В работе

  Однажды жил себе, да поживал в городе стольном скромный Вагиф и продавал шаурму. Шаурма была невкусная: с хрящами, холодной капустой и просроченным кетчупом, но дешёвая, поэтому отбоя от клиентов не было. Несмотря на преследование со стороны мэра,налоговой,сотрудников различных органов как государственных так и анатомических шаурма продавалась немереными объёмами. Вагиф радовался жизни, купил себе подержанную девятку и уверенно рассекал, показывая чудеса вождения. Правда, периодически попадая в неприятные ситуации и отделываясь словесными порицаниям, лёгкими телесными повреждениями, небольшими ухудшениями здоровья и потерей материально-финансового положения. К слову говоря, не только Вагиф был лихачём. Таких было много, и они люто ненавидели мелких прохожих, бегающих перед капотами проезжающих автомобилей.
  Скоро дела пошли так уверенно, что Вагиф решил открыть ещё одну точку. И перед ним встал вопрос подбора квалифицированного персонала. Рядом, в соседней шаурменной Мехмеда, торговала дебелая, потасканная жизнью и крепкими волосатыми руками гостей с Юга, Севера, Востока, Светка.
   Для этой женщины, прошедшей все круги социалистического рая, демократического чистилища и капиталистического ада, секретов в окружающей жизни уже не было. Самый большой проступок юности — курение тайком — был заслонен бесчисленными проступками молодости, когда в эпоху накопления капитала Света строила свою жизнь, опираясь на просмотренный фильм «Мария», в котором безрадостная судьба женщины засияла всеми цветами радуги. Швейное училище, подработка на базаре,затем работа в кооперативе по пошиву пуховиков под известным брендом Аляска, который в умелых руках хитрых производителей превращался в Чукотку, Ямал, а у особо наглых — в Антарктиду. Жизнь больше не блестела красками, а, сливаясь в серые тона, превращала людей в морлоков. Затем грянул кризис, пуховики они шили ещё два месяца, но затем приехали милиционеры и всё опечатали. Хозяева только разводили руками, указывая на то, что пали жертвами происков конкурентов, а на следующий день отключили телефоны и куда то уехали, вернее, сбежали. И, лишённый зарплат, работы, с разбитыми надеждами, трудовой коллектив разбежался по новым местам работы. С тех пор судьба Светки изменилась, превратив её в подобие того, что когда-то было Светланой.
  Сам Вагиф вырос в пригорьях Бадахшана под торопливый вой ракет и снарядов, которыми шурави демократизировали и коммунизировали афганцев. Впрочем, сами афганцы тоже демократизировали себя с подобной торопливостью только более скромными методами — гавканьем автоматов и пулемётов, одиноким щелканьем винтовок, так заботливо запасенных ещё со времен британцев, чавканьем ножей и весёлыми выкриками опьяненных от вида крови бабаев. Властвовали два только два цвета — светло-коричневый выжженной на солнце земли и нежно-розовый цвет бутонов опиумного мака. Последний чётко ассоциировался с цветом денег и крови, причудливыми разводами ложившимся на страну.
    Отец Вагифа был веселый здоровяк, днём служивший в Царандое, а вечером грабивший единоверцев и стрелявший в сторону шурави НРСами. Так продолжалось до тех пор, пока однажды он не ушёл на промысел и попался кому-то из соседнего кишлака, которого когда-то ограбил. Судьба его была неизвестна, но, зная злопамятность и мстительность своих соседей, Вагиф не питал иллюзий о его судьбе. Позже, уже перебравшись в Таджикистан, он услышал историю о том, как на маковом поле одного из местных декхан попался «зелёный» и с какой радостью они его замучили, закопав в песок по шею и выпустив собак, предварительно испачкав голову жертвы кровью и кишками барашка, которого, пустив на шашлык, неторопливо ели, глядя на картину. Позже полумертвого «зелёного» выкопали местные рабы, совсем молодые парни-шурави, и где-то прикопали подальше от кишлака.
