в ожидании цвета

Я стою перед большим рекламным щитом. Он весь яркий такой, мигает, изображения на нём поочерёдно сменяют друг друга. То девушка сверкает на меня белозубой нереальной улыбкой, то мелькают строчки какого-то текста. Потом это всё сменяет большое толи плюшевое толи ещё какое сердце. Становится немного тошно от такого количества красного цвета. Я в последнее время вообще красный не особо переношу.
«Здравствуй Дедушка Мороз, меня зовут Коля, мне девятнадцать и…»
И что дальше-то? Щит весь рябой от наводняющих его образов. Мне тошно.
Рядом пристраиваются какие-то тётки с мешками, недовольно поглядывают на дорогу, ждут, пока зелёный зажжётся. Полустёртая лесенка зебры тонет в кофейной каше из снега и грязи. Тётки мнутся, перебирая в руках пакеты. Я закрываю глаза, открываю, и снова только вверх – на рекламный щит. Холод и бодрит и колотит.
Я не собираюсь переходить на другую сторону. Я просто стою тут и смотрю.
«Дед Мороз, ты сволочь, я тебя ненавижу…»
Тётки переходят дорогу под надзором зелёного человечка. Не такой уж тут большой поток людей для вечера.
- Я замёрз, - хнычет какой-то малыш и дёргает мужчину за рукав.
Мужчина тянет ребёнка за руку. Мальчик в свою очередь волочит за собой большую для него синюю коробку. Подарок наверно…
«Дедушка Мороз… чтоб ты сдох!»
Зажимаю между губами сигарету, щёлкаю зажигалкой. Всё так привычно. Привычно холодно. Привычно ветер сдувает огонь. Привычно давлюсь дымом. Привычно что-то в груди замирает, а потом начинает давить, давить, давить…
Мир ничем не изменить. Трудно такому большому миру подавиться таким маленьким человеком.
- Ник! – ко мне уверенными шагами идёт Диня. На лице его пляшет довольная улыбка. Именно пляшет, потому что Денису никак её не удержать. – Ты чего в щит впырился?
- Да вот дивлюсь, как у этой бабы грудь на экране помещается… - отвечаю задумчиво.
Денис хохочет и тормошит меня за плечё.
- К Ленке идёшь?
- Пофиг, надо же куда-то тащиться, пусть бы и к Ленке.
«Здравствуй Дедушка Мороз, меня зовут Коля. И вообще я в тебя не верю…»
Мы идём по тротуару мимо дороги. Машины лениво ползут, подмигивая фарами. Я чувствую себя дохлым тушканом, ну или ещё каким унылым зверем.
- Завтра напьюсь. И послезавтра. В этот-то раз весело будет. Предки сваливают. И я один в своей двухкомнатной могу оказаться вовсе не один, - Диня подмигивает, я усмехаюсь.
Возле магазина мы останавливаемся. Я недоверчиво смотрю на покосившуюся фигуру санта-клауса на крыше. Интересно он надувной? Вряд ли… Мысленно перекрашиваю его нелепое одеяние в розовый и засовываю в приподнятую руку бензопилу. Стою и ржу как идиот.
- То ещё веселье, - говорю вслух зачем-то.
- Ага, думаю, Ленка нам щас обрадуется. В кавычках.
Диня ныряет в магазин. Я следом. Порядком опустевшие прилавки красуются скудным выбором спиртного. Мы загребаем пиво, аккуратно укладываем в тележку и движемся по направлению к чипсам и семечкам. Я незаметно щурю глаза от яркости, а потом теряю ко всему интерес. Витрины и всё на них становится привычно чёрно-белым. Напудрено-напомаженная кассирша с выжженными волосами монотонно пробивает бутылку за бутылкой. Я щурюсь от её синего передника.
«Дед Мороз. Тебя нет. И смысл мне писать письмо? Пусть даже мысленно… Тебя заменили сошедшие с конвейера где-нибудь в подполье лакированные санты. Они раскачиваются, издают тупые звуки и ахренительно добро улыбаются. Они скачут в санях по воздуху на оленях. И ведь кому-то в такое верить гораздо приятней. А ты старый, дохлый и вообще тебя никто не помнит. А я просто развлекаюсь»
Последняя бутыль скользит по гладкой серой поверхности. Динькина рука подхватывает её и запихивает в белый пакет с красными, а может зелёными буквами. Одна фигня – всё серое.
