Былое

               
Ты часто рассказывал мне о них. Кто был в твоём прошлом. Кто пронёсся лёгким, весенним ветерком по волосам,  ощущениям чувственности, по твоим  откровенным взглядам, почти не задержавшись в тебе - настолько, чтобы вызвать спазм в горле или желание - просто и полноценно закурить. Иногда ты вытягивал из своей коллекции истинные сокровища - воспоминания о тех, кто перемолол тебя, расслоил, вывернул наизнанку, сделал покладистым и ручным, бесплотным, как облако, обмякшим, невесомым  и прозрачным, как медуза.
Ты помнил всё. Что не давало ночью спать, сосало под ложечкой, отдавалось жгучей резью - острой и первобытной - в треснувшее, запёкшееся от ощущений сердце. Оно вычёркивало твоё неустойчивое представление о добре и зле - меняя их местами, предавало околесицей и хаосом разум и звало за собой. Куда-то в неизведанную, щемящую, обнажённую до бесстыдства - даль. Неизученную ещё никем  из смертных, вечно удаляющуюся, как мираж в пустыне.
Ты был заложником своих умопомрачительных восприятий. Их составной частью,  заблудившимся экскурсоводом, завершившимся в собственном - неучтённом никем - лабиринте. И всех, кто необдуманно соглашался на эти путешествия, ты затягивал безвозвратно в пещеры прошлой боли, чтобы излить на них всю едкую влагу собственного отчаяния. Ты был вечным сталкером. И не мог - да и не хотел - принять тех, кто не хотел разделить с тобою эту ношу.
Ты был наблюдателем своего прошлого, смотрителем музейной пыли своей памяти. И в этом ты был щепетилен, точен, упоительно обознан. И всё это - магнитом притягивало к тебе. Ты дотошно уважал нюансы - цвет, форму, осязаемость, ответную боль, удивление, тщетность ответов, искрометность реакций, обезличенность материи со стойкой индивидуальностью образов, безмерность памяти и всесильность ощущений - не рассеиваться вечностью во Вселенной любви. Ты был настоящим в этом прошлом - прошуршавшем и ушедшем.
И никак не мог удержаться в реальности. Твоё сейчас - повод для его воплощения в том,  что сможет уместиться в краткое - и это уже было…
Ты жил в данный момент, чтобы потом это с упоением вспоминать. Чувства об ушедшем были ярче чувств настоящих. Серое - сейчас - ты умел раскрашивать в радугу - потом. Ты так осознавал себя в этом мире.
Но я была иной. Я не хотела затягиваться в дым твоих почти наркотических сигарет, не собиралась лежать на дне твоих воспоминаний, повёрнутых внутрь самого себя, где снуют лишь тени,  взывающие к тебе о милости: отпусти, дай нам шанс быть ещё, в другом измерении!
Ты их не слышишь, щедро пополняя запасы потустороннего. Ты любишь своё зазеркалье. Как много в нём образов! Их никогда не было в том виде, который умещался в твоём восприятии. И только ты был их бесспорным хозяином. Обладая памятью прошлого - полностью, всецело, на все сто - ты без оговорок, примечаний и сносок на полях, всеядно самоутверждался. Властелин перевёрнутого зазеркалья - форма устоявшегося извращения в симфонии затерянного времени.
Твои тени были послушными и по-мазохистски - молчаливыми, безропотными, податливо-марионеточными и устойчивыми к коррозии времени. Ты их реставрировал, обновлял, утешал, чем мог.
А потом - вытягивал на свет для очередной слушательницы, нечаянно забредшей на твой голос в любопытстве, временной скуке или осенней меланхолии, не ведая толком – как это бывает опасно и вредно. Ведь можно не заметить, как самой стать твоей тенью, музейным экспонатом твоего прошлого - придуманного от нечего делать. Под горький и тягучий чёрный кофе, сладостный голос и сигаретный дым - в затягивающей увертюре вечной твоей исповеди об  ушедших фантомах…»
Записка с этим вычурным текстом лежала на кухонном столе.
- Зачем ты стянула мои рисунки и фотографии? - голос Григория был резким и надрывным - верни всё. Немедленно. Это моя жизнь! И уходи из неё навсегда, если хочешь. Но верни то, что тебе не принадлежит. Иначе я перейду на более резкие формы отношений с тобой. Считай, что это - угроза! Я ведь тебе доверял, дурочка!
- Угомонись, родной! Я тебя не боюсь. К тому же - сейчас это и моя жизнь. Ты сам меня в неё впустил, сделал частью своих повествований. Я - как тихий и преданный слушатель - уже не мыслю себя вне твоей жизни. И вне твоих рассказов о других женщинах. Мы теперь слиты воедино - они и я. Я ведь стала их поводырём - с прошлого в настоящее, невольно, правда. Но ведь стала.
- Прекрати, ты переиграла - Григорий негодовал - я знать тебя не хочу, дура!
- Не опускайся до базарной ругани, тебе это не идёт. Я просто выпустила всех твоих дам, как и положено, на волю. Чтобы ты не был для них Синей Бородой, мой милый! Их время прозябать в тебе - истекло, мистер Тюремщик!
