Я, Башмаков и другие - 10

КАБЕЛЬНОЕ ТЕЛЕВИДЕНИЕ

Как знамение времени, в нашем маленьком городке появилось кабельное телевидение, по которому крутили все фильмы без разбора, начиная от шедевров мирового кино, заканчивая крутым порно (что особенно нравилось детям младшего школьного возраста). Наиболее популярной программой был ежедневный концерт-поздравление, длившийся часов пять.
Не знаю, где они набрали ведущих и какими критериями при их выборе руководствовались, но те два отморозка, что вели концерт, вызывали у нас приступы колик и реки слез. Что они несли в эфир - трудно передать. До сих пор жалею, что не записывала тогда их перлы. В памяти остался лишь один.
Концерт вела девушка. Отзвучал мой любимый певец Я. Евдокимов, наверное, выходец из ансамбля «Эргэрон», т.к он пел и одновременно показывал все, что он поет. Появилось девушкино лицо с растянутой на весь экран улыбкой.
- Следующее поздравление, - не переставая стоически улыбаться сказала она, - пришло от Сережи и Вити. Они поздравляют, - она сделала усилие, еще чуть-чуть раздвинула губы и посмотрела в камеру, - свою жену…
Тут улыбка медленно сошла с ее лица, девушка уткнулась в папку и начала водить пальчиком по тексту, перечитывая поздравление. Дойдя до слова “жена”, она беспомощно посмотрела в камеру, потом обратно в папку и тут вдруг увидела, что там есть еще продолжение.
- И мать… с днем рожденья!…  с облегчением выдохнула она.

КАК Я СДАВЛА ЭКЗАМЕН ПО ИСТОРИИ ПЕДАГОГИКИ

К общеобразовательным предметам в институте я относилась с известной долей пренебрежения. История педагогики исключения не составляла.
Как-то раз я случайно попала на лекцию этому предмету, читал которую некий доцент Семенов. И лекция, и доцент произвели на меня удручающее впечатление: лекция была скучна и длинна, как день старухи. Доцент же, напротив, вел себя так, что в некоторые моменты мне становилось за него неудобно. Его ужимки и ненатуральное кокетство наводили на мысль о том, что все детство его держали в цепях и расковали буквально на днях.
Короче, на лекции я больше не ходила. Пришла уже сразу на экзамен.
В день экзамена доцент был очень радушен, делал приглашающие жесты. И при подготовке ответа разрешил пользоваться учебниками, лекциями и любой другой подходящей литературой.
Но, в чем заключалось его изуверство: спрашивал он совсем о другом. О том, чего не содержали ни учебники, ни бездарные лекции, а исключительно мозг доцента Семенова.
Я, по привычке, шла пятым номером, поэтому имела возможность наблюдать, как ушел ни с чем номер первый, второй, третий… Четвертая, старательная девочка из немецкой группы, более-менее сносно отбила все его атаки. На что ей было предложено оценить себя самостоятельно. После минутного колебания она поставила себе три балла и удалилась.
Следом за ней место напротив по-детски счастливого доцента Семенова заняла я.
Пересказав переписанный из учебника текст, я стала напряженно ждать вопросов со стороны оппозиции.
Доцент Семенов для разминки легко погонял меня по теме. Эти упражнения меня так утомили, что волей-неволей пришлось применить любимый прием: ответить вопросом на вопрос. Доцент Семенов мгновенно купился и начал отвечать сам же себе. Через несколько минут, когда все уже было ясно, доцент опомнился и замолчал. Я скромно опустила глаза. Семенов фыркнул.
- Ладно! - Сказал он, - кое-что вы знаете. Но мне интересно, что бы вы сами себе поставили? - И он придвинул ко мне зачетку.
“На четверку был ответ” - подумала я и тут же поправилась - “А если честно, то и на трояк”. Я уже занесла ручку над графой, и тут мой взгляд упал на стройные колонки пятерок, стоящих в моей зачетке. Я представила тройку, втесавшуюся в их ряды, с такой же круглой попкой, но даунской башкой; потом четверку, выглядящую как разночинец среди аристократов и опустила ручку.
- Я не могу, - честно сказала я, - ставьте сами.
Доцент Семенов широко улыбнулся.
- Вот зачетка. Вот ведомость, - сказал он, - что вы поставите в зачетку, то я поставлю в ведомость. Иначе уйдете без оценки.
Что-то в его взгляде и интонации заставило меня посмотреть на все со стороны, и вдруг стали понятны его хитроумные соображения насчет того, что сам себя человек оценивает всегда строже… “Ах ты гад!” - подумала я.
- Давайте! - я выхватила у него ручку и, больше не сомневаясь, нарисовала в зачетке высший балл.
Доцент Семенов, внезапно потерявший дар речи, несколько минут сидел не шевелясь. Потом так же молча вывел “пять” в ведомости и растерянным взмахом руки указал мне на дверь.
Огромным усилием воли сдерживая прорывающийся наружу смех, я выскочила в коридор.
И очень, полагаю, мне повезло, что Семенов больше у нас ничего не читал и не принимал.


ВОПРОС ВРЕМЕНИ

Как-то раз в магазине, где Янка с интересом разглядывала полки с односортными пирамидами консервов, к ней подошел какой-то гражданин.
- Извините, девушка, - сказал он вежливо, - вы не подскажите, который час?
Янка посмотрела на него в упор и доверительно спросила:
- А вы?

ЯНКИНА МЕЧТА

Янка как-то сказала: надо завести себе в общаге жабу. Представляешь, приходишь домой, открываешь кастрюлю, а она там сидит и смотрит на тебя преданными глазами.

БАШМАКОВСКАЯ ПОЗИЦИЯ

Однажды Башмаков, крепко подпив, рассматривал себя в зеркало. Он вертелся то одним, то другим боком, трогал свой нос, вглядывался в глаза. После чего заявил:
- А ну их на хер, всех этих женщин! И этих мужчин!.. Буду нарциссистом!

КАК КУЗЯ ВООБРАЗИЛА СЕБЯ БАРМЕНОМ

Как-то раз мы справляли у Маркуши совместный день рожденья Мишки и Башмакова. Стол был сборный. Из напитков, благодаря той же талонной системе удалось раздобыть только пиво и это ядовитое пойло с гордой вывеской коньяк “Три бочки”.
Попив немного коньячку, мы пошли перекурить на кухню.
Кузя, как некурящая и не желающая дышать, осталась в комнате. Поскольку она не тренировалась в принятии напитков так же упорно как мы, то ко времени перекура она была уже изрядно хороша собой.
Мы оживленно орали на кухне. Не помню зачем, но мне понадобилось заскочить в комнату. Взору моему предстало следующее полотно: неблагородно подхихикивая, Кузя мешала в наших бокалах коньяк и пиво.
“Однако, западло!” - подумала я и, незамеченная, убралась обратно на кухню.
Там я  поведала о Кузиных происках, и мы решили предпринять некоторые ответные действия.
Вернувшись к столу, все расселись по местам. Кузя, нетерпеливо ерзая на попе, предложила тост.
Башмаков вдруг вспомнил что-то важное и, треснув Кузю по плечу, привлек ее внимание. Курилин в это время подменил ей бокал. Пьяненькая Кузя, как и следовало ожидать, ничего не заметила и высосала свой собственный коктейль не моргнув и глазом.
Долго ждать результатов не пришлось. Через полчаса Кузя ушла из нашей жизни в туалет и больше мы ее не видели. Разве что, когда вытаскивали из сортира, чтобы совершить естественные отправления. Тогда Кузя молча и покорно стояла у двери, ожидая, когда можно будет снова обнять белого брата.
Самое интересное, что мы, поначалу решив Кузин коктейль проигнорировать, до конца планку не удержали, и к ночи коктейльчик пошел в дело. Правда, усвоили мы его, в отличие от Кузи, стопроцентно.



РЕЦИДИВ

Я настолько уже привыкла жить с шипом в сердце, что порой почти не вспоминала о нем. Он оброс какими-то своими тканями, и, если особенно не трогать – не болел. Иногда мне казалось, что я разлюбила Москвина, и я радовалась, ощущая, как потоки забытой свободы заливают меня по самое темечко. Но спустя пару дней, вздрогнув от похожего силуэта в толпе, я опускалась на землю и привычно тащила свой крест, не жалуясь и никого уже не виня.
Однажды мне пришлось заглянуть на кафедру с каким-то вопросом. Холодное зимнее солнце, бьющее в глаза изо всех окон, ослепило меня, и после темного коридора я даже не сразу поняла, что на кафедре никого нет. Никого, кроме Москвина.
От неожиданности мы оба смутились. Деваться было некуда, и я сказала:
- Привет.
- Как дела? – тут же откликнулся он. Я пожала плечами.
- Хорошо, а твои?
- Нормально… - мы замолчали. Я чувствовала, как сердце, раскачиваясь, начинало стучать все сильней и сильней.
- Домой идешь? – я почти физически ощущала, как наступаю на те же грабли, но абсолютно ничего не могла с собой сделать.
- Да, - ответил Москвин.
- Тогда пошли?
Он собрал со стола вещи. Мы вышли из института и пошли по улице вниз, до того перекрестка, где дороги наши расходились. Разговор, как ни странно, не был ни дерганным, ни пустым. Я чувствовала себя, как измучившийся от жажды, осторожно отпивающий от стакана с хрустальной, холодной, вкусной водой.
Мы дошли до перекрестка. Я подняла глаза.
- А может, пообедаем вместе? – вдруг спросил Москвин. Я с готовностью согласилась.
Как в тот, первый раз, мы несколько часов просидели над кофе. У меня на языке вертелись вопросы, на которые я до сих пор так и не смогла найти ответ: почему все так случилось тогда? Я что-то не так сделала? Почему он дал мне на несколько секунд самое большое в моей жизни счастье, а потом отобрал его навсегда?
Но я так и не решилась их задать. Никто из нас так и не упомянул ту зиму, как будто ее никогда и не существовало.
Мы вышли из кафе. Как можно беззаботнее, я помахала ему на прощанье рукой и пошла по улице не оглядываясь. Домой я идти не могла, поехала к Ирке, отодвигая неизбежный финал дня. У нее сидел Олежка, и я, не в силах уйти, грелась и мучалась в лучах их счастья.
Домой я пришла уже заполночь. Закрыла за собой дверь и вдруг заплакала, зажимая себе рукою рот и сползая вниз по косяку. Из темноты показалась мама. Она присела рядом со мной на корточки и безошибочно определила:
- С ним виделась? – по моим щекам потекли водопады. Я кивнула. Что я могла сказать?