Ленка нас не ждала. Ленка празднует три года ровно чего-то там. А мы бесцеремонно вламываемся. Мы нагло идём на кухню. Я даже ботинки не снял. Угрюмо смотрит из-под густых светлых бровей её парень. И молчит.
Я с одной из бутылок ускользаю на балкон. Тут-то у них всё застеклено, да только сейчас мне это мешает. Со скрипом отдираю створку и валюсь на бортик балкона. Вырывается и исчезает облачко пара – накопленное мною за минуты пребывания в доме тепло. Всё так свежо и морозно. Огоньки в окнах напротив сверкают так, что блевать охота. Подцепляю крышку за колечко - как ленивые люди всё удобно придумали – она отсоединяется со звонким «чпоком» и устремляется вниз, когда я разжимаю пальцы.
«Дед Мороз, а ты знаешь, о чём миллионы детей просят своих мам и пап, не тебя? Под бой курантов, любуясь на уродливые зелёные деревья, обвешанные всяким хламом, что они загадывают?»
- Коль, ты чего тут? Не разделся даже… - Лена пробирается на балкон, лавируя между какими-то коробками и пакетами с мандаринами.
- Да ничего. Ленк ты прости. Ввалились как два носорога…
- Что уж там. Родные, - она улыбается и пристраивается рядом.
Я протягиваю ей бутылку и пачку сигарет, на выбор. Берёт и то и другое. Правильно. Мы молчим и смотрим в небо.
- Лен, а тебе никогда не казалось… То есть ты никогда не замечала, что всё серо и неправильно?
- Да все это видят. Только вот всё и правильно. Так и должно быть, - она тянется назад и шуршит каким-то пакетом.
Передо мной возникает рыженький такой, бодренький весь и кругленький мандарин. Он большой мягкий и шершавый. Когда я надламываю корку, воздух наполняют тончайшие рыжие крапинки и резкий аромат. Это я в них больше всего люблю – надламывать.
- Лен, давай писать письмо Деду Морозу? – предлагаю.
- Поздновато, новый год через два дня.
- Ну и что? А мы на следующий год…
- И что ты попросишь?
«Дед Мороз, сделай пожалуйста так, чтобы я исчез…»
- Нуу… Мира во всём мире и добра это уже не катит. Счастья несчастным – тоже не вариант…
- Любви нелюбимым, - шепчет она.
Давит… Я прокусываю дольку, ощущая, как лопаются мельчайшие частицы на зубах. Сочный мандарин.
- Ленка, тебя разве кто-то не любит?
- А тебя?
Меня все любят. Почему-то все мне рады. Только я никому. Мир серый. И сейчас только очередной мандарин в руке выделяется ярким пятном. И разве что Ленкины глаза, прозрачно-голубые и ясные.
«Дед Мороз приходи. Выходи, мне есть что тебе сказать, скотина»
- Ленка! Хватит философию разводить там! Выбирайся! – кричит Диня и требует внимания.
- Иди Лен, я ещё покурю тут…
Балконная дверь захлопывается, я вдыхаю полной грудью. Серая машина заезжает в серый двор, окутанный ночью, тоже вполне серой.
Я сажусь на корточки, стекаю по стенке можно сказать и перехватываю разорённый пакет новогодних фруктов. Устраиваю это добро у себя на коленях. Неосознанно начинаю выбирать, хотя и так знаю, что завяз тут и смолочу весь пакет. Мандарины с пивом и сигаретой. Диня сказал бы, что меня штырит. Возможно, так оно и есть.
В сером мире только я и рыжие кругляши. Шкурки я бережно кладу рядом, они служат нишей для отделяемых позже белых жилок. Скоро таких целая стопка наберётся…
Мне невыносима мысль об этом празднике. Тошно знать, что я проснусь, а в сущности ничего-то и не изменится. Выгляну в окно – а там та же серая муть, хмарь. И мне страшно от того, что так оно из года в год продолжается. Я тону в этом страхе и серости.
Когда-то мы с Ленкой встречались, потом дружили, теперь держим между друг другом смоченный огарок полудохлого тепла.