- И куда ты дела всё, что украла? Я ведь могу и нанять вершителей справедливости, за определённую плату - и не маленькую. Потом не будешь жаловаться, что на инвалидности. Время сейчас непростое, девоча!
- Не надо театральности, Гриша. Тебе это не идёт. У тебя всё дома и осталось. Загляни в духовку. Там на серебряном, антикварном подносике - кучка пепла. Вот и всё, что осталось от былого. И без комментариев. Там вся твоя прошедшая жизнь, дорогой. А женщины - пусть разлетаются на все четыре стороны. Тебе их уже не удержать. Я - Мария Бесталанная или Алёна - так решила! А значит, так тому и быть! Ничего, будет время, напишу о тебе пару рассказов.
- Нет, ты не могла это сделать. Нет, нет! Дрянь приблудная! И зачем я тебе всё рассказал о тех, с кем был когда-то. Ты меня предала!
- Теперь будешь существовать с их духами, Синяя Борода! Они уже все на воле.
-  Ты оставила записку. У меня есть повод подать на тебя в суд. Между нами всё кончено. Я ненавижу тебя. Я отомщу. Я найду способ тебя уничтожить!
- Гриша, ты и так уничтожаешь всех, с кем был знаком. Особенно, слабых и доверчивых женщин. Это твой стиль. Твой витиеватый и незаурядный почерк, если хочешь! Не надо было общаться с писательницами. Сам дурак!
- Алёна, девочка, скажи, что ты пошутила, прошу тебя!
- И не мечтай. Не закатывай нас больше в консервные банки своего прошлого, чтобы потом откручивать крышки и соблазнять новых пассий - старыми, замаринованными, как огурцы, ушедшими в никуда - женщинами. Не хорони нас заживо. Наши боли, страхи, ужасы. Неужели ты не понимаешь, что всё это - подло?
- Алёна, это моя жизнь. Что хочу, то и делаю. Другой у меня - нету.
- Уже не твоя, Григорий! Танго всегда танцуют двое. А в твоём случае - нас целый хоровод. Не опошляй прошлого. Тебе и так есть, что делать. Будь щедрым и добрым, учись прощать - хорошее это дело!
- Ты давно решила, что так поступишь? Или кто-то подсказал? - голос молодого и самоуверенного мужчины тридцати трёх лет был на сей раз - измученным и сиплым.
- Давным-давно. И я живу без подсказок, Григорий. Ты ведь меня знаешь.
Алена, носящая творческий псевдоним - Мария Бесталанная - закурила глубоко и с удовольствием. Этому её научил Гриша. Его привычка стала частью её самой.
- Я тебя больше не увижу, бедненькая? - мужчина всё ещё сердился, но как-то вяло и смирно - сама беду накличешь, как пить дать!
- Нет, конечно, нет! Я избавлю тебя от себя. Навсегда, милый друг!
- У меня осталась твоя фотография, Алена. Её тебе не вернуть?
- Оставь её себе, Гриша. Положишь начало новой коллекции. Ты ведь всё равно не вернёшь, я тебя знаю, мелкий пакостник!
Григорий вытащил маленькую, но цельную и добротную фотографию Алены в полный рост. Он решил стать крупным пакостником - надо же расти над собой. Долго и старательно Григорий втыкивал в её огромные глазницы швейные иголки, что-то шёпотом колдовал над тонкими руками и стройными ногами на фотографии. Потом вырезал в районе груди овальное сердце. Закрасив голову чёрной краской, Гриша не успокоился - облил всё туловище томатным, остро пахнущим кетчупом.
Ночью Алену выворачивало наизнанку. Она горько плакала во сне, кричала, охала, стонала, как роженица. Её били дикие судороги в икроножных мышцах. Она причитала по-вдовьи и что-то, почти обморочно, выпрашивала у судьбы. Утром, проснувшись от кошмаров ночи, Алена почувствовала себя снова - задорной, свежей и почти молодой. Было ощущение собственного перерождения - не причудилось ли?
- Уцелела! Надо будет в церкви поставить свечку Богородице - пронеслось в её голове - мерзавец, всё-таки ворожил, как и его горбатенькая, и с детства глухая бабка Марфа. Гриша был из рода диких ворожеек и магических колдунов. Пять поколений его предков решали свои вопросы в жизни и судьбе именно так - жёстко, с заговорами и приворотами. Чем и неплохо кормились - из рук самой нечистой силы, считай. Григорий не был исключением. Это Алена поняла только сейчас.
- Через чёрный ход хочет в рай попасть, на чужом горбе выехать - подумалось молодой женщине - психология классического потребленца: получать больше, чем отдавать. Он обречён, бедняга! И сам этого не понимает. Вся мистика закольцована на - дайте мне больше, чем я, собственно говоря, и заслуживаю! К тому же, выше Бога - не прыгнешь, как не тужься, солнышко моё! Космос не прощает философий раковой клетки - я в центре Вселенной и стою, куда больше, чем получаю! Творец выбраковывает раковые клетки, где бы они втихаря - не приживались.
Больше с Григорием Алена никогда не виделась - не тянуло ни душой, ни телом. Но фотографироваться ей тоже перехотелось - навсегда. Она была не суеверной. И выживала Алена - более по божественной воле, чем по своей.  Она доверяла судьбе и Всевышнему, давным-давно признав свою вторичность в этом мире любви.