Юный диссидент!

Было это, ... да какая разница когда. Главное - было!
Один класс ушел с урока физкультуры, которую я преподавал в школе в те славные годы, а другой - 6-й - прибежал готовиться к уроку. Столкнулись мальчишки обоих классов в тесной раздевалке, одеваясь-раздеваясь. Пришедшие выспрашивали, чем предстоит заниматься. Конечно же двигаться им было интересней, чем сидеть, слушать учителя или томиться у доски на любом другом уроке.

   Никто и не мог предвидеть события, развернувшиеся в ближайшие минуты.

   Каждому учреждению Советского Союза было положено иметь изображения вождей, приведших нас в счастливое настоящее и продолжающих своим учением, которое "верно, потому что правильное", - или наоборот, никак не запомню,- вести в не менее светлое будущее. Этими изображениями вождей украшались фасады зданий в торжественные дни празднеств.

   В нашей школе на фронтоне всегда располагался Дедушка Ленин. Его облик был нанесен на ткань, натянутую на обруч диаметром около 1,5 м. Подобные изображения, растиражированные в десятках, а, может, сотнях миллионов копий в виде транспарантов, плакатов, открыток, картин, значков распространялись по всей стране. Огромные полотнища украшали дома и площади наших городов. На большинстве, к доброй, лучезарной улыбке и приветливому жесту руки, приложенной к виску, прилагалась надпись: "Верным путём идёте, товарищи!" Дети и работники школы, проходившие мимо, т.к. праздники, обычно, были выходными днями, в ответ тоже улыбались и шли по своим делам, счастливые оттого, что Дедушка согласен с путём, избранным, заглянувшими в его глаза и идущим под его улыбкой, или мимо неё.

   Всё случилось неожиданно, как падающая на голову сосулька. С теми же последствиями!

   Надо сказать, что очередной праздник, с сопровождающими его каникулами, закончился.
Начались трудовые учебные будни. Обруч со святым изображением был снят с фронтона школы и помещен - временно - перед тем, как быть водворенным в место постоянного хранения в кладовой завхоза школы, в ту самую раздевалку, где встретились мальчишки двух классов.

   Ткань портрета от времени, проведенного на Солнце, на ветру, под дождем, под снегом, истоньшилась (не могу сказать износилась) и стала чуть-чуть просвечивать. Вова, назовём его так,- хотя Указ о привлечении к уголовной ответственности, начиная с 12-летнего возраста, инициированный Дедушкой, давно отменен, но всё же,- заметил это (просвет) и показал своему товарищу пальцем, как раз, на светящийся улыбающийся глаз. Тот в тесноте раздевалки, неловко повернувшись толкнул Вову, потерявшего равновесие, качнувшегося вперед и упершегося этим самым указующим перстом (дух захватило) в глаз Дедушки Ленина. Сперва дети замолчали в ужасе, затем повалили из раздевалки. Вова тоже был потрясен ужасом произошедшего, но, как "настоящий мужчина", не поддался страху, а ситуацию стал обыгрывать.

   -О, дырочка! Можно поиграть в дырочки и крючочки!

    и потянул палец вниз, отчего глаз окривел совсем.

   -Ты чё, совсем дурак?!  Деланно стали ругать его ребята.

   -А чё они его сюда поставили, здесь и так повернуться негде! - Отбивался Вова.

    Их разговор я узнал позднее, а пока один умненький мальчик, оказывается, побежал к завхозу, уведомить её о повреждении инвентарного имущества (не шучу, на задней стороне обруча был прикреплен соответствующий номерок, как на партах, стульях, столах, шкафах) а второй умный мальчик прибежал ко мне и, с возбуждением владельца экстренной информации, задыхаясь от обилия распирающих его мыслей и слов, из которых я понял только то, что в раздевалке произошло что-то невыразимо ужасное, поволок меня на место событий. Там уже находилась добрейшая женщина по сути, завхоз по должности. (память ей вечная) Я не узнал её. Она орала: - Кто это сделал!?  Потом напустилась на меня: - Куда вы смотрите?!
   Я ответил, что в этом возрасте дети умеют одеваться и раздеваться сами, а насчёт обруча, так его не надо было ставить сюда, а раз так получилось, то надо останки убрать и списать, как пришедшее в негодность имущество.

   - А! Вы ещё шутите! Это идеологический и политический, если хотите, вопрос. Я это так не оставлю! - С этим визгом она кинулась из раздевалки.

