Наверное - я умер...

Наверное, я умер…
Наверное, я всё-таки умер. Тогда, в реанимации, в 13-ой ГКБ. Была же клиническая смерть…
Наверное, умер…
- Дрон, ты знаешь? Ну, не хочется мне сегодня на танцы… Ну, не хочу! Тем более, Наташке обещал заехать. Поехали лучше в Чертаново, да и Вика о тебе спрашивала - скучает.
- Не хотел тебе говорить… Видел я твою Наташку… С одним сынком…
- Всё! Стоп! Молчи! Уговорил. Идём на танцы. А потом, если никого не склеим, к Петровичу заскочим, за "Золотой осенью". На крайняк, НЗ распечатаю.
Пока спорили, конечно, опоздали к началу.
Танцы уже шли вовсю. Со сцены в углу зала хорошим высоким голосом пел лидер-гитарист. Группа была из ВТУЗа, лауреаты "чего-то там", Знакомы были многим. "Лауреаты" раздобыли где-то супердефицит - усилок и колонку фирмы "Маршал", и басы были теперь физически ощутимы - всей кожей.
Свято место пусто не бывает - Ольга понравилась мне сразу. Её фигурка была как у той, к которой я решил не ездить больше никогда. А уж когда я заглянул ей в лицо, грусть о Наташке улетучилась сама, не оставив и следа. Несколько медленных танцев, неспешный разговор, приправленный шутками. Многообещающие взгляды. Объятия, чуть жарче, чем можно было ожидать. Всё говорило о том, что я тоже пришелся ко двору.
- Пошли, покурим? - Дрон, как всегда - не вовремя… Только я хотел отойти с Ольгой в уголок и побеседовать поконкретнее, за шторами… У Дрона явно какая-то "идея". Отшучиваюсь:
- Девушки, мы скоро. Только припудрим носики.
Дрон сегодня щедрый - угощает "Золотым Руном". Ароматный дым дразнит ноздри рядом стоящих. На нас поглядывают с легкой завистью.
- У меня сегодня хата свободна, - наконец, как заговорщик, выдаёт Дрон.
- А у меня НЗ. "Алазанская долина", - поддерживаю я.
Крик и шум слышу, когда поднимаемся в танцевальный зал. Музыка смолкла. Только короткие вскрики парней, шум возни и визг девчонок, перекрывающий собой всё.
Влез на подоконник, сверху ищу глазами Ольгу. По закону подлости, она с подругой в самом эпицентре. Вокруг неё, как воронка водоворота, кипит гигантская драка, а она стоит, зажмурившись, с силой вытянув вниз руки с растопыренными пальцами, и визжит, будто по её ногам карабкаются крысы. Как тут остаться в стороне? Хотя война и чужая, а девочек обижают, да ещё без пяти минут своих. Врубился в драку первым, Дрон за мной, спину прикрывает. Конечно, не как нож сквозь масло… Где-то пропустил "скользящий" по уху, где-то ногой по ребрам - только добавило адреналина и злости. Чтобы пробиться туда, где только что видел Ольгу, ушло не меньше минуты. Их там уже не было. Может, оттеснили, может, сами между ног уползли. В тот момент, когда понял, что их здесь уже нет, я поднимал за пояс стоявшего на четвереньках парня (мелькнула мысль - затопчут)…
Вот тут-то мне и сунули - сзади и сбоку, под руку, как, обняв… Не больнее, чем ущипнули за кожу на рёбрах с проворотом. Подняв и пихнув парня кому-то на руки, цапнул больное место левой рукой, потереть, а рука наткнулась на ручку ножа…
Кажется, я очень долго раздумывал - вынуть нож или не вынуть, - целую вечность... Оставлю, как есть - а если кто зацепит, в этой свалке? Извлеку - а вдруг истеку кровью? Чаша весов склонилась к тому, что выну и тут же зажму рукой. Но то ли рука ослабела, то ли напор крови был велик. Новенькая сорочка, надувшись пузырём, никак не давала заткнуть рану.
Теперь уже обратно - из драки, ужом, штопором, от бесцеремонности тарана не осталось и следа. Я выскользнул из драки… Дрона рядом не было. Я ослабел, как будто все силы ушли на отступление, гибкое и точное, как уклонение матадора. Выбежал в соседний зал.
Там было светло, и у стены стоял длинный ряд стульев. До них мне дойти не дали. Чьи-то руки ухватили за плечи, насильно уложили на холодный пол... Колодец. Колодец, образованный людьми плотно стоящими вокруг меня. Бледные маски с широко раскрытыми глазами.
- Пропустите, я доктор.
Стенки колодца опять смыкаются. Молодой мужчина рвет на мне новую рубашку, брызги крови попадают ему на лицо, он утирается - и становится похожим на индейца с пшеничными усами на тропе войны…
Очень хотелось, чтобы мои ноги были согнуты в коленях, но каблуки скользили по паркету.
- Придержите ноги - ему не будет так больно!