  Акклиматизация в Таджикистане прошла на редкость удачно, практически ничего нового там не было, а о советской власти напоминали только выгоревшие надписи на русском и транспаранты в стиле «Коммунистическая партия Таджикистана приветствует своего вождя 10 секретаря Коммунистической партии Таджикистана Р. Набиева». Везде крутились свои люди, всё было своё. Города, сёла, люди, животные. Занимая различные должности, полуфеодальные все как один ярые коммунисты-князья правили своими вотчинами, в одну из которых и попал Вагиф. Теперь он жил в небольшом городке Калаи Хумбе почти на самой границе с Афганистаном. Городок за свои почти пятсот лет славился своим сепаратизмом и имел глубокие корни в Афганистане. Тут тоже держали рабов-шурави, но не так открыто, как на левом берегу Пянджа. Рабы, кстати, были не только шурави, но и сами таджики; в середине 80-х торговля людьми ещё не приобрела такого объёма, как в начале 90-х, их было немного, и в основном практиковалось использование рабов для различного рода работ. Естественно, вниманием не обошли и мак. География Даврузского района вполне позволяла выращивать если не рекордные, то достаточно большие объёмы мака-сырца, ну и, конечно, инжира и граната. Хозяином Вагифа, ну, если так можно назвать, был некий Рахим Мурадов. Рода он был почтенного, связанного с династией Мангытов веками службы, но вскоре после свержения эмира Алим Хана успешно перековался в советских граждан. Своё участие в борьбе с большевиками почтенный предок Рахима особенно и не скрывал, часто рассказывая небольшие эпизоды из своей жизни. Конечно, его Вагиф не застал, но застал его внука, отца Рахима. От него он услышал рассказы об Энвере, Ибрагим-паше, басмачах.
 В 1920 Алим Хан поднял войска и ополчение, куда и вошел со своим родовым отрядом и дед, но после непродолжительных боев с красными армия разбежалась в разные стороны. Объявление БНР в октябре стало последней каплей, и к началу 1921 Алим Хан отправился в Кабул в изгнание, а его сторонники с увлечением начали резать друг друга, вспоминая прошлые проступки и поправляя материальное положение. К концу 1921 году Мурадовы уже были за советскую власть и составляли немалую силу в 40 сабель. Все двадцатые годы они упорно вырезали инакомыслящих, басмачей, противников советской власти и своих давних противников Далатовых, Сангиевых.
  Прадед Вагифа был аскером в отряде Мурадова, и все пять лет провел со своим командиром. Позже он выдал бабку на другой берег Пянджа, где и появился Вагиф. Особо денег курбаши Мурадов так и не заработал, но, по слухам, встречался с самим Фрунзе. Что и стало причиной значительного возвышения семьи в 30-х. Хотя тридцатые для рода Мурадовых были омрачены гибелью в 1932 части отряда, попавшего в басмаческую засаду, тогда погибло семеро, двенадцать было ранено. Но это уже было время Мурадовых, с их влиянием в районе было трудно бороться…
  У Мурадовых Вагиф провёл почти семь лет: с мая 1986 по октябрь 1992. Нельзя сказать, что это были счастливые годы, но ему было, что есть и во что одеться. После вывода советских войск из Афганистана в семью он так и не вернулся. Передавали о крайне бедственном положении в его кишлаке, о голоде. Поэтому ему пришлось остаться в Калаи Хумбе. Работал он и на полях, выращивая овощи, опекал небольшую маковую плантацию. Следил за рабами. Работы хватало, научился читать и писать. В октябре Таджикистан сотрясла новость — началась война. Клан Набиевых пал, и их их деморализованные сторонники начали разбегаться. По ночам гремели выстрелы. Шла открытая борьба за власть, днём — словами, а вечером — пулями. Люди начали исчезать, сначала пропал старший Мурадов и двое его друзей. Через три дня кто-то подбросил их тела под ворота. Все они были со связанными за спиной руками и перезанными глотками. Похоронив отца, младший Мурадов собрал своих милиционеров и родственников, и они, собрав пожитки, ушли в горы. На следующий день были сначала разграблены, а затем подожжены дом, сараи, сад. Вагифу дали охотничью одностволку, и вместе с мужчинами он отправился мстить обидчикам. Имена их  уже подсказал. Далатовы.