   Меня больше интересовали не вопросы поставленные ею, а прозвеневший звонок, с которым я был должен  начинать урок. Поторопив мальчишек в зал, я закрыл раздевалку, решив убрать результаты их "бесчинств" потом. Довести урок до конца мне не дал длинный звонок. В спортивный зал вошла делегация из директора, старшей пионерской вожатой и завхоза. Извинившись за вторжение на урок, директор - прекрасный, чуткий человек, великолепный администратор, отличный учитель географии, педагог милостью Божьей, предложила мне детей отправить в раздевалку и далее организовать построение в зале всех классов пионерского возраста, о чем уже громко вещало школьное радио. Пионеры учиться прекратили и через некоторое время, во главе с классными руководителями, стали подходить к залу. Я строил классы в колонну по четыре, впереди звеньевые, все в белых блузочках и, это обязательно, пионерских галстуках. Скомандовав "смирно", доложил директору, что школа построена, для чего, вопреки строевому уставу, не сказал, ибо не знал сам. Директор приняла рапорт и предоставила слово пионервожатой. Та металлическим голосом велела выйти Вове из строя и подойти к нам, стоящим посреди зала, и встать лицом к товарищам. Вова исполнил!

   Пионерская вожатая, трагическим голосом, настоянным на лозунговых речах, речевках и призывах, поведала о чудовищном злодеянии, совершенном Владимиром, поставившем его вне рядов организации, носящей имя Великого Дедушки Ленина, посягнувшим на светлые идеалы пионерского движения, стремящегося стать верным помощникам ВЛКСМ и Коммунистической партии. А поэтому он не достоин носить высокое звание пионера, какового он и будет лишен торжественно и прилюдно. С этими словами вожатая подошла к Володе спереди-сбоку, чтобы все могли видеть "гражданскую казнь" и, жестом, напоминающим надевание палачом петли на шею приговоренного, развязала и сняла алый галстук ("он ведь с красным знаменем цвета одного!") Я посмотрел на колонны школьников, желая понять их реакцию на происходящее. Первые шеренги в каждом классе, состоящие из звеньевых - элиты пионерской организации, ели глазами начальство, негодуя и торжественно благоговея перед свершающимся таинством, к которому они имели прямое отношение. А ребята, стоящие за ними, потеряли всякий интерес к тому, что им "втюхивали" взрослые, тихонько переговаривались между собой,  несмотря на одергивания классных руководителей.

   Лишившийся галстука и чести состоять в пионерской организации мальчик низко опустил голову, у него вдруг мелко затряслись плечи. Я положил руку ему на плечо, он порывисто повернулся ко мне и уперся в живот головой. Директор покосилась на нас и показала глазами, чтобы я увёл его в свою комнату-тренерскую в углу зала. Так же обнимая его за плечи я повёл его, ощущая мелкую дрожь. Вова закрыл лицо руками. Открыв дверь я подтолкнул его в комнату, а сам вернулся в центр зала, чтобы отправить классы на уроки. Зайдя в комнату, после того как отпустил детей, я увидел, что он сидит в кресле и сотрясается, закрывая лицо. Я всегда не терпел детских слёз; положил руку ему на голову, чтобы успокоить и утешить. Вова поднял ко мне лицо, у него текли слёзы, он .....хохотал! Хохотал до слёз, от мерзости только что произошедшего. Я услышал шаги за дверью, приложил палец к губам, он ответил тем же жестом заговорщиков, безмолвно договорившихся о молчании, и прыгнул за портьеру, разделяющую комнату на кабинет и учительскую раздевалку. В комнату вошла директрисса (буду дальше так её звать), глазами спросила как он тут? Я тоже молча кивнул, что всё в порядке. Я понимал, что ей так же, как и мне, противна была эта экзекуция, учинённая над мальчиком, случайно проткнувшим портрет, но отнестись нормально к событию исключалось, ибо в Райкоме партии всё, что случалось в школе, становилось известно почти сразу через кого-то из "доброхотов". Приходилось реагировать. Она ушла, из-за портьеры показалась мордашка Вовы. Он вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами, не зная на самом деле, что будет дальше. На следующий урок пришли старшеклассники, отсутствовавшие на пионерском мероприятии, но слышавшие, что в школе что-то произошло. Я послал кого-то из освобожденных в класс Вовы за его портфелем, затем вывел его через дверь, ведущей из зала на стадион. Потрепал по плечу на прощание; он оглянулся, как мне показалось, жалко и грустно, улыбнулся и побрёл домой. Мне стало стыдно за всех нас,- за взрослых, за детей, за всех соучастников "действа", за то, что это происходило в моём зале. Больше в школе я его не видел. Потом узнал, что несколько дней он не ходил в школу по болезни, поправившись, отказался идти туда, где его публично унижали. Мама, которой он рассказал свою историю, приходила в школу к нашей директриссе, долго разговаривала с ней и, забрав Вовины документы, перевела его в другую школу, несмотря на середину учебного года. Наша директрисса помогла ей в этом.

   Это было давно, но я до сих пор помню его дрожащие от смеха плечи, его палец у рта, как понимание моего соучастия, его грустную улыбку через плечо на меня и школу, как будто хотел сказать: "Эх, Вы! За что ж, Вы, меня так?"