ИГОРЯСИК И ВАННАЯ

Игорясик, если мы пили у Маркуши и Пашки, обнаруживал некоторую тенденцию: стоило ему выпить определенное количество рюмочек, и он начинал вести себя, как последняя ****ь: обливал всех водкой, кидался тем, что лежало на тарелке, в общем, доставлял некоторое беспокойство.
После того, как он выпивал еще, агрессивность его пропадала, и Игорясик шел принимать ванну. Он запирался на щеколду, набирал воды с пеной и принимался плескаться. Судя по звукам, которые мы отслеживали, тонуть он не собирался, а так всем было спокойнее.
Но, к несчастью, ванная у ребят была совмещена с туалетом, и по прошествию недолгого времени все начинали страдать: Игорясик из ванны выходить не хотел, мурлыкал песни, иногда для разнообразия вскрикивал. А народ, приплясывая под дверью, молил:
- Игорясик, открой дверь!
- На хера? – бодро спрашивал тот.
- Писать хотим!
- На хер! – уверенно отсылал он нас.
- Открой, гад, щас получишь! – срывался кто-нибудь.
- На хер! – с той же интонацией повторял Игорясик.
Тогда вступала я.
- Игорясик, дорогой, открой!
- На хер? – опять интересовался он.
- Открой, я тебе что-то важное скажу!..
Повисало непродолжительное молчание, потом слышался шум вытаскиваемого из воды тела и шлепки мокрых ног по кафелю. Все в предвкушении замирали, но не тут-то было… Игорясик прижимал ухо к двери и говорил:
- Ну?
- Ты открой, я так не могу! – хитрила я, и слышала удаляющиеся шлепки, шум погружаемого в воду тела и еле слышный комментарий:
- На хер!
Заканчивалось это тем, что Пашка пинком вышибал дверь, шпингалет отлетал, Игорясик поднимал визг и брызги, но, кажется, был совершенно счастлив.


КАК КУРИЛИН ПРИШИВАЛ БАШМАКОВУ ПУГОВИЦУ

Один раз, уже уходя от Маркуши, Башмаков неловко рванул свою куртку, и пуговица, отскочив, завертелась по полу.
Мы с Курилиным уже стояли одетые и теперь ждали, пока Башмаков отловит свой предмет туалета.
Наконец, он изловчился и накрыл ее ладонью. Однако, домой с оторванной пуговицей идти не желал. Сам пришить уже ничего не мог,  только держал пуговицу на ладони, переводя умоляющий взгляд с нее на нас и обратно.
Никто, натурально, не пошевелил копытом, чтоб ему помочь. Спустя  пять минут Маркуша, сообразившая, что без пуговицы он действительно никуда не уйдет, сходила в комнату и принесла иголку с ниткой. И опять повисло молчание.
Первым созрел Курилин. Как был в тулупе, он опустился перед безучастно стоящим у стены Башмаковым на одно колено, и, вооружившись иголкой и ниткой, начал пришивать на нем пуговицу.
Длилось это все довольно долго, потому что Валерка тоже не очень хорошо владел инструментом.
Во время этого действа мне пришло в голову, что по идее, это я должна стоять перед Башмаковым на коленях, как верная подруга и проявлять свою женскую сущность.
Чувствуя потребность оправдаться, я тут же сказала:
- Знаешь, Башмаков, я хотела тебе помочь с этой пуговицей, но подумала, что буду выглядеть неестественно в этой роли.
Услышав мое заявление, Курилин оторвался от своего рукоделия, задрал голову и сказал:
- Зато я, наверное, очень естественно выгляжу!

КАК БАШМАКОВ И КУРИЛИН ХОДИЛИ ЗА ВОДКОЙ

Один раз мы выпивали у Маркуши с Пашкой. В тот день к нам на огонек заглянул один из Аксеновых.  Сильно подпив, он вдруг вытащил откуда-то из трусов черный блестящий пистолет, присел на колено и с криками: Пах! Пах! начал наводить на нас оружие.
Вопреки его ожиданиям, никто не испугался. Наоборот, мы, как индейцы, впервые увидевшие огнестрельное оружие, сгрудились вокруг Аксенова, и начали наивно трогать пистолет руками.
- Настоящий? – Затаив дыхание, спросила Янка, - дай стрельнуть!
Аксенов, разочарованный отсутствием эффекта, поднялся с колен и покачал головой.
- Не, игрушка, - сказал он.
- Дай посмотреть! - Сразу несколько рук вцепились в черный ствол и потянули к себе. Аксенов не возражал. Мы пощелкали языками, поражаясь точности подделки, поприцеливались друг другу в лоб, покричали, как водится: Пах! Пах!..
Ну и стали дальше пить водку.
Дольше всех с пистолетом носился Башмаков, полностью слившийся с образом Джеймса Бонда.
Однако, как все хорошее, водка быстро закончилась. Мы снарядили Башмакова и Курилина в поход, наковыряв им в дорогу еще на одну бутылку.
Вернулись они довольно скоро и принесли вместо одной бутылки две и еще каких-то сникерсов в придачу.
- Пацаны, че, водка подешевела? – спросил Аксенов.
- Какие-то ларечники добрые попались, - недоуменно сказал Башмаков, - я говорю: сколько водка стоит? Они говорят: двенадцать. Я не расслышал, говорю: сколько? А они говорят: да ладно, пацан, бери так, сколько тебе нужно? Мы с Курилиным решили, что две, а они еще и конфет с собой дали. Говорят: хороший ты пацан, только не психуй! Странные, да?
Мы согласились.
Ребята стали раздеваться, и тут я заметила, что у Башмакова в руке что-то блеснуло.
- Башмаков! – нехорошим голосом сказала я, - дай-ка ладонь!
- На! – сказал доверчивый Башмаков и протянул мне руку. На ладони у него лежала Аксеновская игрушка.
- Ты че, так с ним и ходил? – Вкрадчиво спросила я.
Башмаков посмотрел на свой кулак и кивнул.
- Да я как-то забыл!.. – виновато сказал он.
- Башмаков, а на прилавок ты грудью наваливался? – опять спросила я.
- Наваливался…
- А дулом в окошко тыкался?
- Наверное, да… - сник Башмаков.
- Ну, в общем, теперь понятно, - сказал наблюдавший всю эту сцену Пашка, - вы, главное, больше туда за водкой не ходите.

Я, МИШКА И МАТРОМОНИАЛЬНЫЕ ПЛАНЫ

Курсе на четвертом меня стали посещать странные идеи, а именно: заглотив стопку-другую, я вдруг начинала чувствовать свою ущербность в плане семейного статуса. Мне казалось несправедливым, что все вокруг уже по пятьдесят раз побывали замужем и развелись, а я, видите ли, нет. Причем в трезвом виде меня такое положение вещей не тяготило. В пьяном же я начинала активно устраивать свою судьбу.
Первым моим женихом стал Мишка. К тому времени он уже год как числился у меня в ухажерах. Подозреваю, что у него было много всевозможных девочек, которым он пытался втюхать идею о своих небывалых чувствах с целью получить доступ к телу. Даже какая-то невеста, кажется, была. Но с той памятной поездки по городам и весям Дальнего Востока он прочно занял свое место по мою левую руку (по правую, разумеется, был Башмаков).
И вот как-то раз мы собрались у Янки в общаге. Протанцевав с Мишкой какое-то сложное па де де из Тома Вэйтса, я вдруг решила обратить на него свое нетрезвое внимание. С ангельским выражением лица профессиональной стервы, я задала пару невинных вопросов о его невесте. Потом, по мере усиления опьянения, начался иезуитский допрос по теме: что бы он стал делать  если бы я: умерла, сломала ногу, трахалась на его глазах, решила бы трахнуться с ним... а потом отказала... потому что я честная девушка и считаю, что все должно происходить в замужестве... и т.д., пока несчастный не сдался и не попросил моей руки. 
Тут я немного откатила орудия, и, смерив его с головы до ног холодным, слегка косящим взглядом, спросила:
- А где мы, интересно, будем жить? И на что мы, интересно, будем существовать?
Мишка, сообразив, что я, в принципе, согласна и имею только небольшие уточнения, дал волю своей безудержной фантазии и к концу вечера, когда Мишкины родители были выселены неизвестно куда, а сам Мишка стал чуть ли не Нобелевским лауреатом, я, по все вероятности, дала свое согласие.
Помню (хоть и плохо) свое моральное удовлетворение. Мы сидели обнявшись и увлеченно обсуждали детали свадебных нарядов и список гостей. Окружающие (по всей видимости, более трезвые) ржали над нами, показывали пальцами и обидно обзывались.
Чем кончился вечер, сказать не могу.
На следующий день в районе обеда меня разбудил звонок в дверь. Ругаясь в смысле “кого там несет, когда все нормальные люди еще спят”, я поперлась открывать. Уже взявшись за замок, я все же решила взглянуть на того, кому я собираюсь явить себя в почти полуголом виде. Рука моя медленно опустилась. За дверью, при полном параде, в костюме и галстуке, держа перед собой букет роз, стоял  Мишка и смотрел прямо в глазок.
Подробно вспомнился вчерашний вечер. Замуж мне уже как-то не хотелось вообще, а особенно сейчас и за Мишку.
Стараясь производить как можно меньше шума, я отползла от двери и трусливо залезла под одеяло. Было совершенно непонятно, на кой хрен я затеяла всю эту бодягу, и зачем там сейчас стоит этот мальчик с букетом цветов.
Потрезвонив еще где-то около часа, Мишка ушел. Для профилактики мне пришлось пару дней не появляться в институте и не отвечать на его телефонно-дверные призывы. А когда мы все-таки встретились, я довольно искренне удивлялась и клялась, что ничего не помню.