 На подступах к дому Далатовых они наткнулись на засаду, но успешно отбились и сами атаковали. Гавканье автоматов, раскаты выстрелов охотничьего оружия и свист пуль продолжались не более пяти минут. Жертв, что удивительно, не было, вокруг только хриплое дыхание и запах разгоряченного металла и сгоревшего пороха. Впереди было слышно, как негромко переговариваются Далатовы.
  Стрельба застала Вагифа возле небольшего валуна за который он и прыгнул после залпа. Там он и просидел два с лишним часа после нескольких безуспешных залпов, стрелять ему так и не пришлось. К утру Мурадовы оттянулись назад к горам. Но уже к 11 часам следующего дня были окружены и сурово наказаны за непослушание и свое неудавшееся покушение. Сильно поредевший клан принял все условия победителей, сочтя жизнь в бедности лучше, чем смерть, а наименее ценные были переданы Далатовым в качестве заложников и гарантом того, что Мурадовы поняли, кто теперь хозяин. В число нижеуказанных попал и Вагиф. Теперь у него началась новая жизнь…

Глава 2. Новая жизнь.

   Далатовы вовремя поняли, что существует только один полезный труд, на который нужно тратить все силы и средства, и имя этому труду — наркопроизводство. Объёмы производства на угодьях Далатовых поражали своим объёмом, десятки рабов обхаживали участки, на которых цвели светло-розовым цветы. Вагиф прошёл путь от уборщика с лезвием до фасовщика, который  сушит готовый порошок, а после укладывает его в пакеты. Этот путь занял пять лет до 1997 года, момента, когда Вагифу исполнилось 18 лет. К 1997 году Мурадовы перестали иметь не то что влияние, а и уважение окружающих, их род порой голодал, а прочие именовали их, и причём вполне оправданно, голодранцами. Заложники, которые давно превратились в рабов, жили впроголодь, периодически получая побои и затрещины.
   Но, как и в двадцатых, Мурадовы сумели подняться с колен. Этот процесс был очень не заметным, и ничего не ожидающие Далатовы стали жертвами такой резни, что ещё долгие годы будут вспоминать их соседи и окружающие горы. Погибли все мужчины Далатовы, включая и пятилетнего Арсуна, которого бросили живым в горящую кошару, в которой уже лежали его мертвые и немёртвые родственники. Женщин и детей пощадили, предварительно изнасиловав первых, и сильно избив; впрочем, и вторых постарше тоже приучили к таинствам взрослой любви в различных формах. Увы, Вагиф присутствовал на этом празднике жизни недолго, роду требовались деньги, причем немалые. Бедность — она жадная. Дабы восстановить имя рода, требовалось совершить недолгое путешествие через реку и прояснить ситуацию. Следуя фетвам, вид у Вагифа вполне подходил к молодому таджику из хорошей, но небогатой семьи, в течение сорока дней он выполнял все назидания пророка. Что до внешнего вида, то небогатой одеждой можно было даже гордиться, да и безопасно, как-никак…
   Итак, вернемся к нашему рассказу. Деньги давно не ходили,— ну, они были в виде бумажек с гордой надписью таджикский рубл, а по внешнему виду — прям как  русский. И, естественно, ограниченно — зеленые доллары, с непонятными надписями. Вагиф их, правда, видел издалека, но ценность представлял. Еще одной валютой был героин, цвет его был разным: от песчаного до грязно-белого. Впрочем, был еще и коричневый гашиш, но его было меньше… Род Мурадовых отправил Вагифа и двух его товарищей через Пяндж к знакомому по имени Шуркат. Он был родственником Вагифа, вернее, наоборот,— Вагиф был родственником Шурката, так как тот был значительнее старше и слыл весьма ловким пройдохой, да и о других его качествах были наслышаны, но вслух не говорили, про такого говорили: лицом —человек, а сердцем — дьявол. Но немаловажно было то, что Шуркат был человеком, который мог принести любой объём порошка, в разумных пределах и по хорошей цене.