Больно… Было холодно, да так, что каждая мышца тела дрожала сама по себе…
Больно… Я не помню боли…
Больно… Вероятно, она была. Иначе с чего бы я стал ритмично на вдох-выдох мотать головой из стороны в сторону?…
Больно… Скорее всего, была. Иначе с чего бы с каждым выдохом из лёгких рвался стон?…
Я не узнал ни Дрона, ни Ольгу, когда они присели рядом. Как оказалось потом - он придерживал мои колени, она держала мне на лбу влажный носовой платок. Я не помню ничего из тех минут - кроме колодца и холода, пшеничных усов в крови, и скользящих каблуков, и выдох-стон…
Стенки колодца ещё раз раздвинулись. Белые халаты. Легкое облегчение - эти помогут. Что-то вкололи - дышать стало легче, но во рту и горле появилась кровь. Закашлялся от пузырящейся крови. Переложили на носилки. Небольшой провал…
Дальше за достоверность не ручаюсь. Носилки плыли над головами… Драка ещё не затихла, но там по краям уже копошились деловито мыши в серых мундирах, выдергивая лакомые куски. Рядом с носилками подпрыгивала фуражка… Прыжок - вопрос. Прыжок - вопрос. Спрашивала - кто с ножом? Кого я узнал?
Не до него… Это подождёт.
У стены Дрон, с рассечённой и набухшей в злом удивлении бровью. Ольга… Она почему-то с платком - прижатым к губам, а слёзы нетронутыми бегут по щекам. Стало ещё холоднее, когда носилки вынесли на воздух к машине скорой помощи. Как жестко укладывают носилки на рельсы. Казалось, что воздух проморожен насквозь, вместе со мной, а ещё только заканчивался сентябрь.
Первую боль, которую я помню, я испытал в реанимации, когда пришел в себя дня через два. Очнулся от боли. Прорывая с хрустом ткани тела, толстенная игла входила мне в артерию. Кошмар этой ситуации заключался даже не в том, что я не мог шевельнуться, я не мог не то чтобы закричать или застонать, но и прошептать хоть что-то.
Наверное, от осознания этого я и отключился опять.
Следующий проблеск сознания зафиксировал доброе, краснощекое лицо женщины во врачебной шапочке… Открытая улыбка… Она что-то говорит, шевелятся губы… Что-то мешает зрению, какая-то труба, гофрированная трубка белого пластика. Пытаюсь сместить голову в сторону, она перемещается вместе с головой… Она во мне! Мотаю глазами, чуть ли не выворачивая их из глазниц, чтобы эту страшную трубку вынули из меня. Руки что-то держит, не могу поднять их к лицу…
Постепенно приходят звуки, складываются в слова :
- Дышать самому... Если будешь хорошо дышать, уберем трубочку.
Успокаивающая материнская улыбка, убаюкивает взвинченные нервы. В поле зрения появляются руки, отсоединяют гофру…
- Дыши! Ну же! Дыши!!!
В глазах плывёт, кружится… Всё, темнота.
Когда я в следующий раз пришел в себя, во рту у меня стоял загубник, как у аквалангиста. Горло нещадно саднило. При любом писке, тут же в палате появлялись либо врач, либо медсестра. Столько заботы о себе, я не испытывал, наверное, с грудничкового периода.
На пятый день, не желая дёргать медсестёр, которых, на мой взгляд, я достаточно загонял днем, я встал с койки.
Подобрал в руку дренажные трубки, что выходили из моего тела, постоял на некрепких ногах и, придерживаясь за спинку койки, пошел. К умывальнику, к зеркалу, к воде.
Отпустив приятно холодившую ладонь спинку металлической кровати, я чуть не упал.
На девятый день, меня перевели в послеоперационную палату. Там уже было даже весело.
Коллектив выздоравливающих состоял из трёх аппендицитников и двух травматиков, включая меня.
Все как на подбор, молодые ребята. Шестым подселили алкоголика с приступом язвы. Тихий и незаметный вначале, он перепугал нас ночью приступом белой горячки. Он подходил к каждому и, наклонившись, глядя безумными, быстро бегающими глазками, зловещим шепотом спрашивал:
- У тебя есть таблетки? А у тебя есть таблетки? Есть! Есть, есть, есть! Дай!.. Дай мне… Дай…
Невзирая на форму возражения или согласия, как будто выполнял, спрашивая, какой-то ритуал, - он лез в тумбочку и шарил там. Найдя, тут же, не запивая, глотал. Сестру мы вызвали тут же - с пультов над койками. Но она пришла не сразу. К тому моменту он стал буйным. С койки на койку он начал перепрыгивать уже в её присутствии. Мы сжимались на кроватях, не способные не то что защититься - убежать, уползти… До прихода врачей и сестёр из других отделений, он успел отгрызть подмётки на двух тапках, сорвать шторы, попытавшись по ним вскарабкаться на потолок, раздеться догола и выбежать наконец-то в коридор. Там он и был выловлен. Больше мы его не видели, а успокоились только к утру. Потом вспоминали со смехом. Вскоре всех выписали… Сначала в один день аппендицитников, затем травматика.
В палате менялись люди, а я всё лежал на своей койке.
Я, конечно, ходил, опять начал курить. Навещали меня каждый день- мать, отец, родня, Дрон, даже его родители… Вот только не приходила та, ради которой я полез в эту драку.
Она спросила у Дрона номер телефона - мой и его. Ппозвонила ему, узнала, где я лежу, даже договорилась с ним встретиться, чтобы придти вместе. Но так и не пришла ко мне. Задержалась у Дрона... Казалось, что надолго…
Через полгода она рассталась с ним.
Наверное, я всё-таки умер… Тогда, в реанимации…
Из больницы, спустя три месяца, вышел совсем другой человек. С той же внешностью, но более осторожный. И восхищённый жизнью.
До этого я почти не замечал воробьёв, почти не слышал запах цветов, и никогда не гладил ладонью деревья… И совсем не спешил жить.



Ломовой извозчик