ЗУБ

Как-то раз мы поддавали у Янки в общаге.
Все было хорошо. Мы уже оприходовали пару бутылочек. Атмосфера любви, состоящая из сигаретного дыма, запаха вермишели с тушенкой и спирта успела настояться и пропитать нас до кончиков волос.
Вдруг в дверь постучали.
Курилин, поколебавшись, все же решил открыть. На пороге стояло несколько характерно бритых наголо атлетов, среди которых маячил тщедушного вида юноша с явными признаками деградации на лице.
- Нам Янку, - сказал юноша.
Курилин обернулся, но счастья на Янкином лице не обнаружил.
- Чего надо? - спросил Курилин.
- Побазарить надо! - разлепил губы один из бритоголовых.
Янка, тяжело вздохнув, вышла в коридор. Мы потянулись за ней.
В коридоре мы встали полукругом напротив симметрично расположившихся атлетов. Янка и хилый юноша оказались в центре. Началась классическая разборка (типа: ты че? - А ты че?). Суть ее до моего туманного сознания так и не дошла, увязнув где-то на подходе. Кажется, Янка опять ляпнула что-то не то.
Я стояла, спрятавшись у Курилина за спиной, и внимательно разглядывала инициатора разборок. Юноша произносил убогие, предписанные сценарием фразы, но подходил к делу неформально, даже плевался от волнения. Что-то в его внешности, и так далекой от совершенства, не нравилось мне особенно. Через несколько минут я поняла, в чем дело. У юноши был металлический зуб. Мы стояли прямо под голой общежитской лампочкой, и его клык с металлической фиксой то и дело ловил луч света, ослепляя меня. Сверкание зуба и завораживало и раздражало.
Я стояла, прикрыв глаз. Очень хотелось сказать одну фразу, только было страшно, что кто-нибудь из атлетов пришибет меня сверху кулачищем. Опять же, я где-то догадывалась, что выступлю несколько не по теме. Сдерживать себя становилось все труднее. Промучившись таким образом минут пять, я решительно отодвинула Курилина и вышла на авансцену, как солист. Все замолчали.
Я ткнула пальцем в хилого юношу и как можно отчетливей произнесла:
- Эй, ты! Зубом не блести! - после чего опять скрылась у Курилина за спиной.
Конец разборки, как я понимаю, прошел смазано, так как наша сторона после такого заявления продолжать уже не могла. Хилый юноша от неожиданности захлопнул рот и некоторое время сумел продержать его закрытым. Атлеты, усмехнувшись, сказали Янке, чтобы больше так не делала и покинули поле боя.
И мы пошли допивать водочку.

КАК БАШМАКОВ ПРОДАВАЛ ЯНКИНУ ВАЗУ

Один раз, наскребя начальную сумму Х мы, опять же, пошли к Янке в общагу.
Но как-то так случилось, что деньги и водка в тот раз закончились чересчур уж  быстро. Кредит никто не открывал. Инвесторы в тот вечер обходили нас стороной.
Янка, зараза, предательски покинула тонущий корабль и отправилась туда, где наливают.
Мы грустно сидели за столом и думали, где бы взять денег. Поскольку добыть их на сей раз действительно было негде, бывалый алкоголик Башмаков, почесав в репе, сказал:
- Надо что-нибудь продать!
Мы стали оглядываться по сторонам. Выбор был небольшой. К тому же продать нужную вещь у нас не поднималась рука.
Вдруг Башмаков победно вскрикнул и снял с полки керамическую вазочку лубочного типа.
- Уродская ведь! – Сказал Башмаков, - надо воспитывать у Янки вкус. Продаем?
- Продаем! – Согласились мы.
Курилин с Башмаковым быстро оделись и отбыли.
Я, сильно сомневаясь, что кого-то может прельстить этот чудовищный ком глины, принялась их ждать, как верная Пенелопа.
Вопреки моим пессимистическим прогнозам, вернулись они быстро и с водкой, которой нам как раз хватило, чтобы напиться до луноходного состояния, заползти на кровати и заснуть в произвольном порядке.
Утром пришла Янка и первое, что она спросила, было:
- А где моя ваза?
Мы честно пожимали плечами и разводили руками.
- Разбили, что ли? – спросила Янка.
Мы повторили то же, исполненное самого искреннего недоумения телодвижение. Любому стало бы ясно, что ответ на ее вопрос мы не знаем.
- Раскокали! – подытожила Янка, - ты, Башмаков, пьянь?!
Башмаков судорожно затряс головой.
- Ну и ладно, фиг с ней! – вдруг примирительно сказала Янка, и все облегченно вздохнули.
Однако, на следующий день Янка пришла в институт злая, как миллион откупоренных джинов. Как выяснилось, Башмаков и Курилин с чистым сердцем толкнули вазочку в ларек, находящийся как раз по дороге из общаги  в институт.
Янка, ранним утром бредя на первую пару, наткнулась взглядом на знакомый предмет в витрине. Подъехав к ребятам, она без труда выпытала у них приметы добрых коммерсантов, сдавших вазочку по сходной цене. В приметах ясно угадывались Башмаков и Курилин.
Как она их оставила в живых – затрудняюсь сказать. До сих пор считаю личным счастьем, что Янка сочла меня к делу непричастной.


КИТАЙЦЫ И ВЕЛИКАЯ КИТАЙСКАЯ СТЕНА

Однажды, как ни оригинально это звучит, мы собрались у Янки в общаге попить водки. Выпили уже неоднократно и тут вспомнили, что недавно  к нам по обмену приехали несколько китайских студентов, и их поселили тут же, в общаге. Мы, вполне понятно, почувствовали необходимость установить международный контакт.
Инициатором саммита выступил Башмаков, который в течение получаса ныл: “Ну пойдемте, спросим у китайцев, что для них значит Великая Китайская стена!” В конце концов нам и самим стало интересно, что значит для китайцев Великая Китайская стена.
Мы взяли бутылку водки и пошли.
Комната китайцев в общежитии представляла собой проекцию плотности населения КНР на отдельно взятое помещение. То есть их там был миллион. Они сновали туда-сюда, обтекая со всех сторон нашу делегацию, во главе которой стоял Башмаков, крепко прижимавший к груди бутылку водки.
Башмаков откашлялся. Потом, взглядом и жестами испросив разрешения и так его и не получив, присел к столу. Мы потянулись следом.
Башмаков свинтил водочный колпачок и поставил бутылку на стол. Большинство китайцев сразу эмигрировало в смежное помещение, оставив за столом человека три смертников.
Башмаков опять откашлялся.
- Мы вот интересуемся, - помогая себе сурдопереводом, начал он, - что для вас значит Великая Китайская Стена?
Китайцы молча сидели за столом и смотрели на Башмакова бесстрастными черными глазами. По всей вероятности, они совершенно не понимали, чего от них хотят. Башмаков зачем-то перевел вопрос на английский. Это тоже не помогло.
Тогда Башмаков начал изображать Великую Китайскую стену при помощи пластики и жестов. Потом сюрреалистически начертал на салфетке какую-то колбасу.
В итоге, китайцы, то ли что-то сообразили, но поняли по-своему, то ли мы им просто надоели, но три посланца мира, сидевшие за столом, издали какой-то неуловимый звук, и комната вновь наполнилась китайцами. Окружив нас кольцом, как цыгане на базаре, они с той же живостью и жестикуляцией принялись нам что-то объяснять. Может быть, не исключаю, даже то, что значит для них Великая Китайская стена. Трудно сказать.
Одновременно они как-то незаметно подталкивали нас по направлению к выходу. В результате  этих ненавязчивых мягких движений мы оказались за дверью. Защелкнулся замок.
- Э! А водку! - Оторопело сказала я и пнула дверь.
Замок тут же щелкнул опять, и из-за двери показалась маленькая желтая лапка неловко стискивающая нашу бутылку. Как только водка была принята в наши нежные объятья, лапка исчезла и дверь снова закрылась.
Так я никогда и не узнала, что значит для китайцев Великая Китайская Стена.