Это всё как плевок. Приготовился, набрал слюны, плюнул что есть мочи, а потом стоишь и смотришь на то, что получилось. Вот она – пузырящаяся белая жижа на выжженом асфальте.
Новый год… Я мысленно сжимаю в руке несуществующую ёлочную игрушку. Она лопается не сразу, сначала твёрдая такая, а потом вдруг бах и всё. Потираю пальцы, сбивая с них невидимые фиолетовые почему-то осколки. Но что-то осталось. Мелкая стеклянная заноза будет там сидеть и ждать. Или до сердца дойдёт, по крови. Где-то слышал, что так возможно. Дойдёт и уколет. Тоненькая маленькая смерть. Игрушечная. Новогодняя.
«Дед Мороз у меня нет веры. Если мир такой серый, то что-то яркое на его плоскости обязательно надо раздавить. Наступить на этот тухлый помидор. Пнуть этот зелёный в синюю полоску мячик. Это тебе не метели перегонять и не хрень всякую под ёлки подкладывать»
Там за балконной дверью, в комнате – ярко. Там Диня всех развлекает. Там Ленка улыбается и не помнит уже о том, что мне шептала на этом балконе. И там, наверное, уже полно наших пришло. Нет, вдруг так появиться туда сейчас, будет по меньшей мере смешно.
Я сшит из тонких лоскутов черно-белого с красными вкраплениями и мыльными пузырями. Я настолько чужой, что сам не верю, что я здесь. То, что давит, стало безумно приторным, похлеще мандаринов, и его хочется выплюнуть. И… нет, не полюбоваться сиим художеством – просто забыть.
Руки у меня все жёлтые, вот что… Это уже неприятно.
Лью пиво с балкона, мою им руки. Ну это же ясно, что они всё равно липкие будут. Зато не стянутые жёлтой коркой.
Вот я такой весь ищу незнамо чего и разговариваю с несуществующим Дедом Морозом. Объелся мандаринов и даже стыдно. Выкидываю корки с балкона прямо в пакете. Они рассыпаются в воздухе и на минуту всё очень даже ярко. Очень оранжево.
Медленно выхожу в комнату. С сигаретой в зубах, тока сейчас заметил. Павлуша пожимает мне руку, Танечка смущённо смотрит, взмахивает длинными застывшими от туши ресницами. Диня что-то втирает Ленкиному парню. Ленки самой нет нигде…
Нахожу её на кухне. Она испуганно вспархивает с табуретки, отворачивается, трёт красные глаза.
- По ком плачешь, сестра? – приобнимаю её сзади.
- Да думаю всё, про что ты сказал…
- Не думай Лен. Не тебе это всё. А я пойду домой. Ты только за Динькой смотри, что б не напился особо.
- Коля…
- Не о чем страдать, бывай.
«Дед Мороз, как тебе не стыдно?»
Сажусь на подоконник в подъезде, сдвигаю в сторону цветочные горшки. Было бы всё так как мы хотим – было бы неинтересно.
Дома я ложусь спать. Даже в душ не пошёл. Так тошно.
Перед глазами поле мандаринов. Лежат глянцевые, пупырчатые, ждут, пока с них шкурки сдерут. А я иду и наступаю. Давлю их ботинками с хлопьями снега на мысках. И всё превращается в рыжую кашу.
Мне бы любить кого-то, или наоборот…
«Здравствую Дедушка Мороз. Сделай пожалуйста так, чтобы я проснулся, а мир снова стал ярким и приятным. Я бы в таком мире жил. Я бы в таком мире ни за что Ленку не бросил и в душу ей не наплевал»
В темноте тени змейками ползают по комнате. Я боюсь, что одна из них сомкнётся на моём горле. И в то же время мечтаю.
Свисает с гвоздика на стенке яркое пятно сантовского колпака. Никогда не надевал.
Вламывается в форточку резкий порыв ветра. На нос мне падает снежинка. Почему-то улыбаюсь.
Закрываю глаза. Падаю или лечу. Меня ловят тёплые и мягкие ладони сна. Тут, во сне я ещё могу верить, что красный цвет не вызывает тошноту, что умею и могу любить, что мир не серый. Что я не один такой придурок…
И кто-то невидимый зажигает на пластмассовой ёлке старые грушевидные фонарики.

________
31.12.08