   Приняли Вагифа хорошо, расцеловали,покормили.И после вопросов о семье и детях перешли к делу. Объемы дали серьёзные — 300 кг, цену достойную. И отправили назад. Правда, предложили еще и пакистанский товар, но немного дороже. Прийдя к Мурадовым с этой новостью, Вагиф был выслушан и отправлен на работу в новом, значительно разросшемся хозяйстве. Естественно, в качестве надсмотрщика. Найдя деньги, Вагиф отправился назад, и на два года это стало его работой.
   За эти два года Мурадовы стали если не богачами, то весьма достойными людьми. Вагиф женился, стал отцом и потихоньку стал вживаться в образ степенного отца семейства. Но грянул 2000, он же 1421, и понеслось. Во время одной из поездок на Вагифа напали, а точнее, в ходе боя потеряв двух товарищей, Вагифу удалось уйти без товара, но жестокая судьба посмеялась над ним. Семью Мурадовых начали преследовать, и потихоньку начали таять денежные потоки, питавшие семью. К тому же, и сам Вагиф немало поработал над этим, убив одного из оппонентов. Семья решила решить вопрос миром, а Вагифу — прийти в селении убитого и лечь в его могилу. Смириться с данным решением Вагиф не мог, это был конец всего его существования, как-никак. Поэтому, собрав свои немногочисленные вещи, захватив несколько килограммов предварительно спрятанного героин, он отбыл по-английски в туманное будущее.
   Туманное будущее оказалось не таким и туманным, за кусок гашиша местный водитель умчал его в Хорог, где Вагиф уже несколько раз бывал, а дальше — дело техники, и он в Душанбе…

Глава третья.Другая сторона.

   Он очнулся на грязных ступеньках. Первое время… грязные стены и тускло светящийся в проеме сквозь грязное окно новый день.
   Новый день, новая жизнь. Снова нужно встать и найти что-то, что поможет забыться. Что-то, что даст уверенность в том, что больше не повторится кошмар ломки. Нет тоски, грусти, либо жалости к себе. Есть только жажда, жажда осознать, что день не потерян зря. Вставать со ступенек тяжело: боль в гнилых ногах не дает покоя, зудит, впивается при каждом движении. Выламывает куски времени из сознания. Но не встать — значит, метаться на полу, зная, что это можно прекратить одним-единственным образом. Уколоться. Ширнуться. Поставиться. Слова имеют одно значение — избавиться от этого мрачного состояния. Глеб, скрипя зубами, поднялся. Ноги заболели, наверное, лопнули поджившие за ночь ранки на ногах. На улице уже было тепло, ничто не мешало идти. Какой день недели или год, Глеб давно не помнил, наверное, конец лета. Это уже не играло большой роли в его жизни. Мысли тоскливо вращались в голове с одной целью — достать денег, а на них достать хоть что-то. Самое идиотское, что денег не было, а достать их было негде. Продавать было нечего, старый, уже порядком грязный, спортивный костюм и кроссовки на босу ногу были его богатством. Из дома Глеб ушел сам, брать там уже было нечего. Все знакомое с детства перестало приносить радость, а вызывать лишь раздражение. Сначала, когда родителей не было дома, он обшарил все, что мог, где, как ему представлялось, могли быть деньги. Находкой стали тощая пачка купюр и коробочка с мамиными украшениями. Тоненькая цепочка да пара колечек