НЕЛЮБОВЬ

В тот день, вернувшись от китайцев, я внезапно поняла, что больше не люблю Москвина. И, вероятно, довольно давно. Место, где жила моя горькая любовь, опустело. Самое интересное - мне было все равно. Я не испытала ни радости, ни печали. «Бессмысленно...» - неопределенно подумала я.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ БАШМАКОВА О ПЕРЕВОДЕ В БАНЕ

Когда Толстый как-то раз приехал в наш маленький город (не иначе, как с тайной мыслью познакомиться с моими родителями), я тут же нашла ему кучу занятий и деловых партнеров, мечтающих поиметь с ним общий бизнес. Один из таких партнеров, как водится, решил продемонстрировать Толстому русское гостеприимство и потащил его в баню.
Я об этом мероприятии прознала заранее, и, поскольку ожидала наступление “критических дней”, попросила кстати забежавшего ко мне Башмакова подменить меня на вечерок. Башмаков почему-то надолго задумался, а потом сказал: знаешь, я представил: баня, все в пару, на полках сидит твой полуголый Толстый в войлочной шапочке, партнеры, везде валяются шайки, веники... А я стою, облокотившись на полку, в костюме и галстуке и перевожу...
…Толстый, кстати, баню перенес плохо: он не понял, зачем его бьют веником, потом долго упирался и не шел валяться в снегу.  Но вывалян был насильно и напоен водкой до полного бесчувствия.
Больше к нам никогда не приезжал.

ВАЛЕНТИНА

Путешествуя с Толстым, я познакомилась с хрупкой большеглазой женщиной поражавшей неожиданно мощным аналитическим умом. Валентина буквально с первых же минут знакомства начала принимать во мне самое деятельное участие. Я не понимала, почему, но мне было приятно.
В своем родном Хабаровске Валентина пользовалась почетом, уважением, а так же широкими связями.
Однажды, когда совсем уж было туго с билетами, Валентина, вздохнув, набрала какой-то заветный номер и пару минут помурлыкала в трубку.
- Пойдешь через депутатскую комнату, - сказала она мне.
К тому времени я уже знала, что депутатская комната – это отдельный от основного аэропортовского безумия рай с мягкими креслами, коврами и телевизором. Но такого сервиса, как по тому Валентининому билету, я, признаться, ни до, ни после того больше не получала.
Началось все с того, что при входе у меня буквально силой выдрали из рук чемодан, усадили в кресло перед телевизором, всучили какой-то прохладительный напиток, и, отвлекая, таким образом, мое внимание от чемодана, утащили его в неизвестном направлении. Я разволновалась. Напиток в горло не тек. У каждого проходящего мимо я пыталась выяснить судьбу чемодана.
Вскоре мне принесли квитанцию о том, что чемодан зарегистрирован и сдан в багаж. Объявили посадку. Я по привычке дернулась на выход, но меня остановили.
- Подождите, пожалуйста, - сказали мне, - еще рано. Мы вас пригласим.
Я осталась ждать. Когда по моим нервическим расчетам самолет уже должен был улететь, за мной пришли. К выходу подкатила легковая машина. Я уселась на заднее сиденье и проехала ровно три метра до самолета. К трапу уже жалась толпа, в которой я тоже имела обыкновение толкаться. Но на сей раз добры молодцы из охраны оттеснили всех страждущих, и я, в полном одиночестве, провожаемая недобрыми взглядами, загрохала ботинками вверх по трапу. После того, как я села в кресло, пустили остальных.
Весь полет я сидела надутая и корчила из себя президентскую дочь.
Кому тогда позвонила Валентина, я так и не узнала.

Потом Толстый определился в направлении бизнеса и  начал возить на Дальний Восток туристов. Я ездила с ним переводчицей, а в качестве администратора и советчика он брал с собой Валентину. Мы с ней селились в один номер и в свободное от работы время проводили за разговорами. Наша дружба и взаимная симпатия крепли день ото дня.

КАК МЫ МЫЛИ ГОЛОВУ ВАЛЕНТИНЕ

У Валентины были густые, длинные, сложно организованные волосы: на задней половине головы она носила косу, а передняя часть была как бы стрижкой с челкой. Смотрелось все это, в принципе, неплохо, хотя и вызывало некоторое изумление.
Валентина со своими волосами всегда мучилась. Особенно трудно ей приходилось в поездках по нашему цивилизованному Дальнему Востоку, где очень часто отсутствовала не только горячая, но вместе с тем и холодная вода.
И вот, как-то раз, прибывая, кажется, на Сахалине, мы были расселены в лучшей гостинице города Южно-Сахалинска. Где было все, кроме, как обычно, горячей воды.
- Анют, давай мне голову помоем? - попросила как-то вечером Валентина, когда мы отдыхали вечером после трудового дня.
Она нашла в шкафу электрочайник (говорю, там было все, даже ломоносовский сервиз на двенадцать персон), и начала возиться в ванной. Я сидела в кресле перед телевизором, лениво переключая три канала, пока не услышала из ванной призывный Валентинин клич.
Когда я вошла, все было готово: стоял шампунь, подогретый чайник и Валентина раком над ванной.
Я взяла чайник.
- Сюда, - сказала Валентина с какой-то странной восходящей интонацией и похлопала себя по затылку в основание своей немыслимой косы. Я направила носик туда, куда она показывала. Заструилась вода, заливая Валентинину косу, а так же рот. Валентина,  отплевываясь, все хлопала себя мокрой ладонью по затылку и невнятно, кричала: сюда! сюда! сюда!
Я, удивленно приподняв бровь, старалась попасть струйкой поточнее, как вдруг Валентина, хорошенько отплевавшись, успела выкрикнуть: “Сюда - не лей!!!” Я обескуражено опустила чайник.
Оказывается, Валентина решила помыть только челку. Оставшееся до утра время она сушила косу, недобро поглядывая в мою сторону.

КАК МЫ ПРИМЕРЯЛИ КОМБИДРЕСЫ

Однажды Валентина, руководствуясь какими-то странными идеями развития моей личности, преподнесла мне в подарок книжку “Эммануэль”. Я живенько, еще в поездке с нею ознакомилась и, вернувшись домой, поставила на полку.
Через пару дней, зайдя ко мне в гости, Ирка эту книжицу заприметила.
- Дай почитать! - сказала она.
- Да бери конечно, - ответила я.
Потом книжку увидел Башмаков, потом Янка, и “Эммануэль”, пардон за неловкий каламбур, пошла по рукам.
И вот как-то раз мы, как всегда, ни с того ни с сего, собрались после уроков попить водки у Янки.
Башмакова почему-то не было. Игорясик напросился помогать Пашке чинить очередную щеколду, Мишка сослался на неотложные дела, поэтому к Янке пошли я, Ирка, Курилин и, соответственно, Янка из прочитавших “Эммануэль” и Кузя из не читавших (почему это так важно, станет ясно позднее).
В общаге мы приготовили наше суперблюдо на все времена “вермишель с тушенкой” и сели за стол.
После первой рюмки расслабившаяся Ирка снисходительно спросила Кузю:
- Ну, как тебе “Эммануэль”?
- Я еще не читала! - Обиженно ответила Кузя, - Мне Янка только сегодня принесла!
- Янка, а тебе?
Янка ненадолго задумалась.
- Возбуждает! - созналась она.
Все согласились.
После этого разговор как-то ненавязчиво перетек на сексуальные темы, которые, по мере поглощения продукта, становились все более и более откровенными.
После четвертой Янка метнулась к шкафу и вытащила оттуда огромное количество комбидресов, поражавших воображение своей вызывающей сексуальностью и разнообразием. У всех, не исключая Курилина, зажглись глаза.
- Можно мерить! - великодушно сказала Янка.
Два раза повторять не пришлось. Мы молниеносно разобрали пленившие нас образцы и стыдливо скрылись от Курилина за занавеской, отделяющей как бы кухню от, собственно, комнаты.
Минуты через три полуобнаженная группа лебединым ходом ансамбля “Березка” выплыла из-за занавески и, потупясь, расселась за столом. Курилин онемел.
- Девчонки, выпьем? - после продолжительного молчания хрипло спросил он.
- Выпьем! - не отказались девчонки.
- А помните кино? - поставив рюмку на стол и отдышавшись, спросила Ирка. Мы не помнили. Ирка взахлеб и явно сочувствуя действующим лицам и исполнителям, поведала нам о недавно виденной ею порнухе, где героиня без помощи рук поедала какие-то продукты питания, расположенные прямо на причинных органах героя.
- А ты бы смогла? - спросила прямолинейная Янка.
- А то! - ответила здорово нетрезвая Ирка.
- На спор? - сказала Янка.
Ирка энергично, словно желая достать подбородком до пупа, кивнула.
- Курилин, снимай штаны! - скомандовала Янка.
Потерявший остатки разума Курилин, предчувствуя редкое удовольствие, мигом стянул с себя джинсы вместе с трусами. Янка взяла свою тарелку с остывшей вермишелью, и, без долгих рассусоливаний, вывалила это все Курилину между ног. Курилин вздрогнул и закрыл глаза.
Мы расположились полукругом.
Ирка, сохраняя горделивую осанку встала на колени. Последний раз оглянувшись на нас, она мужественно принялась за дело.
Должна сказать, что удовольствия Ирка не получила. Может быть только от выигранного спора, так как червяки вермишели, застрявшие в Валеркиных волосах, доводили ее до бешенства своим нежеланием изыматься.
Не получил удовольствия и Курилин, так как по прошествию времени, Ирке надоело выталкивать вермишель языком и она начала выдирать ее зубами вместе с Курилинскими волосами.
Удовольствие получили только мы, наблюдая авангардное, эстетически невыносимое зрелище.
Но на этом история не закончилась.
Мало того, что остаток вечера мы гоняли в комбидресах в туалет, невзирая на сравнительно ранний час и присутствие людей в коридорах. Мало того, что Ирка почти довела до инфаркта бедного вахтера тем, что проходя мимо него в туалет в одной рубашке и высоких сапогах, она непременно перед ним останавливалась и, как профессиональный эксгибиционист, распахивала полы рубашки, а через минуту стыдливо прикрывалась и убегала. То же самое повторяла на обратном пути.
Так вот, не останавливаясь на достигнутом, когда наш целительный напиток подошел к концу, мы вполне логично устроили групповуху. А почему я считаю, что во всем виновата “Эммануэль”, так это потому, что не читавшая ее Кузя, когда до нее дошло, к чему все идет, попыталась смыться, но была застукана и практически принуждена к вступлению с Курилиным в связь.
Наутро в институте участники групповика блудливо стреляли глазами и хихикали. Видимо, наше поведение было настолько нетипичным, что остальная часть группы учинила нам допрос с пристрастием. Да мы не особенно и запирались, а тут же выдали каждый свою версию событий. Версии не совпадали в деталях, но очень даже совпадали в главном.
Все смеялись, только помрачневший Мишка сидел в углу и проклинал свои неотложные дела, помешавшие ему принять участие в таком уникальном событии.

