Без твоего воздуха

   
Море было небрежно спокойным и вездесущим, как и положено быть этой водной стихии в планетарном существовании. Чайки кружились над мелкой, белесой рябью чешуйчатых волн - медленно, с достоинством королевы, которая всегда за своей спиной чувствует преданную и надоевшую - вездесущностью - свиту. Даже тогда, когда её и нет - просто сформированная жизнью привычка.
Солнце жгло немилосердно - за эту фразу во всех повествованиях стоит убивать: так надоела обыденностью изложения и пошлостью слухового восприятия! Ветра не было и в помине - он не так глуп, чтобы шляться или дуть - где попадя.
 Городской пляж, как мог, перенасыщено и похотливо упивался базарным изобилием полуобнажённых тел. Они были в томно-ленивых, раскрытых неге и лучам - изворотливо манящих позах. Плоть соревновалась в разнокалиберных, рельефных, оплывших и стройных, светло - коричневых, белых и чёрных, бронзовых и персиковых вариациях физиологического, откровенного, пляжного фокстрота. В ярких, откровенных купальниках, и без них - новые веяния сегодняшнего, не слишком морального дня, тела привычно щеголяли друг перед другом назойливым откровением. Даже флиртовать было лень. Когда всё на виду, нет тайны - зачем тратить усилия для того, чтобы заполучить предсказуемое? Эффект неожиданного и желанного отсутствовал напрочь.
Мы сидели на мокром и холодном валуне, почти у берега, и смотрели сонным взглядом на ровный, ускользающий горизонт. Он гипнотизировал нас, как кролик удава. Оторваться было невозможно - всё хотелось узнать, что же там, где глаз не в силах что-либо уже увидеть, на самом деле? - придумывая очередное зазеркалье для своего недалёкого ума. Алых парусов - увы! - не было и в помине. Белых корабликов - тоже. Тишь да гладь. Реальность не конкурировала с иллюзорностью. Мы немели от перегрева и скуки летнего дня.
Мы - я и мой пропавший вскоре навсегда, растворившись в потно-рельефных, предсказуемых, женских телах - спутник Соломон, двадцать восьми лет отроду - скучали друг от друга давно и надёжно. Курортный роман явно не клеился.
Море нас забавляло своей нерукотворной, долгосрочной красотой и верой в завтрашний день. Но - не более. И даже не зевалось. Диалог в таких нечеловеческих условиях - просто обречён.
Мы молчали от рассудочности - самый плохой вид молчания - и слушали голос моря - и за эту фразу можно давать пожизненный срок заключения всем пишущим - да и читающим тоже! Вдруг к нашему благонадёжному валуну волной прибило толстую, зелёную бутылку - целую и невредимую, закрытую пробкой. Внутри был листочек бумаги с мелким, корявым почерком истеричного толка. Тяга вскрывать подобные бутылки есть у каждого. Я - Анфиса Олеговна, перезревшая девушка тридцати лет и мой Соломон - не исключение. Всё-таки разнообразие, хотя бы - мнимое. Мы настолько устали друг от друга, что нам показалось обнадёживающее - а вдруг в этой записке что-то, чего мы не знаем?
- Будем читать? - спросила я у временного, краснолицего друга скучным голосом.
- Давай, коль не шутишь - ответил он - хоть таким образом что-нибудь дашь.
Он верил в то, что не дать ему нельзя. А как же иначе? Было бы не справедливо!
Я всегда так бесталанно разрушаю чьи-то иллюзии!
 Пальмы, курорт, яркие бикини, стройные девочки, тёплое, ласковое, открытое каждому море - сцена для отдыха со вкусом была потрясной до экзальтации, с декорациями предстоящего разврата, на пропитанной морским бризом, зазывно влекущей и томной природе. Правда, не со мной - но это уже детали. И к данному рассказу это не имеет никакого отношения. 
Я развернула пожелтевший листок и начала заунывным голосом читать:
«То, что здесь написано, уже - история. Я и пишу эти строчки, чтобы всё ушло навсегда. Окончательно и бесповоротно. И заброшу их на дно самого Чёрного моря - пусть сто или двести лет они ждут там своей участи. Чтобы кто-то освободил их из плена. Чтобы они опять ожили в ком-то, кому я пожелаю удачи…
Чашки, вилки, бокалы, стаканы, тарелки. Я ещё раз протёрла их, отполировала до блеска, до зеркальности. Хаотичность их расстановки не радовала глаз. Что-то в этой посуде было неуловимо предательским. Праздники всегда кончаются - это их главная особенность. Совершенство белого - до голубизны - цвета раздражало своей чистотой. Созерцая безупречные овалы линий, думала о тебе. О том, которого не знали другие. Да и вряд ли и ты знал сам. Слишком глубоко - а значит, слишком больно. На такую глубину ты в себя не решался погружаться. А вдруг не выплывешь обратно - не хватит сил или воздуха?