из золота. Всё это он отдал Семёну, получив несколько грам уличного героина, которые пытался растянуть на некоторое время, но, сорвавшись, проколол за два дня. Родители пропажи не заметили и следующей добычей стало мамино пальто и зимние сапоги, которые лежали отдельно и можно было незаметно взять. Принеся их к Семену,он был жестоко обломан последним который сказал что такое ему не нужно и ничего за это он не получит. Проходив несколько часов без толку, пытаясь продать хоть кому-то, он подошел к цыганам, которые сидели шумной группой на скамейках возле вокзала, спросил могут ли они это у него купить. Внимательно взглянув на него,они заговорили на своем языке и потом предложили вариант лучше. Дав провожатым цыганенка, направили его к одному дому на окраине вокзальной площади. Глеб боялся, что у него все отнимут, поэтому креко сжимал кулек с родительскими вещами. Но зайдя в темное парадное, цыганенок сказал, чтоб он ждал, поднялся по лестнице и через несколько минут вынес шприц, в котором было несколько кубиком светло-жёлтой жидкости. На вопрос, что это, ответил, что ширка, и что она ничем не хуже героина. «Бери или убирайся». Забрав пакет с вещами, он велел выйти из подъезда. Глеб боялся, глядя на шприц, но времени оставалось все меньше. Его уже начинало лихорадить. Зайдя в другое парадное и поднявшись на последний этаж, он укололся, но вместо привычного просветления, ощутил как рука начала гореть, а затем огонь поднялся к голове и вспыхнуло все тело. Его начало скручивать, и он отключился. Очнулся он уже в едущей скорой буквально на мгновение и удивился: за окнами была уже ночь. Следующие несколько дней он провел больнице. Каждый день приходила мать с отцом и пытались его разговорить. Он говорил, что поспорил с товарищами, что сделает это, ну и сделал, кто же знал, что вместо витаминов был яд. Родители ему не верили. Мама просто плакала. Отец сказал, что в его крови были обнаружены наркотики, и что он врет. Приходили и из милиции, но он расссказывал ту же историю, добавив что пацанов он не знает, а встретил возле вокзала. После нескольких дней в реанимации родители отдали его в психо-неврологический диспасер. Глеб кричал, что он справится сам, не надо его отдавать в дурдом. Он исправится, он больше никогда не будет колоться. Мама только плакала и пряталась за отца. Дни в больнице были наполнены болью и тоской. Конечно, все было не так и плохо в больнице, он встретил нескольких пацанов  которые тоже были на излечении. С одним из них, Томатом, он даже подружился. И не зря: кр второй неделе пребывания он узнал, что можно достать что-то через санитара Леню. Здоровенного,как медведь, с глумливой улыбкой на побитом оспой лице. Но денег не было, и Леня предложил отработать. Почти всю ночь они с Томатом грузили Лене в грузовую машину украденный цемент со строящегося нового крыла больницы. К утру, порядком устав, они получили шприц с прозрачной жидкостью, хитрый Леня дал тонкий шприц для инсулина с тонкой иглой, сказав, что других нет, и советовал не выдать его следом укола, иначе расправа будет короткой, но жестокой. Выдав это, он сел в машину и уехал. Томат, как бывалый предложил колоть в ногу между пальцев.