Я, БАШМАКОВ И МАТРИМОНИАЛЬНЫЕ ПЛАНЫ - 2

Мы справляли у Янки наш совместный пятый Новый Год. Общага была частично на реконструкции, что нас мало волновало, кроме, пожалуй, единственного момента: ближайший к нам сортир уже месяца два как ремонтировали. И, в принципе, почти достроили. Там, собственно, было все, кроме самих сантехнических устройств. Сначала мы, как порядочные бегали выше этажом, но после некоторого количества выпитого, когда пробежки участились, далеко ходить нас заломало, и мы по привычке стали бегать в наш родной туалет. То, что там не было унитазов, нас не смущало.
И вот, уже сильно после двенадцати, мы с Башмаковым решили пойти пописать. Кое-как доставив друг друга до места, мы разошлись по разные стороны перегородки. Я присела. Башмаков загремел ремнем. После небольшой паузы послышалось биение двух мощных струй. Орошая цементный пол и Бог знает какой мыслью ведомая, я вдруг сказала:
- Башмаков, а давай поженимся!
За стенкой воцарилась тишина. Я продолжала сидеть на корточках, как вдруг передо мной возник Башмаков, торопливо забивающий рубашку в штаны. Я  не без труда задрала голову. Башмаков стоял надо мной, приговаривая:
- Анька, ты все-таки поняла! Ань, ну наконец-то!
- Это в смысле: ты согласен? - уточнила я, поднимаясь. Башмаков закивал головой.
В комнату мы возвращались уже другими людьми, вышагивая чинно и загадочно. Уселись в уголке и стали смотреть на всех тихим и счастливым взглядом двух агнцев. Так мы просидели довольно долго, пока кто-то не обратил на нас внимания и не спросил, отчего это у нас такой идиотский вид. Мы сказали. Что тут началось! Нас поздравляли, нас заставляли целоваться, с нами пили брудершафт, нам кричали: наконец-то! Оказывается, в институтской мифологии мы уже давно сложились в стойкую пару, и только сами не пойми зачем, по словам очевидцев, ломались. Стало понятно, что от судьбы не уйдешь.

БАШМАКОВ  И КОМЕНДА

В начале пятого курса пост коменданта общежития заняла одна странная дама. До той поры мы с общежитским начальством жили в мире и согласии, но дама эта, освоившись в должности, яро невзлюбила Янку и ее гостей, то есть нас, и, не в силах противиться своему эпистолярному дару, начала сочинять послания в деканат, в которых подробно описывала все наши мероприятия. Спасало только то, что женщина обладала недюжей фантазией и, описывая события часто путала жанры, сбивалась с документалистики  на чистый сайенс-фикшн. В частности, мне довелось как-то в деканате познакомиться с одним из ее опусов. Особо запомнился эпизод, где мы, напившись, бегали по коридорам с синими газовыми баллонами наперевес и дрались ими, как джедаи мечами.
Благодаря таким вот небольшим, но ярким деталям, деканат не мог дать документам ход, о чем мы, разумеется, не жалели.
Возмущенная халатностью деканата и предполагая международный заговор как минимум, коменда боролась с нами собственными средствами, которые включали в себя арсенал мелких пакостей, подрывную деятельность, диверсии во время запланированных нами мероприятий и тому подобные партизанские приемы.
И вот как-то раз мы выпивали у Янки в общаге. Происходило это все на второй день Нового года.
Утро началось замечательно. Мы доели все, что осталось от праздника, не забывая выпивать за наше небывалое счастье в следующем году, и начали просмотр «Ивана Васильевича», хором цитируя все реплики наизусть.
Мой жених наклюкался раньше всех и уже в районе обеда завалился спать. К тому времени он был уже почему-то одет в Янкин махровый купальный халат на голое тело и трусы. Пока он отдыхал, разметавшись по кровати, пояс на халате слегка ослаб и полы разошлись, обнажив Башмаковский впалый живот.
Ирка от нечего делать взяла ручку и нарисовала вокруг его пупка лепесточки. Получилась премилая ромашечка. Башмаков, при этом, натурально, ни на что не реагировал.
Я взяла другую ручку, и за полчаса мы расписали Башмакова, как пасхальное яичко, не оставив на нем живого места. Когда рисовать было уже не на чем, я предложила Ирке завершить наш шедевр бодиарта наложением декоративной косметики на лицо.
Ирка достала косметичку.
Башмаков спал, раскрыв рот.
Я взяла помаду и щедрыми, хоть и не очень точными мазками превратила Башмаковские губы в соблазнительный ярко-красный бутон. Подумав, пририсовала рядом мушку.
Ирка тем временем трудилась над ресницами и веками. Башмаков хорошел на глазах.
В довершение образа, мы написали еще по перстню на каждом его пальце и, полюбовавшись на свою работу, о ней позабыли...
Часа через два наш покой был нарушен стуком в дверь. Все свои были на месте, поэтому мы справедливо заподозрили, что это опять приперлась коменда собирать материал для своих произведений. Поэтому никто, конечно, не двинулся с места.
Коменда билась о дверь и кричала: “Откройте!” Курилин поморщился.
- Сейчас откро-ою! - угрожающе протянул он. Мы схватили его за майку и потянули книзу.
И тут каким-то образом очнулся от своей летаргии Башмаков. Мы даже не успели ничего предпринять, как он сполз с кровати, нетвердо прошагал к выходу, и ловко прикурив по дороге сигаретку, отпер дверь.
За дверью и вправду была коменда. Башмаков, в распахнутом халате, с ресницами, как у Мерлин Монро, красным ртом и кокетливой родинкой возле губы перегородил ей вход. Он поднес к лицу сигарету, зажатую между разукрашенными пальцами, и глубоко затянувшись, выпустил дым ей в лицо.
- Мне Я-Яну, - заикаясь от неожиданного зрелища выдавила коменда.
Башмаков еще раз затянулся, задумчиво глядя на нее сверху вниз, и внятно сказал:
- Яна - это я...
- И-извините, - сказала коменда и попятилась.
Башмаков закрыл дверь и, пожав плечами, сел за стол.
- Башмаков, а ты себя видел? - осторожно спросила я.
- Нет, - ответил Башмаков, наливая себе водки, - а что?
- Так, - сказала я, и подумала, что если она опишет данный инцидент в своем новогоднем рапорте, ее, пожалуй, в психушку упекут...

