Собутыльников приводило в восторг знание Аркашей команд, которые он выполнял молниеносно,  по первому требованию хозяина.

    Приключилась тут с Петровичем незадача - от тяжёлой работы у него развился тромбофлибит. Ноги болели страшно и открылась язва. Так он и ходил с кровоточащей, незаживающей раной, силно припадая на больную ногу.
Обращался в поликлиннику. И чего ему там только не выписывали - не помогло. Рассматривая вечером почерневшую ногу Петрович жаловался Аркаше.
    -  Вот отрежут и будем мы оба инвалиды. И кто нам кусок хлеба подаст?
    Аркаша тоже огорчался, ложился у ног хозяина, чувствуя его настроение, скулил. Как-то вечером зашёл к нему на рюмку, старый друг-ветеринар. Оглядев больную ногу, кивнул на Аркашу.
    - А ты его попроси, пусть полижет. Заживёт как на собаке.
    Ветеринар не стал откладывать вопрос в долгий ящик. Махнув свои "двести",  вытащил из холодильника банку сметаны, набрал полную ложку, тщательно обмазал подгнивающую рану и подозвал Аркашу. Обнюхав сметану, Аркаша нашёл её вполне съедобной, долго и тщательно вылизывал ногу. Так они проделали всего два раза и чудо! - язва стала быстро затягиваться. Уже через месяц Петрович бодро вышагивал по улице, поглядывая на своего спасителя, который мелко семенил рядом.

    Так они и жили. Аркаша всюду сопровождал Петровича и тот уже не мыслил заснуть, не ощущая под боком тёплую шерсть своего кобеля. Только когда Аркаша, обнаглев, разваливался на спине и начинал храпеть громче хозяина, Петрович толкал его и переворачивал на бок. Хотя Аркаше это не нравилось, он терпеливо сносил выходки хозяина.

    Однако случилась беда. Переживал весь посёлок.
Возвращаясь поздно велосипедом, Петрович был сбит бешено нёсшимся джипом. Джип даже не остановился,  а  Петрович, отброшенный к забору, остался лежать.
    Если бы ещё освещение уличное было, может быть и заметили бы, может быть и спасли Петровича, а так – ну лает и воет какая-то собака – мало ли их брешут по посёлку.

    Утром мёртвого Петровича обнаружила соседка. Позвонила в скорую, та приехала, зарегистрировала трупное окоченение. Рядом понуро сидел Аркаша и крупные слёзы текли из  собачьих глаз.
-  Экая ты бедолага! - пожалела его фельдшерша «скорой».
   Петровича в морге не оставили. Сразу отвезли домой. С завода привезли гроб, десяток мужиков с трудом уложили Петровича.
Приехала дочь, долго плакала.
Под столом, на котором стоял гроб, не раскрывая глаз,  лежал Аркаша. Его все знали, ни кто не гнал, жалели. Жуткий застольный попрошайка, нынче лежал, не откликаясь ни на звуки ни на запахи. 
   Когда к обеду следующего дня собрались выносить, под столом обнаружили умершего Аркашу.
Знакомый ветеринар констатировал смерть и трупное окоченение.
    Их так и похоронили вместе, в одной могиле. Николай настоял, а дочь не возражала.

    Всё же есть что-то мистическое в отношениях человека и его верного спутника собаки.