   Кололи одним шприцом по очереди, место укола потом жутко чесалось. Но в голове посветлело и стало легче. Так продолжалось почти до самого его выздоровления. Продержав почти месяц, его выписали из больницы и отправили домой. Дома отношения не заладились, родители не найдя вещей, догадались, что с ними случилось, взяли слово, что он больше не будет колоться. Он конечно обещал, но его хватило на два дня, затем он украл у отца только что полученную зарплату. И сбежал. Сначала попробовал прибиться к бабушке. Но та, видно, что-то заподозрила и долго не пускала его. Он сказал, что его дома обвиняют в краже денег, которые он не брал. И попросился пожить у нее. Немного подумав, бабушка согласилась, предварительно поговорим с родителями по телеефону. Глеба это устраивало, на украденные деньги он уже купил героина у Семена и, сказавшись больным, кололся бабушки в ванной. Но все не вечно, да и папа — не миллионер. Денег хватило на неделю. И чем меньше было порошка в кулечке, тем хуже становилось настроение Глеба. Деньги у бабушки водились, но где она их прятала, Глеб никак не мог уследить. Единственной дельной находкой стали ключи от дедушкиного гаража. В надежде что-то там найти, он сходил туда, но ничего так и не нашел, только кучу мусора и несколько килограммов цветмета, которые продал предприичивым приемщикам. При этом встретил Томата, который тоже что-то туда принес. Сложившись они смогли купить больше порошка и проколололи его на крыше бабушкиного дома(бабушка жила в старой хрущевке). Поговорив, они оба пришли к заключению, что их никто не понимает и неплохо бы увидеться завтра. К завтрашнему дню денег найти так и не удалось. Работать не хотелось. Томат пришел тоже грустный. Грусть-грустью, но проблему решать как-то надо было. Тут Томат увидел пьяного мужичка, который спал на скамейке и предложил его ограбить. Подойдя к нему, Глеб сел рядом. Томат встал напротив, прикрыв Глеба от окружающих, но только рука Глеба залезла в карман, мужик проснулся и начал дергаться. Томат ударил кулаком в лицо, а Глеб схватил за шею и руку, начал его удерживать, пока Томат торопливо шарил у мужика по карманам. Мужик вырывался.
   Достав у него несколько мятых купюр, потрепаный кошелек и потертый мобильный, Томат еще раз несколько ударил мужика, и они неторопливо убежали. По дороге вывернув кошелек, забрали немногочисленные купюры и выбросили его в в решетку водосборника. Мобильный продали на вокзале перекупщику. Вырученных денег хватило на несколько дней, а затем уже без лишней скромности они начали грабить пьяных, мужчин и женщин. Глеб постигал «секреты мастерства»: например, женщин с колясками грабить легче, так как они не могли их преследовать или сопротивляться из-за боязни за ребенка. Или когда человек заходит в темное парадное, ему надо некоторое время, чтобы привыкнуть к темноте. К зиме Глеб оформился в настоящего хищника, вместе с Томатом и прибившимся к ним пацану помладше по имени Сергей, которого все называли Ржавым. Они грабили, сбывали, покупали порошок и все полученное скалывали. В такие дни Глеб был в восторге и почти таким же как раньше. Бабушка догадывалась и пыталась разговаривать с ним, отговорить его от этой стези. Друзей бабушка ненавидела и никогда не звала его, когда они звонили или приходили. С родителями Глеб почти не виделся. Мама так и не отошла, а отец пытался уговорить его пойти в армию, чтобы вырваться с порочного круга. Это вызывало у Глеба смех.
   В другие дни, когда порошка не было, он болел, пытался просить у бабушки денег, но та говорила, что все отдала на хранение родителям и здесь у нее уже нет. Похоже, она уже его боялась. В конце января Глеб и Томат стояли вечером возле одной из многочисленных пивнушек и высматривали будущую жертву. Ржавый уже дня два как не появлялся, это очень раздражало Глеба. Они боялись, что он окажется в милиции и их сдаст. Наконец-то один из посетителей выдвинулся по направлению к ним. Дождавшись, пока он поравняется с ними, они прошли рядом, обогнав его. Бросив взгляд на пьяного еле идущего мужика, они решили его ограбить. Старательно «попрощавшись» с Томатом, Глеб пошел на встречу с мужиком, при этом похлопывая по карманам. Он обернулся и крикнул, чтоб Томат отдал его зажигалку. Томат неторопливо выдвинулся навстречу. Поравнявшись с мужиком, он неожиданно ударил его в лицо, Глеб сзади сбил с ног, и они вдвоем ударили несколько раз ногами по голове и груди. Томат нагнулся и начал шарить по карманам куртки. Достав мобильный и кошелек, они убежали.