НОВОГОДНИЙ ПОДАРОЧЕК

Было третье января. Подходила к концу  новогодняя феерия. Морозная ночь сковала город. На пороге общежития показались два раскачивающихся силуэта, крепко держащихся друг за друга. Раздался сдавленный шепот:
- Башмаков, блин, я щас упаду!!!
- Анька, держись…
Кое-как спустившись по ступеням мы с Башмаковым застыли, соблюдая неустойчивое равновесие.
- Ну, что, домой? - неуверенно спросила я.
Башмаков энергично мотнул головой.
В этот момент из темноты выплыл еще один одинокий ковбой при одном взгляде на которого становилось понятно, что наши три дня праздника ничто по сравнению с его тремя днями. Отчаянно балансируя, и совершая короткие пробежки с заносом то вправо, то влево, ковбой резво несся на нас, держа в руках какой-то предмет.  Мы следили за ним, не двигаясь с места. Через несколько минут ковбоя попутным ветром донесло до нас. При ближайшем рассмотрении предмет в его руках оказался открытой коробкой шоколадных конфет “Ассорти”.  Ковбой остановился. С трудом подняв глаза до уровня наших подбородков, он протянул нам коробку и добрым дрожащим голосом произнес:
- Ребята, угощайтесь…
Мы уцепили по конфете и с удовольствием захрустели на морозе. Ковбой не уходил, доверчиво протягивая нам коробку.
Мы взяли еще несколько конфет. Ковбой стоял. Мы переглянулись. Я выгребла из коробки с десяток шоколадных полусфер и рассовала по карманам своего пальто. Затем, поблагодарив любезного, хоть и невменяемого незнакомца, мы чинно двинулись по направлению к дому.
Дорога давалась нам трудно. Наши телодвижения чаще всего напоминали пируэты впервые вставших на коньки слонов. Вспотев и обессилев от такого путешествия, мы с Башмаковым, наконец, дотащились до моего подъезда. Не выказав на прощанье никакой особой приязни, Башмаков ушел в темноту, неся свое тело параллельно земле, будто сопротивляясь сильным порывам ветра.
Я, держась обеими руками за перила, забухала сапогами вверх по ступеням. Оказавшись на своем этаже, с трудом перекинулась к двери. Потом, запустив руку в сумочку, долго отлавливала в ней ключ. Поймав, где-то около получаса я тыкала им в дверь с переменным радиусом действия, совершенно четко понимая, что если я сдамся и позвоню в звонок, открывать мне кинется весь дом, а выгляжу я сейчас не совсем чтобы стопроцентной леди. Поэтому, сосредоточившись и собрав в кулак всю свою волю, я все же попала ключом в замок, открыла дверь и ввалилась в прихожую, благодарно ощущая тепло и запах дома. Квартира безмолвствовала.
На цыпочках, не раздеваясь, я прокралась в свою комнату и включила свет. Сестра уже спала. И, скорей всего, давно и крепко, поскольку мое вторжение никак не нарушило безмятежность ее сна.
Я запустила руку в карман, вытянула оттуда горсть конфет и, подув на них, так как в рифленой поверхности ассорти уже застряла всякая мелкая карманная пыль, протянула сестре. Та, естественно, продолжала спать.
- Татьяна! - зашипела я громким театральным шепотом, - я тебе конфет принесла!
Танька не реагировала.
Я потрясла ее за плечо и требовательно произнесла:
- Татьяна! - Танька замычала.
- Татьяна!!! - я потрясла сильнее.
Танька со стоном открыла глаза и бессмысленно уставилась на меня. В общем, призрак ночи перед ней предстал: в пальто, цвета зимнего маскхалата (когда я уходила на праздник, оно было черным), волосы стоят столбом, выражение лица дикое (видела я себя один раз такой на фотографии. Нестирающееся впечатление). В вытянутой руке что-то коричневое.
- Ань, ты че? - ошарашено произнесла сестра.
- Татьяна, я тебе конфет принесла! - благостно улыбаясь, сказала я.
- Сколько времени?! - в отчаянии спросила Татьяна.
- Съешь! Вот! - с терпеливой добротой настаивала я.
- Слушай, иди спать ложись!
- А конфеты? - непонимающе спросила я.
- Завтра съем!!! - и Татьяна, обрубив беседу, отвернулась к стене и вновь заснула.
Оставленная в одиночестве с вытянутой рукой, я некоторое время разочарованно размышляла, грустно покачиваясь из стороны в сторону, потом вдруг повеселела, и, приговаривая шепотом: “ну ладно, завтра съешь, я вот тут тебе оставлю, проснешься - и сразу съешь!”, стала раскладывать конфеты замысловатым узором вокруг Танькиной головы. Полюбовавшись на сестру в ореоле шоколада, я приняла душ и уснула приятным сном славно потрудившегося человека.
Утром меня разбудил вопль. Продрав кое-как глаза, я попыталась вспомнить, где я вообще нахожусь, и тут страшное зрелище отрезвило меня: я увидела перед собой свою сестру, сплошь покрытую шоколадом, протягивающую ко мне коричневые руки. По подушке было размазано повидло.
- Что это? - с ужасом спросила Татьяна, соскребая с щеки кусок шоколада.
- Конфет вот тебе принесла, - тихо сказала я, залезая под одеяло.

СОМНЕНИЯ

После того, как прошел первый шок от столкновения со своей шоколадной сестрой, ко мне постепенно начала возвращаться память об ушедших днях. В числе прочего я вспомнила о предпринятой мною очередной потуге определиться в жизни и застонала. Замуж опять не хотелось.
К счастью, Башмаков с букетом не приходил, но когда я заявилась в институт, дело о нашей женитьбе считалось настолько само собой разумеющимся, что переубеждать кого-либо не имело смысла. “Ладно! - Подумала я - сроки никто не устанавливал. Сейчас им надоест, все успокоятся, а там уж как-нибудь. Это “как-нибудь” вылилось в то, что через каких-то пару недель я уже сама настолько привыкла к этой мысли, что предстоящее (правда, в неопределенной дали) замужество начало мне даже нравиться. “А что, - думала я в этой связи, - друга, лучше чем Башмаков у меня нет и не будет. Все, что касается секса, можно решить полюбовно на стороне. Да и вообще!.. Классно будем жить. Может, Курилина потом к себе возьмем для солидности...”
Тут вдруг испугался Башмаков. Догадываясь, что дело тут нечисто, ожидая подвоха и его не находя, он начал лихорадочно перебирать варианты, потому что не понимал, с чего бы я вдруг стала такая странно-покладистая. Он замкнулся и начал смотреть насторожено. Через пару дней я не выдержала и спросила:
- Башмаков, ты че?
Башмаков, качаясь на стуле и делая вид, что это все ему глубоко безразлично, сообщил, что он все понял, что я специально его выбрала, чтобы понукать и заставлять все делать. Прослушав этот, не лишенный, честно говоря, смысла, монолог, я сказала:
- Ну и иди в жопу!
Башмакова будто отпустило. Неясная паника, вызванная моей внезапной ласковостью, растаяла без следа. Все осталось по-прежнему. Мы окончательно решили пожениться.

Я, БАШМАКОВ И НАШ ПЕРВЫЙ ПОЛОВОЙ АКТ

Было бы нечестно озаглавливать фрагмент так обнадеживающе. Числительное “первый” предполагает за ним “второй”, ну по крайней мере хоть “последний”.  Но нет. Наш с Башмаковым половой акт был и первым и последним. То есть единственным (и в своем роде и вообще).
Дело было у Маркуши с Пашкой, у которых я к тому времени гостила так часто, что они даже выделили мне зубную щетку.
Славно попьянствовав, мы начали укладываться спать, возясь и каркая, как парковые вороны. Единственное цивилизованное спальное место - кровать - по праву принадлежало хозяевам. Остальные пытались приткнуть свои ослабшие тела, где придется: на полу или в креслах. Игорясик, уже не при памяти, попробовал вползти на супружескую кровать, но был грубо изгнан твердой Маркушиной пяткой.
Нам с Башмаковым по традиции достался одноместный спальный мешок, куда мы не без труда и шипения втиснулись. А надо сказать (хоть в это и трудно поверить), что никакого секса промеж нами никогда не было, как не было и желания его совершить. Мы часто делились друг с другом своими постельными подвигами, не раз спали в одной кровати, но чтобы стянуть трусы и чем-нибудь заняться - это даже не приходило мне в голову.
Но в тот вечер, не то из-за того, что мы вынуждены были лежать в этом мешке прижатые друг к другу настолько плотно, что наши ребра, уложенные одно к другому, слились в одну сплошную стенку, не то из-за того, что совместное будущее казалось более-менее реальным, но какая-то очумелая искра с шорохом прошла между нами и я почувствовала некоторую напряженность в районе Башмаковских бедер. Мои ответные движения без труда можно было истолковать, как: «Ну что ты возишься?! Давай!!!»
Башмаков заторопился. Но не тут-то было. Плененные мешком, мы могли свободно двигать только головами. Первой немыслимой задачей было раздеться. Мы закряхтели. Честно говоря, легче было бы выбраться из смирительной рубашки: более-менее получалось двигать только одной рукой из четырех. К тому же надо было дотянуться рукой до нижней половины тела, что тоже, знаете ли… не орангутанги…
Тем временем остальные отдыхающие начали прислушиваться к нашему целеустремленному сопению и заподозрили неладное…
Путем немыслимых извиваний мы с Башмаковым стянули друг с друга нижнее белье и приступили к собственно ритуалу. Скоро, правда, стало понятно, что раздеться - это еще не самое сложное. Не обладая никакой свободой действий мы, как приклеенные лежали в спальнике и смотрели друг на друга вытаращенными от вожделения глазами. Башмаковскую попу плотно облегал брезент, не позволяя совершать никаких амплитудных движений. Я взвыла. И по затаенной тишине и отсутствию каких-либо реплик поняла, что в нашем с Башмаковым историческом процессе участвуют все.
Но должного внимания этому уделить не смогла, потому что Башмаков нашел-таки какую-то слабину не то в мешке, не то во мне, и мы не сдаваясь и не вылезая из мешка, завершили начатое под громкие аплодисменты зала.
Проснувшись утром, я не обнаружила жениха в своих объятиях. Полежав недоуменно минут пять, я хотела было пуститься на поиски, но наткнулась ногами на живое тело. Башмаков спал, свернувшись калачиком, на дне спальника. Как ему это удалось - я не знаю. Он спал сном младенца, совершенно не реагируя ни на какие посулы. Выковырять его оттуда, пока он сам не проснулся и не выполз на свет не удалось.
- Народим детей, - сказал он мне вместо приветствия, - и будут они красивые, как ты, умные, как я и здоровые, как мы оба…