Или давление очевидности раздавит твою неокрепшую в штормах душу, как ты сам раздавливал другие, случайно подвернувшиеся в твоих беспредельных глубинах, доверчивые и хлипкие, женские души, которые потом и не вспоминал более - зачем возвращаться туда, где ты хоть на миг был счастлив. Ты часто говорил мне, что ты - не охотник. И это - очевидно. Ты - затягивающая пасть пучины, исступление, тот океан, в котором тонешь добровольно, подчиняясь своей безвольной и беззащитной природе. Просто - нет более сил выбраться наружу, где светло, тепло и безопасно. От тебя уйти можно лишь тогда, когда станешь морской пеной - разбитой в брызги, исчезнувшей бесследно для всех со здравым рассудком. Как Русалочка Андерсена - отдай любовь, жизнь, веру, среду обитания, все точки опоры - мнимые и реальные. И тогда, может быть, тебе вернут добровольно утраченный голос. Только - зачем он тебе уже будет нужен, трудно сказать, если слышать-то тебя так, чтобы реально услышать, всё равно не будут? Талант услышать услышанное - есть не у каждого.
Твои - не знающие пощады петли - сжимались плотными кольцами питона на моей тонкой шее, обесточенной груди. Я уже не дышала без тебя. Для себя - ты слегка разжимал их, чтобы я получала вдох из твоего рта - рот в рот. Как первая помощь для утонувшего в собственной зависимости от твоей любви - или нелюбви? Может, просто - мести, что ты так не умеешь.
И чтобы я всегда помнила, как «Отче наш» - вдох я смогу сделать только через твой рот. А выдох - когда и куда угодно. Ты не держал меня. Тебя это уже не интересовало - пожалуйста, дыши - налево и направо. Но только - без вдоха. И я стала беспредельно зависимой от тебя - той кислородной подушки, которую сама приучила выдавать мне порциями сжато-отравленный кислород, ставший для меня - отравляющим газом нашей с тобой войны, под безоблачно-синим и холодным к радостям и бедствиям земным - небом.
Вначале воздуха было вдоволь. Но потом, когда ты узнал о своей силе и моей зависимости - его стало значительно меньше.
 Выдох стал без вдоха. Цепь сплошных выдохов. Меня выворачивало наизнанку - рвало лёгкими, печенью - всеми внутренностями. Начался галлюцинаторный синдром - везде маячил твой силуэт и звучал твой голос. Как спасение, как жизнь - ещё чуть-чуть, полглотка, полтона голоса, полвзгляда - пусть даже мимо меня.
А затем ты исчез - вообще. И я погрузилась в анабиоз, в ожидание тебя - без воздуха не было повода жить. У меня не было иммунитета против тебя.
 И не было другого выхода - или перестать дышать вовсе, или научиться дышать бледной кожей собственного придуманного мира. Или вырастить жабры, чтобы погрузиться в пучину морских вод - и овдоветь там навсегда.
Жабры не росли. Я захлёбывалась, тонула. Я становилась мутной водой. Кое-как жилось - ведь в воде тоже есть разбавленный воздух. Другие жизни - ведь как-то живут там. Они ушли, вернее, вернулись в океан из-за нехватки еды. А я - из-за нехватки кислорода. Куда он делся на всей планете? Или его вовсе не было? Так - иллюзия воздуха. Наверное, ты проколол иглой ненависти слой атмосферы, окружающей земной шар - и весь воздух выпорхнул в открытый космос.
Задыхаясь, я из последних сил в темноте ночной комнаты бросила чашку - туда, где должно было быть, как мне казалось, большое окно, выходящее к морю. Раздались дребезжащие звуки битого стекла - повеяло бризом, свежестью, жизнью. Воздух всё-таки был! Стало значительно легче дышать. Не включая свет, и не собирая острые осколки в корзину для мусора, я наконец-то тихо и крепко уснула. Утром я собрала, порезав указательный палец, осколки белой чашки и светлых блюдец. Оконного стекла на полу не было - ни осколочка. Я не попала в темноте в зашторенное окно - оно было целым и наглухо закрытым. Разбилась часть дремлющей ночью посуды, настольная лампа и даже фен. Иллюзия о тебе подошла к концу. Я осознала главное - что уже могу жить без твоего воздуха».
- И это всё? - Соломон явно недоумевал - больше там ничего нет, посмотри!?
- Нет, это всё - я не была так озадачена, как мой спутник - видно, это просто страница из её дневника. Без подписи, без имён, без даты и обратного адреса. Она прощалась со своим прошлым подобным образом. Она уцелела - и это главное!
- И что это ей  - написанное в аффекте - дало? Чем могло помочь? Оповестить мир о том, как она его любила, а он оказался подлецом - и всё? Свежая мысль! - Соломон был силён телом, но не силён в женской логике - правда, с душком! И подобное - вас спасает? Легче потом дышится? Или эти рефлексии - для себя, любимой, так важны? Проще жить надо - тогда и раздышитесь, нежные какие!
- А почему всё - обязательно должно что-то давать? - я не унималась - иногда просто хочется выплеснуть всё старое, чтобы начать - что-то новое. Для себя.
- Знаешь, она придумала его - в этом Соломон был прозорлив - а потом всё на него и спихнула, все свои проблемы с психикой! Мужик - на то и мужик, чтобы дело делать, а не философствовать. Сделал дело - и свободен, можно искать новй объект! Эволюция отношений - всё быстро и ловко. И телу - приятно.
- Она жила - как могла только жить, не иначе! - я защищалась через эту страничку из дневника и сама - и чувствовала так - как могла чувствовать только она, не иначе, понимаешь? Только так - по-другому не бывает. По-другому - это была бы уже не она! Как ей повезло - такая яркая гамма чувств! Какая она счастливая!
- Ага, только чуть не задохнулась - мужчина остался мужчиной - а так, ничего!