   У искомого дома они увидели стайку таких же товарищей, выделявшихся как внешним, так и «внутренним» видом. По их количеству можно было сразу определить, что в доме продают, даже не зная никого из них. Впрочем, знакомые тут были. И лениво поручкавшись, наши герои отправились в подъезд. Подъезд встретил знакомым ароматом общественного туалета и хим. лаборатории, хотя, положа руку на сердце, запах — это последнее, что интересовало Глеба и Томата. Поднявшись на второй этаж они подошли к знакомой двери и постучали условным стуком. Дверь открылась и на пороге вырос силуэт сутулой женщины на вид преклонных лет, в потрепанном халате. Взгляд исподлобья. И хриплый голос уже задает вопрос.
   - Сколько.
   - Два,вот 1600 и телефон.Новый,даже не потертый.
   Симку они давно выбросили,
   Женщина посмотрела на телефон и, протянув руку, бросила его в карман халат, достав оттуда же два небольших комка фольги. Купив порошок, они зашли в подъезд брошенного дома неподалеку и, поднявшись на чердак, где обычно кололись, поразились странному запаху. В углу лежал укутанный какими-то тряпками Ржавый.
   Эскурс в историю. Ржавого первый раз Глеб встретил на вокзале, конечно, знакомство с ним — это, скорее, чисто определение. Так, виделись… Ржавый был бомжом. Причем бомжом при квартире, семье. Говорят, что семью не выбирают, и все беды маленького Леонида были от того, что он родился хоть из того места, но совсем не там, где его ждали. Отец Леонида не был ни запойным пьяницей, ни зэком, ни даже разведчиком в «империи зла». Его просто не было. Его черты расплывались в многочисленных дядях, которые появлялись в жизни его матери. Частенько оставляя о себе воспоминания в виде своих копий разного пола. Их объединяло только одно: они были недолговечны. Часто мать уходила в запой, и однокомнатная квартира превращалась в бурлящее болото, в котором островками безмятежности были разве что дохлые тараканы за плинтусом. Все остальное трещало, перемещалось, билось, рвалось и кричало, дважды умудрялось гореть, а уж потопов было множество. Но первый этаж все же давал свои преимущества, и топили разве что крыс в подвале. В свободное от запоев время мать работала дворником, что и давало возможность хоть что-то получить у государства. Дополнительные заработки — сбор бутылок, тряпок и прочего ценного имущества — целиком лежали на детях. Их было шестеро. Хотя ко времени начала нашего повествования их уже стало пятеро. Самый старший — Александр, он же Санчо,— расцвел как-то весной из под снега, явив природе своё, уже изрядно объеденное различными животными, тело, которое судмедэксперты с матюгами поспешили обследовать и закопать в безымянной могиле с номером. Семья за телом так и не явилась.
   Единственным условно нормальным человеком в семье была сестра, выросшая сильной и порядком огрубевшей душой девушкой, она выгнала уже одряхлевшую мать на улицу, а младших сдала в интернат. Мать так и пропала среди городских бездомных, и след ее теряется.
   В интернате Леонид стал Ржавым, научился нюхать клей и воровать, а все остальное он уже знал и умел. Привыкнув свободе, он раз за разом сбегал, пока его не оставили в покое и он пополнил ряды малолетних бомжей. Так и жил, понемногу скатываясь в небытие. Глеб и Томат ценили Ржавого за то, что он помогал им находить жертв и возможности что-то провернуть.            
   Глеб подошел и брезгливо толкнул того ногой. Ржавый не отреагировал. Глеб отвернул капюшон с лица и понял, что Ржавый уже давно умер, так как его лицо уже было в следах крысиных укусов. Да и тяжелый запах протухшего мяса, испражнений, смешанный с гарью от небольшой печки, сделанной из железного ящика, ясно указал, что Ржавый, скорее всего, угорел от дыма дня три назад, когда они расстались. Тогда было холодно, и Ржавый, далеко не самый блестящий член бомжатского бомонда, перебивался там, где только мог.