ПОДАРОК БАШМАКОВУ

Дело было зимой, накануне главного праздника всех воинов 23 февраля, когда большинство женщин стремится осчастливить окружающих мужчин особым расположением и небольшими сувенирами (помню, популярными подарками были носки, галстуки тошнотворных расцветок и одеколон “Шипр”, который, как я теперь понимаю, защитники Отечества и выпивали в тот же вечер в свою честь). Иные рукодельницы могли себе позволить испечь какою-либо сдобу, или, например, связать те же носки из шерсти рьяно вычесанной накануне страдалицы колли, или даже вышить подушечку-думку...
Но не надо, я полагаю, объяснять, что к славной когорте таких мастериц я не принадлежала. Рукоделие, в отличие от рукоблудия, никогда не было моей сильной стороной. Однако лишить своего лучшего друга, а так же жениха подарка я тоже не могла.
Короче говоря, где-то в районе 20-22 февраля, я решила навестить нашу местную барахолку на предмет подарка. Но так как я вообще плохо переношу барахолки, да и морозы в феврале были градусов 30, то я ворвалась на рынок, как лихой джигит и поскакала вдоль рядов, цепким взглядом выхватывая из груд тогда еще в основном китайских товаров что-либо, что могло хоть как-то сойти за презент. К моему разочарованию, весь ассортимент представлял собой громоздкие как подушки и такие же пернатые пуховики и какое-то яркое пластмассовое барахло, изысканный вкус Башмакова не удовлетворившее бы. И вдруг, на одном из виражей мой взгляд наткнулся на стройные стопочки мужских плавок с игривой надписью “playboy” и характерным зайчиком сбоку. “То, что надо!” - подумала я, - “Башмаков приколется!” Не долго думая, я выхватила кошелек и, отслюнявив требующуюся сумму, получила пакетик с трусами консервативного черного цвета с белой надписью (покупать ему авангардные сиренево-розовые я все же не рискнула).
Дома в том же темпе я без особых затей переупаковала подарок в более приличествующую случаю бумагу и 23-го февраля торжественно преподнеся Башмакову. Башмаков был растроган, моргал…
На следующее утро после того, как мы, вдоволь наотмечавшись праздника, разошлись-таки по домам, Башмаков, усевшись со мной за парту, как бы невзначай спросил:
- Слушай, а ты надпись читала?
- Читала, - насторожившись, ответила я.
- Хорошо читала? - Башмаков посмотрел на меня как-то странно.
- Ну-у, - протянула я, - вроде, да… А что?
- Ничего. Почитай!!
Башмаков расстегнул ремень и приспустил штаны. На нем были новые трусы. На бедре красовалась надпись: “plaoby”.
- Я, конечно, понимаю, что я не плейбой, - сказал Башмаков, застегиваясь, - но издеваться-то зачем?!

САНИДЗЕ И ЕГО МАМА

У Башмакова был старший товарищ по фамилии Санидзе. При более близком с ним знакомстве я с изумлением осознала, что Башмаков спер у Санидзе все его жесты, интонации, вокабуляр, шутки, мысли и т.д. Правда, потом я Башмакова где-то даже поняла, ибо личностью Санидзе был достаточно колоритной. Вопреки своей горной фамилии, волосы у него были светло-русые, глаза голубые, ресницы бесцветные, а нос картошкой. Темпераментом особым тоже не отличался. Большую часть дня Санидзе общался при помощи междометий, но иногда у него случались прорывы, и он неожиданно изливал на собеседника пятиминутный сбивчивый монолог, что его тут же утомляло, и он замолкал часа на два. Всем видам деятельности Санидзе предпочитал мыслительную. А так же очень любил выпить.
Санидзе учился в капустинской группе и жил в двухкомнатной хрущевке вместе со своей мамой. Мама уважала оба Санидзевских любимых занятия, особенно второе. И если нам необходимо было где-нибудь бахнуть водки, мы смело шли к Санидзе, в полной уверенности, что его мама нас поймет, и, более того, бахнет водки вместе с нами.
Кроме Санидзе и его мамы в квартире жили кастрированный кот Йозеф и огромная рябая курица Коко. Йозеф задумчивостью и вялостью как две капли воды походил на своего хозяина, что наводило на мысли. Коко жила за стеклом в серванте (там, где большинство нормальных людей держат хрусталь и другие бесполезные атрибуты благополучия). Причем жила какой-то собственной жизнью, мало обращая внимания на то, что происходит в комнате.
Натурально, напившись, каждый из нас лез пообщаться с живой природой. Йозеф в таком случае просто куда-то исчезал. Коко же в своем домике с бульвара Красных фонарей такой возможности не имела, поэтому терпела расплющенные о стекло носы и только царапалась и долбала крепким костистым клювом самых настойчивых.

ТЕТИ КАТИН ДЕНЬ РОЖДЕНЬЯ

Однажды тетя Катя, мама Санидзе, опрометчиво созвала нас на свой 45-й день рожденья. Присутствовали все Санидзевские безумные друзья плюс какая-то чудом уцелевшая в потоках жизни тети Катина подруга.
Сначала все было чинно. Мы расселись за столом, разложили по тарелкам закуску, последовала обойма комплиментарных тостов. Тетя Катя благосклонно принимала поздравления…
Приблизительно через час, когда первые водочные пары достигли мозга, мы отправились танцевать в комнату Санидзе.
И вот, во время танцев, какое-то странное желание, зародившееся у меня в области желудка еще утром, начало постепенно пробираться наружу. Чего мне хотелось, я сама не понимала, но что-то опасное тикало внутри наподобие часовой бомбы. Танцуя с Капустиным очередной эротический танец, я неожиданно для себя, а тем более для Капустина, вдруг начала раздеваться. Стянула с себя футболку (бюстгалтера я тогда не носила) и осталась в одних джинсах.
Когда танец кончился, и все собрались вернуться в комнату, чтобы поддержать и улучшить свое прекрасное настроение, я одеться не захотела и приперлась на свое место, в чем была. При этом вела себя так, словно никакого различия между мной и остальной публикой не существует. За столом повисло молчание.
- У тебя красивая грудь! - сказала тетя Катя в полной тишине.
- Спасибо, - светски улыбнулась я. Это неожиданное наслаждение эксгибициониста - сидеть обнаженной среди одетых людей - было острым до отрезвления. Кожу покалывало. Я медленно тянулась за закуской, с удовольствием откидывала волосы со лба…
Эти дураки, как всегда, все испортили. Молчание вдруг перетекло в какую-то возню и через две минуты за столом сидела дюжина полуголых молодцов. Т.е. все, за исключением тети Кати и ее подружки.
После чего началась вакханалия. Санидзе решил что-то починить в своей комнате и порезал палец. Пока Янка бегала за перевязочными материалами, я, изображая из своих немощных пальцев жгут, перемазалась кровью, как последователь культа вуду. В то время как Янка накладывала повязку истекающему кровью, но совершенно аморфному Санидзе по всем канонам десмургии, я подошла к зеркалу и приложила руки к щекам. На коже остались красные отпечатки. Я опять сходила к Санидзе и взяла у него еще немного крови, которой потом разрисовала лицо и шею. И в таком виде, дико сверкая глазами, заявилась в комнату.
Тетя Катя, принявшая на грудь уже более, чем достаточно, вдруг вскричала: “Вы убили моего сына!!!” и побежала к Санидзе, который все так же сидел на кровати, выставив вперед палец размером с фонарный столб.
Тетя Катя так же внезапно успокоилась и стала приставать к Капусте. Капуста к тому времени уже часа как два приставал ко мне. Сидящий на стуле и глядящий строго не выше плинтуса Башмаков держал меня за запястье, контролируя свободу передвижения. Тетя Катя кричала: “Зачем тебе двое?!”, я загадочно отвечала: “Надо!”
Игорясик бегал в одних трусах и при каждом удобном случае загибался раком, демонстрируя свои ягодицы. Коко, кем-то выпущенная на волю, одиноко бродила по столу, укоризненно бормоча: “Ко-о!” Шныряли полуобнаженные фигуры. Тети Катина подруга сбежала, кажется, сразу после того, как имела счастье лицезреть меня за столом.
Санидзе пытался уложить тетю Катю спать. Она хитро поддавалась на уговоры и ложилась, но стоило Санидзе отвернуться, тут же вскакивала и неслась искать Капустина.
Санидзе говорил:
- Помните, в “Беовулфе” было чудовище Грендель… И у него была мама… Мама! Ты мама Гренделя?
Тетя Катя игнорировала вопрос и предпринимала широкий спектр маневров, чтобы достичь Капустина.
К утру все угомонились. Тетя Катя затихла на диване. Капустин, разобиженный моим ни к чему не ведущим кокетством, ушел. Башмаков спал. Спали вповалку, словно бойцы на поле брани и другие гости. Коко водворили обратно в сервант. Я, одетая и умытая сидела за столом напротив Санидзе. Мы беседовали о чем-то едва уловимом, но важном и попивали водочку. Ночь была тихой.


САНИДЗЕ И ДЕНЬ ЗДОРОВЬЯ

Изредка Санидзе и тетю Катю посещало вполне объяснимое желание изменить свою жизнь к лучшему. Они резко бросали пить, начинали кушать какую-то проросшую дрянь и салатики из свеколки, спать ложились вовремя, вставали с петухами. Одним словом, пытались в сжатые сроки произвести обновление организма. Хватало их дня на четыре, не больше.
И вот как-то раз погожим летним днем мы с Башмаковым возвращались из гостей. Плечом к плечу, крепко вцепившись друг в друга, мы печатали шаг по центральной улице города. За нами бежала такая же страшная, вся колтунах, собака. Устав от долгого пути, мы упали на поребрик, чтобы перевести дух. Башмаков все же решил пообщаться с собакой (нужно же было выяснить, по какой такой причине она нас преследует) и начал ее приманивать (на кукиш с маслом). Собака с готовностью подбежала и дружелюбно ткнула его носом. Башмаков не удержал равновесия и вцепился в меня. Я тоже не являла собой образец устойчивости, поэтому мы тут же завалились на спину и долго барахтались, как два жука, на радость прохожим. Собака стояла рядом, улыбалась и махала хвостом.
Восстановив сидячее положение, мы признались друг другу, что домой-то мы и не хотим. А хотим еще выпить. Перебрав узкий круг лиц, способных нас принять, мы остановились на Санидзе.
Бутылка водки была прикуплена в ларьке возле Санидзевского дома. Я держала ее в вытянутой руке, как стяг, Башмаков жал на звонок. Квартира Санидзе, однако, осталавалась безмолвной. Башмаков стал звонить настойчивей - с тем же результатом. Тогда, не веря в трагическую развязку такого славного похода, Башмаков отчаянным жестом припечатал палец к кнопке звонка и не снимал его, пока мы не различили приближающееся шарканье. На пороге возник очень мрачный Санидзе.
- Чего вам? - неприязненно спросил он.
Вместо ответа я выставила перед собой бутылку и, пританцовывая, попыталась прорваться в коридор. Но Санидзе и не подумал убрать с дороги свое хилое тело.
- Мы не пьем! - сказал он. Из-за его плеча показалась тетя Катя и добавила:
- Вообще!
- Какое-то время, - объяснил Санидзе.
- Всегда! – не сдалась тетя Катя.
Сандидзе посмотрел на маму, но спорить не стал.
Нам стало очень-очень грустно. Неловко попрощавшись, мы спустились на несколько пролетов, где, притулившись на корточках возле батареи, стали держать совет. Держали мы его, вероятно, долго и громко. Потому что дверь наверху опять открылась, и мы услышали голос Санидзе:
- Эй, поднимайтесь!
Башмаков, ломая ноги, поскакал наверх. Я припустила следом.
- Вы тут, короче, пейте, - сказал Санидзе голосом замученного совестью человека, - а мы не будем.
Он провел нас в комнату и поставил два стакана. Недовольная тетя Катя грохнула о стол маленькую тарелочку тертой свеклы, которая, скорей всего, предназначалась им на ужин.
Башмаков, подобострастно улыбаясь тете Кате, разлил. Мы сдвинули стаканы за здоровье хозяев, и я выпила. Вкус водки показался мне очень странным.
- Башмаков, - сказала я отдышавшись, - ты не пей. Это, по ходу, технический спирт.
Башмаков печально посмотрел в стакан. Денег у нас больше не было.
- Нет, - сказал он, - как я буду без тебя жить? - И быстро вылил водку в свое прорезанное острым кадыком горло.
- Отрава!.. - сказал он, занюхав коркой черного хлеба.
Мы поковыряли свеколки, ожидая скорой смерти. Смерть не шла. Тогда, с громким возгласом “Ну и хер с ней!”, мы разлили еще по одной, после чего почувствовали себя совсем хорошо.
Тетя Катя и Санидзе, сидючи рядком, наблюдали за нами с плохо скрываемой завистью.
Первым сломался Санидзе. Он сходил на кухню, принес еще один стакан, налил себе компенсацию за два пропущенных тоста и залпом выпил.
Минуты через три, тяжело вздохнув и махнув рукой не то на нас, не то на свою бестолковую жизнь, за стаканом сгоняла тетя Катя.
Через полчаса, когда водка подошла к концу, мы позвонили Капустину, выставив меня как приманку. Капуста тут же примчался, пригнав за собой воз напитков.
Дальше все пошло по сценарию: я вертела хвостом, Башмаков ревновал, Капустин бросал на меня жаркие взгляды, тетя Катя преследовала Капусту, Коко ушла в свободный полет, а Санидзе за всем этим наблюдал.
…Засыпала я на тахте рядом с Капустиным, пресекая его уже не очень настойчивые попытки поиметь со мной какие-то отношения. Последняя мысль была о том, что завтра я уже не проснусь. Она же была моей первой мыслью. С удивлением открыв глаза, я обнаружила вокруг себя следы страшного разгрома. Рядом спал Капуста. В ногах свернулся Башмаков. Санидзе валялся на полу. Тетя Катя жалобно постанывала в соседней комнате. Осторожно выбравшись из-под груды тел, я очень тихо, но очень быстро собралась и отчалила домой, где полдня валялась в ванной и двое суток спала.

ЯНКА И ОТКУШЕННЫЙ ЯЗЫК

Как-то раз меня свалило жесточайшее Острое Респираторное Заболевание, и я вынуждена была несколько дней сидеть дома, сумрачно глядя в телевизор.
И вот, когда Заболевание уже практически сошло на нет, пришел Санидзе. Молча напившись на кухне чаю, он отставил кружку, тяжело вздохнул и, будто продолжая прерванный разговор, быстро произнес:
- Янка уже себя неплохо чувствует…
- В смысле: неплохо? – удивилась я, - это я себя уже неплохо чувствую.
- А ты что, не знаешь? – Санидзе посмотрел на меня без интереса.
- Чего я не знаю? – я начала терять терпение.
- Ну, про Янку…
- Да блин! Что про Янку?!
- Ну, как она в аварию попала…
- Не-ет, - опешила я, - а что случилось?
- В аварию попала.
- Санидзе, ты измываешься надо мной?! Что с ней? Что-нибудь сломала?
- Да нет, - сказал Санидзе, - только язык откусила.
Я заулыбалась.
- Отличный прикол, Санидзе! – Сказала я, смеясь.
Санидзе тоже засмеялся и сквозь смех выдавил:
- Ты мне не веришь что ли?
- Нет, конечно, - продолжая смеяться, ответила я.
- Ну правда!
- Санидзе, хватит!…
- Да нет, ну в самом деле!.. – Санидзе решил не настаивать, и, посмеиваясь, отравился домой.
На следующий день я, гонимая любопытством и желанием развенчать Санидзе, отправилась к Янке.
Янка со своей соседкой Лилькой оказались дома. По слабости зрения я решила, что Лилька где-то прикупила себе гигантские стрекозиные солнцезащитные очки, и сидит теперь в них, невзирая на погоду и метеорологические условия. Подойдя поближе, я обнаружила, что это вовсе не очки, а два одинаковых круглых черных фингала вокруг глаз. Я онемела.
- О! Проходи, садись! – гостеприимно защебетала Лилька, ввергая меня в еще больший столбняк.
- Янка, вы это что? – осторожно спросила я.
Янка выразительно поводила глазами по потолку, но не проронила ни звука.   
- Лилька?
- Да ну, ты что ли не знаешь? Янка язык откусила!
- Что, совсем? – ужаснулась я.
- Да нет, немного, кончик! Но что тут было!!!
И Лилька, радуясь возможности рассказать всю историю кому-то, кто ее еще не слышал пятьдесят раз, начала обстоятельный рассказ.
Оказывается, как следует поддав в общаге, Янка, Лилька и еще пара имбецилов решили покататься на машине, которая у них, к сожалению, была. Прокатились они, естественно, до первого же столба. Два друга получили незначительные увечья. С девочками дело обстояло немного хуже: Лилька после столкновения со столбом всей своей 90-килограммовой тушей неожиданно вспорхнула с заднего сиденья и вылетела через лобовое стекло, пропахав шнобелем асфальт, отчего шнобель, как ни странно не изменился, зато вокруг глаз выступил вышеозначенный орнамент. Янка же в момент столкновения трепалась. И, главное, будь у нее закрыт рот, с ней вообще ничего не случилось бы. Но, к несчастью, рот ее был открыт, а язык совершал свободные движения в районе зубов. Внезапно челюсти клацнули и закрылись, и часть Янкиного языка осталась снаружи. Зубы у Янки были молодые и здоровые, поэтому кончик языка она себе отхватила напрочь. Осталась лишь тоненькая ниточка, на которой он продолжал болтаться.
Дежурные скорой помощи долго отказывались верить, когда взволнованная и протрезвевшая от столкновения с землей Лилька пыталась уговорить их приехать. Янка для убедительности даже сказала в трубку что-то типа: му-му.
Язык ей все же пришили. Но еще очень долго Янка ходила с блокнотом и ручкой, речь свою передавая исключительно письмом. Если же ее по незнанию спрашивали на семинарах, Янка начинала сосредоточенно пыхтеть над блокнотиком, изображая «ответ», пока кто-нибудь из нас радостно не вводил неосведомленного препода в курс дела. Испуганный препод тотчас отказывался от своих намерений. Янка как бы сопротивлялась, бурно выказывая свое желание дать немедленный блестящий ответ, потом швыряла блокнотик на парту и обижено смотрела в окно.